– Да, Семен, в столице мятеж, – согласился подполковник. – Народный Председатель так прямо и сказал. И я намерен выполнить свой долг и этот мятеж подавить. Мне плевать, что думает комдив. Мне плевать, что думает начштаба. Через полчаса дивизия должна двинуться на Моколу. Господа, те, кто боится или по другим причинам не желает участвовать в подавлении бунта, может остаться в казармах. Я не стану заставлять никого под прицелом разрядника. Но и на пустую болтовню у меня времени нет. Кто со мной – встаньте.
      – Тю, да какая разница, в кого будем пострелять! – весело усмехнулся лейтенант Пахомов, вскакивая на ноги. – Я с вами, господин подполковник. Давайте я сам Зельского возьму, а? Давно хотел этому козлу в морду плюнуть!
      Несмотря на внутреннее напряжение, Чешнев с трудом удержался от улыбки. Какой же все-таки он еще мальчишка, этот лейтенант!
      – Отставить, – сухо сказал он. – Митя, ты всерьез думаешь, что караул тебе подчинится, когда ты прикажешь комдива арестовать? Я сам. Господа, кто еще со мной?
      Несколько секунд казалось, что тишина в комнате вот-вот обрушится и раскатает всех в тонкий блин. Потом… потом пронзительно скрипнул по паркету стул, и поднялся капитан Колидзе.
      – Я с тобой, Ханс.
      Снова скрипнул стул. Капитан Береснев грузно поднялся на ноги.
      – И я, – тяжело вздохнув, сообщил он.
      Эти слова будто прорвали плотину. Офицеры один за другим поднимались на ноги, и вскоре все как один стояли на ногах. Воротнев дико огляделся по сторонам.
      – Вы все сбрендили, – выдохнул он. – Чесслово, сбрендили…
      – Ты с нами? – в упор спросил его подполковник. – Если боишься, что потом тебя обвинят в мятеже, я могу приказать тебя арестовать и засунуть на гаупвахту.
      Останешься чистым.
      Замполит оглянулся по сторонам. Люди, кто с насмешкой, кто угрюмо, смотрели на него.
      – А! – неожиданно махнул рукой он. – Хрен с вами, так и так в жопе окажусь. Не мятежник, так допустивший мятеж. В Главпуре не посмотрят, на губе я сидел или по бабам шлялся, все равно крайним сделают. Но ты, Ханс, точно сумасшедший. Под трибунал все пойдем, точно тебе говорю.
      – Ну, это еще когда будет! – криво ухмыльнулся Чешнев. – А до того мы немножко повоюем. Дивизию в ружье, господа!
      – Ты с ума сошел! – всхлипнула Люся, уцепившись за плечи мужа. – Тебя же убьют!
      Ну посмотри на себя в зеркало – какой из тебя вояка?!
      – Какой бы ни был, – хмуро ответил Тимур, поглаживая ее по спине. – Люсенька, милая, ну пойми же ты – я не могу остаться дома. Сколько десятилетий мы сидели в этом дерьме – и теперь, когда появился реальный шанс начать выкарабкиваться, эти гниды устроили путч! Мне надоело шептаться на кухне с ребятами. Пора сделать что-то настоящее.
      – Да ты о детях подумай! – всхлипнула женщина. – Что с ними-то будет, если тебя убьют? Да пусть не убьют, арестуют? А я?
      – Люська, да не убивайся ты так. Я же не стану на рожон лезть. Если что, просто в сторонке постою. А? Ну не плачь ты! Мне идти нужно…
      – Проклятый телевизор! – снова всхлипнула женщина. – Проклятый Кислицын! Им всем только одного нужно – сытно жрать и красиво жить, а ты за них пойдешь умирать.
      Все они один другого стоят. Ну что тебе дался этот Кислицын? Ты же даже за него не голосовал! А?
