Подчиненный набрал воздуха для очередного крика – доминанта волевым импульсом запретила ему кричать. Осторожно, ласково она расслабила его напрягающиеся, отравленные страхом мышцы и выпустила эндорфины сна.
      Только когда Налитоб Орн полностью ушел в глубокий сон, она поднялась. Одной мыслью она очистила свое тело, следующей – облекла его в синюю одежду обучающейся драмлизы. Ибо, конечно же, только что завершенная работа была лишь наложением первых и самых простых уз из всех, которые нужно создать, чтобы эта зарождающаяся пара стала функционирующей ячейкой.
      Только что возникшая доминанта повернулась к своему спящему и открытому ее влиянию подчиненному – а потом повернулась обратно, низко поклонившись Тени, упавшей на родильный зал и скрывшей от наблюдателей то, что происходило между айлохином и дочерью его воли, доминантой Налитоба Орна.
 

4

 
      «Явитесь ко мне в зал для испытаний». Мысль преподавательницы философии была ровной, шелковистой, розовато-лиловой, с легким привкусом меди.
      С пятью другими членами своей когорты она встала и пошла по каменному коридору. Они были нагие, бесшумные – но уже не одинаковые. Какое-то время назад им было сказано изменить свой внешний облик. Это нужно, как объяснила преподавательница философии, чтобы им легче было отойти друг от друга, отбросить слабые узы, связывающие сестер-соучениц, и подготовить себя к новому союзу, который определит их будущее и ту службу, которую они будут выполнять для айлохинов.
      Поскольку среди навязанных ей спутниц она должна была оставаться той, кто постоянно бросает вызов айло-хинам, она сочла за лучшее выглядеть и безобидной, и беззащитной, потому ее рост остался маленьким, кости хрупкими, груди небольшими. Она заострила черты своего лица и добавила в глаза янтарного пигмента. Волосы стали рыжими, короткими и шелковистыми, похожие на раковины уши плотно прилегали к черепу. Врагам айлохинов она со своей золотистой гладкой кожей показалась бы юной.
      Этими изменениями она удовлетворилась, хоть и оказалась наименее изменившейся из всех членов когорты. Ни преподаватели, ни кто-либо из айлохинов, которые все чаще наблюдали за их обучением, не дали ей указаний добавить какие-то новые изменения, так что она приняла эту физическую форму как свою полную и окончательную.
      «Явитесь ко мне», – еще раз повторила преподавательница философии.
      Мысль оставалась такой же безмятежной, привкус меди не стал сильнее, чем прежде. Ничто не отличало этот вызов от бесчисленных тысяч предыдущих.
      Если не считать того, что преподавательница философии еще никогда не вызывала их дважды на одно и то же занятие.
      Именно в этот момент она поняла, что их вызывают не просто на контрольную по философии, но на третий Судный день – последний, который им предстоит пройти в качестве учениц.
      Остальные, видимо, тоже увидели предостережение в этом втором вызове – и сделали собственные выводы. Действительно, две самых отважных ускорили шаги, стремясь поскорее встретиться с трудностями, а три самых задумчивых осмелились немного их замедлить.
      Не будучи ни отважной, ни задумчивой, она шла с прежней скоростью, но чуть вышла из своей оболочки, постаравшись уравновесить себя и развернув по возможности свою защиту. Конечно, она не могла предугадать, какое испытание устроят им айлохины на этот раз. Однако опыт предыдущих двух Судных дней показывал, что стоит быть как хладнокровной, так и готовой на всех уровнях.
      Позади двух сестер и впереди трех она свернула за угол в другой коридор. Босые ноги скользили по ледяным камням, в воздухе парили мельчайшие кристаллики льда. Вход в зал испытаний чернел впереди и, по ее ощущениям, был лишен какой бы то ни было энергии.
