Тот – в тигровом плаще, пятнистом, как цветы,

А этот – в милоти, туманов темнорунней.

Один – безумный бог и вождь хмельных плясуний,

Другой – пророк святой и враг их красоты.

Но оба роз свежей и утр весенних юней.

И странно схожи лиц пленительных черты,

И указующие тонкие персты,

И рты, изогнутые в виде полулуний…

О, лик двусмысленный! Как твой призыв манящ!

Но вслед за тирсом ли во мглу смолистых чащ

Помчусь я ликовать, как буйные мэнады?

Иль за Крестом пойду, чтоб молодую плоть

В пустыне пламенной, скитаяся, бороть,

Раскаясь и страшась судьбы Иродиады?..

Весной тосканскою, сиреневой и серой,

Когда прозрачится небес аквамарин

И розовый цветет по рощам розмарин, —

Зеленовзорая приходит Primavera.

С ней Флора шалая и томная Венера,

Но не поется ей средь мреющих равнин —

Под свист фарфоровых пастушьих окарин

Идет безмолвная и смотрит с смутной верой…

Вдруг, чу! из нежных уст понесся гимн: Эол —

К подруге прилетел, голубокрыл и гол,

Развивши перевязь пурпурового шарфа…

Не такова ль, скажи, и ты, душа моя?

Живешь ты, юная, немея, грусть тая,

Но мчится твой Эол – и ты поешь, как арфа.

Смертельною, увы! я ранена стрелой…

Я, что искуснее и опытней стратега,

Я – первая в стрельбе, в искусстве скачки, бега,

И кем же. Отроком с улыбкой золотой.

Струится кровь моя, и алою каймой

Змеится в тунике, белевшей чище снега,

Но тело мне томит блаженнейшая нега,

И очи застланы лазурнейшею мглой…

О, сестры вольные. О, амазонки. Выньте

Стрелу Эротову, что в сердце мне впилась…

Иль с победителем свою подругу киньте,

Чтоб радостно она в Элизий вознеслась,

Вздыхая о кудрей душистом гиацинте,

О чаром янтаре жестоко-нежных глаз.

Порой и зелень вешняя язвит,

И месяц жалит серебристосерпый,

И даже флейта, данная Эвтерпой,

Опущенные руки тяготит…

Да, тьму людской вражды, неправд, обид

Не побороть, как сил в себе ни черпай. —

О, скрыться бы, как та луна в ущербы,

Как тот побег, когда в снегах он спит!..

Но знаю, знаю, тверже всяких истин:

Через неделю будет ночь светла

И лес через полгода – пышнолистен,

И вновь пойду я, мудро-весела,

В тот самый мир, что так мне ненавистен,

Навстречу жал и стрел, не помня зла.

Madam George Sand! Как ваше имя свято

Для нас, писательниц, для женщин, нас.

Как мил ваш лик с мерцаньем южных глаз

И кожей нежною, оливковатой…

И женственность руки продолговатой,

Которой созданы Лоранс, Орас.

И рот мужской, лобзавший столько раз,

Где пахитоска тонкая зажата.

Чудесный романтизма андрогин!

Вам равно шел камзол и кринолин, —

И, вея гением и страстью пенной,

Прекрасной вы казались, не как все…

Недаром пел вас горький стих Мюссэ

И сладкая прелюдия Шопена.

Твой голос – трепетный девический,

И помысл твой – туманный женский,

Но в них глубинный вздох космический,

Всполох таинственный вселенский…

Еще ты помнишь тени, шепоты

Золотояблоновой кущи, —

И смуглые от солнца стопы ты

Направила к земле цветущей…

Но ты уж чуешь светы, рокоты

Золотомиртового века, —

И светлое от неба око ты

Склонила вниз на человека…

Влекись же в мир, от всех завешанный,

Грядущего или былого

И, просветленной иль помешанной,

Скажи свое мужчинам слово.

Дельфийской будешь ли сивиллою

Иль русской бедною кликушей, —

Про тайну страшную и милую

Им пой – и голос мира слушай.

Вакханкой станешь пышногроздою,

Хлыстовкой ли, под платом строгой, —

Про радость светлую и грозную

Им пой и слушай голос Бога.

Пусть песнь та славится, порочится, —

Живи, люби, умри, не внемля…

Ищи, паломница, пророчица,

Здесь, на земле, иную землю.

