На высокие качели

Девки рядышком насели —

И летают впятером

В поднебесье голубом.

Ширят розовые губы,

Молодые скалят зубы,

Кажут десять смуглых пят

И узывчиво вопят.

Две из них, зажмуря очи,

Изо всей девичьей мочи

Доску кверху поддают

Под певучий скрип и гуд.

Ноги голые согнуты,

Юбки алые раздуты,

И меж их – бумажных роз

Вьются ленты русых кос.

А вокруг – ни туч, ни зною,

Лишь сквозной голубизною

Веет воздух с двух сторон

Да малиновый трезвон.

Плещут сказочные птицы —

И веснушчатые лица

И шальные голоса

Взвеселили небеса.

На лужайке, в полдень жгучий

Парни сгрудилися кучей —

И стоят, как две стены,

Веселы и озлены.

Кулаками зря махают,

Вражью силу гордо хают

И с гулливой похвальбой

В шаловливый рвутся бой.

Прежде сцепятся мальчишки

И друг другу ставят шишки,

После сходятся, горя,

Два кудрявых главаря.

Удальски рукав засучен,

Ус их ухарски закручен,

Блещет козырь вырезной

Да скрипит сапог смазной.

А потом уж в рукопашной

Стенка стенку мнет бесстрашно —

И ложатся вкруг цветы,

И желты, и золоты.

Развязавши опояски,

Растерявши шапки в таске,

Бьется рать богатырей

Средь зеленых пустырей.

На пустынном перекрестке

Собрались, галдя, подростки —

И играют в городки,

Загорелы и ловки.

Метясь, щурят глаз подбитый,

Изловчась, швыряют биты

И, в чужой потрафя кон,

Вышибают рюху вон.

Два из них, держась поодаль, —

Атаманы ль, воеводы ль, —

Бьют без промаху подряд,

Деревянный сыпя град.

У обоих лик чумазый,

Вороватый, быстроглазый,

Ноги голые стройны

И разодраны штаны.

Вкруг их – гибкие березки,

Что ломают им на розги,

Посвист тонкий ястребят

Да златистый листопад.

Целый день в веселье диком

Разрушает с гиком, криком

Тесовые города

Смуглорожая орда.

У трактира, в день воскресный,

Средь толпы народа тесной

Лихо пляшут трепака

Два гулливых мужика.

Этот – черный, этот – рыжий,

Тот – повыше, тот – пониже,

Оба ходят мастерски —

Вместе пятки, врозь носки.

Друг пред другом встанут важно,

Выйдут в очередь, вальяжно —

И несется дробный топ

Из-под крепких тяжких стоп.

Красны лица от старанья,

Мокры кудри их бараньи,

Стоптан кованый каблук,

Сброшен наземь архалук.

А кругом народ теснится

В кумаче, рядне и ситце,

Ветер розовый пылит

Да гармоника пилит.

Скачут рядом в вихре пляса

Два веселых китовраса,

Потрясая бородой,

Вороной да золотой.

На широкое кружало

Молодежь, смеясь, сбежала,

Чтоб носиться чередом

Над речным хрустальным льдом.

Запыхалася с разбегу,

Навалилась вся на слегу —

И ворочает кругом

Легкий короб с скользким дном.

Обмирают молодицы,

Трусят шибко раскатиться —

И звенит их нежный визг

Из алмазных снежных брызг.

А молодчики хохочут,

Сами вывалить хлопочут —

И летит за клубом клуб

Из раскрытых алых губ.

Вкруг их – белые сугробы,

Словно хлебы пышной сдобы,

След затейливый от лыж

Да серебряная тишь.

Мчат красавиц от Кащея

Женихи ветров быстрее —

И чертит их самолет

Отливной хрустальный лед.

Розовые зори,

Голубые воды

В небе разгораются,

В озере играются,

Едет свет-Егорий,

Юный, безбородый,

На луга покатые,

За скотину ратуя.