      Состояние полного отсутствия энергии невозможно – так учили ее преподавательницы, каждая по-своему. Но преподавательница философии добавляла к этому: «Для айлохинов невозможного нет».
      Две первые чуть замедлили шаги. Одна оправилась уже в следующее мгновение. Пылая энергиями, она вошла в пустоту и исчезла. Чувства оставшихся не позволяли определить, была ли она уничтожена или просто вышла за пределы их восприятия.
      Пока не позволяли.
      Вторая из отважных подошла к пустоте, плотно свернув и затаив свои энергии, и была в свою очередь проглочена, исчезла, словно никогда и не существовала.
      Она, третья, не спеша и не замедляя шага, продолжала идти вперед, не снимая зашиты и чуть отдалив свою суть, удерживаясь за оболочку лишь тончайшей нитью мысли. Обледенелые камни рвали подошвы, легкие с трудом справлялись с густым воздухом. В самом глубоком и защищенном тайнике своей души она представила себе айлохин-байлеля, прекрасного и покоренного, своим танцем изменяющего пустоту.
      А потом она вошла в тень, и все ее восприятие прекратилось.
 

5

 
      «Пробудись».
      Она послушалась, открыв свое восприятие на всех уровнях. На помосте перед ней стояла преподавательница философии, доминанта, пряча руки в рукавах серого одеяния. Подчиненный стоял на коленях подле нее, опустив голову и закрыв глаза.
      Больше никого в Зале Испытаний не было.
      «Благословенные айлохины, Мастера Уничтожения, довольны тем, что ты прошла в эту дверь, – прозвучала безмятежная мысль преподавательницы философии. – Тебе следует немедленно пройти в родильный зал и приготовить сосуд, который ты взлелеяла».
      Сосуд был готов. Она сделала его аккуратным и гибким, с длинными рыжими волосами и гладкой золотистой кожей. Кисти его рук были продолговатыми, стопы небольшими, фигура стройной. Стоя, он должен был оказаться только чуть выше нее.
      Но это должно было произойти позже.
      Сейчас сосуд лежал там, где она положила его на плитки пола. Она бережно закрепила голову в зажиме, а потом сосредоточилась на остальных путах, закрепив сначала правое запястье, затем левое, сплавляя цепь с полом. Точно так же она скрепила его щиколотки, а потом установила скобу на стройной талии. Усилием воли она прикоснулась к каждому из фиксаторов, проверяя, что они действуют, а потом опустилась на колени.
      Плитки у нее под коленями были теплыми. Остальные чувства определили, что они гладкие и отражающие, специально чтобы никакой предприимчивый тумзалиат не смог закрепиться даже частично вне приготовленного для него обиталища.
      Чуть отойдя от своей оболочки, она заглянула глубоко в сосуд, выискивая какие-либо пороки. Связующая фраза уже была запечатлена на клеточном уровне, биологические процессы подготовлены к физическому соединению. Автономная система функционировала безупречно и почти замурлыкала, переходя под ее управление.
      Настало время.
      Свернув свои энергии, она включила точку доступа, изменила фазу и вошла в малый эфириум.
      Темная и скрытная, она парила в нем, а вокруг беззаботно резвились тумзалиаты. В процессе подготовки она изучила обитателей малого эфириума и остановилась на одном из них как на подходящем. Конечно, это не был великолепный дикий залиат, но для тумзалиата он был неплох. Немного менее неосторожный, чем остальные ему подобные, с приятно упорядоченными эманациями и прочной слитностью. Подходящий инструмент для такой, как она.
      Она была терпелива. Она была хитроумна, а тумзалиат – нет. И наконец ее избранник в танце оказался рядом с ней.
      Она стремительно развернула свои энергии, выбросив их наружу и кругом, твердо и властно. Она не играла с тумзалиатом, не позволяла ему питать ложную надежду на побег. Она не разрешила ему рисковать уничтожением при соприкосновении с полем удержания. Она просто продемонстрировала свое превосходство и не дала ему иного выхода, кроме как подчиниться ее воле.
