Кроме чисто славянских племен, составлявших ядро славянщины, непосредственную связь с ними имели, а затем целиком вошли в состав образовавшегося Русского государства племена: чудь, обитавшая на пространстве от Лифляндской губернии через Чудское озеро, верховья Плюссы и Луги до Невы и Ладожского озера в северной половине Лифляндской, Эстляндской и северо-западной части нынешней Петербургской губернии; весь, - жившая от верховья Онеги через Белоозеро, Шексну, Мологу, до Тверцы - в южной части Олонецкой, северо-восточной наибольшей части Новгородской, половине Тверской и прилегающей к ней части Ярославской губернии, и меря, обитавшая в остальной, наибольшей части Владимирской и Московской губерний, занимая пространство по обеим сторонам Волги между Мологой и Унжой и простираясь на юг через Клязьму до Москвы-реки и на север до водораздела между верховьями реки Костромы и Унжи и бассейном Северной Двины (Сухоны и Юга).
      На юго-востоке ближайшими соседями русских славян были и находились в безусловной тесной связи с их судьбой козары, кочевья которых простирались от Крыма и низовий Днепра чрез нынешнюю Екатеринославскую, юго-восточные части Харьковской и Воронежской губерний, и землю донских казаков до Нижней Волги Саратовской и Астраханской губерний, а на юг до Кубани и Терека.
      На западе соседствовали с русскими славянами их соплеменники, славяне вислянские - поляки, и на северо-западе племя литовско-латышское, по всей вероятности, тоже однородное с славянами.
      Два главных племени российских славян, новгородское и киевское, стояли даже во времена глубокой древности на гораздо более высоком уровне развития, чем остальные славянские племена. Северные славяне, живя по соседству с враждебной Литвой и финскими племенами, волей-неволей должны были войти с ними в близкие и дружеские отношения, установившиеся, по всей вероятности, после долгих кровопролитных войн, в которых то одно, то другое племя попеременно выходило победителем.
      В северном союзе чудь, племя сильное и многочисленное, имело большое влияние в последующие времена; оно было постоянным союзником ильменских или новгородских славян во всех его битвах за независимость и принимало участие в делах государственных. Это впоследствии привело к тому, что чудь слилась с славянами и вошла в общий состав их племен.
      Между собой два главных союза славянских жили далеко не мирно. С одной стороны, не было крепкой власти, которая бы накрепко их соединила, с другой - интересы их, и в особенности интересы торговые, постоянно сталкивались. Кажется, именно это соперничество и порождало всегда неприязненные отношения между киевлянами и новгородцами. Все славяне торговали одним товаром, следовательно, встречаться им приходилось как конкурентам, а отсюда возникала и рознь.
      Казалось, сама судьба готовила ильменских (северных) славян к той роли, которую потом пришлось им выполнить в общем ходе исторических событий.
      Славяне русские, и в особенности северные, всегда любили жить в больших селениях и деревнях. Это способствовало развитию у них начал демократии, усовер-шенствованию ремесел и поддержанию духа общительности и соперничества. Малороссийские хутора и тогда, как и теперь, были неизвестны на севере. Вообще, славяне были охочи до многолюдных собраний и терпеть не могли уединения. Нестеровы "игрища" на улицах и за селениями существуют и поныне. Женщины пользовались полною свободою, принимали всегда участие в забавах и играх и даже первенствовали в них. До позднейших времен татарщины - не в обычае было у наших предков запирать своих жен и дочерей в терема, напротив, они пользовались полною свободою.
      Пища у наших предков была та же самая, что и теперь у простого народа - мещан, мелкого купечества, но в этом отношении славяне ильменские - северные, - значительно разнились от своих южных сородичей. Кушанья одних были совсем неупотребительны и даже неизвестны другим. На севере любимыми блюдами были щи, каша, пироги, холодное мясо, кисель, квас. На юге - борщ, вареники, пампушки, жареное мясо. На севере не умели и не умеют печь южного хлеба, на юге не знали и не знают северных саек, калачей.