      Мужчина покрепче прижал ее к груди, чувствуя, как намокает от слез рубашка, и обвел взглядом комнату, на пороге которой стоял. Просевший едва ли не до пола диван с обтрепанной обивкой. Пара старых продавленных кресел не в комплект к дивану. Обшарпанный письменный, по совместительству обеденный, стол, за которым в дни семейных праздников сидели гости. Шатающийся журнальный столик, на котором стоял выключенный сейчас телевизор. Протертый едва ли не до дыр ковер на полу, когда-то белый, а ныне неопределенного цвета. Семейная голография на стенке, радужно переливающаяся под тусклым светом люстры с пожелтевшими пластмассовыми подвесками… Такая знакомая и такая родная картина, от которой нужно уходить в холодную осеннюю ночь, не зная, вернешься ли и сможешь ли сделать хоть что-то.
      Позади скрипнула дверь детской. Тимур обернулся и встретился взглядом с заспанной трехлетней девочкой в ночнушке.
      – Папа, я хочу писить, – сонно пробормотала она.
      – Сейчас, милая моя, – улыбнулся отец. – Люся, займись ребенком. А мне нужно идти, а то все самое интересное пропущу.
      Он осторожно отстранил уже в голос рыдающую жену, накинул на себя снятое с вешалки пальто, быстро зашнуровал ботинки и открыл входную дверь. Жена сидела на корточках, обнимая девочку, и сейчас ревели уже они обе. Тимур попытался растянуть губы в улыбке, но лицо предательски дрогнуло, и он поспешил отвернуться.
      – Я постараюсь не задерживаться, – сказал он в пустоту лестничной клетки. – И не волнуйся за меня. Все будет хорошо.
      Осторожно прикрыв за собой дверь, он двинулся вниз по лестнице. Всхлипывающая женщина, отчаянно сжимающая дочь в объятьях, еще долго сидела на корточках, пытаясь уловить звук его возвращающихся шагов. Затем она отпустила девочку, выпрямилась и кое-как утерла слезы рукавом домашнего халата.
      – Танечка, не плачь, – почти твердым голосом сказала она. – Папа обязательно вернется. Пойдем писить.
      – Ты куда это собралась?
      Белла вздрогнула под загоревшимся в прихожей светом, застыв на полушаге. Откуда она?.. Девушка считала, что мать не слышала ее возни в своей комнате. Обреченно вздохнув, она повернулась. После того, как прервалась трансляция, прошло уже полчаса, и она отчаянно боялась опоздать. Ну что матери стоило выглянуть на минуту позже?
      – Мама, я просто хотела…
      – Шляешься ночами, – резюмировала мать, уперев руки в бедра. – То приходишь в час ночи, то в пять утра пытаешься из дома сбежать. Ты куда это намылилась?
      Неужто Нарпреда защищать решила, вояка?
      – Я…
      – Никуда не идешь, – решительно отрубила женщина. – Марш к себе в комнату.
      Раздевайся и ложись спать. Мала еще глупостями разными заниматься. Да и не женское это дело – воевать.
      – Мне уже семнадцать! – вспыхнула Белла. – Я давно не ребенок!
      – Повторишь это лет через десять, тогда поверю, – покачала мать головой. – А пока что я за тебя отвечаю. Давай, ложись, и выбрось эту дурь из головы. Без тебя разберутся.
      – Не лягу, – девушка упрямо покачала головой. – Мама, ну пойми же ты…
      – И понимать ничего не хочу, – отрезала та. – Не хватало еще, чтобы тебя там застрелили случайно. А ну, хватит тут рассуждать! Марш в постель!
      Белла вспыхнула маковым цветом.
      – Нет, мама, – твердо сказала она. – Я должна идти. И не удерживай меня, я должна! Я себе никогда не прощу, если не пойду. Другие там сейчас жизнью рискуют, а мне дома отсиживаться?
      – Бельчонок… – мать попыталась взять ее за руку, но она увернулась. В тусклом свете дочь заметила, как дрожат материнские пальцы. – Бельчонок, не выдумывай.
      Никто там жизнью не рискует. Никто и не пойдет…
      – Нет, пойдут, – упрямо тряхнула головой девушка. – И я пойду. Не держи меня, мам! – внезапно жалобно попросила она. – Ну пожалуйста! Сегодня, может быть, судьба всего мира решается! Ну ма-ам…
      Несколько долгих секунд женщина молча смотрела на дочь. Она вспоминала ее отца, каким тот был десять лет назад, веселого забияку и сорванца, не остепенившегося даже после женитьбы и рождения ребенка. Ее Миша смотрел на нее глазами дочери, его озорные черты проглядывали в девичьем лице. И его характер… Да, она всегда знала, что дочь унаследовала характер отца.