      Тумзалиат закружился, отпрянув к дальнему краю ее поля, испытывая ее силы. Эта демонстрация отваги порадовала ее, но не помешала сжать поле, неотвратимо направляя пленника к…
      Энергии в эфириуме резко изменились, по вялым линиям силы прошла волна.
      Внутри напряженных прядей ее сети тумзалиат закружился, усиливая свои энергии. Ее восприятие сбилось, она почувствовала, как нагреваются линии силы. Яростно сосредоточившись, напрягая волю, она толкала тумзалиата в поле выхода. Очевидно, линии реагируют в такт ее энергиям. Необходимо было уходить – и быстро.
      Так! Ее избранник оказался внутри поля исхода. Она включила портал. Энергии вспыхнули и смешались: казалось, тумзалиат рванулся в отверстие, так что ей пришлось расширить свое поле – оно стало тоньше, чем ей хотелось бы, и почти не направляло его. Инерция вытянула ее наружу и бросила вниз.
      Поспешной мыслью она закрыла за собой портал и упала в свою оболочку так стремительно, что ощутила вспышку боли, и тут же подавила ее, очищая свое восприятие.
      Лежащий перед ней сосуд удерживал слабое свечение сущности тумзалиата. Автономная система на мгновение пошла вразнос. Она рассеянно выправила ее – и сосуд содрогнулся, пытаясь высвободиться из своих оков.
      Его грудная клетка расширилась, рот судорожно открылся…
      Но крика рождения не последовало.
      Она поспешно проверила автономную систему. Заглянув глубоко в сосуд, она убедилась, что время настало, независимо от того, кричит он или нет. Она оседлала стройные бедра, глядя сверху вниз на замкнутое, суровое лицо…
      Глаза стремительно открылись – кобальтово-синие и полные разума. Его взгляд встретился с ее взглядом и не дрогнул, хотя тело тяжело дышало, дрожа от силы этого неизданного крика. Она ощущала, как смятение тумзалиата растет, приближаясь к опасному уровню, от исчезновения привычного восприятия, сменившегося сигналами от незнакомых органов чувств.
      Она выровняла дыхание сосуда, замедлила его стремительное сердцебиение и опустилась на его эрекцию.
      – Руул Тайазан, – прошептала она по воздуху.
      Как и предсказывала преподавательница биологии, ее затопило наслаждение, и она радостно застонала, чувствуя, как образуется биологическая связь. И все это время кобальтовые глаза смотрели прямо на нее, сначала чуть сузившись, когда соединение включило центры удовольствия, а потом внезапно широко раскрывшись, как будто тумзалиат внезапно понял…
      Бедра под ней напряглись и изогнулись, словно пытаясь ее сбросить, – и паника вспыхнула снова.
      Она приложила свою волю, сгладила панику и призвала сон, расслабила напряженные мышцы до состояния покоя, вывела токсины страха.
      Когда она убедилась, что тумзалиат, ставший теперь Руулом Тайазаном, спит и больше не может себе повредить, она встала, очистила свое тело и облеклась в синее одеяние обучающейся драмлизы.
      Сделав это, она снова повернулась к спящему, намереваясь передать модули языка и движений, чтобы спящий разум мог…
      Родильный зал накрыла Тень, и она мгновенно преклонилась перед ней.
      «Успешный перевод, как я понимаю».
      Мысль айлохина пронзила ее, словно ледяной клинок.
      «Да, Эдонаи», – смиренно ответила она и даже не стала думать об изгибе силовых линий или мгновении смятения, которые предшествовали ее почти неуправляемому рывку к порталу.
      Но айлохина не интересовали эти возможные ошибки.
      «Почему, – пришел неожиданный вопрос, – ты не позволила своему подчиненному издать крик рождения?»
