В кубовой синей широкой рубашке

На бок ложится полдневное небо.

Как разноцветные равные шашки,

В поле разбросаны полосы хлеба.

Рыжая, долгая рожь пламенеет

Меж голубыми, сухими овсами,

Алая, частая греча темнеет

Между зелеными, волглыми льнами.

И наливает за колосом колос —

Разный на ощупь: и мягкий, и колкий, —

Разный по виду: как ус и как волос,

Кистью, гремушкой, кропилом, метелкой…

А на буграх, под крутыми ветрами,

А в буераках, у темного плеса,

Мельницы дремлют, раскинув крылами,

Мельницы дремлют, уставив колеса.

В тихих услонах такой же дремотой

Дремлют широкие, серые села —

Ждут золотого они умолота,

Ждут – и во сне – золотого помола.

В красной кумачной широкой рубашке

На бок ложится вечернее небо.

Как разноцветные, ровные плашки,

В поле раскинуты полосы хлеба.

Мчат облаков белобокие челны

Вольной, гулливой, рыбачьей ватагой.

В розовых отмелях бурые волны

Бродят, как в липовых ковшиках брага.

В волнах ныряют под парусом лодки,

В волнах на веслах ползут плоскодонки,

Идут беляны, стройны и неходки,

Идут буксиры, проворны и звонки.

И проплывают баржи смоляные,

Полные тягостным тысячным грузом:

Есть дровяные тут, есть нефтяные,

С хлебом и рыбой, с углем и арбузом.

А с берегов на речные просторы

Пристани смотрят, махая флажками,

Нагромоздив под навесом заторы

Кожи с кулями, рогожи с мешками.

С оползней смотрят туда же лачужки,

Ярко-червонные в свете захода,

Древние, древние смотрят старушки

Вниз за бурлящей кормой парохода.

Светятся звезд фонари голубые

С мачт на небесных невидимых барках.

В ярах песчанистых волны рябые

Бродят, как мед в позолоченных чарках.

Льются удои росы серебристой

Из голубого, большого ведерка.

Словно пирог, сыроватый, душистый,

Высится луг у речного огорка.

По лугу скачут телята и шавки,

Бродят коровы, бычки племенные:

Есть холмогорки тут, есть ярославки,

Рыжие, с рябью, с пятном и иные…

Тут же с накусанным ломтиком сайки

Ходят, дудя и играясь, подпаски,

Ходят, доя и смеясь, молодайки

С емкой бадейкой, в замызганной баске.

Жмут они крепкие, бурые дойки,

Тянут за розовым выменем вымя…

А недалече – пестреют постройки

Барских усадеб с двором, кладовыми.

Там средь ушатов, корыт и ведерок

Сливки снимаются, топится масло,

В скопы кладутся сметана и творог,

Крынки порожние сушатся с прясла.

Стынет зари варенец золотистый

Средь голубого, большого подноса.

Словно кулич, подгорелый, цветистый,

Высится луг у речного откоса.

Ранних лучей золотые корзины

Сверху спускаются в долы и горы.

Мутен и синь, как кусок крашенины,

Тянется лес по краям кругозора.

Много в лесу розоватого луба

И желтоватого, мягкого лыка,

Много бревна на дрова и на срубы,

Много орехов и ягоды дикой.

Алая, кислая есть костяника,

Черная, сладкая есть там крушина,

И голубая, хмельная пьяника,

И огневая, лихая калина.

А глубоко – в сосняке и морошке

Прячется лог, то медвежий, то сычий,

Прячутся пущи казенной сторожки

И бородатый с винтовкой лесничий.

Там, средь полян за стеною кондовой,

Прячутся также скиты и пустыньки,

Прячутся девушки, прячутся вдовы

Под куполами, лазоревей синьки.

Поздних туманов лебяжьи перины

Стелются сверху на реки, озера.

Темен и рыт, словно бархат старинный,

Тянется лес по закрайкам озора.

В алых сафьяновых мягких сапожках

Солнце гуляет вверху до заката.

Словно молодки в янтарных сережках,

Встали сады вдоль зеленого ската.

Блекнут в садах сероватые листья,

И поспевают плоды золотые:

Эти – мучнистей, а эти – сквозистей,

Те уже – битые, те же – литые.