      Если бы тогда, десять лет назад, она удержала его, не позволила бы ввязаться в драку с пьяной компанией, пристававшей к незнакомой девушке, сегодня он был бы жив. У нее был бы муж, а у дочери – отец. И, может быть, Белла не отбилась бы от рук, как сейчас. Нет, она не может отпустить дочь. Это единственное, что осталось у нее в жизни. Единственное, ради чего она до сих пор жила. Если с ней что-то случится, останется только лезть головой в петлю. Нет, она не может…
      Ее Миша смотрел на нее глазами дочери. Остался бы он сегодня в стороне? Нет.
      Наверняка нет. Забияка и хулиган, он в то же время обладал каким-то извращенным чувством справедливости. Она не смогла бы удержать его. И имеет ли она право удерживать унаследовавшего его характер дочь? Да, она сумеет запретить девчонке уйти на улицу сегодня ночью. Но простит ли та ей когда-нибудь?
      – Бельчонок, – тихо проговорила она, удерживая неожиданно навернувшиеся слезы. – Присядь пока. Ты уходишь надолго, когда вернешься, непонятно. Я сделаю тебе с собой бутербродов.
      Ночная тьма окутывала столицу. Редкие фонари тускло освещали пространство возле столбов, оставляя большую часть тротуаров неосвещенными. Город спал. Он всегда спал в это время. Где-то там, далеко на юге, в жарких мегаполисах, крутились неоновые рекламы, превращая своими сполохами черную тропическую ночь в удивительную фантасмагорию, летели по ярко освещенным улицам автомобили.
      Чернокожие аборигены, сливаясь с мраком обнаженными руками и ногами, высыпали на тротуары, радуясь ночной прохладе и возможностью выбраться из-под ледяных струй кондиционеров. Здесь же, на севере, ночью города спали, и только редкие грузовики и патрульные полицейские машины разрезали серую снежную темноту улиц и переулков тусклым светом фар.
      Так было всегда – но не сегодня. Этой ночью страна не спала. Страсти бурлили в тесных квартирах панельных многоэтажек, просторных ветхих комнатах особняков дореволюционной постройки и в комнатах деревянных бараков. Телевизоры тихо шипели в углах статикой бессмысленных помех прерванного телевещания, и горячечный шепот – только бы не услышали соседи – вторил этому шипению.
      Страна не спала. И темные улицы северных городов замерли в натянутом ожидании, медленно пробуждаясь к жизни в неурочное время зимней воскресной ночи. То и дело тут и там хлопали двери квартир и подъездов, скрипели деревянные ступеньки и доски тротуаров, комариными голосами начинали петь гравиэмиттеры личных и казенных автомашин. Столица, взбудораженная шипением разрядников и пулеметными очередями, пробуждалась быстрее прочих, но и остальные города ненамного от нее отставали. Сначала редкие, потом все более и более частые человеческие фигуры возникали на улицах, пробираясь к центральным площадям и резиденциям наместников Нарпреда. Фигуры сбивались в группы, группы – в толпы, заполонявшие площади и скверы. Спешно поднятые по тревоге полицейские, а потом и части внутренних войск УОД растерянно жались неподалеку. Они не получали сверху никаких команд и не понимали, что им делать – то ли разгонять людей, то ли, наоборот, охранять от гипотетических мятежников. В конце концов в тех регионах, где наместники Нарпреда открыто встали на сторону Кислицына, полиция даже организовала подобие оцепления вокруг площадей "с целью предотвращения провокаций", причем их разрядники оказались направлены отнюдь не на толпу.
      Входящие в ЧКК заговорщики допустили серьезные ошибки. Устранение непокорного Народного Председателя готовилось давно, но они не планировали устраивать явный мятеж с трансляциями по телевидению и подавлением открытого вооруженного сопротивления. Переворот должен был состояться тихо, в кулуарах, а использованные Генштабом мятежные части всего лишь предполагались к патрулированию столичных улиц в первые дни после него. Даже планы по блокированию столицы создавались буквально на коленке в течение пары часов после первого телевизионного выступления Нарпреда. Для полноценного военного переворота лояльных сил у ЧКК катастрофически не хватало, и вся надежда Комитета сейчас заключалась только в том, что армия останется в бездействии.