      Признаться, что Руул Тайазан не находился под ее контролем, было бы равносильно признанию, что она не способна выполнять ту работу, для которой ее создали и обучали.
      Поведать айлохину неправду… не было совершенно немыслимым. Ее хорошо обучили обманывать, чтобы она успешно выполняла те вещи, которых от нее потребуют.
      На краю ее восприятия что-то микроскопически всколыхнулось. Игнорируя это возмущения, она осмотрительно сформулировала свой ответ.
      «Он испытывал немалое смятение, Эдонаи. Я решила, что дополнительный стресс будет вреден как сосуду, так и его обитателю».
      Она ровно дышала, устремив взгляд на скользкий плиточный пол, и ждала уничтожения.
      «Твое суждение не является беспрецедентным», – объявил айлохин.
      Тень ушла. Она осталась одна – и осталась жива, солгав одному из Мастеров Уничтожения.
      Не совсем одна.
      Расширив свое восприятие, она стала рассматривать подчиненного Руула Тайазана, который лежал и сладко спал в своих узах.
      «Линии силы! – вдруг поняла она. – Линии силы изменились в малом эфириуме в тот момент, когда она включила портал выхода, чтобы загрузить избранного тумзалиата. И они сдвинулись еще раз, всего мгновение назад, передвинувшись к практически немыслимой вероятности, когда айлохин поверил отговорке новопосвященной».
      «Ты». Она сформировала эту мысль мягко, без императива – и не слишком удивилась, увидев, как тонкие ресницы затрепетали, а яростный взгляд снова нашел ее.
      «Я».
      Его мысль была рябью прохладной зелени.
      «Ты не тумзалиат», – заявила она.
      Он не ответил. Она спрятала руки в рукава и сформулировала вопрос:
      «Почему ты изменил линии силы?»
      Его глаза прищурились, но на этот раз он ответил:
      «Ты хотела быть уничтоженной?»
      «Ты изменил линии дважды», – не отступала она.
      «Я не хотел быть уничтоженным».
      Он закрыл глаза.
      «Руул Тайазан!» – резко позвала она.
      Ответа не последовало.
      Она прощупала его – и обнаружила только сплошную стену усталости, словно теперь он действительно спал, на всех уровнях. Что и было необходимо, кем бы он ни был: залиатом, тумзалиатом или обычным биологическим объектом.
      Она на мгновение сосредоточилась на себе: превратила токсины в сахара и напитала истощенные клетки.
      Удовлетворив нужды оболочки, она опустилась на колени рядом со своим подчиненным и передала ему – возможно, излишний – модуль общения, а также модуль моторных навыков, вплетая их в спящее сознание.
      Закончив с этим, она задумалась над своим положением.
      Хоть она и понимала всю невозможность случившегося, но было ясно, что она привязала к своему жалкому сосуду залиата. Только залиату хватило бы силы манипулировать линиями в малом эфириуме – или смелости, ч. тобы манипулировать ими в присутствии одного из айлохинов. Как могло случиться, что залиат оказался в малом эфириуме, ей предстояло узнать от Руула Тайазана.
      Каким путем ей следует идти после этого невероятного события… это было менее понятно.
      После привязки к сосуду тумзалиата нельзя освободить, можно только уничтожить. Возможно, залиат с его большими способностями смог бы пережить разрушение своего сосуда?
      Она снова пересмотрела и перебрала все, что узнала о философии залиатов, но ответа не нашла. Вероятно, потому, что ни один залиат никогда еще не был привязан к жалкому биологическому сосуду. Было бы безумием так сильно его ограничивать – и айлохины, повелевавшие залиатами, имели другие способы добиться их послушания.
      Но, привязавшись к сосуду, не станет ли даже залиат объектом доминирования?
      На самом краю ее восприятия что-то шевельнулось. Она уловила колебание и почувствовала достаточно, чтобы понять: Руул Тайазан снова попытался манипулировать линиями силы.