      В одном только отношении сходились как будто наши предки: пиво и хмельной мед варились везде, и на Ильмене, и на Днепре и, как кажется, везде по одному и тому же рецепту: как можно крепче, даже во времена глубочайшей древности.
      Одежда северных славян всегда отличалась своим покроем от одежды южных,
      Длинная одежда в старину употреблялась только почетными гражданами, одежда простых славян была короткой, до колен: полушубки, полукафтанья и несуровое исподнее платье. Нарядные шапки всегда были высокие. Покрой так называемой "русской рубахи" не употреблялся южными славянами. Русские древние сарафаны, кокошники, кички, повязки неизвестны и теперь на юге. Там женщины обвертывают голову холстом в виде тюрбанов, а летом ходят в одном белье, надевая только поверх него паневу. Неизвестно, когда южные славяне стали брить бороду и голову, оставляя только чуб, но северные никогда не трогали волос ни на голове, ни на бороде, считая последнюю украшением мужа.
      Наконец, даже сами жилища славян северных и южных значительно разнились между собою. В общем смысле жилище одной семьи называлось двором. Дом и все хозяйственные строения и в городах и в селениях на севере носили название избы, на юге - хаты. Курная изба - это необходимая принадлежность севера, но нет никакого сомнения, что более зажиточные люди жили в городе в светлых и чистых покоях.
      Занятием северных славян главным образом были звериный и рыбный промысел, пчеловодство и затем уже земледелие. Южные славяне преимущественно занимались скотоводством, земледелием, пчеловодством, а звериной и рыбной ловлей не пренебрегали только в зимнее время.
      Таково было "славянское море" в то время, когда начинается наш рассказ. Да простит нам читатель это отступление, но мы надеемся, что, прочтя эти строки, он будет иметь понятие о быте предков...
      V
      КУДЕСНИК
      Скажи мне, кудесник, любимец богов,
      Что сбудется в жизни со мною.
      А. С. Пушкин
      Красив лицом и статен фигурой единственный сын Володислава, молодой Вадим - красивее его, пожалуй, и во всем Приильменье нет. Только не такого сына хотелось иметь Володиславу. Нельзя сказать, чтобы Вадим трусом был, нет, этого не было, а только он характером какой-то странный выдался. Хитры, ох, хитры были наши предки, но вместе с тем и прямодушны. Хитры в охотничьих уловках, в гоньбе за зверями, в борьбе с врагом, зато в сношениях друг с другом, между собою, прямодушнее их и людей не было...
      А старейшинский сын совсем каким-то выродком казался.
      С малых лет в нем вероломство замечалось. Обмануть хотя бы первого друга, насмеяться над ним, зло ему без всякой причины сделать, на все это Вадим, как никто, способен был.
      И вечно он в каком-то беспокойстве находился.
      Чего-то постоянно боялся старейшинский сын, чего-то искал все и не находил...
      Так и теперь. Веселится молодежь, смеется, поет, хороводы водит, а Вадим грустный и задумчивый сидит поодаль и, не обращая ни на что внимания, смотрит, словно бесцельно, вдаль...
      Сильно побаивался Вадим ночи, которая должна была последовать за этим днем. Многого для себя ждал он, от нее. Задумал он узнать свое будущее и в эту ночь тихонько от всех своих домашних решился отправиться в чащу дремучего приильменского леса к выходцу из стран болгарских Малу, которого все в Приильменье считали ведуном будущего - кудесником...
      Путь предстоял далекий и трудный. Нужно было обскакать на коне по едва заметным лесным тропинкам чуть не пол-Ильменя, чтобы добраться до той чащобы, где жил старый Мал.
      Да еще и это не все. Старый кудесник не ко всякому выходил на зов. К нему ездили многие - и из приильменских родов, и из Новгорода, но чаще всего возвращались ни с чем. Мал не откликался на зов, а те, кто пробовал искать его, только блуждали напрасно по лесу, и были случаи, что даже пропадали там, не находя выхода...
      К этому-то Малу и собрался старейшинский сын Вадим.
