Но даже эти две первые случайности вовсе не изменили ситуацию исключительно в пользу Консула; изумленный Сен-Режан в мгновение ока догадался, что "чистильщик" является авангардом свиты, и в тот момент, когда карета Бонапарте приблизилась к выходу улицы, поджег фитиль, опоздав, самое большее, на пять секунд, то есть, не настолько, чтобы это могло бы спасти жизнь Наполеона, если бы все остальные события пошли в соответствии с предположениями заговорщиков. Вот только все эти расчеты пошли псу под хвост в результате последующих странных стечений обстоятельств.
      Долгое время после покушения во всех его описаниях основной была версия (ее можно обнаружить и в современных работах), что Сен-Режан, которого отпихнул в сторону гренадер-"чистильщик", поджег фитиль слишком поздно, уже в тот момент, когда карета Консула проехала мимо "адской машины". Но все было не так. Действительно - всадник, заметив тележку, мешавшую проезду, подъехал рысью, отпихнул заговорщика под стенку, ударил клячу плашмя саблей, тем самым заставив тележку отъехать, а сам поскакал дальше. Но, как следует из обнаруженного впоследствии полицейскими в квартире Сен-Режана егго письма "Гидеону" (второй псевдоним Кадудаля), в котором участник покушения описывал события и оправдывался - фитиль был им подожжен еще до того, как гренадер отпихнул "адскую машину" в сторону.
      Так что Сен-Режан не опоздал, и в тот момент, когда карета Консула въезжала в улочку Сен-Никез, искра уже начала свой путь к взрывчатой массе. Преодолев тридцать метров, карета проехала мимо "адской машины", а взрыв все еще не наступил. Только еще после более десятка секунд из небольшой улочки выстрелил чудовищный огненный гейзер. Но уже слишком поздно.
      В письме к Кадудалю "Пьерро" предполагал, что неудача заговора была последствием плохого качества пороха. А самом же деле она случилась в результате последующего стечения обстоятельств. В течение дух часов ожидания моросящий дождь подмочил фитиль, и потому искра добралась до пороха не через шесть, а только лишь через двадцать с лишним секунд. Это во-первых. Во-вторых же, знаменитый кучер Бонапарте, Сезар Жермен, в тот день упился и управлял лошадьми в состоянии похмелья. Заехав в улочку, он решил преодолеть ее молнией. Он "приободрил" лошадей кнутом, и карета пролетела мимо "адской машины" намного быстрее, чем можно было предполагать, что удвоило ошибку в расчетах заговорщиков8. Все это привело к тому, что когда улочка на мгновение превратилась в извергающийся вулкан, карета Наполеона с большей частью эскорта уже свернул за перекресток. Другими словами, все это привело к тому, что история Европы пошла именно так, как нам известно по учебникам.
      7
      Последствия взрыва были чудовищными. Марианну разорвало на куски; от тела остались только ноги, одну руку нашли на крыше ближайшего дома, и только лишь через несколько дней - другую, лежавшую в тридцати метрах от места взрыва. Все это выглядело настолько ужасно, что останки никак невозможно было показать матери ребенка, вдове Пьюзоль. "Ле Монитор" от 4 января 1801 года сообщил, что погибло 10 человек, а 30 было ранено. Числа эти были занижены вдвое; впрочем, многие тяжелораненые вскоре умерли9. Около полусотни домов на улице Сен-Никез имели настолько потрескавшиеся стены, что уже были непригодными для проживания. В радиусе нескольких сотен метров от места взрыва валялись оторванные человеческие конечности. Во всем квартале вылетели стекла, в том числе и во дворце Тюильри, расположенном в трехстах метрах, в фасаде со стороны взрыва тоже не осталось ни одного целого стекла. Несмотря на подобный чудовищный расклад, цель нападения - Бонапарте - не имела даже царапины; лишь последний в эскорте гвардеец был сброшен с седла раненой лошадью.
