Старейшинский сын в эту минуту забыл и о мрачном предсказании Мала, и о собственной слабости.
      - Как, неужели же никого не найдется среди вас, кто бы перевез меня? - с отчаянием в голосе воскликнул он, оглядывая мрачные лица варягов, окружавших его плотной стеной.
      - Если тебе угодно, княжич, так я могу услужить тебе, - раздался вдруг звучный, голос.
      Говоривший был статный юноша. Все отличительные черты славянского племени ясно в нем выразились. Густые русые волосы рассыпались по богатырским плечам. Смуглое от загара лицо с голубыми, как летнее небо, глазами, смотревшими кротко, добродушно, но вместе с тем несколько хитро, обрамляла небольшая, также русая бородка с мягкими как шелк волосами.
      Он был очень молод, но физическая мощь так и сказывалась во всей его крупной богатырской фигуре. Мускулы на его руках так и вздувались при каждом напряжении, а через весь лоб проходила синяя жила, ясно видная даже под загаром.
      Одет он был неряшливо: прямо на рубаху накинута шкура козы, ноги обернуты тоже в кожу. Очевидно, этому юноше, как большинству наших предков, некогда было заботиться особенно о своей внешности. Главной красотой его были здоровье, мощь, легкость, а до всего остального ему не было вовсе никакого дела. Казалось даже, что и мылся-то он еще всего один раз в жизни*.
      - Избор! - воскликнул чуть не с ужасом Вадим.
      - Да, я, княжич, неужели ты боишься мне довериться?
      - Нет, нет, я готов идти с тобой! - теперь уже с радостью воскликнул Вадим. - Пойдем... Я вполне готов в путь...
      - Ведь это сын Володислава! - угрожающим тоном произнес один из варягов. - Оставь его, Избор, не стоит он того, чтобы ты ради него не щадил своей жизни [Есть указания, что славяне омывали свое тело только три раза в жизни: при рождении, в день свадьбы и после смерти]. Гляди, какие тучи на небе...
      - Ничего, я знаю Ильмень! - возразил ему Избор. - Я не боюсь грозы!..
      Он сам спешил на тот берег Ильменя, в надежде повидать свою возлюбленную...
      Никакое мрачное чувство не шевельнулось в его душе.
      Он знал, что Вадим не особенно расположен к нему, но все-таки был далек от мысли, что оказывает услугу своему заклятому врагу.
      VIII
      В ОБЪЯТИЯХ СМЕРТИ
      Необъятной водной пустыней раскинулся среди своих низких берегов старый Ильмень. Со средины его зоркий глаз еще кое-как заметит далеко-далеко на горизонте тоненькую черточку - берег, но с одного края на другой ничего не видно. Плещут только мутные валы с зеленоватыми гребешками, и постоянно плещут - бурливее Ильменя и озера, пожалуй, нет...
      Так, по крайней мере, думали в то время.
      Действительно, морем казался местным славянам их старый Ильмень - он ведь и тогда был таким же старым, как и сама земля. Залег он в низкие свои берега, среди лесов дремучих, залег и бурлит день и ночь, пока суровый мороз не наложит на него свои ледяные оковы.
      И тогда он, особенно ближе к весне, нет-нет, да и разбушуется. Недаром не одни только реки да речонки в него свои воды несут, есть и подземные ключи, что славное озеро славянское питают. Напоят они его своей водой досыта, почует старик свою силу, встрепенется, взломает лед; но хитер и силен мороз, не дает до весны разгуляться ему, снова сокрушит его порыв могучий и уложит силу молодецкую под покров ледяной...
      А как подойдет весна-красна - ну, тут уже никому не справиться с Ильменем-молодцом. Разбушуется он, разбурлится, переломает лед рыхлый и снова, как феникс из пепла, встанет грозный, величавый, могучий...
      Страшен Ильмень в бурю.
      Нет почти у него высоких берегов. Нечему защитить его от порыва ветра. Весь он как на ладони. Ветер - гуляй не хочу.
      И ветер гуляет... .