Куяком одетый,

Весь он серебрится.

Конь же – белый, шелковый,

С золотистой холкою.

Взоры его – цветы,

Кудри его – птицы

На долины падают,

Девье сердце радуют.

Скачет он в поселки,

Городки, слободки,

И бегут по улице

За булатной сулицей.

Козы, овцы, телки.

Девки и молодки,

Застыдясь, сторонятся,

В пояс низко клонятся.

И стоят у взгорий

Смуглые подпаски,

Знахари косматые,

Причты бородатые.

– Здравствуй, свет-Егорий!

Ждем мы вешней ласки.

Мчись, улыбкой алою

Мир крещеный жалуя.

Красная сморода,

Белая рассада

В пустыре ухожены,

Крепко огорожены.

Полет огороды,

Соблюдает гряды

Параскева-Пятница —

За работниц ратница.

В шелковой запаске,

В очипке жемчужном,

Стопы ж необутые,

Льнет трава к ним, путая.

Очи полны ласки

К девкам и замужним,

Плещут руки белые,

Бабье дело делая.

Вскинет, сбыв работу,

Грабли золотые —

Затевает, кликая,

Игрище великое.

И кружат без счету

Люди холостые

Вслед ей хороводами

Между огородами.

А среди пригрева

Тещи да свекрови,

Матери со сватьями

Ждут, пестрея платьями.

Лада-Параскева,

Дай почин любови!

Обрати же, милуя,

Ты лицо к нам милое.

Желтая пшеница

С рожью золотою

Колосятся, росятся —

В сноп кудрявый просятся.

Русый, круглолицый,

С пышной бородою,

Сам подобен тополю,

Ходит Власий по полю.

Белая рубашка,

А порты цветные

И парчой залатаны,

В сапожки запрятаны.

Ставит над запашкой

Вехи огневые —

Молоньи ли, зори ли, —

Чтоб жнецы не вздорили.

И под месяц новый —

Серп его сребрёный —

Люди собираются,

Хлеб убрать стараются.

Зипуны, понёвы,

Крашены, синёны,

Гнутся в яри, в озими,

Перед ним же доземи.

Бабы, затомяся,

Идут васильками,

А мужья и девери

Едут с возом в клевере.

Ой, кормилец – Власий!

Белыми руками

Полни риги старые,

Урожай нам даруя.

Алые рябины,

Серые ракиты

Ронят листья в озеро,

Мочат ветки досыра.

В травке, у тропины,

Плат держа зашитый,

Села Богородица —

Шьет, как не погодится.

В синем холодае,

В розовом убрусе,

С длинными косицами,

С долгими ресницами,

Шьет она, гадая

Да скорбя о Руси —

О полях с ложбинами,

О болях с кручинами.

И слеза из ока

Камнем бирюзовым

Непрестанно топится,

На атласе копится.

Вот взмахнет широко

Голубым покровом

С золотными коймами —

И в селе за поймами

Старый – с домовиной,

С колыбелью – малый,

Нищий странник – с ужином,

А невеста – с суженым.

Взор свой голубиный

Ты о нас печалуй,

Мати-Богородица!

Худо нам приходится.

Из России многохлебной

Вглубь Галиции волшебной

Он, упорный, зашагал,

Молодой, широкоскулый,

Рослый, сильный, как Микула,

Меж рядов – как серый вал.

Сзади – бороны и сохи,

Жены ласковые, снохи,

Впереди – быть может, смерть…

Рокот ружей, грохот пушек

Возле гор, лесных опушек.

Что же: ляг да глазом смерь!

Притаится за окопом.

Миг – и рвется грозным скопом

К месту вражеских твердынь, —

И разит штыком сверкучим,

И опять ползет по кручам

В царство яблоков и дынь.

Так иди, солдат, и ратай,

И воюй нам край богатый,

Чтоб твоей Руси родной,

Белой, Малой и Великой,

Как семье единоликой,

Быть с Червонной воодно!