      Наполеон во время поездки подремывал, и ему снилось (о чем он впоследствии, на Святой Елене, рассказывал) форсирование реки Тальяменто во время итальянской кампании. Разбудили его неожиданный толчок и отзвук взрыва. Кто-то закричал: "Нас взорвали!" Часть военных эскорта предполагала, что в них выстрелили картечью. Карета остановилась на несколько секунд, понадобившихся Наполеону, чтобы удостовериться, что никто из сопровождающих не погиб. После чего Консул скомандовал: "В Оперу!" и погрузился в молчание.
      Карету Жозефины, которая ехала с Раппом, Гортензией и беременной Каролиной Мюрат, тоже тряхнуло, из-за чего в ней вылетели все стекла, но задержка, вызванная поисками новой шали, привела к тому, что карета находилась слишком далеко от места взрыва, чтобы подвергнуться какой-либо опасности. Жозефина несколько раз крикнула: "Это устроено против Бонапарте!"
      Через мгновение подскакал посланный Наполеоном гренадер с известием, что Консул жив и желает, чтобы супруга возвратилась в Тюильри. Только Жозефина решила ехать в Оперу, и компания в ее карете понемногу начала успокаиваться. За исключением Каролины - ее не нужно было успокаивать, так как взрыв не произвел на нее ни малейшего впечатления. Это была единственная из сестер Наполеона, которая вела против него интриги и предавала его иностранным державам, как только научилась интриговать и предавать. Судьба брата была ей абсолютно безразлична.
      Взрыв был услышан по всему городу, все подумали, что произошло землетрясение. В Опере, где несколько ми нут перед тем началось представление оратории, грохот взрыва заглушил оркестрантов и вызвал громкие комментарии среди публики. Взволнованный комендант Парижа, генерал Юно, схватился с места со словами:
      - Что это должно значить? Странно, кто в такое время стреляет из пушек?
      Через мгновение дверь правительственной ложи с треском распахнулась, и в ложу вступил Наполеон со всей свитой. На вопрос Юно, он процедил с абсолютным спокойствием:
      - Эти сволочи хотели меня взорвать. Будьте добры, передайте мне либретто.
      Известие молнией разнеслось по залу. Люди совершенно перестали интересоваться спектаклем, все лица обернулись к ложе Консула. Когда туда вбежала Жозефина, публика встала и устроила Наполеону бурную овацию. Среди распаленного окружения лишь один человек мог импонировать каменным спокойствием - им был сам Бонапарте. Все приветствия его никогда не трогали; "если бы меня волокли на эшафот, эти люди вопили бы так же радостно, толпа всегда остается толпой", - говаривал он. Слезы Жозефины его тоже не тронули; "слезы ей к лицу", - частенько повторял он.
      8
      Сразу же по окончании оратории Наполеон отправился в Тюильри и собрал правительство. Холодный как мрамор в театре, теперь, перед лицом подчиненных он спустил вожжи и, побелев от бешенства, выдал длинную тираду о... "проклятых якобинцах", покушающихся на его жизнь. Никто из присутствовавших министров и чиновников по-другому и не думал, все были уверены, а скорее, не осмелились бы не быть уверенными, что покушение, как и несколько предыдущих, было организовано якобинским подпольем. В этом собрании не хватало только одного, хотя и самого нужного, человека - министра полиции.
      Фуше покинул Оперу сразу же после появления Консула в ложе и буквально через несколько минут после взрыва оказался со своими людьми на месте покушения, начиная следствие. Условия, в которых пришлось ему действовать, были чрезвычайно трудными; полицейские пропихивались через заторы карет скорой помощи, сквозь толпу пожарных, врачей, санитаров и просто зевак, бродящих в покрывавшей улицу кровавой грязи. Вокруг них звучала какофония плача, стонов, ужасного воя раненых, хрипов умирающих и ругани санитарной службы, не успевающей с помощью. Тем не менее, уже с самого начала полиция добилась некоторого успеха. Один из самых способнейших сотрудников Фуше, фактический вице-министр, Пьер Реаль, сразу же заметил, что подковы разорванной в клочья лошади были прибиты несколькими часами раньше, а значит, наверняка в Париже.