      Налетит - разом зеленоватыми гребешками вся поверхность Ильменя покроется, валы, один другого выше, так и вздымаются и брызжут пеной, со дна же песок, трава так и поднимаются, потому что не глубок Ильмень, и волны легко песок на поверхность выносят.
      Горе неопытному пловцу, что в бурю рискнет на озеро выйти. Не миновать ему гибели. Где же слабому человеку с разъяренной стихией справиться! Закрутят его валы грозные, опрокинут утлое суденышко, захлещут его водой - нет спасения...
      Вот и теперь, нависли над Ильменем тучи черные, грозовые, низко, низко совсем плывут они по поднебесью.
      День они затуманили, солнце скрыли. Однако все кругом тихо, зловеще тихо. Даже Ильмень сам затаился, как будто готовится к нападению грозного, могучего врага, с которым вот-вот в бой вступить придется. Только все больше и больше зеленоватых гребешков на его поверхности взбивается-Зеленеет старик от злости, что ли?..
      Но что это за едва заметная точка среди озера чернеется?
      Ведь она как будто даже движется? Уж не челнок ли какой спешит к берегу до бури добраться?
      Так и есть - челнок...
      Двое смельчаков на нем...
      Это Вадим и варяг Избор...
      Их челнок, на котором они осмелились выйти в озеро, был самой первобытной конструкции - просто выдолбленный и обожженный потом ствол гигантского дуба. Однако это неуклюжее судно все-таки легко скользило по поверхности все еще зловеще спокойного Ильменя.
      Оба пловца с тревогой посматривали на покрывшееся тучами небо.
      - Не уйти до бури, - произнес наконец один из них, сидевший на корме челнока. - Сейчас поднимется ветер...
      - Почем знать, Вадим, - отозвался другой, - теперь и до берега недалеко, как-нибудь да доберемся...
      - Нет, Избор, смотри...
      Как раз в эту минуту налетел шквал. Ильмень как будто только этого и ждал. Сразу загуляли по нему валы, догоняя друг друга. Сильный порыв ветра рассеял было тучи, но потом они снова сомкнулись - и стало над озером еще мрачнее и темнее.
      - Держись! - крикнул опять Вадим.
      Новый шквал, за ним другой, третий... И вдруг со всей своей страшной силой заревела буря...
      Один другого выше вздымаются валы. Челнок то с быстротой молнии взлетает на самый гребень их, то опять опускается в водную бездну. Нечего и думать о сопротивлении разбушевавшейся водной стихии, у погибающих и не мелькала даже мысль о спасении, они только старались отдалить страшную минуту, нисколько не сомневаясь, что сама по себе она близка и неизбежна...
      Несмотря на весь ужас положения, злобно по-прежнему глядит на Избора старейшинский сын. Его черные глаза так и мечут молнии.
      Он как будто позабыл о грозившей опасности и только и думает, что о своем враге... Вспоминается ему предсказание Мала.
      - Князь Вадим, - прервало размышления молодого человека радостное восклицание Избора, - гляди, берег близко!
      - Где? - быстро поднялся с сиденья на корме Вадим.
      Действительно, совсем близко от них, за валами, виднелся окутанный туманом берег. Слышен был даже шум деревьев в дубраве.
      - Слава Перуну! - воскликнул снова Избор и вдруг громко, тревожно закричал: - Держи челнок!
      Не успел Вадим осознать всей грозившей им опасности, как громадный вал, что легкое перышко, поднял челнок сбоку, ударил в его борт, и вслед затем среди рева бури раздались два отчаянных крика...
      Опрокинутый челнок несся к берегу.
      Он был пуст...
      IX
      СТАРЫЙ НОРМАНН
      На берегу Ильменя, недалеко от того места, где из него вытекает Волхов, на много-много верст кругом раскинулась заповедная жрецами роща.
      Вековые могучие дубы, прямые как стрелы сосны, раскидистые ели разрослись в ней на свободе. Рука человека не касалась их, а своих ли постоянных обитателей - легкой векши, хитрой лисицы, неуклюжего медведя страшиться дремучему бору?