      Едва только стемнело, он потихоньку вывел за околицу оседланного коня и, даже не простившись с матерью Богумилой, не замеченный никем, помчался в свой далекий и опасный путь.
      Скоро после коротких сумерек над землею славянской спустилась ночная тьма. Все на Ильмене заснуло. Вадима пугала мертвая тишина. Он затрясся всем телом, когда дорога пошла наконец по лесу. Привычный конь, однако, осторожно пробирался по узкой, едва заметной тропинке, храпя и прядя ушами. Вадим бросил на шею коня поводья и отдался инстинкту чуткого животного, заботясь только о том, чтобы не удариться головою о густо переплетшиеся ветви гигантских деревьев.
      Лес становился все гуще, все мрачнее...
      Чем дальше в лесную чащу пробирался конь, тем сильнее сплетались ветви деревьев, и лес высокой стеной вставал перед всадником.
      "Что это, никак, я сбился с дороги? - подумал Вадим. - Не может быть, только... Слишком хорошо мне указывали путь к старому Малу... Именно здесь должна Стоять его избушка..."
      Блеснувшая на небе зарница на мгновение осветила мрачную прогалину, на которой остановился Вадим. Высокие столетние сосны задирали свои зеленые макушки. Старейшинский сын ясно различил три из них, одиноко стоящие среди прогалины.
      - Здесь, здесь, вот и сосны, о которых мне говорили, - радостно прошептал он и быстро соскочил с коня.
      Привязав скакуна к толстому суку ближайшего дерева, Вадим вышел на середину прогалины и, приложив ко рту руки воронкой, закричал что только было силы:
      - Мал! Старый Мал! Мал, проснись и выйди ко мне, я стою здесь, у трех сосен, и жду тебя; ты мне нужен, Мал, ты знаешь волю богов, я пришел к тебе узнать ее... Ты должен мне поведать ее! Выйди, Мал! Явись, старый Мал!
      Но никто не ответил Вадиму на его призыв. Только могучее эхо далеко разнесло громкий крик, вторя ему во всех уголках дремучего леса.
      - Мал, приди! - повторил еще громче Вадим.
      Он уже начинал терять терпение. Ему стало казаться, что его обманули, сообщив, что здесь, в этой лесной чащобе, живет славный кудесник Мал выходец из стран болгарских. Все прибрежные земли Ильменя были полны славою этого кудесника. Мало кто его видал, но те, кому повезло, уходили с полной уверенностью, что Мал - любимец богов и по силе своих прорицателей не уступит, пожалуй, и самому перынскому жрецу Велемиру.
      "Только Мал мне и может помочь, - решил однажды Вадим и, разузнав дорогу к хижине болгарского кудесника, при первом же удобном случае помчался туда.
      Долго он призывал к себе Мала, но лес по-прежнему оставался безмолвным. Даже разбуженные громкими криками Вадима птицы, попривыкнув к ним, замолкли и перестали летать в ночной тьме...
      Вадим, не слыша никакого ответа на свои призывы, пришел в отчаянье. Больше всего его смущало то, что придуманный им верный план мести и уничтожения врага не удавался - Мал не хотел выйти из своей берлоги.
      Начинало уже светать. Сквозь чащу деревьев видно было, как заалел небосклон, послышалось щебетанье ранних птичек, подул холодный легкий ветерок, этот первый вестник наступающего утра.
      Вадим, постояв в раздумье, решил было уже отправиться восвояси.
      - Мал! Выйди! - еще раз крикнул он. Но вдруг, заметив зашевелившиеся ветви деревьев, Вадим задрожал всем своим телом;
      Росший по окраинам лесной прогалины кустарник несколько раздвинулся и пропустил какое-то существо, очень мало походившее на человека...
      Оно было согнуто в три погибели и благодаря палке, на которую опиралось, казалось каким-то трехногим диковинным зверем. Длинная грива седых жидких волос спускалась по плечам и спине почти до самой земли. Лица под высокой, с острым верхом, шапкой и волосами не было видно. Только одни глаза светились почти юношеским блеском.