От цветных степей донецких

Вглубь седых болот немецких

Он, удалый, поскакал,

На коне гнедом поджаром,

С ликом темным, юным, ярым,

Обнажив зубов оскал.

Здесь – цветов веселых звезды,

Шутки шумные разъезда,

Там, вдали – Бог знает что…

Не засада ль ямы волчьей?

Не застава ль шашек кольче?

Всё равно: ему ништо!

Рыщет влево, рыщет вправо.

Гик – и гонит буйной лавой

Перепуганных врагов, —

Блещет медною серьгою,

Колет смуглою рукою,

Снова гик – и был таков.

Так ширяй, казак, и гикай,

И неси с победной пикой

Вглубь чужих туманных стран

Дух наш орлий, взгляд соколий —

Золотую птицу воли

Из земли младых славян!

У заставы деревенской

Пред путиною смоленской

С ним прощается она,

В алой клетчатой понёве,

В голубом платке – обнове,

Милолица и юна.

Были дни, что шли в горелках, —

В хороводах, в посиделках —

В встречах ласковых с дружком.

Будут дни без сна, без смысла,

Веретена, коромысла,

Слезы горькие о нем…

Но она глядит, как краля,

Веселя, а не печаля

Уходящего бойца,

Льнет к плечам суконным грубым,

Льнет к румяным бритым губам

И целует без конца.

Жди же, девица, и помни,

И работай неутомней,

Чтоб, когда весной опять

Зацветет в лугах касатик

И вернется твой солдатик,

С ним победу пировать!

Голубое вино —

Небеса по весне.

Золотое руно —

Облака в вышине.

Голубое стекло —

Ручейки в глубине.

Золотое крыло —

Ветерки в тишине.

Голубое вино —

Девья кровь по весне.

Золотое руно —

Девьи косы во сне.

Голубое стекло —

Девьи очи в окне.

Золотое крыло —

Девье сердце в огне.

Стало розовым белое солнце,

Голубым стало серое небо.

Всё тончает мое веретенце,

Всё меньшают у матери хлебы.

Над избой – кружева ледяные

И воробушков ласковый лепет.

Чую шаткую поступь весны я,

Шею гну, как усталая лебедь…

Стал в веснушках мой лик золотиться,

Груди круглыми, нежными стали —

И в очах две задумчивых птицы

Перелетным крылом замахали.

Ходит полдень в золоте капели,

Ходит полночь в серебре метели.

Розовые почки на осине,

И на ней же жемчуговый иней.

Сгинул кот мой ласковый украдкой,

Но вернулась под окно касатка,

И пропали зимние печали,

Вешние же – в сердце постучали.

В полдень мы с сестрою в церкви плачем,

В полночь мы лежим во сне горячем —

Лица ясные и сжатые колени,

Под глазами ж – голубые тени.

Нынче голубь прилетал —

Кроток, весел, бел и мал,

И клевал с моей ладони

Зерна, солнышка червленей.

Я сидела у окна,

Темнокоса и юна,

За работою последней,

Слыша благовест к обедне.

Дед дремал в углу с пилой,

Бабка грезила с иглой,

Я ткала, ткала охотно

Белоснежные полотна.

Нынче юныш приходил,

Худощав, кудряв и мил,

Назывался птицеловом,

Обращался с нежным словом.

Я заснула у окна,

Свежим воздухом пьяна,

С белым голубем у сердца,

А в саду скрипела дверца.

Голубые – в поднебесье – купола

Зачинают всеми звездами блестеть,

Золотые – в тишине – колокола

Зачинают с перезвонами гудеть.

И расходятся по зелени лугов

Бирюзовая студеная вода,

Песни девичьих высоких голосов

И овечьи, и гусиные стада.

Зачинаю в хороводе я ходить,

Плат мой – белый, синий, синий – сарафан,

Зачинает меня юныш мой любить,

Ликом светел, духом буен, силой пьян.