      Еще Фуше приказал, чтобы останки лошади и повозки были перевезены во двор префектуры, после чего помчался в Тюильри, полагая, что там сейчас идет битва за его голову.
      И он не ошибался. Воспользовавшись гневом Бонапарте, представляемая Талейраном и Рёдерером придворная камарилья приступила к окончательному наступлению, аргументируя, что министр не предупредил заговора, потому что он ни на что не годен и "никогда ни о чем не знает". Прибытие "князя полиции" прервало этот лай. Глаза всех присутствующих повернулись в его направлении, и Фуше, прежде чем встать перед Консулом, заметил в этих глазах ожидание приговора. Для всех них он уже был политическим "живым трупом", а искаженное в бешенстве лицо Наполеона, казалось, лишь подтверждает это.
      Обращаясь к Фуше, Бонапарте начал с повторения старых обвинений против якобинцев, а затем заявил, что пришло самое время окончательно с ними расправиться. Не успел он закончить, как произошло нечто совершенно неожиданное. Министр, воспользовавшись мгновением, которое Консулу потребовалось, чтобы перевести дух, продолжил его буквально двумя предложениями:
      - Это не якобинцы, а роялисты. Чтобы это доказать, мне нужно восемь дней
      У клакеров, окруживших Наполеона и уверенных, что ради спасения собственной шкуры Фуше станет во всем поддакивать Консулу, волосы стали на головах дыбом. Наступило мгновение совершеннейшей тишины, которую прервал взрыв ярости Бонапарте. Это был один из знаменитых приступов ярости Наполеона, о которых никогда не было известно наперед, когда они настоящие, а когда деланные. Бонапарте рвал и метал, проклиная "республиканских экстремистов", и бросал в лицо Фуше такие эпитеты, среди которых для печати годятся только "враль" и "кретин".
      Фуше стоял перед Наполеоном холодный и бесстрастный будто ледяная статуя. Весь этот тайфун не оставил на нем ни малейшего следа, ибо Фуше, равно как и Талейран, принадлежал к тем людям, которых невозможно вывести из себя. Стала довольно известной сцена, разыгравшаяся спустя несколько лет, когда Наполеон, прознав о подозрительных политических махинациях Талейрана, отматерил его в присутствии мужской части придворных самыми отборными солдатскими словечками и, пригрозив напоследок расстрелом, назвал "дерьмом в шелковых чулках". За все время этого приступа бешенства у Талейрана на лице не дрогнул ни единый мускул, так что прав был шурин Наполеона, неаполитанский король Мюрат, говоря: "Талейран, это дипломат такого класса, что, если бы во время разговора его с тобой кто-то пнул его в зад, то по его лицу ты бы этого даже не заметил". Если бы Мюрат сказал это о министре полиции, то и в этом случае не разошелся бы с истиной.
      В конце концов, Бонапарте утих и отдал Фуше приказ начать массовые аресты якобинцев. Министр поклонился и вышел. Когда двери за ним закрылись, Талейран взял слово и заявил, что Фуше прикрывает якобинцев, поскольку когда-то и сам был одним из дирижеров якобинского террора, и его до сих пор связывают дружеские узы с давними подельниками. Обвинять человека типа Фуше в симпатиях к побежденным было шуткой совершенно неостроумной; но фактом оставалось то, что в 1793-1794 годах Фуше прославился как якобинский "лионский палач", проводя там массовые казни (среди всего прочего, он заменил малопроизводительную гильотину картечью). Под конец Талейран предложил арестовать Фуше и в течение 24 часов рас стрелять!