      Это и был Мал - кудесник болгарский.
      Вадим перепугался. Появление этого страшного существа, которого он незадолго перед тем так страстно желал видеть, наполняло теперь душу его ужасом. Он весь дрожал, как в лихорадке, а страшный Мал подходил к нему все ближе и ближе.
      - Добро пожаловать, княжич! - прохрипел кудесник. - Заждался ты меня, да ничего это, другие и еще дольше ждут старого Мала... Только для тебя одного вышел я так скоро... Знаю я, как рвется на части твое сердце молодое, знаю, чего ждешь ты от меня, все знаю... Не утаишь ты от меня ни одной думушки своей сокровенной... Что же стоишь? Чего дрожишь, как лист древесный осенью?.. На смерть идти не боишься, а тут тебя человек обыкновенный пугает... Эх, эх! Не такие молодцы на родине моей в славном Ателе-городе... Так-то!
      Мал в упор смотрел на смущенного и перепуганного Вадима и громко хохотал.
      - Кто ты, страшный старик, скажи? - вскричал юноша.
      - Кто я? А зачем это тебе знать, гордый старейшинский сын? Сам ты должен был знать это, прежде чем ступить на эту прогалину и вызвать меня... Да, впрочем, скажу я тебе... Далеко-далеко отсюда, на большой реке у моря Хвалынского, стоит славный Атель [Древнее название нынешней Астрахани]; чтобы попасть в него, через много племен пройти нужно. Болгары, узы, печенеги путь смельчаку преграждать будут, и, если только не родился под звездой счастливой, забелеют его кости в степях печенежских. Оттуда и я родом. Ханам хазарским я верным слугою был и в их земле постиг я премудрость кудесническую. Все постиг я, и дорого мне стало это... Видишь теперь, какой я? А ведь когда-то и мой стан был так же прям, как и твой, и мое сердце билось любовью к красным девицам. Ох, давно, давно это было. Согнулся стан мой, крепости нет в руках моих, ноги не держат, без помощи ходить не могу. Умер я телом, в прах, в тлю превратился. Зато духом живу... Умерло тело, проснулся дух. Все я постиг на белом свете, все знаю: и ход светил там, на небе, мне известен, и тайна жизни, и смерти, и будущего... Умею и думы читать чужие и знаю, чье сердце чем бьется. Знаю, зачем ты пришел ко мне. Хочешь, скажу, не дожидаясь, что ждет тебя в грядущем?
      Вадим с волнением слушал отрывистую речь кудесника. Оторопь охватила все его существо. Ему казалось, что какая-то невидимая сила заставляет его слушать Мала, приковывает к месту.
      - Хочешь, хочешь? - приставал тот, пристально смотря своими маленькими сверкающими глазами на юношу.
      - Скажи, - тихо проговорил тот, не будучи в силах оторвать своего взгляда от страшного старика.
      Мал залился тихим смехом, от которого задрожало все его старое тело.
      - Так пойдем же, пойдем ко мне, - схватил он за руку юношу, - пойдем. Но прежде чем нож тебе заговорить, будущее я тебе покажу. Узнай, что ждет тебя в тумане грядущего. Узнай и помни: того, что увидишь, не избежать тебе. Рано или поздно исполнится оно над тобою.
      Он потащил Вадима через кустарник.
      Густые заросли отделяли эту прогалину, на которой происходил их разговор, от другой, небольшой. На ней, под низко нависшими ветвями елей и сосен, стояла жалкая лачуга Мала. Ни дверей, ни окон не было. Низкое и узкое отверстие вело внутрь. Даже Мал должен был согнуться, чтобы пройти через него, а высокому Вадиму пришлось пробираться внутрь ползком.
      Удушливый запах гари и каких-то трав стоял в лачуге. Вадим чуть не задохнулся, попав в нее. Мал заметил это.
      - Не прогневайся, сын старейшинский, - сказал он, - убоги мои палаты, но ты сам, незваный, пришел в них.
