Глава 11

Давно растаял последний снег и в огромном камине тлел только крошечный кусок святочного полена. Как это всегда водилось на Рождество, его сожгли в соответствии с торжественным ритуалом, фейерверк сопровождался веселым пением рождественских гимнов, за которыми последовало празднество. Уже давно исчезли ветки падуба и омелы, украшавшие гигантский холл в замке, армия горничных и лакеев скребла и чистила, наводя везде порядок, как будто мартовские весенние ветры, ревущие и бушующие в окрестных холмах и сотрясающие то и дело оконные рамы, заставляли их суетиться больше обычного.

Это было время, когда зарождается новая жизнь, новые надежды.

Сверкающее золото ослепительных нарциссов и нежная зелень лишь вчера лопнувших почек, ещё даже не успевших развернуться, громко заявляли о близком приходе весны. Скоро холмы и долины покроются пышным разноцветьем полевых цветов, засверкают тут и там звездочки маргариток и невзрачницы, яркие белые пятна на фоне темно-синих, лиловых и розовых облаков вероники, водосбора и пятнистого аронника.

Данте Лейтон, стоя в полном одиночестве у одного из высоких окон замка, вдруг заметил черного дрозда. Ветер тащил птицу к зарослям молодого кустарника по ту сторону маленького пруда, где, окруженная древними кедрами, уединенно стояла крошечная средневековая церковь. Под этими сводами, в свете бледных лучей зимнего солнца, едва пробивающихся через маленькие, цветные стеклышки, он и Рея Клер снова произнесли свои брачные клятвы. За их спиной сбившись в плотную толпу на пышно украшенных скамьях эпохи самого короля Иакова I в молчании застыли все члены семейства Домиников и Флетчеров. Лица их потемнели, когда Данте громко объявил Рею Клер своей женой отныне и навсегда, повторяя без колебаний слова, которые торжественно произносил старенький отец Солли. Вытянувшись во весь рост за своей кафедрой, одетый в черную сутану священник был страшно похож на древнего мага, со своим сморщенным, как печеное яблоко, лицом, освещенным лишь неровным, колеблющимся светом горевших на алтаре свечей .

А теперь легендарный капитан Морского Дракона, сердце которого ни разу не дрогнуло при оглушительном грохоте корабельных пушек, дрожащей рукой попытался пригладить спутанные, торчащие во все стороны волосы. Данте дрожал от страха, дрожал так, как никогда в жизни и с этим страхом он был бессилен справиться.

Наверное, в сотый раз он бросил встревоженный взгляд в сторону спальни, где в полусумраке слабо мерцали все оттенки голубого, бледно-желтого и серебряного, а за высокими окнами, скрытыми тяжелыми шторами из бледно-голубого дамаста, прятались мокрые деревья. Под кроватью с пышным балдахином лежала Рея Клер, давая жизнь плоду их безумной страсти. Данте почувствовал, как судорогой жалости и нежности сжало его горло при воспоминании о её отчаянных криках утром, когда схватки только начались. Он вспомнил, как храбро она попыталась улыбнуться ему, как потемнели и расширились от боли глаза и бледный лоб покрылся каплями пота.

Его тут же выставили из комнаты, на его встревоженные вопросы никто не обращал ни малейшего внимания, Роули с герцогиней поспешили к постели, где стонала Рея, а перед его носом плотно закрыли дверь. Вспомнив, как все это было, Данте сделал большой глоток бренди и тоскливо уставился на стакан, которых он успел осушить уже немало. Вкуса он не почувствовал — коньяк обжег горло, а спустя мгновение по телу разлилось блаженное тепло. Прижавшись к стеклу пылающим лбом, он проклинал себя за то, что осмелился даже коснуться этого такого любимого тела.

Данте рассеянно взглянул на далекие холмы, где, похожее на пылающий, золотой шар, садилось солнце и, обернувшись, встретился глазами со всеми, кто собрался в этой комнате, терзаясь тем же страхом. Теперь они уже не были для него чужими. Как ни странно, но он привык считать их своей семьей. И вот теперь они пришли, чтобы разделить с ним тяжкое бремя ожидания, и его страх стал их страхом.

И глядя в лица членов этой новообретенной семьи, Данте мысленно вернулся на пару месяцев назад и вспомнил, как, почти против собственной воли, он постепенно привязался к этим людям, а потом даже стал искать их дружбы. Для Данте было в диковинку испытывать подобные чувства. Ведь он никогда не знал, что это такое, иметь брата или сестру, и ему были совершенно неизвестны те чувства, что связывают между собой близких людей, например отца с сыном.

К несчастью, они были слишком настроены против него, чтобы неприязнь и настороженность, которую они питали к чужаку, исчезла в один день. К тому же, как он сам готов был признать, для этой неприязни были достаточно веские основания. Но герцогиня была на его стороне и теплота, с которой она относилась к нему, сделали так, что неприязнь постепенно уступила место искренним усилиям сделать так, чтобы замок стал для него родным домом. Он чувствовал, что его постоянно втягивают в разговор, а порой и делают центром внимания, особенно в присутствии юных представителей обоих семейств. И тогда он пускался в рассказы об опасностях, пережитых им в бытность капитаном пиратского судна.