Каждая яблонь подперта тычинкой,

Складно обрыта, подмазана ловко.

Есть тут антоновка, есть боровинка,

Есть тут сквознина, анис и титовка.

А высоко – у плетней и у тынов

Никнут хибарки, от ветхости серы,

Никнут в них, яблочный сбор опрокинув,

Бирки, корзины, решета и меры.

Около кузницы, тока, овчарни

Никнут там также фигурки людские:

В красном иль белом с коричневым – парни,

Бабы – все желтые, все – голубые!

В липовых легких лаптях серебристых

Месяц гуляет вверху до восклона.

Словно кормилицы в дутых монистах,

Встали сады вдоль беленого склона.

Пашня. Висит в небосклоне

Розовый радужный мост.

Тихие, белые кони…

Темные змеи борозд…

Вдоль векового надела,

Новых страшась отрубов,

Водит он плуг заруделый,

Кряжист, высок и суров.

Русы, как полосы гречи,

Кудри его, борода.

Долги, чудны его речи,

Песня скушна и проста.

В будни боронит, молотит,

Сеет то озимь, то ярь —

В праздник он бабу колотит,

Сам – во хмелю – государь!

Пашет. Над ним, не умея,

Черный чирикает дрозд,

Тянутся светлые змеи

Радужных Божьих борозд.

Выселки. Срубы лачужек

Новой блестят белизной.

Ворохи розовых стружек…

Запахи дымом, сосной…

Возле зеленой березки,

Козлы себе смастерив,

Тешет он длинные доски,

Молод, румян, молчалив.

Руки играют от силы,

Весел лазоревый взор,

Тонко поют его пилы,

Остро сияет топор.

Там он погладит рубанком,

Здесь постучит долотом —

И по цветистым полянкам

К дому становится дом.

Строит. Над ним меж листвою

Умный хлопочет скворец,

Крышей блестит голубою

Княжий небесный дворец.

Озеро. Днища у лодок

В черный обмазаны вар.

Синий, чудной зимородок…

Злой серебристый комар…

В омут над глубью замершей,

Под мутноватой водой,

Ставит он мрежи и верши —

Маленький, юркий, седой.

Лысина круглая блещет,

Морщится хитро чело.

Быстро гребет, но не плещет

В старых ладонях весло.

Утром он бредень свой чинит,

Сев на ветляный изгиб,

Ночью закинет – и вынет

Скользких серебряных рыб.

Ловит. За ним у прибрежий

Нежный поет соловей,

Стелются лунные мрежи

Всё голубей и длинней.

Роща. Украсила ветки

Нить заревых янтарей.

Выстрел раскатистый, редкий…

Яростный ток глухарей…

Ловко за дерево пряча

Статное тело свое,

Смуглый, лукавый, горячий —

Вскинул к плечу он ружье.

Взгляд, как у зверя, тревожный,

Рот, как у зверя, широк.

Палец один осторожно

Лег на упругий курок.

Зиму всю – порох он весил,

Чистил проржавевший ствол,

Нa весну, волен и весел,

К синим полесьям пошел.

Целит. А голос тетерьки

Клохчет вблизи всё звончей.

В листьях проделися серьги

Солнечных первых лучей.

Тракт. Серебрятся морозно

Вехи средь снежных пучин.

Поскрип певучий обозный…

Белые груды овчин…

Гладя взметенные гривы

Жгучей вожжою своей,

Пьяный, лихой и красивый,

Гонит он серых коней.

Ласков надорванный голос,

Руки ж свинца тяжелей.

Легок саней его полоз,

Гулок бубенчик у шлей.

Купит то рыжих, то чалых,

Деньги, шутя, зашибет —

И на дворах постоялых

Всё, усмехаясь, пропьет.

Правит. А голубь веселый

Манит за ним упорхнуть,

Вьется в небесные села

Длинный лазоревый путь.

Пристань. Навалены всюду

Ящики, бочки, тюки.

Толпы рабочего люду…

Вонь от сырья и пеньки…

Горбясь, походкой нетвердой,

Десять пудов он несет, —

Сильный, оборванный, гордый, —

На голубой пароход.

Грудь – в волосах и загаре,

Черные кудри – в поту.