      Он раздул едва тлевший посреди лачуги уголек. Вспыхнул костер, и тут только Вадим мог разглядеть внутренность странного жилища. Со всех стен глядели на него, разинув беззубые челюсти, человеческие черепа.
      В одном углу бился черный как смоль слепой ворон.
      Пол лачуги кишел ужами, ящерицами. Вадим едва смог подавить в себе чувство гадливости, но, взглянув на Мала, он вдруг удивился.
      Перед ним был вовсе не дряхлый, согбенный старик. Стан кудесника выпрямился, клюка валялась далеко от него. Он казался сразу помолодевшим на много-много лет.
      - Ты хотел знать свое грядущее, я покажу тебе его, не страшись только, - громко проговорил он.
      VI
      ЗАВЕСА ГРЯДУЩЕГО
      Грядущего годы таятся во мгле...
      А. С. Пушкин
      У Вадима вдруг закружилась голова от внезапно распространившегося по лачуге одуряющего запаха какой-то едкой травы. Огонь в костре разом вспыхнул. Повалил из него густой дым, который, сперва тянулся по потолку, а потом, не находя себе выхода, наполнил всю лачугу. Наконец дым спустился так, что окутал собой совершенно фигуру болгарского кудесника. Теперь Вадим перестал совсем различать окружающее. Слепой ворон отчаянно захлопал крыльями, мечась из угла в угол.
      Юноше показалось, что земляной пол лачужки уходит у него из-под ног и сам он проваливается в какую-то бездну. Он широко взмахнул руками, как бы ища точку опоры, и почувствовал, что схватился за чью-то горячую руку.
      - Смотри, - раздался у него над самым ухом голос старого кудесника.
      Точно какая-то завеса упала разом, и перед Вадимом открылась страшная картина.
      Обширное поле, все сплошь устланное трупами.
      Куда ни взглядывал юноша, всюду была Кровь и кровь.
      Видны были похожие по костюму на славян ильменских ратники. Кто обезглавлен, у кого из широких ран на груди ручьем льется горячая кровь, некоторые только ранены; одни вздрагивают еще в предсмертной агонии, другие корчатся в страшных муках, а над полем так и реют, так и реют хищные птицы. Вдали видно зарево разгорающегося пожара... Что это? Местность как будто Вадиму очень знаковая, много-много раз виденная.
      Юноша напряженно стал вглядываться в открывшуюся перед ним картину, стараясь припомнить, где он видел ее. Нет, такою, разоренною, опустошенною, он ее никогда не видел, а, напротив, видел цветущею, веселою... Вадим узнал наконец и это покрытое трупами поде, и эти останки погорелого селения. Это - его родные места!..
      Вот и бесконечная гладь Ильменя чернеет сквозь просвет просеки. Но кто же пришел на нее войной, кто выжег цветущее селение Володислава,кто усеял это поле трупами? - Старик, старик, покажи мне виновника этого, судорожно сжимая руку Мала, прошептал Вадим. - Погоди, сейчас увидишь, отвечал кудесник, - смотри внимательно, он немедленно явится пред твоими очами!
      Густой клуб дыма застлал и поле, покрытое трупами, и останки сгоревшего селенья. Когда дым несколько рассеялся, Вадиму представилось новое видение.
      То же поле, но только с другой стороны. Зарева пожара не видно, только тела убитых навалены грудою... В этом месте, очевидно, происходила самая жаркая сеча... Видит Вадим, что здесь не все еще умерли, есть и живые, и вот один, лежавший дотоле неподвижно, человек с широкой зияющей раной на груди, приподнялся и мутным взором обвел вокруг все поле, как бы умоляя о помощи...
      Вадим вгляделся в него и вдруг задрожал... В этом несчастном, оставленном на поле битвы, он узнал самого себя!..
      Неужели такая участь ждет его? Неужели он именно так погибнет, не успев отомстить врагам?