      Армия действительно оставалась в бездействии. Четвертая танковая дивизия, стоящая в восьмидесяти километрах от Моколы, оказалась единственным исключением.
      Не понимающие, что происходит, командующие военными округами сочли за благо проигнорировать как выступления Народного Председателя, так и доставленные правительственной связью депеши ЧКК и невнятные приказы Генштаба, сводящиеся к требованию обеспечить покой и порядок на своей территории. Ни одна воинская часть, кроме Четвертой танковой, не покинула свои казармы, хотя некоторые и подняли личный состав по тревоге.
      Под крышкой внешнего покоя ночи и мрачного зимнего утра страна кипела сдерживаемыми – пока еще – страстями. Котел давно перегрелся, и предохранительный клапан, который всего на полдня успел открыть Народный Председатель, снова оказался завернут действиями ЧКК. И давление в котле нарастало со все увеличивающейся скоростью.
      Одинокий разряд с шипением хлестнул по стальной окантовке бывших стеклянных дверей. Полетели искры. Безобразов, резко отдернул голосу и выругался сквозь зубы.
      – Приборы ночного видения у них наверняка имеютсе, – сообщил он Олегу. – Я это сразу заподозрил, когда они прожекторы пригасили. Я думал прорваться в темноте, расстреляв подсветку, но не получится. И в темноте перещелкают, как сидячих.
      Полковник сплюнул на покрытый плиткой пол вестибюля.
      – Кретин! – с чувством произнес он. – На кой хрен я к этим машинам ломанулся?
      Надо было с самого начала через окна первого этажа уходить, с противоположной стороны здания. Могли убраться дворами незамеченными. А сейчас уже и там все закрыто. Шеф, если выберемся отсюда живыми, увольте меня в отставку без пенсии.
      Заслужил…
      – Не нервничайте, Жоэль Иванович, – спокойно произнес Олег. Он удивился тому, как твердо звучит его голос на фоне собравшихся в тяжелый комок внутренностей. – Они же не нападают. Значит, боятся.
      – Они не боятся, – качнул головой полковник. – Они заперли нас здесь и ждут рассвета. Судя по всему, их не так много. Они не знают, сколько нас здесь, и не рискуют лезть в темноте. Даже с учетом их приборов ночного видения у нас останется преимущество. Вот дождутся утра, подтянут подкрепления и войдут.
      Б…дь, хоть подземный ход под площадью начинай копать!
      Наступила напряженная тишина. Олег откинулся на спинку неудобного стула в дальнем углу караулки и задумался, глядя сквозь дверной проем на ползающие по стене вестибюля красные точки целеуказателей. Что может замышлять ЧКК в его отношении? Прилюдно или тайно расстрелять за преступления против Ростании? Вряд ли. Еще ни один Народный Председатель не завершал свой срок подобным образом, и вряд ли они захотят создавать прецедент. В конце концов, кто-то из них метит на его место. Нет, если они возьмут его живым, то расстреливать точно не станут.
      Скорее, отставка и тайное пожизненное заключение в каком-нибудь отдаленном месте. И, как вариант, быстродействующий яд в пище пару лет спустя. Может, сдаться и посмотреть, как станут развиваться события?
      Нет. Сдаваться он не намерен. Лучше сдохнуть, чем признать таким образом свое поражение. В крайнем случае он возьмет у Безобразова разрядник и выскочит на площадь, паля во все стороны. Тогда его пристрелят осаждающие, а лет через пятьдесят ему, глядишь, поставят памятник. Да, серьезное утешение… Он беззвучно хмыкнул. Нет, так не годится. Геройски погибнуть он всегда успеет. И, кстати, совершенно незачем тащить за собой на тот свет ребят из охраны. Что же делать, а? Все-таки какой глупостью оказался этот прорыв на телестудию! После выступления прошло уже полтора часа, а на площади не появилось ни одного человека. Впрочем, ты дважды идиот. Кто пустит гражданских на оцепленную площадь?