Взгляд же нахальный и карий,

Знает свою моготу.

День под припев непристойный

Он проработал с крюком,

Ночью – свободный, спокойный,

Взял да ушел босяком.

Носит. Могучий и зоркий

Коршун ширяет над ним,

Парус малиновой зорьки

Поднят над плесом речным.

Горница. Образ старинный

Меркнет в бумажных цветах.

Трезвые, в чистом, мужчины…

Девушки в белых платках…

Братцев, сестриц поучая,

Встал он средь мытых скамей

В алой, как цвет Иван-чая,

Русской рубахе своей.

Голос – высокий и резкий,

Стан – и сутулист, и хил,

Очи же – дивного блеска,

Странных прозрительных сил.

Много сидел он, упорный,

В тюрьмах за веру свою,

Ныне тропою неторной

Вновь с ней подходит к жилью.

Учит. Его с небосклона

Тянут уж вдаль журавли,

Блещет оклад золоченый

Древней осенней земли.

Поля. Всколыхнулась от грома

Воздушная жаркая синь.

Густая, златая солома…

Клик диких пролетных гусынь…

Рукой загорелой хватая

Тяжелую рожь для снопа,

Она, молодая, худая,

Созревшие режет хлеба.

Черны завитые ресницы,

Черна изогнутая бровь.

На тонком мизинце – тряпица,

Запекшая алую кровь.

Всю жизнь под работой и сварой,

Как лебедь, свой стан она гнет,

Лишь изредка у самовара,

Милуяся с мужем, вздохнет.

Сжинает. А мышь полевая

Таится под смуглой пятой,

И молния блещет кривая —

Владычицы серп золотой.

Светелка. И мягок, и хлесток,

Снежок порошит за окном.

Игра бисеринок и блесток…

Клубки – золотной на цветном…

Распялив полотнище шелка

И нитку продевши в ушко,

Она серебристой иголкой

Шьет быстро, пестро и легко.

Лицо ее как у младенцев,

Улыбка же их мудреней,

И много больных заусенцев

На розовых пальцах у ней.

Весной она лавке кустарной

Продаст свой бесценный лоскут

И спрячет потом благодарно

Гроши на приданое в кут.

Стегает. А векша лесная

Следит перед нею снега,

И сыплются в окна, сияя,

С лестовок святых жемчуга.

Крыльцо. Голубое затменье

Лежит на сугробах вокруг.

Нескладное, пьяное пенье…

Упорный, неистовый стук…

Красивая, в грубой сорочке,

В тяжелых стеклянных серьгах,

И злая, как ведьмы на кочке,

Встает она с лавки в сердцах.

У ней плясовая походка

И белая, теплая грудь.

Хмельна ее мутная водка:

Ни слова сказать, ни дохнуть…

Подходит с заветной бутылкой

И требует деньги вперед.

Получит – и руганью пылкой

Проводит до самых ворот.

Торгует. Лихая собака

В сенях ее лает и рвет,

И льется из сизого мрака

Рассвета белеющий мед.

Пустырь. Над цветными грядами

Алмазная виснет роса.

Кочны голубые рядами…

Девичьи платки, голоса…

Минуя побитые стекла

В сырой парниковой земле,

Идет она с алою свеклой

В кумачном своем подоле.

У ней золотые веснушки,

Чумазый малиновый рот,

А голос могучий частушки

Часами под вечер орет.

Она нанялась от Петровок

Полоть, поливать и копать,

Чтоб после желанных обновок —

Гребней и монист накупать.

Копает. А в лаз загородки

К ней скачет шальная коза,

И в алой висит косоплетке

Зари золотая коса.

Околица. В редкие листья

Блистает заката орех.

Шубейки пушистые лисьи…

Грудной замирающий смех…

Желтея платочным узором,

Стоит в хороводе она,

Пригожая, с ласковым взором,

Во всех молодцов влюблена.

В щеках ее розовых – ямки.

Две родинки темных – у плеч.

Как сладко жует она жамки!

Как жарко умеет прилечь!

Лишь утром у милого просит

Объятий и нежных речей,

А вечером милого бросит —

И снова гуляет ничьей.