      Еще пристальнее, еще напряженнее стал вглядываться юноша в эту рисовавшуюся в дыму картину, и вдруг его внимание было привлечено как бы отдаленным лязгом оружия, доносившимся до его слуха. Он видел, как беспомощный двойник его тоже повернул окровавленную голову в том направлении, откуда доносился звон.
      По полю шли несколько закованных с ног до головы в железо людей.
      Такое вооружение Вадим видел и раньше, поэтому легко узнал в этих людях грозных норманнов. Один из них, шедший впереди, высокий, рослый и богато вооруженный, судя по тому почтению, с которым относились к нему остальные, - главный начальник, откинул забрало шлема, и Вадим узнал в нем своего заклятого врага, Избора.
      - Вот виновник всего, всего и твоей гибели, - раздался прямо над ухом его шепот Мала.
      - Так никуда же не уйдет он от меня! - громко воскликнул обезумевший юноша и, вырвавшись из рук кудесника, кинулся вперед, на своего воображаемого врага.
      Дым разом охватил его. У юноши подкосились ноги, и он без чувств рухнул на пол лачуги.
      Очнулся Вадим уже на свежем воздухе. Утро совсем наступило. Солнце ярко сияло на небе, кидая с небесной выси свои золотые лучи на лесную прогалину.
      Легкий ветерок с приятным шелестом пробегал по деревьям, разнося повсюду утреннюю прохладу.
      Юноша с усилием поднял голову - она была тяжела и нестерпимо болела, как после сильного угара, в висках жгло, в глазах ходили зеленые круги, все тело было как будто свинцом налито...
      - Что со мной? Где я? - прошептал Вадим и огляделся вокруг.
      Невдалеке от него стоял, опершись о клюку, кудесник Мал.
      - О! - простонал старейшинский сын.- Зачем, зачем ты, кудесник, показал мне все это? К чему лишние муки, лишние страдания?
      - Ты сам пожелал, сам и вини себя, - коротко ответил Мал, - я не мог изменить ничего.
      - Неужели же я кончу так, как видел это в дыму?
      - Такова воля богов!
      - Нет, нет, не хочу... Я не за тем к тебе пришел, чтобы смущать себя разными твоими колдовствами, слышишь, не затем... Ты должен был заговорить мне нож на моего врага! Исполнил ли ты это?
      - Увы, нет...
      - Как, старик! - вскричал в неистовстве Вадим. - Презренный обманщик... Как ты смел ослушаться меня?..
      - Я повинуюсь только высшей воле, человеческая же для меня ничто, совершенно спокойно сказал Мал, - ты мне приказывать не можешь!..
      - Так я заставлю тебя, иначе ты не доживешь до того времени, когда тень этой сосны прямо падет на землю...
      - Попробуй!
      Вадим, забыв себя от бешенства, кинулся было на старика, но вдруг точно какая-то неведомая сила оттолкнула его назад. Мал стоял покойный и недвижимый, только взгляд его живых проницательных глаз пристально был устремлен на старейшинского сына. В этом взгляде было что-то такое, что невольно заставило Вадима опомниться и в бессилии опустить руки.
      Так прошло какое-то время.
      - Что же ты, гордый старейшинский сын, не заставляешь старого Мала выполнять твои приказания? - заговорил наконец кудесник. - Чего ты испугался? Начинай... Видишь, здесь никого нет, кроме нас двоих... Ты можешь быть уверен, что за смерть старого Мала отомстить будет некому.
      - Прости! - чуть не с рыданием вымолвил Вадим.
      - Теперь ты чувствуешь, что не все в воле человека и не везде поможет сила... Знай же, есть и нечто другое, более могущественное, чем сила богатырей... Это таинственная сила, немногие-владеют ею, и я в числе этих немногих.
      - Отец, отец, молю тебя, исполни, что я прошу, - упал Вадим на колена пред Малом, - заговори мне нож, я увидел свое будущее и уверен, что если я уничтожу врага, то не погибну так, как я видел это там...
      Мал отрицательно покачал головой.
