– Господи, где вы пропадали? – выкрикнула Валери в телефонную трубку. – Я пытаюсь дозвониться вам с раннего утра!
      – Сегодня ранним утром, прослушав последние известия, я понял, что должен первым же самолетом лететь в Вашингтон, – ответил Лоуренс Тальбот.
      – Неужели вы верите тому, что о нем говорят? Как вы можете?
      – Верю и, хуже того, считаю себя ответственным. У меня такое чувство, что, не желая этого, я сам нажал на спуск, и в определенном смысле так оно и было.
      – Да объясните же, черт побери, о чем это вы толкуете, Ларри.
      – Джоэл позвонил мне из какой-то гостиницы в Бонне, из какой – он не знал. И вел себя очень странно. То спокойно разговаривал, то переходил на крик, а под конец признался, что в голове у него все перепуталось и он испуган. Он плел какую-то околесицу, рассказывал невероятные истории о том, как его бросили в какой-то каменный дом в лесу, как он бежал оттуда, как прятался в реке, укрываясь от патрулей и часовых, о том, как он убил человека, называл его разведчиком… Кричал, что ему нужно бежать, что его разыскивают – в лесах, по берегам реки… С ним что-то произошло, Вэл. Он снова вернулся в те страшные дни, когда находился в плену. Все, что он говорит, все, что он описывает, – вариации различных событий из его прошлого: боль, страшное напряжение, когда ему пришлось бежать через джунгли, спускаться вниз по течению реки… Он болен, дорогая моя, и сегодняшнее утро – страшное тому подтверждение.
      У Валери все внутри оборвалось. Думать она не могла, она могла только реагировать на услышанное.
      – А почему вы говорите о своей ответственности, о том, что каким-то образом нажали на спуск?
      – Это я посоветовал ему обратиться к Перегрину. Я убедил его, что Перегрин выслушает его, что он совсем не такой человек, каким его считает Джоэл.
      – “Считает Джоэл”? А что говорил Джоэл?
      – Его вообще трудно было понять. Он твердил о каких-то генералах и фельдмаршалах, о какой-то неизвестной исторической теории, которая свела воедино военных из разных стран в их стремлении установить контроль над правительствами. Он был не вполне нормален, хотя и пытался скрыть это. Однако стоило мне усомниться в любом из его утверждений, как он тут же срывался и говорил, что это не играет роли, или что я его не расслышал, или что я слишком глуп, чтобы понять его. Но под конец он все-таки признался, что ужасно устал, что в голове у него все перепуталось и ему необходимо отоспаться. Вот тут-то я и подбросил ему мысль о Перегрине, но Джоэл отозвался о нем с враждебностью, сказал, что сам видел, как в ворота посольства въезжал автомобиль бывшего немецкого генерала, к тому же – не знаю, известно вам это или нет, – Перегрин весьма отличился во время Второй мировой войны. Я постарался втолковать ему, что Перегрин не может быть одним из “них”, что он никогда не считался другом военных… Но по-видимому, мне это не удалось. Джоэл связался с ним, договорился о встрече и убил его. Я и не представлял, что его болезнь зашла так далеко.
      – Ларри, – начала Валери медленно, слабым голосом, – я внимательно выслушала вас, но все, что вы сказали, звучит весьма неубедительно. Не то что я вам не верю – Джоэл сказал однажды, что вы поразительно честный человек, – но что-то здесь явно не так. Тот Конверс, которого я знаю, и с которым я прожила четыре года, никогда не пытался трансформировать истину из-за того, что она не соответствует его взглядам. Он не делал этого, даже когда был зол как черт. Я не раз говорила ему, что из него никогда не получился бы художник, – он совершенно не способен подчинить форму замыслу. Это качество просто отсутствует у него, и однажды он объяснил мне почему. “При полете со скоростью пятьсот миль в час, – сказал он, – ты не имеешь права спутать тень на водной поверхности с палубой авианосца, даже если приборы вышли из строя”.