Гуляет. Лиса молодая

В деревню крадется за ней,

И месяца яблочко, тая,

Сверкает меж голых ветвей.

Обитель. Небесная чаша

Водой голубою полна.

За трапезой – рыба и каша…

За службою – чин, тишина…

У церкви, вздыхая негромко,

Вся в яблонных вялых цветах

Сидит она с белой котомкой,

Прямая, немая, в летах.

Лицо у ней в крупных рябинах,

Но тонок и правилен нос,

В очах же ее голубиных —

Озера непролитых слез.

Она родилася в бездолье,

Как выдали – бил ее муж,

Под старость ушла в богомолье

Меж стариц, слепых и кликуш.

Вздыхает. В дали освещенной

Овца монастырская спит,

И солнышка хлеб освященный

На блюде небесном лежит.

Погост. Пролетают пугливо

Златистые крылья зарниц.

Кресты и дуплистые ивы…

Унылое уханье птиц…

Не зная ночами покою,

Она из села приплелась,

Горбатая, с толстой клюкою,

С огнями зелеными глаз.

Ее голова уж трясется,

В лице – бородавок не счесть.

Она корешком запасется

И будет давать его есть.

От грыж, огневиц и трясавиц,

Для чар, приворотов и ков,

Испортит румяных красавиц,

Отравит седых стариков.

Сбирает. К ней старая кошка

Прижалася острым ребром,

И скрылась Жар-птица сторожко,

Махнув золотистым пером.

С первою почкой уходят пучешники

Частые чистить леса.

Лапти их мнут голубые подснежники,

Птицу страшат голоса.

Серые сучья и ветви лиловые

Режут и вяжут они.

Рубятся ими подседы еловые,

Ими корчуются пни.

Хмуры, косматы, платками обвязаны

От мошкары, комаров,

К людям идут они в час непоказанный:

В мшистых землянках – их кров.

Девки их злые, в любви неотвязные,

Только стройны, как одна.

В красных царапинах руки их грязные,

Плечи блестят из рядна.

День весь, как лешие, возятся в зелени,

Курят махорку, молчат.

В сумерки валятся сразу под ель они —

В смольный лазоревый чад.

Рядом с жучком, муравьем, долгоносиком

С храпом могучим заснут…

Новая поросль пробьется по просекам,

Выводки с гнезд упорхнут.

С полой водою реками бурливыми

Тянутся плотовщики.

Плесы чертят золотыми извивами,

Рыбу сгоняют в пески.

Старые сосны с стволиною розовой

Рушат они у воды.

Ржавой скобою и вицей березовой

Шумно сбивают в плоты.

После несутся ватагою сплоченной

Вдоль поворотов речных —

Рыжие, ражие, вечно промочены

В алых рубахах своих.

Бабы у них молодые, гулливые,

Телом крепки и толсты.

В темном загаре их лица красивые,

В ярких заплатах холсты.

Днем, платомоями да кашеварами,

Все они держатся врозь.

Вечером сходятся с ласками ярыми,

Любятся с тем, с кем пришлось.

Вслед за баржами, белянами, сплавами

Тихо на-низ уплывут…

Под городищами золотоглавыми

Стерляди вновь заживут.

Грязью осенней цыгане-барышники

К ярмаркам конным спешат.

Гнут золотые во рвах боярышники,

Малых пугают ребят.

В городе ловко снуют меж телегами,

В зубы глядят всем коням,

Сами торгуют гнедыми и пегими,

Клянчат и бьют по рукам.

Шельмы и воры они превеликие:

Им до тюрьмы два шага!

В синих кафтанах, кудрявые, дикие,

Медная в ухе серьга.

Дочери их до подарков охочие,

А на подбор хороши.

На худощавых плечах – узорочие,

В спутанных косах – гроши.

Утром шныряют они все по площади —

Людям отводят глаза.

Ночью на кровной украденной лошади

В черные мчатся леса.

Вдаль, конюхами, певцами, гадалками,

Канут, как вихорь летя…

Огненный дрогнет орешник над балками,

В люльке задремлет дитя.

Летом, под праздник, торговцы со спешкою

В села большие трусят.

Пыль поднимают скрипучей тележкою,

Шавок на улице злят.