      А человек, это самое слабое и вместе с тем самое могущественное из созданий, сюда, в эту глушь, зайти не решится.
      Свято хранят свои тайны служители Перуна, не допустят они сюда, в эту рощу, грозному богу посвященную, ни князя родового, ни воина славного, ни человека простого.
      Нет никому доступа в заповеданную ими рощу -кто бы ни был он, лютая смерть ждет ослушника. Грозен Перун, требует крови он человеческой, и горе тому роду или племени, которое призыва жрецов не послушает и намеченную жертву не выдаст.
      Вот у самого истока Волхова, на холме высоком, стоит идол грозного бога. Из дерева истукан сделан, и сделан-то как! Грубо, неуклюже, и подобия человеческого не узнать в нем, а чтят его все славяне приильменские, и свято чтят - высшим из богов его считают, и за всякое свое прегрешение кары тяжкой от него ждут.
      Когда появился этот истукан на холме, никто не помнит.
      А служители Перуна молчат, ни одним словом не обмолвятся, только для жертвоприношений время от времени созывают они народ славянский и пред истуканом приносят свои кровавые жертвы.
      Но Перун велик и ужасен только для славян. Только они одни почитают своего грозного бога, страшатся проникнуть в заповеданную рощу, подойти без разрешения его служителей к холму, на котором высится его истукан.
      В самой глуши рощи, на берегу вечно шумящего бурного Ильменя, в чаще, куда даже и жрецы Перуна не заходят, поселился человек...
      Лесные великаны сплелись своими могучими ветвями над его шалашом. Их листва совсем закрывает убежище смельчака, кругом высокая трава по пояс, не кошенная веками, также скрывает его в те моменты, когда он выходит на вольный воздух.
      Стар с виду этот одинокий обитатель заповеданной рощи. Высок он ростом, широк в плечах, лицо его, посеревшее от палящего зноя и холодных ветров, покрыто глубокими шрамами, длинные седые усы как бы двумя змеями свешиваются на богатырскую грудь, а серые глаза смотрят весело и задорно.
      Лишь только над Ильменем разразилась буря, старик вышел из своего шалаша. Мрачно и тихо в лесу.
      Там где-то грохочут, далеко-далеко, несмолкаемые раскаты грома, разрывает покрытое черными тучами небо молния, воет без устали ветер, а здесь же все спокойно.
      Птички только приумолкли да попрятались в гущину листвы, а лесные великаны при каждом новом порыве ветра только слегка покачивают своими зелеными макушками, не пропуская вниз на землю крупных капель ливня.
      В эту бурю странный обитатель заповеданной рощи чувствовал себя гораздо безопаснее, чем в самый яркий летний день. В бурю сюда не забредет никто. Там, на Перыни, жрецы заняты у своего истукана и им не до того вовсе, чтобы забираться в эту глушь, а никто другой, кроме жрецов, сюда и шагу не сделает.
      Старик, продравшись сквозь чащу сросшихся кустов, выбрался на самый берег разбушевавшегося озера.
      Стоит он и смотрит в покрытую пенящимися волнами водную даль, С наслаждением вдыхает он полной грудью сырой воздух, прислушивается к раскатам грома, с блаженной улыбкой смотрит на прорезывающую тучи молнию, и вспоминается старику другая, более близкая, более дорогая его сердцу картина... ^
      - Войте, ветры, грохочи ты без умолку, грозный Тор, старый, норманн не раз лицом к лицу, грудь с грудью встречался с вами! - воскликнул он наконец.
      Знаю я вас, много, много я видел вас на своем веку и не на такой жалкой лужице, а в грозном, могучем море... Сколько я раз с моими викингами ходил в набеги, - знают про то меч норманнский и далекая Британия... Короли франков дрожат перед нами... Нет никого равного по силе и храбрости сынам светлого Одина... Сама смерть для них не страшна... Ждет их светлая Валгалла [Чертог для храбрецов в раю скандинавов Ассгарде; в этот чертог ведут 540 дверей], убежище храбрых...