      – Вы хотите сказать, что он никогда не лжет.
      – Конечно лжет – и, уверена, лгал раньше, – но не в серьезных вещах. Это просто не в его натуре.
      – Так было, пока он не заболел, и заболел серьезно… В Париже он убил человека, и сам признался мне в этом.
      – Нет! – вырвалось у Валери.
      – Боюсь, что да. Так же, как он убил и Уолтера Перегрина.
      – И все это во имя какой-то забытой исторической теории? Ерунда, Ларри!
      – Двое психиатров из госдепартамента объяснили это явление, но в выражениях, которые я наверняка перевру, если попытаюсь повторить.
      – Чепуха!
      – Но очень может быть, что вы правы в одном. Женева. Помните, вы сказали, что все это каким-то образом связано с Женевой?
      – Помню. Так что было в Женеве?
      – Там-то все и началось, с этим в Вашингтоне согласны буквально все. Я не знаю, читали ли вы газеты…
      – Только “Глоб”, которую я выписываю. Я не могла отойти от телефона – ждала вашего звонка.
      – Этот юрист, которого убили в Женеве, был сыном Джека Холлидея, вернее, его пасынком. В шестидесятых годах он был выдающимся лидером антивоенного движения, а тут он оказался представителем противной стороны в сделке по слиянию, порученной нами Конверсу. Установлено, что до начала заседания они вместе завтракали. Здесь полагают, что Холлидей попытался схватить Джоэла за горло, и сделал это весьма напористо – у него репутация адвоката, который набрасывается на своих противников буквально как ягуар.
      – Зачем бы ему это делать? – спросила Валери, настораживаясь.
      – Чтобы отшвырнуть Джоэла или сбить его с толку. Не забывайте – речь шла о многомиллионной сделке, и победивший в этой игре мог бы извлечь для себя немалую пользу: клиенты расстелили бы перед ним ковровые дорожки по всей Уолл-Стрит. Есть доказательства, что Холлидей преуспел в этом.
      – Какие доказательства?
      – Они двух категорий. Первая – чисто техническая, поэтому, не вдаваясь в подробности, скажу только, что создалась деликатная проблема с распределением основных акций, при нынешней рыночной ситуации это дает некоторые преимущества клиентам Холлидея. Джоэл принял эти условия, чего, мне кажется, он бы не сделал в нормальных условиях.
      – В нормальных?… Ну а вторая категория?
      – Поведение самого Джоэла в ходе конференции. Согласно отчетам, – а опрошены были все присутствующие в зале, – он был не похож на себя, выглядел рассеянным, а по словам других – и явно расстроенным. Некоторые юристы, и с той и с другой стороны, утверждали, что он был замкнут, большую часть времени простоял у окна, выглядывая из него, как будто чего-то ждал. Внимание его было настолько рассеянным, что приходилось повторять задаваемые ему вопросы, и даже тогда он не сразу улавливал суть. Мысли его были где-то далеко.
      – Ларри! – не выдержала Валери. – Что вы хотите сказать? Что Джоэл имел какое-то отношение и к убийству Холлидея?
      – Такую возможность тоже исключить нельзя, – грустно ответил Тальбот. – И с точки зрения психологической, и судя по тому, что видели свидетели смерти Холлидея.
      – И что же они видели? – прошептала Валери. – В газетах сказано, что он умер на руках у Джоэла.
      – Боюсь, это не совсем так, моя дорогая. Я читал все отчеты. Служащий отеля и двое адвокатов показали, что перед тем, как умереть, Холлидей успел обменяться с Джоэлом какими-то словами, довольно резкими. Слов никто не расслышал, но выглядело это достаточно подозрительно: Холлидей ухватил Джоэла за отвороты пиджака, как бы обвиняя в чем-то. Позднее, на допросе в женевской полиции, Джоэл назвал эти слова бессвязным бредом умирающего. В полицейском протоколе отмечено, что показания он давал крайне неохотно.