      – Здесь есть подвал, – подал голос давешний техник. Он сбежал по лестнице в тот момент, когда телохранители Олега, отстреливаясь от осаждавших на площади, рассыпались по всему вестибюлю, и его сразу зацепило случайным разрядом. До этого момента он в полузабытье лежал на полу караулки, оперевшись о стену так, чтобы не наваливаться на обожженный бок и левое предплечье, едва прикрытые обуглившимися лоскутами одежды. Из вздувшихся на коже волдырей сочилась сукровица. Сейчас он открыл большие блестящие глаза и в упор смотрел на Народного Председателя, стараясь не шевелиться, чтобы не тревожить ожоги.
      – Здесь есть подвал, – повторил он. – Надо туда…
      – Знаю, – сквозь зубы откликнулся Безобразов. – А толку-то? Оттуда нет других выходов.
      – Есть… – слабо произнес техник и бессильно прикрыл глаза. Олег попытался вспомнить, как его зовут. Кац… Кац… как имя? Склеротик хренов, ведь обещал ему не забыть! Кац… Иосиф? Нет, Йозеф.
      Безобразов встрепенулся, как почуявший кровь волкодав. В полтора шага он пересек караулку и склонился над парнем.
      – Где выход? – быстро спросил он. – Где?
      Техник со свистом втянул воздух и снова приоткрыл глаза.
      – Подвал… центральный коридор… – прошептал он, мелко и часто дыша. – Предпоследняя дверь слева… Комната… Стеллажи с барахлом… у дальней стенки… Стальная дверь за ними… Говорят, это выход… куда-то в технические каналы… Дверь в комнату всегда закрыта… ключ у коменданта здания. Видел… мельком… ребята говорили, что… вентиляция… ходы…
      Он с хрипом втянул воздух и обмяк. Глаза закатились, показав белки.
      – Что ж ты раньше молчал! – с чувством сказал Безобразов. Он ухватил рацию и поднес ее ко рту:
      – Соколы, здесь Ястреб. Сменить канал. Счетчик семь.
      Поднеся рацию близко к глазам, он быстро набрал на маленькой клавиатуре код и снова приблизил ее ко рту.
      – Соколы, подтвердить прием, – проговорил он.
      – Первый на связи… второй… третий… четвертый… – донеслось из динамика.
      – Второй! Слушай приказ. Отправь двоих в подвал. Спуск возле центральной лестницы. В главном коридоре пусть вынесут предпоследнюю дверь слева.
      Обследовать комнату, там должна быть еще одна дверь за стеллажами. Если обнаружат, ничего не предпринимать, доложить мне.
      – Второй понял! – донеслось из рации. – Выполняю.
      Томительно тянулись минуты. Вскоре откуда-то издали слабо ухнуло. Стена содрогнулись, с потолка посыпалась штукатурка. Спустя несколько мгновений ожила рация.
      – Сокол Семь на связи! Дверь вскрыта, в комнате обнаружена еще одна дверь, заставлена разной дрянью. Жду указаний.
      – Второй, бери оставшихся из своей пятерки и дуй вниз, – быстро откликнулся Безобразов. – Как доберешься, открыть вторую дверь, исследовать, что за ней.
      Выполнять!
      Спустя еще пять невыносимо медленно тянущихся минут вдали снова ухнуло.
      – Второй на связи! – прохрипела рация. – Дверь открыта. За ней тамбур и железная дверь на простом засове. За ней вижу систему тоннелей. Света почти нет, только в тамбуре на полочке ручные фонари. Батареи почти сели, но лампы еще горят. Куда ведут ходы – непонятно. Проверить?
      – Второй, оставаться на месте, охранять выход, – скомандовал Безобразов. – Всем остальным – через пять минут берите своих и мухой в подвал. Веду туда шефа, прикрывайте, если что.
      – Понял! – на несколько голосов откликнулась рация. Безобразов повесил свое переговорное устройство на грудь и повернулся к Олегу.