      Если бы Наполеон послушался, то направленное против него покушение на улице Сен-Никез обрело бы парадоксальный финал - оно вычеркнуло бы из списка живущих оберполицмейстера эпохи. Но, как я уже вспоминал, Наполеон имел привычку в подобных случаях слушать исключительно себя, и Жозеф Фуше уцелел. Уцелел и физически, и политически, поскольку самая мягкая из версий наказания министра, высказанная группой Талейрана, предлагала сменить Фуше кем-нибудь "более деятельным". У Талейрана даже список кандидатов был готов, но Консул прекрасно знал, что от каждого из них он может ожидать столько же, сколько и от черепахи, выступившей в гонках, и отбросил всяческие предложения о смене главного квартиросъемщика в доме на улице Сен-Перес.
      9
      "Князь полиции" послушно выполнил данный ему приказ. Уже на следующий день его подчиненные устроили в Париже и в провинции антиякобинскую охоту на ведьм. Революционеров-террористов сотнями запихивали в тюрьмы и готовили списки на депортацию, которые Фуше подмахивал без слова, хотя прекрасно знал, что к "афере Сен-Никез" якобинцы никакого отношения не мимели. Непосредственно репрессиями руководил префект Дюбуа - сам Фуше хотел иметь свободные руки для игры с роялистами. Эта игра должна была стать самой большой полицейской игрой за всю его карьеру, и министр хорошо понимал, что должен одержать в ней верх любой ценой.
      Известно высказывание Наполеона: "По настоящему хорошая полиция отличается тем, что не обращает внимание на вещи, знать о которых не должна". То, что Фуше, стоя во главе репрессий, не обращал внимания на очевидную для него невиновность якобинцев, вытекало из своеобразной интерпретации этой, в какой-то мере правильной максимы. Фуше посчитал, что официально и не обязан знать об их неучастии в декабрьском покушении и, согласно собственным привычкам, не обращал внимания на связанные с этим морально-юридические проблемы. С другой же стороны, он просто не мог позволить себе роскоши не знать об истинных авторах покушения.
      "Князь полиции" был достаточно интеллигентным человеком, чтобы понимать - если он приостановит следствие против роялистов, то его согласие на уничтожение продлит его карьеру на очень короткий период: вплоть до того дня, когда общественное мнение получит доказательства того, что виновниками массового убийства на улице Сен-Никез были шуаны. Фуше знал, что рано или поздно такой день наступит, и если к тому времени не он представит доказательства, то будет высмеян всей Францией и растоптан группировкой Талейрана. И тогда уже никто не вспомнит, что с якобинцами ошибся Консул, поскольку победителей не судят, зато судят их неудачливых слуг. Фуще прекрасно понимал, что единственным его шансом будет поймать за шиворот устроителей покушения. Вот почему он должен был выиграть в этой игре. Причем быстро, как можно скорее.
      10
      Уже 26 декабря всех проживающих в Париже торговцев лошадьми заставили пройти мимо останков гнедой клячи, и тогда-то купец Ламбелль припомнил, что неделю назад продал точно такую же лошадь какому-то "ярмарочному торговцу". Молниеносно были найдены обслуживающие заговорщиков бочар, кузнец,
      хозяин каретной и старьевщик, который продал синие блузы возниц. Все они более-менее тщательно описали имевшего с ними дело человека со шрамом возле левого глаза. И тогда-то выяснилось, что в картотеке шефа Отдела Безопасности и тай ной полиции министерства, Демаре, имеется карточка с данными на похожего типа, на которой имелось имя Франсуа Карбона.
      Таким вот путем был расшифрован первый из трех убийц. Чтобы захватить его, Фуше бросил на операцию весь свой полицейский аппарат и пообещал 2000 луидоров тому, кто поможет в задержании. Однако, несмотря на огромные усилия, день за днем проходил безрезультатно. Карбон провалился сквозь землю. И в такой вот ситуации министр решился сыграть весьма и весьма - как сам убедился перед самым покушением - рискованно: он воспользовался "оком князя". В безумствующий где-то на побережьях Ла Манша отряд Кадудаля был выслан выдающий себя за шуана агент.
      И этот ход принес свои плоды. В скором времени человек, пробравшийся в штаб Кадудаля, доложил, что женщина по фамилии Вайон, проживающая в Париже на улице Сан-Мартин, это сестра Карбона. В ее жилище были найдены бочонки от заграничного пороха, который был использован в "адской машине".