Ты дремлешь пока, как улитка средь раковин,

И ветра не слышишь. И солнца не видишь.

Но время настанет – из пестрого мрака вон

Ты, новая, глянешь, из домика выйдешь.

Старухой я буду тогда седокудрою.

Услышь же заране совет мой сердечный:

Не будь только умною – будь ты и мудрою.

Будь вечно улыбчивой, но не беспечной.

Живи, о, живи! в жизнь все двери распахивай, —

Веди в ней свой путь, выбирай свою пажить,

Пока под гребенкой твоей черепаховой

Средь черных серебряный волос не ляжет…

Люби. И восторги, и скорби испытывай, —

Храни только гордость, что раны все лечит,

И в душу свою, как в ларец малахитовый,

Прячь слезы, как горсть жемчужин, что не мечут…

Меж юных и чистых ищи ты любовника —

Поверь, лишь они поцелуев достойны.

Ласкай пастуха, рыбака иль садовника,

Лишь был бы он – верный, и нежный, и стройный.

Любила я много и знала измены я…

Узнай же, что вынес мой опыт сердечный:

Прекрасны, как радуга, страсти мгновенные,

Прекрасней любовь, что, как твердь, бесконечна.

Душе моей древней, безмерной, бескрайной

Во всем – ликованье великом и горе —

Ты ныне единственно близко, о море! —

Твое колыханье, и пенье, и тайна…

К тебе я влекусь, как к извечной отчизне,

Тебя, как родимое лоно, я помню.

Соленым своим поцелуем в лицо мне,

Зеленое! синее! снежное! брызни!

Когда-то, когда-то была я одною

Из тех, кто рыдал над судьбой Прометея, —

Плыла средь дельфинов, в заре золотея,

Плыла меж медуз, серебрясь под луною…

Когда-то, назад тому тысячелетья,

Жила я, смеясь безначально и плача,

Но, поймана роком, как сетью рыбачьей,

На землю ступила и стала здесь петь я…

Изведала я все земные услады,

Изведала я все земные обиды, —

И ныне скала голубая Тавриды

Мне будет скалой роковою Левкады.

О, люди! Понять ли, унылым, вам было

Мое золотое благое веселье?

Напрасно лила вам божественный хмель я.

Напрасно в тимпан вдохновенный я била.

И, к морю склоняясь всё ближе и ближе,

Пою я о древней таинственной жизни…

Лазурное! лунное! пенное! брызни!

Объятием бурным меня обними же!

До дна испила я людские обиды,

До дна испила я людские услады.

Прощайте же, сестры, прощайте, мэнады!

И здравствуйте, сестры мои, нереиды!

Молодой, немудрой Гебой

Я живу средь вас, о люди.

Каждый пей – проси иль требуй —

Нектар жизни драгоценный,

Что налит в моем сосуде.

С тонкой, розовой улыбкой

Я склоню сосуд хрустальный —

И рукою темной, гибкой

Необманно, неизменно

Напою тебя, печальный.

Роз алее этот нектар,

Нектар этот слаще меда…

Даровал его мне Некто,

Раздающий щедро блага

С голубого небосвода.

Влил его Он, словно в чашу,

В сердце мне, уста и жилы,

Чтоб, печаль седую вашу

Веселя пурпурной влагой,

Вам, о люди, я служила.

И пою я сил избытком

Милой жизни славословья,

И пою живым напитком,

Благодарность не приемля,

Истекая теплой кровью…

Золотой, безумной Гебой

Проживу средь вас я, люди,

И умру, смеясь на небо,

Улыбаяся на землю,

Стон удерживая в груди…

О, смерть! Ты – ветер горный северный,

Что веет в духоте жилья

И, словно легкий трепет веерный,

Вдруг гасит лампу бытия…

С той лампой маленькою бронзовой

Жила я долгие года —

Огонь дрожащий ало-розовый

Поддерживала в ней всегда.

И по ночам походкой вкрадчивой

С ней проникала в тот покой,

Где спал улыбчивый, угадчивый,

Мгновенный друг – избранник мой.

Казалось мне, он будет Эросом

С небес священных голубых,

Но угашал он эту веру сам

Лобзаньем страстных уст своих…

А ныне я, склоняясь к спящему,

За ним узрела два крыла

И лику Гения слепящему

Навечный поцелуй дала…

О, смерть! Овей мой остров на море,

Задуй огонь мой! Жизнь прерви! —

Чтоб высеклось на белом мраморе:

«Она почила от любви».