      – Шеф, по моей команде – перебежкой до главной лестницы. Там метра три простреливаемого пространства, но они не успеют среагировать. Мы с ребятами вас окружаем по стандартному шаблону, так что даже если и успеют выстрелить, в вас не попадут. Готовы?
      – Погодите, Жоэль Иванович, – остановил его Олег. – А он? – он мотнул головой в сторону лежащего на полу техника.
      – Он не может идти, а мы не можем тащить его на себе, – мотнул головой полковник. – Болевой шок. Придется его оставить.
      – Нет! – рявкнул Олег. – Он нам жизнь спасает, а мы его оставим?
      – Нельзя! – прорычал Безобразов. – Он нас задержит. Мы рискуем погибнуть сами и ничем не поможем ему.
      – Мы. Его. Возьмем! – холодно и с расстановкой проговорил Олег. – Это не обсуждается. Выполняйте приказ, господин полковник.
      Несколько секунд Безобразов сверлил его взглядом. В полумраке аварийного освещения белки его глаз отливали красным. Потом начальник охраны вздохнул и отвел глаза.
      – Чернов… – начал он.
      – Идите, Олег Захарович, – техник снова приоткрыл глаза, не дав ему закончить фразу. – Я не хочу… с вами. Я… просто дежурный… попавший под раздачу.
      Мне… ничего не сделают… наоборот, помогут. Мне не надо… с вами…
      Он задохнулся и умолк.
      – Он прав, – мягко сказал полковник, снова поворачиваясь к Олегу. – Тем сволочам нужны мы, а не он. Они не станут убивать всех, кого здесь найдут, тем более – явно гражданских. А если мы потащим его с собой, он вполне может умереть по дороге, не дождавшись помощи. Идемте, Олег Захарович, время не терпит.
      Настал черед Олега отводить взгляд. Он со свистом втянул воздух через уголки губ. Это не военный фильм, ехидно сказало ему что-то внутри. Это жизнь. Здесь раненых бросают, чтобы не задерживать остальных. Жизнь одного техника весит меньше, чем жизнь нескольких солдат. А твоя жизнь важнее, чем жизни остальных, вместе взятые. От тебя зависит, выживет ли вся страна, и ты не имеешь права рисковать собой ради какого-то техника.
      Он помог мне. Без него весь наш марш-бросок оказался бы бессмысленным. Я виноват в том, что с ним случилось.
      Не пытайся держать на себе весь мир. У тебя есть долг перед людьми, и ты обязан его выполнить. Генералы не идут в атаку сами. Они посылают умирать солдат, оставаясь в безопасности тыловых штабов. Так было, есть и будет. Если тебе это не нравится, перестань быть генералом. Но не сейчас. Потом. Решай, и быстро.
      Народный Председатель подошел к лежащему на полу парню и склонился над ним.
      – Прости, – виновато сказал он. – Я и в самом деле должен тебя оставить. Но я уже обещал, что не забуду тебя. Я действительно не забуду.
      – Он вас не слышит, – сказал за спиной Безобразов. – Пойдемте, шеф. Время не терпит.
      Олег дотронулся до здоровой правой руки техника, выпрямился и подошел к дверному проему. Он был противен сам себе. Но еще он знал, что теперь обязан выбраться отсюда и свернуть шею ЧКК. После всех жертв, к которым уже привел мятеж, он просто должен это сделать. Не только ради этого парня, что лежит сейчас без сознания на грязном каменном полу и, возможно, умрет от ожогов еще до рассвета, но ради всей страны.
      – Двинулись, – холодно сказал он. – Командуйте, Жоэль Иванович.
      Путь по тоннелям почти не отложился в памяти Народного Председателя. Черные проходы, тускло освещенные едва светящимися фонарями; склизкие каменные стены и капающая сверху вода; вонючие лужи и грязь под ногами; какие-то рельсы, уходящие в неизвестность, а иногда ныряющие прямо в стены; подгибающиеся от усталости ноги, тяжкий душный воздух подземелья и бешено колотящееся сердце… Позже Безобразов уверял его, что путь по техническим каналам занял не более получаса, но Олегу этот кошмар казался вечностью.