      Старик скрестил могучие руки, поник головою на грудь и, глядя на разбушевавшееся озеро, снова заговорил сам с собой:
      - Думал ли старый Рулав, что ему, храброму витязю, придется на склоне своих дней скрываться в земле этих трусливых, шума битвы не слыхавших народцев, знающих не меч, а песни? Видно, недостоин я светлой Валгаллы, видно, прогневал Одина... Но нет, я спас свою жизнь не для того, чтобы умереть здесь, в этой лесной глуши! Нет, старый Рулав услышит еще шум кровавой битвы, победный клик товарищей, много еще врагов уложит его секира, надо только выбраться из этих проклятых лесов... Но как выбраться? Одному? Нет, этого нельзя... Ни одна ладья сюда не заходит... Да и, пока доберусь я до родимых фиордов, много раз меня убить могут, остается ждать только счастливого случая. Старый норманн погрузился в глубокую думу.
      Вдруг он приподнял голову, весь выпрямился и напряженно устремил свой взор на озеро.
      Отчаянный человеческий крик, смешавшись с ревом бури, дико прозвучал и тотчас же замолк, заглушенный воем ветра.
      Рулав отскочил назад и скрылся в чаще прибрежного кустарника.
      Прошло немного времени; норманн, не покидая своего поста, продолжал следить за озером. С шумом обрушился и расхлестнулся по прибрежному песку один, другой, третий вал, рассыпался и откатил назад, оставив на отмели два человеческих тела.
      "Э-э, да я, кажется, знаю этих молодчиков, - подумал Рулав, - этот высокий, черный, кажется, сын родового старейшины, Вадим, а другой, который его, как милого друга, в своих могучих объятиях держит, - Избор с Варяжки... Так и есть... Как он попал сюда?"
      Снова налетел вал и обдал обоих молодых людей, лежавших на отмели, своими брызгами.
      "Живы они или нет? - думал Рулав. - Жаль и того и другого, оба молодцы, особенно этот Избор... Он мне давно уже нравится, этот мальчик... Будь он в наших дружинах, давно бы уже близким лицом к викингу стал, а здесь что он? Все на него смотрят с пренебрежением... Варяг он, и только..."
      Рулав вышел из своей засады и, осторожно ступая по мокрому песку, подошел к лежавшим без движения юношам.
      - Вот как схватились, - бормотал он,- Избор этого княжича держит так, что и живому не удержать... Вот молодец!..
      Налетевший пенистый вал заставил старого норманна несколько отступить назад.
      - Что же с ними делать, - рассуждал Рулав, - опять в озеро спустить, что ли? Ведь если здесь их тела найдут, то и до моего шалаша доберутся... Мне тогда несдобровать... Ищут эти проклятые жрецы меня... Жизнь им моя понадобилась... Вот какие... Старого норманна в жертву Перуну принести хотели, да нет, не из тех я... Так я в руки не дамся... Родился свободным и в Валгаллу не рабом войду!..
      Говоря это, Рулав не спускал глаз с юношей. Он попеременно, как бы сравнивая их, взглядывал то на одного, то на другого. На Изборе глаза его останавливались гораздо чаще, чем на Вадиме. Старика привлекали могучие формы юноши, державшего в крепких объятиях своего товарища по несчастью...
      - Ну, довольно, однако, - воскликнул Рулав, - ступайте откуда пришли, пусть вас Ильмень вынесет в другое место, где найдут вас ваши родичи, а здесь вы только мне мешаете.
      Он поднял было тело Избора, но в то же мгновение опустил его на песок.
      Из крепко сжатых губ юноши вырвался слабый стон, ресницы зашевелились, губы задергались нервно.
      - Жив, - проговорил норманн, - он жив... Нет, не решусь я в таком положении поднять руку на слабого, беззащитного. Норманны с беззащитными не воюют... Но как же быть? Оставить их тут - тогда их захлестнет волна, разве оттащить подальше? А что, как вдруг они очнутся? Ведь они могут выдать меня? Ну, да будь что будет... Из-за Вадима я стараться не стал бы...
      Знаю я их, этих старейшинских сыновей... Если бы он один был, не задумался бы я его назад в озеро спустить, Избора жалко... Ради него только и оттащу их, а там пусть что угодно с ними случится.