      «Ты! – послала она резкую мысль. – Если ты не хочешь быть уничтоженным, прекрати. Айлохины видят все, что здесь происходит. Они заметят твои попытки менять вероятности».
      «Но меня тут уже не будет».
      «Я твоя доминанта и запрещаю тебе покидать это место, – ответила она, пропитав свою мысль принуждением. – Единственный путь к твоей силе теперь лежит через меня».
      Молчание. Возможно, он снова заснул. Она… она заставила себя успокоиться, свернув мысли и энергии, и стала обдумывать, как лучше закрепить свое доминирование.
 

6

 
      Преподавательница биологии учила, что несколько совокуплений после загрузки быстрее укрепят биологические узы между подчиненным и доминантой, хотя в принципе достаточно одного. Преподавательница философии подсказала, что совместное получение удовольствия само по себе является связью, которые укрепляют ячейку драмлиз в не поддающихся количественному измерению, но весьма важных отношениях.
      Очень редки бывали случаи, когда две самых влиятельных преподавательницы оказывались в чем-то согласными. И она решила, что ее обязанность доминанты втом, чтобы ячейка драмлиз стала тесно связанной и функциональной.
      Она медленно позволила себе выйти из состояния размышления и открыла глаза. Руул Тайазан продолжал спать в объятиях своих пут. Она образовала его сосуд таким образом, чтобы он приносил ей удовольствие – и он приносил ей большое удовольствие сейчас, вытянувшись на плитках, с золотистой кожей, которая все еще слабо светилась за счет заключенной в нем энергии. Хотя это было предсказано преподавательницей биологии, она нашла первое совокупление рождения неожиданно приятным – и, взирая на то, что стало инструментом этого наслаждения, она испытала учащение дыхания, мягкий спазм в животе, легкое покалывание.
      Она рассмотрела эти состояния – все они были биологическими – и нашла в них неоспоримую логику. Тум-залиат, вошедший в приготовленный для него сосуд, превращался в биологическую единицу. И потому было понятно и симметрично, что самые прочные из множества уз, которые привяжут его к доминанте, также будут биологическими. То, что создание этих уз приносило наслаждение, служило гарантией успеха.
      Ее оболочка посылала мощные сигналы: биологическая память питала предвкушение. Ощущения были интересны своей силой, и она собралась было подавить их, но потом передумала.
      Она загрузила не слабого тумзалиата, а залиата. И следовало укрепить все то, что привязывало Руула Тайазана к ней.
      Пока она сбрасывала с себя одеяние, ей пришло в голову, что айлохины вряд ли захотели бы, чтобы она так полно подчинила залиата своей воле, но она едва обратила внимание на эту мысль, которую заглушала буря биологического желания.
      С дрожащей от напора чувств оболочкой она потянулась мыслью, пробудила и подготовила Руула Тайазана, поднялась над его бедрами и…
      «Подожди».
      Его мысль накатила прохладной и холодящей волной зеленых тонов, едва заметно мерцающей на краях лентой серебристого страха.
      Этот страх пронзил ее, и она чуть отстранилась от своей полной страсти оболочки и посмотрела на него.
      «Многое произошло, – сказала она ему, – и ты мог забыть, что уже испытал этот акт и увидел, что он дает наслаждение».
      «Я помню акт. – Его мысль прошла более быстрой рябью и стала менее прохладной. – Но не наслаждение».
      «Позволь я тебе напомню».
      Она подышала на соответствующие системы и увидела, как его холодок тает в пламени. Скованный путами сосуд напрягся, приподнимая бедра ей навстречу.
      Вернувшись в свою оболочку, она открыла себя и встретила его.
      «НЕТ!»
      Его мысль была бурной: жарким хаосом страха, наслаждения, потери и желания. Улыбаясь, она приняла ее в себя и почувствовала, как нечто новое сплелось из их соединившихся сущностей – и вспомнила один кристальный миг: танец залиатов, соединяющих свои энергии. А потом наслаждение резко усилилось, прогоняя все мысли.