На лице моем святая красота

Рассветает жарким розовым лучом,

А по телу молодая могота

Разливается лазоревым ручьем!

Дела творятся вешние:

Высокие скворешники

В поднeбесье поют,

И синие подснежники

В проталинах цветут,

И все коровы телятся

На солнечных дворах,

И под землей шевелятся

Родители в гробах.

Свое я дело сделаю:

Теленка неумелого

Я с пальца напою,

И с блеском зуба белого

Веснянку пропою,

И дам глаза неясные

Лазоревым глазам

И губы еле красные —

Малиновым губам!

Золоты на небе грозы,

Зелены в полях березы.

В небе мечется скворец,

В поле трудится отец.

От дождей – весна скорее,

От трудов – земля щедрее,

Под листвой – гнезду милей,

С пеньем – людям веселей.

Проливные ливни льются,

Золотое в них пшено.

Молодые листья вьются,

В них зеленое вино.

Золоты мои косицы,

Зелен взор мой сквозь ресницы,

Я бегу за бороной,

Жеребенок вслед за мной.

От лучей смуглеют локти,

От земли чернеют ногти,

За работой стан растет,

С ростом сердце друга ждет.

Волоса густые вьются,

Золотое в них пшено.

Взоры ласковые льются,

В них зеленое вино.

День всё длинней и длинней,

Яблонный сад всё белей —

Словно в раю мы живем

В чистой избе за плетнем.

Вечером нет в ней огня,

Утром – работ для меня:

Хлеб золотой испечен,

Соткан серебряный лен.

Мышки из щели ушли,

Замуж подруг повели.

Мне лишь одной всё гулять —

Девьей судьбы своей ждать.

Лик мой бледней и бледней,

Веки мои всё томней —

Словно для райского сна

Их закрывает весна.

Жду я одна у плетня:

Милого нет у меня.

Руки без дел так нежны,

Очи от снов зелены,

Тело дрожит от стыда,

Юныш мне снится всегда.

Мне лишь его подождать —

Всю и навек себя дать.

Слышен часто чудный шорох

В светлых вешних вечерах:

Окунь в розовых озерах,

А карась – плывет – в прудах.

Виден часто чудный трепет

В светлых вешних вечерах:

В голубых болотах стрепет,

А глухарь – летит – в лесах.

Ночью дичь стреляют братья,

Удят вечером зятья.

Дома – ситцевое платье

Тихо скидываю я.

Слышен часто чудный шорох

По весне в моих дверях:

Милый ходит в лаптях скорых,

С ветерком в златых кудрях.

Виден часто трепет чудный

По весне в моем окне:

Милый в горнице безлюдной

Поцелуи дарит мне.

Ночью дичь стреляют братья,

Удят вечером зятья.

Дома – нежные объятья

Раскрываю другу я.

Подходит время летнее —

И песни уж последние:

Малиновка молчит,

Кукушка не кричит.

Над тонкими нашестами

Под солнцем и под звездами

Лишь кочеты поют

И здесь, и там, и тут!

Подходит время летнее —

Уж вью цветные плетни я

И два венка из них:

Есть у меня жених.

Теперь уж я просватана,

Коса почти припрятана,

Поет лишь голос мой,

Что кочет молодой!

Но песня та последняя:

Уйду в село соседнее.

Мне подарён тобой улыбчивый Гермес, —

И на столе моем, где было строго-пусто,

Холодной белизной сияет контур бюста,

А сзади зыблется, как небо, синь завес…

И я, любуяся на дивный глаз разрез,

Ленивый ток кудрей, свивающихся густо,

Узывнейший изгиб улыбки тонкоустой, —

Со всей тоской хочу, чтоб древний мир воскрес!

Тогда, о чудо! бог лукавый оживает:

Очами поводя, и дышит, и играет

Лицо, что изваял Праксителев резец.

И видится мне в нем уж лик иной, знакомый,

Цветущий прелестью, презреньем и истомой, —

Античной юности оживший образец!