      Рулав, напрягая все силы, отволок по отмели тела обоих юношей и положил их на такое место, куда не достигал прибой.
      Потом он, еще раз взглянув на Избора, поспешно скрылся в гуще кустарника.
      Х
      МИЛОСТЬ НЕВЕДОМОГО БОГА
      Просите и дастся вам.
      Св. Евангелие
      Разразившаяся внезапно буря так же внезапно и стихла.
      Ветер перестал завывать, рваные тучи быстро уплыли вдаль, выглянуло солнышко и залило ярким, веселым светом и успокоившееся озеро, и прибрежный кустарник заповеданной рощи.
      Роща в мгновенье оживилась и наполнилась массою звуков. Затрещали в воздухе стрекозы, защебетали выпорхнувшие из густой листвы птички, дятел принялся за свою бесконечную работу, словом, все как будто воскресло, ожило; только два тела, оттащенные Рулавом в купу кустарника, по-прежнему были неподвижны.
      Уж не ошибся ли старый норманн, заметив признаки жизни в Изборе? Может быть, огляделись его старые очи? Не ослышался ли он, приняв слабое завывание ветра за стон, вырвавшийся из груди юноши?..
      Нет, не ошибся он... Ни очи, ни слух не изменили еще старику...
      Всем телом вздрогнул вдруг Избор и открыл глаза... Первые мгновенья юноша не мог даже сообразить, где он находится, жив ли он или на другой, замогильный, мир смотрят его очи? Как странно кружится у него голова, какая тяжесть чувствуется во всем теле...
      Нет, он жив, кругом все знакомые места - вот плещет Ильмень в своих низких берегах, вот и чайки носятся над его успокоившейся поверхностью.
      Жив, слава Перуну!
      Взор Избора остановился на безжизненном теле его
      товарища. Новая забота! Старейшинский сын доверился ему, не побоялся вместе с ним пуститься в челноке по бурному озеру, и вдруг теперь он мертв... Что скажет его род? Что скажет старик отец Вадима? Никто из них не поверит, что Избор сделал все, что мог, только бы спасти Вадима от неминучей смерти. Погибая сам в волнах разбушевавшегося Ильменя, он, захлебываясь мутной, грязной водой, нырнул вслед за опускавшимся на дно Вадимом, поймал его, лишившегося уже чувств, крепко-крепко схватил и не выпустил из своих могучих объятий даже тогда, когда и сам потерял сознание...
      Никто не поверит этому... Вот он - труп Вадима...
      Но, может быть, он еще жив? Может быть, и он только потерял сознание и еще можно его вернуть к жизни?
      Эта мысль озарила Избора, придала ему силы и заставила забыть свою собственную слабость. Он быстро вскочил на ноги, наклонился над Вадимом и, поспешно разорвав одежду на груди, приник ухом к сердцу. Прошло несколько томительных минут. Как ни чуток был Избор, как ни привык он различать каждый шорох, биения сердца все-таки не было слышно.
      Он уже стал терять надежду...
      Что про него подумают, что скажут про него, когда он вернется один и передаст в род Володислава страшную весть о гибели единственного сына родового старейшины? Как будет убиваться его старуха мать!..
      Да и никто не поверит, что он, спасшись сам, не мог спасти товарища, которого сам же вызвался перевезти через озеро...
      Не поверят, скажут, что бросил Избор Вадима на погибель...
      Он ли не старался?
      Ведь он вплоть до последней минуты не выпускал его. Только уже на суше разжались его руки, но поверит ли этому кто?
      Неужели на всю жизнь оставаться опозоренным?
      И как он решился, зная седой, грозный Ильмень, пуститься по нему перед бурей?..
      Избор с тоской взглянул на распростертое тело старейшинского сына. Он уже не сомневался, что Вадим мертв, и, придя к этому убеждению, в первый раз огляделся вокруг.
      Где это он?
      Да, никак, он в заповеданной роще, в роще, посвященной громовержцу Перуну!