Смерть! Как тебя трепетала я…

И как я была неправа.

Слишком я, странница шалая,

Любила любви острова.

Знойные Наксосы, Делосы

С их рощами лавров и лоз…

О, как не жить не хотелося,

Когда так блаженно жилось!

Градом неистовым выбитый,

Теперь виноградник мой пуст…

Чаша последняя выпита,

Лобзанья не трогают уст…

Пламя треножника залили

Дожди грозовых непогод,

Лира сломалась, пропала ли…

Только уж нет, не поет…

Ныне, беглянка усталая

(Устала, устала я, верь!),

Встретясь, впервые узнала я

Тебя, о прекрасная Смерть.

Кроткою, стройною, с урною

На белом плече и босой,

С глубью во взорах лазурною

И странно-сребристой косой…

Смилуйся. Не обойди меня…

Других же – забудь, пожалей.

Ласково кликни по имени,

Скоси, словно колос полей…

Лягу в земле я голубящей,

Под вечнозеленую ель,

Где кто-нибудь помнящий, любящий

Повесит на ветках свирель…

Я помню день, когда я полумертвая

Уехала из города в именье.

В санях лежала я, как труп, простертая

В тяжелом и блаженном онеменье…

Снега блистали, как покров глазетовый,

И было так необычайно тихо.

Лишь бор шуршал, как бархат фиолетовый,

И скорбно подвывала там волчиха.

Я думала о том, что, как ни хочется,

Любить на миг, на час – не стоит, право,

И, как она мне верно ни пророчится,

Не стоит жить для одинокой славы…

Вдруг вы мне вспомнились, Вы – юный, розовый,

Золотоглазый и темноресницый,

И даже с той же веточкой мимозовой,

Что пахла так вчера у Вас в петлице.

Ах, эта молодость живая, явная!

Ах, эта тайная, святая прелесть! —

В Вас видела то ангела, то фавна я, —

И нежные стихи в душе уж пелись…

И, мнится, если б с ветвью туберозовой

Я, правда, в гроб легла и леденела,

И Вы явились бы, Вы – юный, розовый, —

Я встала бы и радостно запела.

Какая радость! Вы приехали

Сюда, в мое уединенье.

Бубенчики, свирели эхо ли

Почуялись мне в отдаленье…

И на крыльцо вдруг побежала я

Без шубки, в платье, как сидела, —

Бледнели вкруг сугробы талые,

А небо жидко золотело…

И птицы зимние, как вешние,

Тревожно-робко щебетали,

И пели всё нежней и спешнее

Бубенчик иль свирель из далей.

И вот Вы – здесь, такой же солнечный,

Прекрасный, о, прекрасней даже!

Вот – плед Ваш тигровый у горничной,

Вот – желтой кожи саквояжи.

Но всё гляжу, очам не веря, я

На Вас, мой ангел смуглолицый, —

В окне ж, как райское преддверие,

Заря вечерняя златится,

И сад лиловый мой всё дымнее,

Лимонный свет всё утомленней…

Ах, можно быть гостеприимнее,

Но быть нельзя меня влюбленней.

Когда погаснет отблеск палевый,

Сведу в покой, Вас ожидавший,

А утром: «Хорошо ли спали Вы?» —

Спрошу, сама всю ночь не спавши.

Помните ль, мой друг, вечер тот единственный,

Что нас сделал всех на свете ближе?

В предвесенний лес тихий и безлиственный

Мы согласные стремили лыжи.

Как светлела высь бледно-резедовая

Сквозь узор ветвей прозрачно-серый!

Как мерцала нам ярко-бирюзовая

Восходящая звезда Венеры!

Справа же от нас льдинкою отколотой

Полумесяц таял млечным светом.

Увидав его, мы взялись за золото,

Веря счастья радостным приметам.

Милое лицо, словно месяц, молодо,

Мне под пышным шлемом улыбалось.

Ах, зачем, зачем браться нам за золото?

Разве счастье уж не угадалось?

Вдруг Ваш поцелуй первый и пленительный

На губах своих я ощутила —

Выпила его, тонкий, прохладительный,

Тающею льдинкой проглотила.