      Карбон жил у сестры до покушения, но сразу же после него Лимулен переселил его на улицу Касетт, к мадемуазель Цице, которая вела нечто вроде убежища для различных авантюристов, сражавшихся за дело белых лилий. В свою очередь, 30 декабря мадемуазель переправила заговорщика на улицу Нотр Дам-дес-Шампс, в женский монастырь, настоятельницей которого была ее подруга, мать Дьюкесне. Монашкам объяснили, что Карбон - это роялист, который вернулся из эмиграции и требует убежища до того времени, пока получит бумаги, позволяющие ему выйти на свет. Набожные сестрицы все же слыхали кое-что о покушении и со всей простотой спросили Карбона, принимал ли он в нем участие. Тот возмущенно отказался. Тогда они "хитроумно" проверили это, пригласив участвовать в благодарственной мессе с "Te Deum", устроенной в честь "чудесного" спасения Первого Консула. Карбон охотно принял приглашение, что монашки признали неоспоримым доказательством его невиновности.
      В монастырских стенах заговорщик ужасно скучал. Он не выдержал даже трех недель и, считая, будто опасность уже прошла, выскочил проведать сестру. Агенты, непрерывно следящие за домом вдовы Вайон, позволили ему войти, выйти и возвратиться в монастырь. Там его и арестовали. Было 18 января 1801 года.
      В тот же самый день после очной ставки с бочаром, кузнецом и торговцами, а потом дополнительно прижатый полицией, Карбон "раскололся" и начал всех сыпать. Через час министр знал совершенно все о роялистской конспиративной сетке и о покушении. Теперь у него уже были все необходимые доказательства, и, хотя он добыл их не за восемь дней, как обещал, а затратив в три раза больше времени - все равно это было блестящим достижением.
      Когда Фуше предоставил подписанные Карбоном признания Наполеону, тот был вынужден признать, что ошибся, обвинив во всем якобинцев. Только все было уже закончено, поскольку еще раньше, на основании пользующегося поддержкой всего общества распоряжения исполнительной власти, утвержденного сенатом 5 января 1801 года, на Сейшельские острова и в называемую "сухой гильотиной" Гайяну была депортирована вся элита якобинцев - 130 из 223 помещенных в проскрипционных списках лиц, в том числе и прославленный генерал Россиньоль, который хвастался тем, что во времена Конвента собственноручно прикончил 67 священников, отказывавшихся присягнуть революционной конституции.
      А Бонапарте и не жалел о случившемся. Якобинцы были инициаторами большинства направленных против него заговоров, так что разгромить их при оказии покушения роялистов было просто как в пословице "вторым жарким" из одного огня, который теперь ожидал шуанов. То, что экс-якобинец Фуше безжалостно преследовал якобинцев, будучи свято уверенным в их невиновности, Наполеон отметил словами:
      - Ах, этот Фуше! Всегда он одинаков. Впрочем, это уже не имеет никакого значения, сейчас я уже освободился от них.
      Его тоже не волновали моральные аспекты операции, ибо государственная необходимость, освещенная именем Макиавелли10, была возведена им на алтарь гораздо выше, чем мораль. И если бы в то время кто-нибудь обвинил его в жестокости (историки-роялисты с удовольствием занимались этим в эпоху Реставрации), он, несомненно, ответил бы словами Уайльда: "Жестокость, временами, бывает нашей повинностью, ибо нет ничего более подлого, чем оказывать милость несчастным, осужденным самим Богом".
      11
      Чтобы выиграть свою великую игру до конца, Фуше должен был исключить всех остальных участников покушения, а вот это уже было нелегко. Два посланных в Бретань агента, которые должны были отравить Кадудаля, были раскрыты и повисли на дереве. В свою очередь, все парижские конспиративные квартиры, указанные Карбоном, оказались пустыми.