      Так и есть... Как же они сюда попали? Ведь каждому, кто в эту священную рощу ступит, смерть грозит. Горе дерзкому! Служители Перуна такого поругания их святых не допустят. Ничья нога по священному лесу ступать не должна, иначе разгневается грозный бог и нашлет страшные бедствия на все племена славянские...
      Потому так строго и охраняют служители Перуна священную рощу.
      А что такое Перун-то в самом деле?
      Знает Избор, что у норманнов не Перун вовсе, а (c)дин. Он куда могущественнее славянского бога. А то вот еще что рассказывали: есть народы, которые в неведомого Бога веруют. Сходил на землю Единый Сын этого Бога. Он совсем не то, что Перун или Один, - заповедал любить всех. Он наказывал и за" каждое зло добром платить. А как это сделать? Нельзя этого совсем... Меня обидели, и я за это отомстить должен; на мести весь свет держится; дай только обидчикам волю, житья от них не будет, кто сильнее, тот и прав. А Тот Единый Сын неведомого Бога убить себя Сам дал злым людям и, когда Его эти злые убивали, Свою смерть им простил.
      Добрый Он, кроткий, говорят, был, никого никогда не обидел. Одним словом Своим мертвых воскресал, а славянский Перун этого сделать не может.
      Разве попросить Его, чтобы вот он теперь в беде помог? Про воскресших по Его слову мертвых верные люди сказывали. Быть может, Он Избору и окажет милость Свою.
      Долго задумываться Избор не любил. - Единый Сын неведомого Бога! воскликнул он, опустясь около Вадима на колени. - Я слышал о Тебе, Ты был добр и милостив, окажи теперь милость Свою бедному варягу. Говорят, что Ты велел прощать обиды врагам своим; обещаю Тебе простить зло врагу моему заклятому, сделай только, чтобы Вадим, сын старейшины, воскрес!
      В благоговейном ожидании поник молодой варяг головою. Он ждал чуда и в то же время сомневался в нем.
      Вдруг он выпрямился, глаза его широко раскрылись от изумления, он глядел на Вадима и не верил себе.
      Потом он жадно приник к левой стороне его груди.
      Казалось ему, что Единый Сын неведомого Избору Бога совершил чудо.
      Молодой варяг ясно слышал, как билось сердце старейшинского сына.
      XI
      ВЕРОЛОМСТВО
      Бойся друзей, а враги не страшны.
      Поговорка
      Вадим находился в глубоком обмороке...
      Он долго еще не приходил в себя, но теперь Избор был счастлив, бесконечно счастлив. Возвращение к жизни старейшинского сына снимало с него всякое подозрение. Он мог смело явиться в селение, мог смело глядеть всем в глаза, не боясь никакого укора.
      Юноша приписывал случившееся исключительно Тому Богу добра и прощения" к Которому он прибегнул в своем несчастии.
      "Верь мне, Сын неведомого Бога, я сдержу свой обет, - думал он, с восторгом глядя на небо. - Я знаю теперь, что ты сильнее, милостивее нашего Перуна, и если бы я был тогда, тогда Тебя убивали злые люди, я бы сумел заступиться за Тебя".
      Потом он занялся Вадимом и что было силы стал растирать его закоченевшие члены. Труды его увенчались успехом. Вадим скоро открыл глаза. Однако он был настолько слаб, что идти еще не мог.
      - А ведь придется переночевать здесь, куда же тебе идти? - заметил Избор, передав ему все подробности их почти чудесного спасения из бездны бушующего Ильменя.
      Вадим слушал его рассеянно; казалось, преданность Избора его нисколько не тронула. Он даже позабыл поблагодарить его за свое спасение. Только последние слова несколько расшевелили его.
      - Как, здесь оставаться? - воскликнул он.
      - А то что же?
      - Но ведь ты знаешь, какое это место?
      - Знаю, да только пока жрецы Перуна здесь нас не найдут, а ты тем временем оправишься, и мы благополучно выберемся отсюда.
      - Нет, нет, этого нельзя, никак нельзя.
      - Да почему же? Ведь я же тебе говорю; мы спрячемся так, что никто нас не увидит здесь.