      Последнюю дверь один из охранников выбил ударом ноги. Олег захлебнулся промозглым воздухом холодной зимней ночи, и эти первые вздохи словно надавали ему влажных пощечин. Он внезапно ясно осознал окружающее – широкий, неопознаваемый в полумраке проспект с тусклым фонарями, тонкую полоску чуть светлеющего неба на востоке – и толпу людей, стоящую в грозной неподвижности. -…и мы должны, наконец, сказать свое слово! – закончил фразу мужчина, стоящий на тумбе под ближайшим фонарем.
      Небольшой отряд вырвавшихся из-под земли телохранителей окружил Олега плотным кольцом. Они стояли, тяжело отдуваясь и упираясь ладонями в бедра, чтобы перевести дыхание, но зорко оглядывались по сторонам, держа оружие наизготовку.
      Безобразов что-то тихо бормотал в рацию.
      – Дурни! – негромко крикнул кто-то в сумраке. – Осторожно, дурни!
      Люди начали поворачиваться в сторону отряда и осторожно отступать подальше от него. С опозданием Олег вспомнил, что "дурни" на сленге – это УОД. "Управление остолопов и дурней", как расшифровывают Управление общественных дел в народе.
      – Стойте! – крикнул он. – Господа! Я – Народный Председатель, Кислицын. Мы не причиним вам вреда!
      Он распихал оторопевших от неожиданности охранников и вышел под свет фонаря.
      – Я – Народный Председатель, – повторил он.
      – Да, это он, – негромко сказал кто-то неподалеку.
      – Он! Он! – подхватили голоса. – Кислицын здесь! Ура! Ура Народному Председателю!
      Говоривший мужчина спрыгнул с тумбы и быстро подошел к Олегу. Два телохранителя сразу же угрожающе нависли над ним, но тот не обратил на них внимания.
      – Господин Народный Председатель! – энергично произнес он. – Моя фамилия Клаус, я нечто вроде стихийно выбранного председателя митинга. Вас преследуют? Вам требуется помощь?
      – Мы уходили туннелями, – пожал плечами Олег. – Наверное, не преследуют, там заблудиться – раз плюнуть. Где мы находимся?
      – Проспект Джошича, – сообщил ему Клаус. – Площадь Восстания неподалеку, – он махнул рукой, указывая направление, – но там солдаты. Мы пытались подойти, а нас избили электродубинками.
      Олег задумался. Площадь Восстания? Ах, да. Старое название площади перед телецентром, старожилы никак не забудут. Выходит, они совсем рядом с врагом?
      Теперь он разглядел отблески яркого света в полукилометре дальше по проспекту.
      Очевидно, осаждающие все еще не знали, что они покинули здание.
      – Жоэль Павлович! – позвал он. – Что дальше?
      Безобразов, засовывая в нагрудную петлю рацию, повернулся к нему.
      – Я пытался связаться с резервной точкой, – сумрачно сказал он. – Туда ушел запасной транспорт. Они не отвечают. Слишком далеко, рация не берет.
      – У нас есть машина, – быстро сказал Клаус. – Моя. Можете взять, если нужно.
      – Нужно, – кивнул полковник. – Ключи?
      Клаус сунул руку в карман и вытащил оттуда связку ключей. Быстро сняв оттуда тонкую пластинку, он протянул ее Безобразову.
      – Вот. "Мила-комета", я ее в тот двор загнал. Только она не в лучшем состоянии.
      Троих берет, а больше – генератор перегревается.
      – Понял, – кивнул полковник. – Шустрый! – он кинул ключ парню рядом с Олегом. – Быстро за машиной. Ты за рулем. Щас узнаем, каким гонщиком ты был -совсем хреновым или просто дурным, – насмешливо добавил он в спину убегающего телохранителя. – Остальные, слушать мою команду! После нашего отбытия рассыпаться и дворами пробираться к Резиденции. Подходы к ней наверняка хорошо блокированы, так что будете действовать по обстановке. К скрытым ходам не суйтесь, иначе получите пулю от охраны. Нам не нужно, чтобы за вами пришлепала еще пара батальонов. Если получится – прорывайтесь в здание поверху. Не рискнете – валите куда-нибудь к знакомым и залягте на время. Дома не появляться. Сейчас – рассредоточиться, держать окружающую местность.