      Лимулена, спрятавшегося в заброшенных подземельях собора святого Лаврентия, так никогда и не схватили. Полиции лишь удалось выяснить, что, прежде чем исчезнуть окончательно, на какое-то время он мелькнул в Бретани. В одном из прибрежных монастырей нашли его бывшую невесту, которая, потрясенная ужасами 24 декабря, постриглась в монахини, перед тем вернув обручальный перстень жениху-убийце. Может именно поэтому многие историки и литераторы посчитали покушение на улочке Сен-Никез самым романтическим за всю наполеоновскую эпоху11.
      Сен-Режан на свою беду из столицы не выехал. Спустя несколько дней после взрыва "адской машины", тяжело раненный в руку, он потащился в сторону Лувра. Страдания его были ужасными - он практически оглох и ослеп, из носа и рта лилась кровь. На Королевском Мосту он свернул в комок одежду возницы и выбросил в Сену, а потом с огромным трудом добрался до своей комнатушки в доме на улице Пруварес и свалился на кровать. К нему тут же вызвали священника (это был дядя Лимулена, иезуит Клосривьер) и врача. Оба эти человека догадались, откуда взялись раны, но никто из них Сен-Режана не выдал, потому что первый из них ненавидел Наполеона, а второй ненавидел доносы. Впоследствии оба заплатили за это тем, что несколько лет видели небо в клеточку.
      В тот же вечер Сен-Режан сменил место жительства, устроившись у некоей мадам Журдан на улице Огессо. Но там он не провел даже суток и вновь сменил квартиру. При этом он надеялся на то, что благодаря подобным "скачкам", не попадется в лапы Фуше. Только ведь Фуше называли "князем полиции" не просто так. По его приказу из тюрьмы выпустили одного из агентов Кадудаля. 27 января этот человек зашел в дом на улице Фор-Сен-Оноре, и как раз там же обнаружили и арестовали "Пьерро".
      30 марта 1801 года в Париже начался процесс над участниками покушения, а так же их случайными и неслучайными сообщниками. 4 апреля Карбон и Сен-Режан были приговорены к смертной казни; женщин, дававшим им укрытие (в том числе и настоятельницу монастыря), врача и священника - к тюремному заключению и высоким штрафам.
      После того, как суд высшей инстанции отклонил просьбу о помиловании, 20 апреля, в час дня обоих заговорщиков, одетых в красные рубахи, привезли на Гревскую площадь. Кордоны жандармов с трудом сдерживали обезумевшую толпу. Ведомый на гильотину Карбон метался в руках стражников и лепетал:
      - Люди добрые, я сделал так ради короля!
      "Добрые люди" охотно линчевали бы его - малышку Марианну еще не успели забыть. Сен-Режан принял смерть достойно.
      Вот так закончилась игра, которая принесла Фуше наибольший из его полицейских успехов, который потом был назван "Маренго Фуше". А сходство баталии министра против шуанов с битвой под Маренго действительно велико поначалу проигрыш и угроза полного разгрома, а в конце молниеносный успех.
      12
      Фуше, которого в 1809 году именовали князем Отранто, владел портфелем министра наполеоновской полиции в 1799-1802, 1804-1810 годах и во время ста дней. После Ватерлоо ему удалось втереться в доверие к Бурбонам, но совсем ненадолго. Роялистские ультра, которые прекрасно помнили о том, что он голосовал за смерть Людовика XVI, о гекатомбе сторонников "ancien regime", устроенной им в Лионе, и о победных поединках с шуанами, быстренько оттерли его от власти и выкинули за границы Франции.
      Умер "князь полиции" 26 декабря 1820 года в изгнании, в Триесте.