      - Да ты знаешь ли, почему это место так строго охраняется? Знаешь ли, почему этот лес считается заповедным?
      - Нет, не знаю. А почему?
      - Этот лес - жилище страшного волхва...
      - Я что-то слыхал про него, - задумчиво произнес Избор, - но что именно - не помню теперь, пожалуй...
      - Много-много лет тому назад, еще мой покойный дед совсем мальчиком был... Он мне о волхве и рассказывал... Поселился в этом лесу волхв, разные чудеса он делал: и зверем лесным, и птицей оборачивался; колдовал он сперва, а потом всех, кого в лесу ни находил, пожирал... В бурю на самой легкой ладье на Ильмень он спускался, и все, кого он в бурю на Ильмене заставал, его добычей делались... Много страху на окрестные роды он нагнал - все его боялись и в реку из Ильменя идти не смели... Вот и поставили наши жрецы кумир Перуна на холме; с тех пор волхв удалился от истока реки и поселился где-то здесь, в лесу...
      - Что же, он и теперь жив? - перебил Вадима Избор.
      - Говорят, и теперь... Многие, особенно в бурю, видали, что иногда вот около этого места, над лесом, заметен дым... Сидит, верно, проклятый, и жертв своих ждет.
      - Так его ты и боишься?
      - Я ничего не боюсь... Страх мне неизвестен, - хвастливо сказал Вадим, - только все-таки я здесь не останусь.
      - Твое дело! Но как же мы выберемся отсюда?
      - Придумай как. Ты эти места лучше меня знаешь... Только бы поскорее уйти отсюда... - Но ты совсем идти не можешь!
      - Нет, я пойду, я ничего, - попробовал было приподняться Вадим, но тотчас же, обессилевший, опустился на траву.
      Тут сказались и слабость, и перенесенное волнение.
      - Вот видишь, куда же ты пойдешь? - сказал Избор. - Останемся здесь пока до вечера, а волхва своего ты не бойся... Право, его страшиться не надо, и он и Перун бессильны, они простые деревянные истуканы, и ничего больше!
      - Что ты говоришь! - с ужасом воскликнул Вадим. - Ты богохульствуешь, ты перестал верить в могущество Перуна!..
      - Сознаться тебе, не перестал, а перестаю... Вот с тобой я убедился, что все наши боги - ничто пред тем Богом, в которого веруют некоторые народы...
      - Что же это за Бог?
      - Великий Бог! - с убеждением произнес Избор и рассказал Вадиму все, что ему было известно о воле Единого неведомого Бога, поведал ему и о своем обращении к Нему, и о чуде, которое, по его мнению, совершил этот Бог, воскресив Вадима...
      Старейшинский сын слушал рассказ Избора о христианах, но отец его так близко стоял к жрецам Перуна и Вадиму так часто приходилось беседовать с ними, что ко всем иным верованиям он относился с большой неприязнью.
      - Э, полно! - отозвался он на рассказ своего товарища. - Зачем нам искать другого бога, когда у нас есть свой, мы должны поклоняться тому. чему поклонялись отцы наши... Лучше подумай, как нам выбраться отсюда, мне во что бы то ни стало надо быть дома...
      Вадим угрюмо молчал. В мозгу его черные мысли роились. Гневом кипел он на спасшего его варяга, вспомнив предсказание Мала. Гнев этот и черные мысли породил.
      Страшное дело замыслил Вадим...
      Оттого-то он прямо в глаза Изберу глядеть не может и свои очи от его очей отводит...
      Мрачный вид Вадима обеспокоил его спутника. Он приписывал его усталости, только что перенесенному волнению, но далек был от каких бы то ни было подозрений.
      Вдруг взгляд Избора упал на мокрый песок, где ясно отпечатались человеческие следы.
      - Гляди-ка, князь, это что такое? Мы здесь не одни, кажется, показал он следы Вадиму.
      Тот же взглянул и вздрогнул всем телом.
      - Мы пропали! - воскликнул он с испугом. - Никто не смеет, кроме жрецов, ступать сюда... И следы оставил не кто иной, как страшный волхв...