 
      «Зачем?»
      Мысль была зеленой и острой, окаймленной каким-то низменным чувством, для которого у нее не нашлось названия. Она приподнялась на локте и посмотрела на Руула Тайазана на всех доступных ей уровнях.
      Физически он продолжал лежать в своих оковах: волосы потемнели от пота, золотистая кожа в испарине. Его оболочка еше светилась, но слабо, едва заметно. Скоро свечение прекратится совсем: биология победит.
      На втором уровне он представлял собой прекрасную картину: изящная и стройная сила, связанная путами биологии. Несмотря на эти путы, его сущность уходила далеко на третий уровень, а полдюжины тонких светло-зеленых лучей пробивались даже на четвертый.
      Вернувшись в свою оболочку, она очистилась, села, призвала одеяние и, наконец, встретилась с ним взглядом.
      «Это необходимо, чтобы завершить соединение», – ответила она спокойно, ибо преподавательница философии решительно требовала: как только подчиненный вновь обретет свой разум, ему следует продемонстрировать факты его нового существования. Тогда он поймет бесполезность бунта и придет к выводу, что его единственный путь – это подчинение той, которой принадлежит власть над его существованием.
      «Я не хочу быть связанным!»
      Его взгляд был жарким.
      Она приподняла плечо.
      «Здесь вес имеет не твое желание, а мое».
      Легкая волна золота и черного дерева. Она решила, что это – улыбка. И отчаяние.
      «А мне казалось, что здесь правят гордые айлохины».
      «Это так, – ответила она. – Мы – я и ты – существуем, чтобы выполнять их работу».
      «Ты – возможно, – был его ответ. – Но не я».
      Он мотнул головой, насколько это позволял ему зажим, попытался высвободить одну руку, потом – другую.
      «Отпусти меня».
      Это не было приказом – тому препятствовал серебряный край страха. И она не видела ничего дурного в том, чтобы позволить ему такую малость.
      «Конечно».
      Она бережно сгустила воздух у него под головой, чтобы сосуд не получил повреждения, а потом мыслью убрала оковы.
      Освобожденный, он лежал на холодных плитках, закрыв глаза. Потом медленно согнул правый локоть, передвинул правую ладонь на свою нагую грудь, погладил кожу – и вздрогнул.
      «Освободи меня от этого предмета».
      «Твой сосуд. Твое тело, – объяснила она ему. – Это невозможно».
      Его грудь поднялась и опустилась.
      «Я ограничен этим заключением. – Его мысль снова стала прохладной, лишенной как страха, так и удовольствия. – Если ты хочешь распоряжаться силой, отпусти меня».
      Можно подумать, он моментально не поменял бы силовые линии и не исчез из ее поля досягаемости! Она наклонила голову, признавая его хитроумие, но…
      «Это невозможно, – мысленно повторила она свой ответ. – Смотри».
      Осторожно, мягкими, отмеренными порциями, она передала ему соответствующие разделы биологической теории. Сначала он сопротивлялся ее прикосновению, пока не понял, что она ему предлагает – а тогда жадно стал захватывать знания.
      Последовала пауза, в течение которой он оценивал информацию.
      Наблюдая за ним, она видела блестящую картину его мышления, пока он усваивал факты, уловила мерцание недоумения – и ощутила его прохладное прикосновение внутри своего разума… за ее барьерами! В самом тайном ее средоточии!
      «Прекрати!» – приказала она.
      Он послушно прервал поиски, но не ушел.
      «Эти стены могут выдержать волю айлохина», – заявила она и на этот раз почувствовала вкусего черно-золотого смеха – настолько тесно они были соединены.