А потом в моей, в нашей! нашей! комнате

Поцелуи длились бесконечно…

О, мой верный друг! Это всё Вы помните.

Не забудете вовек, конечно.

Нынче поутру, затаив испуг,

Встретились мы, словно новобрачные, —

Частый сердца стук, ласки уст и рук,

А глаза – прозрачные, прозрачные.

Глядя из окна, пили молоко,

Налитое в кувшине глазуревом, —

И молчалось нам так легко, легко

Здесь – пред миром, белым и лазуревым…

Разве не апрель? Разве лишь февраль?

Небеса и облачком не краплены,

Как ручей, звенит нашей кровли таль,

Снежный сад – как сад цветущий яблонный.

Я прижалась к Вам и, ловя Ваш взгляд,

Видела, что Вы – такой же любящий,

Что разлуки нет, если так глядят —

Веряще, ласкающе, голубяще…

И текла капель, как цветной хрусталь,

Как мгновенья жизни быстротечные…

Разве есть апрель? Разве есть февраль?

Есть одна любовь весенне-вечная.

Странный, странный день, не правда ль, был вчера —

Сокровенным солнышком просвеченный.

Мы гуляли. Вы промолвили: «Пора!» —

И вернулись мы тропой намеченной.

Снег искрился серебристо и бледно,

Небо меркло млечно и опалово,

На закате ж тлело облачко одно,

Словно остров розовый коралловый…

Вдруг, как сине-ало-палевый атлас,

Близ него и там, где было дымнее,

Опрозраченная радуга взнеслась

В это время, в это время зимнее.

Мы стояли, смущены, восхищены,

Перед ней – блаженств нездешних вестницей,

И, казалось нам, идем мы, влюблены,

Этой сине-ало-палевою лестницей.

Прошептала я: «Не Бог ли то, мой друг,

Освятил союз наш райским знаменем?»

Вы молчали же, как вечный мой супруг,

Мне пожали руку с тихим пламенем…

Странный день и незабвенный был вчера —

Явленною радугой отмеченный.

Мы живем, но ангел молвит нам: «Пора!» —

И уйдем той лестницей расцвеченной…

Вас чересчур уже люблю я.

Кого я так любила ранее?

О, лепестковые поцелуи!

О, мотыльковые прикасания!

Всё, что у Вас в душе и теле,

Полно, на взгляд мой, тонкой прелести, —

Неловкость даже, с какой летели

С горы крутой Вы при снежном шелесте.

Я удивляюсь власти странной,

Что надо мною Вы имеете:

Всегда Вы – милый, всегда – желанный,

Всегда левкоем весенним веете.

Я ужасаюсь этой власти,

Которой сами Вы не знаете.

Всегда Вы – новый, невинный в страсти,

Всегда, как лебедь, с небес слетаете.

Владели мною только Музы

И строфы, ими мне напетые…

Но, как браслеты, мне ценны узы,

На руки Вами, мой друг, надетые.

И, может быть (как это ново!),

Когда бы мне предстали раньше Вы, —

Я променяла б венок лавровый

На Вами поданный – флер-д’оранжевый.

Слышите ль шорох весенний Вы?

Внимаете ль строкам моим?

Сумрак лазурный, сиреневый

За окнами веет, как дым…

Шелестом, хрустом и щебетом

Поют нам родные края.

Кудри Вам глажу я с трепетом,

Пою Вас с восторгами я.

Вижу вдруг – детски уснули Вы,

Склонясь у коленей моих…

В сумрак вуалевый, тюлевый

Вас мой убаюкивал стих.

Как я кажусь себе глупою!

И как я хочу не любить!

Томные гимны кому пою?

Тому, кто к ним глух, может быть.

Но, возвестив об Евангелье,

К нам всенощной звон уж летит,

Луч, как на спящем архангеле,

На Вас, угасая, блестит —

В локоне темном, извилистом,

Над нежною щек желтизной…

В мире ли мглистом и илистом

Вам место, о мой неземной?..

Слышите пенье нездешнее,

Внимаете Вы небесам…

Что Вам все шорохи вешние,

Что песнь поэтессина – Вам!..

Пролетают дни за днями,

Послезимние и предвешние…

Милый! Как же быть нам с Вами,

Чтоб бесстрастней стать и безгрешнее?

В пост великий и в сочельник,

Кроясь в розовом уж орешнике,

Прячась в сизый можжевельник,