      Через шесть лет, 28 сентября 1826 года, на другой стороне Атлантического Океана, мир живых покинул священник Пико де Клосривьер. Его паства оплакивала его, поскольку это был человек ангельского сердца, который неутомимо помогал бедствующим. О нем было известно очень мало. Говорили, что в
      Соединенных Штатах он появился в самом начале века и, мучимый какой-то ужасной тайной, поступил в проводимую орденом сульпицианцев семинарию Девы Марии в Балтиморе. Это было правдой. Этот европеец через Канаду добрался до Нью-Йорка под именем Гитри. Но когда 1 августа 1812 года епископ Балтиморы рукоположил его и назначил настоятелем в Чарльстоне (Южная Каролина), этот человек уже носил имя Клосривьер.
      Прихожане любили патера Клосривьера, ибо - о чем я уже упоминал - свою жизнь он посвятил оказанию помощи ближнему, и его жалели, поскольку отчаяние, постоянно рисующееся на его лице, уже в 40 лет сделало его стариком. Монахини монастыря Сошествия Духа Святого в Джорджтауне, священником которого он стал в 1814 году, считали его святым мучеником.
      Несколько раз после 1815 года к нему приезжали какие-то гости из Франции, уговаривая возвратиться на родину, но он отказывался. Еще запомнили, что он никогда не улыбался и что каждого 24 декабря вечером ложился на пол выстроен ной им часовни (для целей строительства продал свои французские имения) и до рассвета лежал крестом, ревностно предаваясь молитвам. В подземелье этой часовни его и похоронили в гробнице, которую перед тем он собственноручно украсил портретами Людовика XVIII и Карла Х, и которая сохранилась до нашего времени, покрытая патиной и заброшенная.
      Сегодня туристы-янки, посещающие могилу "Отца Клосривьера" не знают, кто лежит в этой гробнице, равно как их предки в первой четверти XIX века не знали, что заботящийся о них неулыбчивый, скромно одетый и светящий тонзурой душе пастырь когда-то носил моднейшую прическу "а-ля Титус" и звался Жозефом Пико де Лимуленом, что его разыскивала вся французская полиция как убийцу двадцати с лишним человек. И, что лежа крестом в каждую предрождественскую ночь на камнях пола своей часовни, он молил Бога прощения за смерть 14-лет ней девочки, у которой он отобрал жизнь, заплатив взамен двенадцать су.
      1 В книге "Шуанская баллада" (Варшава, 1976) я сообщил, что название "шуан" (Chouan) взялось от Жана Коттеро, которого называли "Жан-Шуан". Это прозвище он заслужил потому что собственных братьев, таких же как и сам контрабандистов, он предупреждал или сзывал ночью криком неясыти (chat-huant). 15 августа 1792 г. Жан Котторо - Шуан выступил с оружием во главе окрестных крестьян против Республики, и вскоре его прозвище стало названием для всех крестьянских антиреволюционных инсургентов во Франции. Такова энциклопедическая версия. Только лишь недавно я наткнулся на перепечатку письма некоего Дюшмин Десцепо из Лаваля (письмо, датированное 1824 г.), в котором эта версия критикуется и утверждается, что уже деда братьев Котторо называли, в связи с его мрачностью и неразговорчивостью, серой совой или неясытью (Chat-huant, откуда и появилось слово "шуан").
      2 Число покушений на Наполеона не известно даже самым въедливым исследователям, занимающимся данной темой. Например, французские историки не имеют ни малейшего понятия о заговоре некоего Крамера или Кремера в Варшаве, в 1807 г. (скорее всего, дело было затушевано Правящей Комиссией), а также о покушении, запланированном в 1812 г. в Ковно офицером тамошней полиции Тимофеем Пастернаковым; он намеревался из ружья "всадить в лоб Светлейшему Великому Императору французов", но в последний момент он струсил и, стоя в толпе рядом с проезжающим монархом, действовать не решился.
      3 Смотри главу о пиковом короле.
      4 Смотри главу о даме треф.
      5 Эти же слова приписывали также шефу полиции Людовика XV, де Сартину.
      6 Некоторые письменные источники того периода дают другое написание: Робине де Сен-Регент.
      7 Сегодня эта улочка уже не существует. Ее снесли, продолжая улицу Риволи.