      – Господи, но он же был в шоке! Вы же знаете, через что он прошел, и вид человека, умирающего прямо у него на руках, мог потрясти его.
      – Допустим, что так, Валери, но они все тщательно проанализировали, и в первую очередь – его поведение.
      – И какую же версию они выдвигают? Что Джоэл вышел на улицу, увидел кого-то подходящего и нанял его, чтобы убить человека? Нет, Ларри, это уже какая-то фантастика.
      – Естественно, здесь больше вопросов, чем ответов, но мы знаем, что произошло, и выглядит это отнюдь не забавно. Это трагично.
      – Хорошо, хорошо, – торопливо заговорила Валери. – Но зачем ему было это делать? Для чего ему понадобилось убивать Холлидея? Для чего?
      – Думаю, что это – очевидно. Он должен был ненавидеть людей типа Холлидея. Человека, который спокойно сидел дома и издевался надо всем, через что пришлось пройти Джоэлу, обзывая таких, как Джоэл, бандитами, убийцами и лакеями либо… бессмысленными жертвами. Вместе с ненавистными “командирами” холлидеи этого мира представляли собой то, что он больше всего ненавидел. Первые гнали их в бой своими приказами, где их калечили, убивали, захватывали в плен… подвергали пыткам, а вторые – издевались над их страданиями. То, что сказал Холлидей в тот день за завтраком, видимо, перевернуло что-то в голове Джоэла.
      – И вы считаете, – сказала Валери очень спокойно, но слова как-то странно вибрировали у нее в горле, – что именно поэтому он решил убить Холлидея?
      – Затаенная месть. Это – широко распространенная теория, если хотите, всеобщее мнение.
      – Нет, не хочу. Потому что это неправда и правдой быть не может.
      – Таково мнение высококвалифицированных экспертов, Вэл, бихевиористов – врачей, изучающих поведение человека. Они тщательно проанализировали все источники и считают, что в его поведении есть определенная логика. Это – шизофрения, вызванная шоком.
      – Очень впечатляюще. Пусть бы они вышили этот рассказ на бейсбольной кепке Снупи , там ему самое место!
      – Не думаю, что мы можем оспаривать…
      – Нет, черт побери, я вполне могу, – прервала его бывшая миссис Конверс. – Да только никто не поинтересовался моим мнением, мнением отца Джоэла или его сестры – которая, кстати, и была той самой одержимой, выступавшей тогда против войны. Так что Холлидей никак не мог спровоцировать Джоэла – ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином.
      – Вы не можете этого утверждать, дорогая. Вы просто не знаете, что там происходило.
      – Могу и знаю, Ларри. Потому что Джоэл считал, что эти, как вы их называете, холлидеи были абсолютно правы.
      – Трудно этому поверить, учитывая, что ему пришлось испытать.
      – В таком случае обратитесь к другим источникам – кажется, так вы их называете. К тем записям и докладам, которые ваши жрецы от бихевиористики дружно не заметили. Когда Джоэл вернулся, на авиационной военно-воздушной базе Трэвис, штат Калифорния, его встречал почетный караул, ему поднесли на блюдечке буквально все, кроме разве что ключей от квартир всех киностарлеток Лос-Анджелеса. Разве не так?
      – Я помню, что командование устроило ему торжественную встречу, как человеку, совершившему побег при столь исключительных обстоятельствах. Государственный секретарь лично приветствовал его у трапа самолета.
      – Совершенно верно, Ларри. А что потом? Где еще его встречали почетные караулы?
      – Не понимаю, о чем вы говорите.