      - Я уже сказал тебе, юноша, что есть иная, таинственная сила, против которой не человеку бороться... Избранники ее, силой судьбы, всегда останутся целы и невредимы... Ничто не может повредить им. Твой враг принадлежит к числу их... Напрасно я пытался исполнить твою просьбу, - нет, мои чары бессильны... Я не могу заговорить твой нож на Избора, его бережет сама судьба!
      - Так нет же! - вскочил на ноги Вадим. - Я и без заговоров сумею обойтись! Напрасно я послушался лживых советов и обратился к тебе, жалкий старик, ничему из твоих волхвований не верю я, слышишь, не верю, и ты, может быть, скоро услышишь, что твой избранник судьбы будет лежать бездыханным у моих ног.
      Он быстро вскочил на отдохнувшего коня и, кинув злобный взгляд на Мала, быстро умчался с лесной прогалины.
      Старый кудесник, глядя ему вслед, качал головой.
      VII
      НА ВАРЯЖКЕ
      Лихой конь быстро вынес Вадима из чащи и, чувствуя, что его всадник бросил повод, помчался вперед по едва заметной тропинке.
      Вадим совсем не замечал, куда несет его конь. В сердце его кипела злоба, отчаянье, ужас за будущее-То, что он видел в избушке чаровника Мала, казалось ему невероятным. Ему в первую минуту пришла мысль, что все это ужасный, тяжелый сон, но и эта мысль нисколько не успокоила юношу: совсем независимо от самого себя, от своего сознания, Вадим в глубине души все-таки верил этому сну...
      А лихой конь мчался во весь опор. Среди деревьев показался просвет. Еще несколько мгновений, и чаща осталась позади. Тут только Вадим пришел в себя.
      Юноша огляделся вокруг. Позади шумел и покачивал своими зелеными макушками дремучий лес, а впереди, совсем близко, расстилалась гладь великого озера славянского - Ильменя.
      Почувствовав свободу, конь понес старейшинского сына в сторону, совсем противоположную той, с которой въехал в лес Вадим, отыскивая логовище болгарского кудесника.
      Ильмень был довольно спокоен. Изредка всплескивались на его все-таки покрытой рябью поверхности зеленые гребешки, но он показался Вадиму таким необъятно великим, что юноша невольно пришел в отчаяние.
      Действительно, положение его стало тяжелым. Нечего было и думать вернуться обратно в лес, потеряна была тропа, да и сторона эта совсем незнакома старейшинскому сыну.
      Он рисковал заблудиться, если бы решил отыскивать дорогу обратно через лес. Ехать вдоль озера со стороны Новгорода было неудобно - мешали деревья, подступавшие к самой воде. Оставалось одно: объезжать Ильмень с противоположной стороны, то есть воспользоваться путем долгим, но достаточно легким.
      А между тем Вадим чувствовал, что силы его были на исходе. Голова страшно кружилась, в висках стучало, он едва держался на ногах.
      "Что же, погибать, что ли?" - промелькнула страшная мысль, и Вадим тут же почувствовал, что его всего как бы холодом обдало.
      Мысли путались в голове юноши, как будто какой-то туман окутывал его. Вдруг что-то как бы ударило его в темя; Вадим почувствовал, что ему не хватает дыхания, он покачнулся и тяжело рухнул с коня на расстилавшийся у его ног зеленый ковер травы.
      Солнце яркими живительными лучами светило с безоблачного неба...
      Когда Вадим несколько пришел в себя, он смутно расслышал совсем близко шум голосов. Много людей говорило разом. Слышались смех, брань, бряцанье железа, лай псов. Порой среди этого хаоса звуков вдруг прорывалась звонкая веселая песня.
      "Где я? Что со мной?" - подумал Вадим и попробовал открыть глаза. Но веки его были необыкновенно тяжелы, а во всем теле чувствовалась гнетущая вялость.
      - Лежи, лежи уж, - послышался над ним грубый мужской голос, отлежишься, сам встанешь.
      - Да не голоден ли он? - раздался другой голос.
      - А вот встанет, тогда и накормим.