      8 Вскоре после покушения, парижский цех возчиков устроил в честь Сезара шикарный пир, на котором пили за здоровье кучера потому, что он упился, выполняя свои обязанности перед хозяином.
      9 До сих пор среди французских историков по этому вопросу имеются значительные расхождения. Например, Тулар говорит о 2 убитых и 6 раненых (понятно, что это нонсенс); Костело, соответственно, сообщает про 12 и 28; Сен-Илер 12 и 32, Гобер и Люкас-Дюбретон 10 и 30, Лакруа и Обри 20 и 53; Кодешо, Лефевр и Крестьен 22 и 56 (последнее ближе всего к правде). По приказу Наполеона лечение раненых оплачивалось из государственной казны, а вдовы и сироты после убитых получили высокие пенсии.
      10 Наполеон был автором снабженного комментариями и до сих пор считающегося лучшим французского перевода "Государя".
      11 На мотивах этого покушения было основано множество авантюрно-шпионских книжек. Во Франции самым знаменитым был роман Жоржа Онэ, изданный у нас [в Польше - прим.перев.] под названием "Долой Наполеона" (Варшава, 1926); а в Польше - роман Антони Поплавского "Король шпионов", изданный во Львове (1908) под псевдонимом "Е.Х.".
      ТУЗ ЧЕРВЕЙ
      1770
      КАРЛ ШУЛЬМАЙСТЕР
      1853
      ИМПЕРАТОРСКИЙ АГЕНТ НОМЕР 1
      Этот шпик, чистый как дева - странное соединение
      римлянина, спартанца, монаха и капрала - был шпионом
      так же, как бывают священником.
      Виктор Гюго в "Отверженных"
      1
      Историю военной разведки и контрразведки творил окруженные тучами серостей и второплановых статистов немногочисленные великие артисты, мастера искусства добычи секретной информации и саботажа, такие как Бутен, Бловиц, Бомарше или же де Бомон (шевалье д'Эон), а также Штибер, Зильбер, Сосновский и Зорге (разве не интересно, что фамилии всех этих звезд в латинском написании начинаются с букв "Б" или "С"? Знатоки каббалы начали бы делать выводы с того, что припомнили нам связь обеих этих букв с 8). В империи военного шпионажа они являются принцами - королевский же скипетр принадлежит рыжеволосому эльзасцу, признаваемому многими специалистами выдающимся асом разведки всех времен. Этим человеком был Карл Шульмайстер, он же "Рыжий Карл", он же "Мсье Шарль", шеф разведки Наполеона I, неуловимый демон с сотней лиц, доводящий до отчаяния беспомощные по сравнению с ним контрразведки европейских держав. Знающий цену слова Бонапарте назвал его "императором шпионов".
      2
      Карл Людовик Шульмайстер родился 5 августа 1770 года в небольшом эльзасском городке Фрайштатт, в семействе лютеранского пастора. На самом ли деле он был сыном этого пастора, это уже дело другое. До Шульмайстера весьма рано дошли слухи о недолгой связи, соединявшей когда-то его мать с венгерским аристократом, и хотя парень так и не нашел твердых доказательств того, что является плодом любви матери и венгра, вопрос происхождения сильно повлиял на психику будущего архишпиона. Однажды вдолбив себе, что протестантский священник был всего лишь его воспитателем, охваченный манией дворянства Шульмайстер в течение многих лет своей жизни тратил большие деньги на изысканные костюмы, изучал салонные манеры у нанятого специально для этой цели обедневшего аристократа, окружал себя сказочной пышностью и подделывал генеалогические документы, которые должны были свидетельствовать о его связях с высшим обществом. Бросаясь в омут азартных авантюр, интриг и боевых столкновений, он искал в полученных успехах компенсации за утраченную в детстве голубую кровь.
      В возрасте 15 лет предприимчивый юноша вступил в гусары Конфланса, но очень скоро вернулся к гражданскому платью и забавлялся промышленностью, сельским хозяйством и коммерцией, женившись в промежутке (1792 г.) на Шарлотте Унгер, дочери местного владельца шахты.