      «Айлохины – неуклюжие глупцы, – передал он ей, не беспокоясь о том, что его подслушают. И, вырвав из ее средоточия полуоформившуюся мысль, дал ответ: – Даже самые прочные стены не могут отделить себя от себя. Мы – одна мысль и один щит. Разве не этого ты желала, когда заставила нас соединить наши сущности?»
      Он прикоснулся к чему-то в ее незащищенном сознании – к чему-то слегка поблекшему… и изменившему форму.
      «А, я вижу. Ты надеялась на нечто не столь равноправное. Ты должна была иметь неограниченный доступ к тому, чем являюсь я, а мне полагалось принимать те крохи, которые ты пожелаешь даровать. Все эти ловушки, глушители и приемники, вплетенные в мое тело. Они по-своему тщательно и хитроумно устроены. И все это было сделано, чтобы служить айлохинам?»
      «Да».
      «Зачем? – Его мысль теперь была не зеленой, а огненно-синей. – Или ты не знаешь, ради какой цели ведешь свое существование?»
      «Чтобы уничтожать всех, кто выступает против айлохинов, – моментально ответила она, поскольку это было самым первым уроком. – Чтобы помогать созданию вселенной, которая отразит великолепие айлохинов».
      «И какой будет твоя награда за твою помощь в создании этой великолепной новой вселенной, которая будет так хорошо подходить айлохинам?» – спросил Руул Тай-азан.
      Его мысль была заостренной, как у преподавательницы биологии, и скорее всего он позаимствовал это из ее опыта!
      Она напрягла все свои силы, вытолкнула его из своей сердцевины и резко подняла стену.
      «Тебе не дозволено!» – резко бросила она и подкрепила мысль укусом, чтобы он ее запомнил.
      Молчание. Он пошевелил головой, касаясь плиток пола, не открывая глаз. И потом…
      «Да, госпожа», – кротко ответил он.
 

7

 
      Это было простое упражнение, рассчитанное на то, чтобы доминанта и подчиненный привыкли работать как единая ячейка. «К несчастью, – подумала она, позаботившись о том, чтобы эта мысль была хорошо экранирована, – оказалось, что Руул Тайазан все еще не принял новые условия своего существования».
      Хотя он не делал новой попытки пробиться сквозь ее стены, не выражал презрения к айлохинам и не делал никаких попыток предотвратить дальнейшее установление связи между ними, он не упускал ни единой возможности попытаться сопротивляться ее доминированию, так что даже самое простое упражнение превращалось в войну одной воли против другой.
      Как и на этот раз.
      Три раза она открывала между ними рабочий канал и забирала его силу, чтобы зажечь огонь в созданном ею очаге.
      В первый раз он закрылся, выдержав даже ее самые сильные требования. Однако бунт дорого ему обошелся, поскольку она управляла его доступом к средствам возобновления его сущности.
      Во второй раз ему не удалось полностью себя закрыть – и несколько струек дыма слабо поднялись над очагом. На это он также затратил часть своих сил, так что она была уверена в его повиновении во время третьего забора силы.
      Слишком уверена, на свою голову, в том, что это – его единственное оружие сопротивления.
      Она снова сосредоточилась на очаге – и резко получила силу. Слишком большую для того узкого канала, который она сформировала. Этой силы было более чем достаточно, чтобы полностью сжечь ее оболочку, очаг и самого Руула Тайазана, если ей не удастся немедленно взять эту энергию под контроль.
      О себе и очаге она не заботилась. К Руулу Тайазану так отнестись было нельзя, поскольку он был привязан к сосуду и лишен способности обновлять его по мере необходимости. Если Руул Тайазан сгорит, то не только его сосуд, но и его сущность будут безвозвратно разрушены.
      Она открылась, опустила всю свою защиту и приняла в себя сгусток огня. Последовала короткая вспышка мучительной боли, но от нее вполне можно было отвлечься, – и она перевела энергию на второй уровень, где отпустила без всяких разрушительных последствий.