      – Загляните в отчеты. Нигде. Сколько приглашений он получил? Сколько городов и местечек, компаний и организаций прислали ему свои приглашения? Да все, кому намекал на это Белый дом. Сто, пятьсот, пять тысяч приглашений? По меньшей мере именно столько, Ларри. А вы знаете, сколько из них он принял? Нет, скажите мне, Ларри, вы знаете? Эти ваши мудрецы от науки говорили вам что-нибудь об этом?
      – Об этом вообще не было речи.
      – Конечно не было. Потому что это разрушило бы их схему, исказило бы нарисованный ими образ Джоэла. Так вот, Ларри, – ни одного. Он не принял ни одного предложения. Ему было ничего не нужно. Ничего! Он считал, что один лишний день этой войны длиннее, чем один лишний день пребывания в аду. Он не дал им воспользоваться своим именем.
      – Что вы хотите этим сказать? – сухо спросил Тальбот.
      – Холлидей не был ему врагом, как вы пытаетесь изобразить. Мазки явно ложатся не туда или вообще не попадают на полотно.
      – Ваши метафоры выше моего понимания, Вэл. Что вы хотите сказать?
      – Что все это дурно пахнет, Ларри. И вонь эта идет не от моего бывшего мужа. А от всех вас.
      – Прошу исключить меня из общего числа. Единственное, чего я хочу, – это помочь ему. И надеюсь, что вы это знаете.
      – Знаю, конечно же знаю. Это не ваша вина. До свидания, Ларри.
      – Я позвоню вам сразу, как только узнаю что-нибудь новое.
      – Обязательно позвоните. До свидания. – Валери повесила трубку и посмотрела на часы. Пора отправляться в аэропорт Логана в Бостоне, чтобы встретить Роджера Конверса.
      – In Koln urn zehn nach drei! – прокричал голос из динамика.
      Конверс сидел у окна, почти касаясь стекла, а мимо проносились городки, лежащие на пути к Кельну: Борнхайм, Везель, Брюль. Поезд был заполнен примерно на три четверти каждое двойное сиденье было занято хотя бы одним пассажиром, а иногда и двумя, но и свободных мест хватало. Когда они тронулись, на том месте, которое он занимал теперь, сидела элегантная обитательница пригорода. Сзади, через несколько мест от них, оказалась, по-видимому, ее подруга. Соседка сказала что-то Джоэлу. То, пусть незначительное, внимание, которое она привлекла к нему, обеспокоило его. Не поняв ее, он пожал плечами и отрицательно покачал головой; она сердито фыркнула, раздраженно поднялась со своего места и присоединилась к своей приятельнице.
      Уходя, она оставила развернутым на сиденье тот самый номер газеты, где на первой странице была помещена его фотография. Некоторое время Конверс сидел уставившись в газету, пока не догадался пересесть на соседнее место, при этом он подобрал газету и сложил ее так, чтобы не было видно его фотографии. Затем он осторожно огляделся по сторонам, небрежно приложил руку к губам, нахмурился – одним словом, изобразил человека, погруженного в свои мысли. Но тут же заметил пару пристально разглядывающих его глаз, владелец которых оживленно разговаривал в это время с сидевшей рядом с ним пожилой женщиной. Мужчина этот сразу же отвернулся к окну, но Конверс успел рассмотреть его лицо. Лицо было знакомо, он, несомненно, разговаривал с этим человеком, но вот где и когда?… Конверс никак не мог вспомнить. Это пугало и одновременно нервировало. Где же они встречались?… Когда?… Узнал ли его этот человек, помнит ли его фамилию?
      Впрочем, если бы он что-нибудь и вспомнил, это бы все равно ничего не изменило. И Конверс, сосредоточившись на женщине, которая по-прежнему вела оживленную беседу со своей приятельницей, все же решил нарисовать себе облик этого человека – может быть, это оживит его память. Крупный, но не за счет роста, а за счет тучности, с веселым выражением лица, однако Конверс ощущал в этом человеке что-то неприятное. Может быть, это как-то связано с прошлым? Где же они встречались?