      Вадим сделал над собой усилие и открыл глаза;
      - Пить, - простонал он чуть слышно. Несколько рук тотчас потянулись к нему с ковшами, полными холодной чистой воды.
      - Где я? - прошептал Вадим, утолив жажду и приподнимаясь на локтях.
      С удивлением огляделся он вокруг. Впереди, как и перед тем, когда он потерял сознание, расстилалась неоглядная ширь Ильменя. Только вокруг него теперь суетились и копошились люди. Все они были молоды, крепки, сильны. Одежды их были в лохмотьях, лица загорелые, зато каждый имел оружие, какое и в Новгороде являлось редкостью: тяжелые секиры, мечи, луки с полными стрел колчанами виднелись у всех. Очевидно, это оружие было не новгородское, а выменянное у заезжих норманнов.
      Вадим заметил, что находится он на отлогом берегу неширокой, но быстрой речки. На песке разложены были рыболовные снасти, далее у шалашей дымились костры, на которых что-то варилось в огромных, самодельной работы посудинах.
      "Да где же это я? Неужели на Варяжке?" - уже про себя подумал Вадим и тут же убедился, что он находится именно среди тех, кого глубоко ненавидел и презирал, - среди славянских варягов.
      Он вспомнил, что упал с коня где-то там, у дубравы, и понял, что истома, волнение, усталость, перенесенный в избушке Мала ужас так повлияли на него, что он вторично за это утро потерял сознание.
      Теперь снова непонятный страх овладел Вадимом.
      Он действительно находился на Варяжке.
      Юноше было известно, что здесь очень и очень недолюбливали его род.
      - А мы думали было, что ты и не отдышишься, - громко смеясь неизвестно чему, проговорил рослый варяг, принимая из рук Вадима ковш. Пласт пластом лежал ты...
      - Кабы остался там, так на самом деле бы не отдышался, - подтвердил другой, - благодари Перуна,что мы отдохнуть задумали вон там, на бережку.
      Говоривший указал в ту сторону, где чернел дремучий лес, в глубине которого жил болгарский кудесник.
      - Ты как попал-то туда? Не из здешних ведь сам! Поди, к нашему Малу колдовать ездил? - посыпались со всех сторон вопросы.
      - Нет, так просто, в лесу заблудился, - неизвестно для чего скрыл истинную причину своего появления здесь Вадим.
      - А то много новгородских к Малу ездят! А ты также из Нова-города?
      - Нет! Не новгородский я!
      - Так из какого же рода?
      Эти расспросы были Вадиму очень неприятны, но на этот раз он не счел нужным скрывать и ответил прямо:
      - Из Володиславова!
      И тотчас же раскаялся в своей откровенности. Лишь только он назвал свой род, как среди окружавших его молодцов послышались далеко не дружелюбные выкрики.
      - Из Володиславова? - покачал головой говоривший С Вадимом варяг, Не любят нас в этом роду! Сильно не любят! Что только мы им такое сделали? Своих не трогаем, а так бы нас, кажется, со света и сжили ваши...
      - Не знаю я... Я ничего, - пролепетал не на шутку перепугавшийся Вадим, - мне вы не мешаете...
      - А уж кабы знали мы, что он из Володиславовых, так и подбирать бы не стали, - довольно громко сказали двое молодцов, в которых Вадим по этому признал принесших его на Варяжку рыболовов.
      - Мы вот здесь живем мирно, - продолжал первый варяг, - ловим рыбу, зверя бьем, а что мы ушли из родов наших, так до этого никому дела нет... Мы все сами по себе... Здесь поживем, соберется ватага, и уйдем мы за Нево, к северным людям, вот у вас и спокойно будет...
      - Добрые люди, окажите мне милость, - перебил говорившего Вадим, - не держите меня здесь, перевезите меня через Ильмень к родичам!
      - Нет, и не проси об этом! - послышались голоса. - Вон какие тучи над Ильменем собираются, гроза будет...
      Вадим в изнеможении снова опустился на землю. Он ушел тайком и предчувствовал, какой переполох может произвести в доме отца его исчезновение.