      На этом уровне Руул Тайазан был плотно структурированной системой густого и сложного цвета. Она видела, как вспыхнуло розовое сияние автономной системы, а потом стало затухать, когда сосуд начал умирать. Сверкающая сущность расширилась, выливаясь за пределы сосуда волнистыми крыльями энергии. Сердцевина уплотнилась, словно залиат собирался перейти на второй уровень – и застыла, прикованная к биологическим функциям разбивающегося сосуда.
      Тут она начала действовать – и, к своему стыду, не из холодного расчета, а из-за низших эмоций.
      Безжалостно, без всяких тонкостей и хитростей, она рассекла своей волей великолепие цветов, проскользнула мимо настороженного разума и перехватила контроль над автономной системой. Она вогнала в умирающее тело жизнь, сплела связи и оседлала бурю энергий залиата, принуждая его, покоряя его, пока он не рухнул под двойным грузом ее воли и требований своего тела.
      Со вспышкой ярости – почти такой же обжигающей, как огненный шар, который поглотил ее оболочку, – она швырнула Руула Тайазана на колени, сократила его легкие, его сердце, умножая боль до тех пор, пока не ворвалась в прохладную зеленую цитадель его разума, так что он начал извиваться в ее хватке, пытаясь вздохнуть, отчаянно пытаясь ослабить ее власть над сердцевиной его сосуда. Пряди его силы безуспешно пытались смять ее волю.
      Она держала его до тех пор, пока не решила, что он усвоил урок, ударила его о плиточную стену и ушла.
      Пепел ее оболочки еще был теплым. Она воскресила ее и вошла внутрь, едва заметив слабый укус боли, бережно разгладила свое одеяние, отодвинула гнев в сторону и повернулась.
      Руул Тайазан лежал на полу у стены, к которой она его отбросила. Кровь лилась у него из носа, ушей и рта. Глаза были закрыты.
      «Посмотри на меня на физическом уровне», – приказала она.
      Его глаза открылись – синие, яростные, нераскаявшиеся.
      «Я – твоя доминанта, – сказала она ему. Ее мысль была холодной и сдержанной. – Ты будешь мне подчиняться».
      Ничего, кроме яростного синего взгляда. Она наклонила голову.
      «Я принимаю твое подчинение, – сообщила она, словно он действительно его предложил. – Встань».
      Он подчинился, хотя ему это стоило дорого, ибо помимо ушибов имелись переломы костей и травмы внутренних органов, которые она пока не сочла нужным залечить – решила, что ему следует узнать кое-что о боли, чтобы оценить ее отсутствие. Она ждала, давая ему возможность оценить тяжесть ее терпения, пока он с трудом поднимался на ноги. Пальцы уцелевшей руки цеплялись за гладкую стену, выложенную плитками, пытаясь найти опору.
      Когда он выпрямился, она открыла канал в четвертый раз и взяла у него силу.
      Канал чуть нагрелся: искра пробежала от него к ней, прикоснулась к очагу и дала начало слабому голубому пламени.
      «Объясни свои поступки».
      Он с трудом поднял голову и встретился с ней взглядом.
      «Разве ты не приказала мне зажечь очаг? – Его мысль была зеленым льдом. – Госпожа».
      К счастью для Руула Тайазана, ее ярость уже ушла, иначе она могла ударить его еще раз, к немалому его сожалению. Вместо этого она просто разгладила свое одеяние и сформулировала вопрос более точно:
      «Ты знаешь, что необратимо привязан к телу. Чего ты пытался добиться этой новой выходкой?»
      «Свободы».
      Мысль была такой холодной, что могла бы заморозить разделявший их эфир. И за ней таились глубины, которых она пока не могла определить – и которых все же опасалась.
      «Мне казалось, – тщательно подобрала она следующие слова, – что ты не хотел быть уничтоженным. Заметь: если твое тело умрет без восстановления, ты будешь уничтожен».