      - Волхв? - побледнел в свою очередь и Избор. - Ты так думаешь, княже? Но откуда же взялся он? Ведь о нем сколько уже лет ничего в наших краях не слышно...
      - Ничего не значит! Он живет в этом лесу, это говорил мне старый Велемир, жрец Перуна... Да и кому же более здесь быть, как не ему, этому страшному волхву... Надо бежать, бежать...
      Забыв о своей слабости, Вадим вскочил на ноги.
      - Веди, веди меня вон из этого проклятого леса, - закричал он Изберу, тоже заметно взволнованному и испуганному, - это ты нарочно завел меня сюда, проклятый варяг... Ты хочешь во что бы то ни стало погубить меня.
      Избор с нескрываемым изумлением устремил взор на старейшинского сына.
      - Что ты, Вадим? Зачем мне желать твоей погибели? На что мне нужна твоя жизнь? Я погибал вместе с тобой и в страшную смертную минуту не оставил тебя... А ты... Подумай сам...
      - Ты должен стать виновником моей гибели! Так нет же! Не ты меня, а я тебя сотру с лица земли... Сам виноват, не становись мне поперек дороги.
      Избор не переставал удивляться. Он слушал бессвязную речь Вадима и не сразу понял ее. Он недолюбливал Вадима за гордость, за заносчивость, но никогда его не считал неблагодарным или вероломным.
      - Ты не веришь нашему Перуну, ты преступаешь его заветы, потому ты и не побоялся ступить в это страшное место! - задыхаясь от волнения, говорил Вадим. - Ты послушный раб страшного волхва, - потому-то ты и не страшишься его... Ты завел меня сюда, чтобы отдать ему на растерзание... Нет, не удастся тебе это, презренный варяг... Умри прежде сам!
      И прежде чем Избор успел опомниться, его вероломный спутник выхватил из-за пазухи острый нож и как зверь кинулся к нему...
      Молодой варяг инстинктивно вытянул вперед обе руки, но не успел оборониться, и Вадим с диким яростным воплем вонзил нож в левую сторону его груди.
      Как подкошенный рухнул Избор на траву...
      Удар был рассчитан верно... Вадим, вытащив нож из раны, .поднял руку, чтобы поразить еще раз своего соперника.
      - Умри, умри! - говорил он. - Вот, кто теперь погубит меня?
      Он уже хотел опустить руку, вооруженную ножом, как вдруг сам дико вскрикнул...
      Прямо на него, озаренная яркими лучами заходящего солнца, двигалась фантастическая человеческая фигура.
      Пораженному испугом вероломному убийце казалось, что две змеи выползают изо рта странной фигуры, что глаза ее блещут, как раскаленные уголья, а распростертые руки готовы принять и задушить его в своих объятиях.
      - Волхв, перынский волхв! - в ужасе воскликнул Вадим и, выпустив из рук нож, кинулся бежать в лес...
      XII
      ЖРЕЦ ПЕРУНА
      Вадим долго-долго бежал без оглядки... Ему казалось, что этот страшный волхв, так неожиданно появившийся перед ним в тот самый миг, когда он обагрил свои руки кровью спасшего его человека, гонится за ним по пятам.
      Ветви густо разросшихся деревьев задевали Вадима, и ему чудилось, что это чьи-то цепкие руки хватают его...
      Ветер шелестел листвой, и в этом шелесте убийце ясно слышались роковые голоса и лес ему казался весь наполненным ими.
      Вадим бежал все дальше и дальше, ели и сосны своими ветвями кололи его лицо. но он не чувствовал боли, не замечал, что по лицу его струится из ран теплая кровь...
      Наконец юноша почувствовал, что он задыхается и бежать он больше не в силах. Как подкошенный рухнул он на траву, ожидая, что вот-вот страшный волхв настигнет его и разорвет на клочки.
      Вдруг ему послышались невдалеке человеческие голоса.
      "Все, все кончено, - мелькнула мысль в голове старейшинского сына, гибель моя неизбежна, старый кровожадный волхв настиг меня..."