      Полковник повернулся к Олегу.
      – Давайте отойдем из-под фонаря, шеф, – попросил он извиняющимся тоном. – Неровен час, заметят издалека.
      – Погодите, Жоэль Иванович, – остановил его Олег. – Я должен сказать несколько слов людям.
      Он подошел к тумбе, с которой спрыгнул Клаус и, кряхтя, вскарабкался на нее.
      – Граждане! – произнес он, повернувшись к толпе. – Я хочу сказать вам спасибо за то, что вы все-таки вышли на улицу. Я даже не могу объяснить, как много это для меня значит. Не надо подставляться под разряды. Ваша смерть ничем мне не поможет. Просто сделайте так, чтобы те, кто устроил переворот, поняли – они одиноки в этом мире. Что их никто не поддерживает…
      Вдалеке зародилось и начало быстро приближаться тарахтение напополам с гулом и свистом.
      – Вертолет! – крикнул Безобразов. – Это вертолет! Шеф, срочно уходим…
      Из арки неподалеку выпрыгнула, сияя фарами, и торопливо юркнула к толпе старая колесная "мила-комета". Олег еще раз окинул взглядом толпу и, охнув от боли в коленке, разбитой, кажется, в кровь еще в подземельях, спрыгнул с тумбы. Он торопливо заковылял к распахнутой дверце автомобиля, поддерживаемый под локоть Безобразовым, и в этот момент вертолет, вынырнув из-за крыш домов, пригвоздил толпу светом прожектора.
      Олег замер на месте как вкопанный, игнорируя потуги Безобразова сдвинуть его с места.
      – Нет… – медленно произнес он.
      – Шеф! – гаркнул начальник охраны ему в ухо. – Быстрее в машину! Мы успеем уйти через дворы!
      – Нет! – Олег рывком высвободил локоть и повернулся к полковнику лицом. – Мы не уходим. Мне надоело убегать.
      – Что… – изумленно начал произносить Безобразов, но Олег уже был в нескольких шагах от него. Достигнув края толпы, он остановился. Люди сгрудились позади него, настороженно перешептываясь.
      – Шеф! – сквозь зубы процедил догнавший его Безобразов, едва слышимый за рокотом двигателя приземляющегося посреди проспекта вертолета. – Что вы собираетесь делать? Это же мятежники!
      – Эти мятежники – граждане нашей страны, – качнул головой Народный Председатель.
      – Страны, главой которой я пока что являюсь. Поймите, Жоэль Иванович, я не могу убегать всю жизнь. Куда я отсюда пойду? Обратно в осажденную резиденцию? Чтобы меня затравили там, как лису в норе? Нет, нахрен. Я призвал людей выйти на улицы, и они вышли. Сбежать сейчас означает их предать. Они вышли по моему зову, и теперь я должен их возглавить.
      Безобразов только застонал.
      – Да поймите же вы, шеф! – гаркнул он. – Там солдаты! У них боевые разрядники!
      Вы видели, что они делают с человеком! Вас расстреляют вместе с вашими гражданами, и на том все кончится!..
      – Господин полковник, – холодно сказал Олег. Краем глаза он наблюдал, как из севшего вертолета выпрыгивают спецназовцы в полной боевой выкладке – бронежилетах с тускло серебрящимися цепочками заземлителей, в респираторах, приборах ночного видения, с тяжелыми разрядниками наперевес. – Я остаюсь здесь.
      Это не обсуждается. Я принял к сведению ваш совет. Теперь прикажите вашим людям расположиться так, чтобы они не смешивались с гражданскими. Я не хочу, чтобы они спровоцировали стрельбу по толпе. Выполнять! – неожиданно даже для себя гаркнул он.
      Безобразов вздрогнул и несколько секунд безумным взглядом смотрел на Олега.
      Потом пожал плечами, коротко кивнул и растворился среди людей.
      Высадившийся спецназ почему-то не торопился нападать. Отряд из примерно пятнадцати человек рассредоточился по сторонам улицы, еще четверо охраняли вертолет, явно глушивший двигатель. Лопасти винта крутились все медленнее и медленнее. Двое в бронежилетах быстрым шагом двинулись в сторону Олега.