      Прошло уже минут десять или около того, но Джоэл так и не смог пробиться в глубинные слои своей памяти. И это пугало его.
      – Wir kommen in zwei Minuten in Koln an. Bitte achten Sie auf Ihr Gepack!
      Многие пассажиры поднялись со своих мест, одергивая куртки и юбки, и потянулись за своими вещами. Поезд замедлил ход, и Конверс буквально вдавился в окно, стекло холодило правую часть лба. Он расслабился, стараясь ни о чем не думать, – следующие несколько минут сами подскажут, как ему действовать.
      Время шло, а он бездумно следил, как одни пассажиры сменялись другими – с портфелями, атташе-кейсами, как две капли воды похожими на тот, что он опустил в мусорный ящик в Бонне. Он предпочел бы сохранить его, но не мог. Это был подарок Валери, как и золотая ручка, и на обоих стояли его инициалы, проставленные в те, лучшие дни… Нет, не лучшие, поправил он себя, просто – иные. Ничто не бывает ни лучшим, ни худшим, когда дело касается отношений между людьми. Отношения эти либо складываются, либо нет. У них отношения не сложились.
      Почему же в таком случае он отправил содержимое этого портфеля именно Вэл? Ответ вроде бы прост – она поймет, что делать, остальные – нет. Тальбот, Брукс и Саймон исключаются. Его сестра, Вирджиния, совершенно не подходит. Отец? Этот вечный пилот-мальчишка, у которого чувство ответственности не простирается дальше кончика крыла самолета? Нет, пилот для этого не годится. Он любит старого Роджера, и, как он подозревал, даже больше, чем тот любит его, но пилот никогда не умел справляться с земными обязанностями. Земля – сложное переплетение отношений, а старый Роджер не смог наладить их даже с женой, которую, как он уверяет, нежно любил. Доктора сказали, что она умерла от сердечной недостаточности, однако сын был уверен, что погубил ее недостаток сердечности. К тому же Роджера нет сейчас дома и не будет еще несколько недель. Таким образом, оставалась только Валери, одна и единственная, его бывшая Валери.
      – Entsculdigen Sie. Ist der Platz frei? – Настойчивый голос исходил от человека примерно его возраста с атташе-кейсом в руке.
      Джоэл кивнул, сообразив, что слова эти относятся к свободному месту рядом.
      – Danke, – сказал человек, усаживаясь и ставя у ног атташе-кейс. Затем он вытащил из-под мышки газету и с шумом развернул ее.
      Конверс напрягся – на него смотрело его собственное лицо. Он снова отвернулся к окну, натянул пониже шляпу и опустил голову, изображая усталого пассажира, который собирается немного вздремнуть. Чуть позже, когда поезд наконец тронулся, он даже решил было, что преуспел в этом.
      – Verruckt, nicht wahr? – произнес человек с атташе-кейсом, уткнувшись в газету.
      – Гм? – Джоэл пошевелился и заморгал из-под полей шляпы.
      – Traurig , – добавил мужчина, делая правой рукой извиняющийся жест.
      Конверс снова пристроился у окна, прохлада стекла успокаивала, его глаза закрылись, темнота казалась приятной, как никогда. Нет, неправда: ему вспомнились иные времена. В лагерях бывали такие моменты, когда казалось: ему ни за что не сохранить больше видимость силы и бунтарства, которые он старался тогда демонстрировать. Все в нем было готово капитулировать, и тогда важно было услышать несколько добрых слов, увидеть чью-нибудь улыбку. Затем, когда наступала темнота, он плакал, слезы текли по его лицу. Потом они останавливались, и в нем неожиданно поднимался гнев. Слезы будто очищали его, освобождая от страхов и сомнений, помогали ему снова собраться в кулак. И вновь подступала ярость. Темнота, как и сейчас, казалась притягательной, манящей…
      – Wir kommen in funf Minuten in Diisseldorf an!