Быстро раскинут лавчонки с палатками,

Вынут коробья, лотки —

И продают леденцы с мармеладками,

Гребни, книжонки, платки.

Все они – бойкие, все – плутоватые,

С шуткой торгуют, с божбой.

Возле обветренных шей – розоватые

Шарфы с каймой голубой.

Женщины, те – пожилые, речистые.

Ссорятся – слышно кругом!

На головах – полушалки цветистые,

С клеткой, с разводом, с глазком.

Утром, под звоны крича колокольные,

Тянут они пятаки.

Вечером, выбрав дороги окольные,

В тайные едут шинки.

Вместе с китайцами, вместе с татарами,

В пыльной дали пропадут…

Девки расстанутся с платьями старыми,

Шавки в собашник уйдут.

Зимней порой, над станками и станами

Гнутся, трудясь, кустари.

Шорхом пугают сверчков с тараканами,

Застят полоску зари.

Мирно садятся они под окошками,

Точат, малюют, лощат —

И сине-алыми чашками, плошками

Пол уставляют подряд.

Дети они и художники истые:

Грезят меж чурок и щеп! —

Серые очи и кудри златистые,

Словно невыжатый хлеб.

Сестры их – к Богу радивые, грустные,

Белы, приятны лицом.

Их кружева и прошивки – искусные:

Змейкой, решеткой, зубцом.

С раннего утра они за работою

Все, напевая, корпят.

К ночи, борясь с неотвязной дремотою,

Книжки читают, не спят.

Вот соберутся с своими издельями

В ближний богатый посад…

В избах повиснут лучи ожерельями,

В печках сверчки закричат.

С первою птахой бредут по имениям

С дальних сторон батраки.

Кочетов дразнят нестройным галдением,

Тонкие топчут ростки.

Долго толкуют они с управляющим,

Чешут в затылках своих —

И подымают под солнцем пылающим

Новь средь пустынь полевых.

Рослые, русые, с голоду рьяные,

Рвут они с корнями куст

И под сермяжины темные, драные

Прячут от ужина кус.

Жены у них зачастую – тяжелые,

А на работе сильны.

В клетчатых плахтах их бедра дебелые,

Косы в повой убраны.

С сеялкой, с веялкой, в хлеве и в коннике

Бьются они день-деньской,

А на закате под визги гармоники

Пляшут, толпясь у людской.

В глушь с паспортами своими помятыми

Сызнова сгинут потом…

Двор зарябит золотыми цыплятами,

Рига прожолкнет зерном.

С первою травкой степями зелеными

Движутся гуртовщики.

Путь отмечают кострами спаленными,

Хлещут кнутами цветки.

Белых волов меж баранами белыми

Гонят они пред собой —

Кормят и холят неделями целыми

И продают на убой.

Нравом ленивые, взором лукавые,

Все они в гурте дружны.

В грешниках – кудри седые, чернявые,

А на плечах – зипуны.

Девки их бойкие, с длинными косами,

Иволог голос звончей!

Дома – глядят за свиньями поросыми,

Серых гоняют гусей.

В полдень они, оводами облеплены,

Спят под курганом седым,

В полночь сидят у разложенной теплины,

Тихо толкуя сквозь дым.

Вовремя мясом, живьем и овчинкою

Прасолам сбудут весь скот…

Путь огласится унылой волынкою,

Сзади – подсолнух взойдет.

С жаркой погодой артелью шумливою

Ходят по мызам косцы.

Тешат работниц насмешкой шутливою,

Гладят коровам крестцы.

Если наймутся, копаются с косами,

Точат, о камень их бьют —

И над кошнинами голуборосыми

Машут рукой да поют.

Сильные станом, ухваткой удалые,

Всё они могут – гурьбой!

К спинам прилипли рубахи линялые,

Взгляды сверкают гульбой.

Бабы у них озорные, веселые:

Каждому скажут словцо.

Смуглы их шеи, у ворота голые,

Груди ж белы, как яйцо.

Траву медовую, желто-лиловую

Валят они поутру,

В копнах с бутылкою красноголовою

Лихо кутят ввечеру.

Вот зашагают – далече – за ледником

К мызам другим, на восток…

Вытрут работницы слезы передником,

Встанет лазоревый стог.

В синий день, лучистый, теплый, вешний