      Динамик снова прохрипел что-то.
      Джоэл сонно качнулся вперед, его шея затекла, голова застыла от холодного стекла. Судя по тому, как отяжелели плечи и лопатки, он продремал значительную часть пути. Сосед его читал и делал какие-то пометки в бумагах, атташе-кейс лежал у него на коленях, а аккуратно свернутая газета – на сиденье между ними. С ума сойти! Она была свернута так, что его фотография лежала уставившись взглядом в потолок вагона.
      Мужчина открыл портфель, положил туда бумаги и защелкнул замки. Потом обернулся к Конверсу.
      – Der Zug ist pilnktuch , – сказал он, одобрительно кивая. Конверс кивнул в ответ и неожиданно заметил, что пассажир, сидевший через проход от него, поднялся вместе с пожилой женщиной и, пожимая ей руку, все время косится в его сторону. Джоэл снова прислонился к окну, принял позу усталого пассажира и поглубже натянул шляпу. Кто же этот человек? Если они знакомы, то почему он молчит? Время от времени бросает на него взгляды и как ни в чем не бывало возвращается к разговору с женщиной. По меньшей мере он должен был бы выказать страх, или волнение, или хотя бы признаки узнавания.
      Поезд стал замедлять ход, лязгая тормозами, прижимаемыми к огромным колесам; скоро раздадутся свистки, оповещающие о прибытии в Дюссельдорф. Конверс прикидывал, сойдет ли на этой станции сидящий рядом с ним немец. Тот уже запер свой атташе-кейс, но, вместо того чтобы подняться, снова принялся за газету, к счастью развернув ее в середине.
      Поезд остановился, часть пассажиров вышла, вошли другие – в основном женщины с коробками и пластиковыми сумками с эмблемами дорогих бутиков и рекламными картинками шикарных фирм. Поезд на Эммерих, по-видимому, выполнял здесь роль “норкового пути”, как Вэл называла поезда, следующие из Нью-Йорка в Вестчестер и Коннектикут. Джоэл увидел, что человек, сидевший через проход, проводил пожилую женщину к концу очереди из устремившихся к выходу пассажиров, почтительно пожал ей руку и отправился на свое место. Конверс отвернулся к окну, наклонил голову и закрыл глаза.
       – Bitte, konnen wir die Platz tauschen? Dieser Herr ist Bekannter. Ich sitze in der nachsten Reihe .
      – Sichcr, aber er schlaft ja doch nur . – И немец, сидевший рядом с Конверсом, со смехом поднялся.
      – Jch wecke ihn . – Мужчина, занимавший место через боковой проход, уселся рядом с Джоэлом.
      Конверс потянулся, прикрывая зевок левой рукой, в то время как правая его рука скользнула под пиджак и нащупала рукоятку пистолета. Если возникнет необходимость, он покажет этот пистолет своему новому, но знакомому попутчику. Лязгнули вагоны, поезд тронулся с места. Джоэл обернулся к новому соседу, глаза которого не выражали ничего, кроме узнавания.
      – Я вас узнал, – сказал мужчина, явно американец, с широкой, но неприятной улыбкой.
      Конверс был прав, какая-то подлинка явно наличествовала в этом тучном человеке – она звучала в его голосе, который он уже слышал, но вот где – он так и не мог припомнить.
      – Вы уверены? – спросил Джоэл.
      – Конечно уверен. Но, держу пари, вы меня не узнали!
      – Честно говоря, нет.
      – Тогда я напомню вам. Я всегда могу узнать старого доброго янки! За все годы, что разъезжаю по свету и продаю свои копии, которые почти равны оригиналам, ошибся всего пару раз.
      – Копенгаген, – сказал Джоэл, с отвращением вспоминая, что с этим человеком он дожидался там багажа. – И одну из своих ошибок вы совершили в Риме, приняв итальянца за испанца из Флориды.