Задумчивый взгляд Данте обратился к Флетчерам, которые ещё накануне прибыли в замок. Леди Мэри было очередное видение. Похоже, постепенно сэр Теренс привык к необычным способностям своей супруги, но Данте почему-то до сих пор становилось не по себе при мысли, что эта женщина может предвидеть будущее. И сейчас она безмятежно сидела у камина, её гибкие пальцы ловко управлялись с иголкой, а он наблюдал за ней, и чувствовал, как медленно сходит с ума — ведь леди Мэри выглядела так, будто для неё в данную минуту не было ничего страшнее, чем пропустить стежок. Если бы он только мог безоговорочно поверить в то, что именно благодаря своему дару она сейчас так спокойна и безмятежна!

Понемногу случилось так, что Данте проникся уважением и даже некоторой любовью к её мужу, отставному генералу, хотя ему было прекрасно известно, что этот человек невзлюбил его с первой же встречи. Теперь же оказалось, что им есть, о чем поговорить, и Данте чувствовал, что и генерал стал относиться к нему намного теплее. Даже юный Джеймс, который начал с того, что чуть было его не прикончил, забыл о своей неприязни и с удовольствием присоединялся к братьям и сестрам, когда те засыпали Данте вопросами о его приключениях.

С Френсисом Домиником, родным братом Реи, который был всего на год моложе её, подружиться оказалось куда труднее. Несколько месяцев он приветствовал появление Данте в их обществе лишь надменно холодным вздергиванием плеч. Но постепенно и он поддался неизменному очарованию личности Лейтона, и вот наконец настало время, когда Френсис плечом к плечу с Данте отражал атаки младших братьев Эвана и Джорджа, когда они вечерами сходились за карточным столом.

Скоро Данте привязался и к Ричарду с Сарой. Он инстинктивно чувствовал, что оба они понравились бы старому ворчуну МакДоналду — и не только потому, что волосы у обоих были цвета пламени, который Ричард унаследовал от своего знаменитого предка, вождя клана, приятеля Мака. Ричард был умницей, прекрасно знал и любил Шотландию, горный край, который стал его домом.

Оставался один только Робин Доминик, чье расположение Данте почти уже отчаялся завоевать. Лейтон никогда особенно не рассчитывал подружиться с Люсьеном Домиником, да и тот лишь сохранял холодную вежливость, когда дело касалось его зятя, но вот его юный сын … Данте в глубине души был почти уверен, что в конце концов сможет убедить того, что совсем не является таким кровожадным чудовищем, каким, по-видимому, мальчик до сих считал его. У него было сильное подозрение, что все это было отчасти из-за напряженности, существовавшей до сих пор между Робином и Конни Бреди. По-видимому, ни один из воинственных юнцов не собирался забывать о своем оскорбленном достоинстве. Не способствовало их примирению и то, что каждый постоянно требовал внимания Реи и при этом отчаянно ревновал, страшась того, что соперник вытеснит его из сердца девушки. И по мере того, как шло время, вражда их становилась все сильнее.

Данте не так уж сильно бы переживал из-за Конни, если бы тому не было так тяжело свыкнуться со своей новой ролью воспитанника маркиза Джейкоби. Он страшно стеснялся принимать участие в семейных торжествах, предпочитая есть на кухне или в компании Хьюстона Кирби. Тот, хотя и стал в настоящее время весьма обеспеченным человеком, заявил, что слишком стар, чтобы менять свои привычки и будет питаться у себя в комнате, подальше от хозяина и остальных слуг. Данте предупредил старого дворецкого, что больше не заставляет Кирби находиться у него в услужении, но старик, вытянувшись во весь свой крошечный рост, заявил тоном оскорбленной добродетели, что несмотря на новообретенное богатство, считает по-прежнему величайшей честью для себя служить маркизу Джейкоби. Может быть, когда-нибудь и наступит такой день, когда его изуродованные артритом суставы и слабые глаза откажут ему окончательно. Тогда, очень возможно, он и подумает о том, чтобы подыскать проворного молодого человека в услужение маркизу. И вот уж тогда, а никак не раньше, по воле Господа и с разрешения маркиза, он и поселится, наконец, в каком-нибудь тихом месте, чтобы провести свои последние дни в тишине и покое.

Ну, а Конни Бреди был ещё достаточно юн, чтобы без особого труда приобрести манеры хорошо воспитанного молодого джентльмена. И уж поскольку он стал официальным опекуном мальчика, Данте Лейтон твердо намеревался сделать все от него зависящее, чтобы тому никогда больше не пришлось стыдиться своих манер или благодаря невежеству навлечь позор на свое имя. И когда герцог с герцогиней пригласили бывшего юнгу присоединиться к ним за семейным столом, Данте Лейтон настоял, чтобы Конни непременно принял приглашение. Но ему пришлось покривить душой, сказав, что от своего нового воспитанника он требует такого же беспрекословного повиновения, как от юнги в те недавние времена, когда они оба стояли на палубе Морского Дракона.

— Она не умрет, кэп? — дрожащим голосом спросил Конни, подходя к Данте. Узкие плечи его поникли, но мальчик не опустил головы, твердо встретив взгляд человека, который никогда не лгал ему и не кривил душой. — Она не …?

Бросив растерянный взгляд на темноволосую головку, Данте беспомощно молчал, не зная, что сказать.

— Конечно, нет! — прозвучал в тишине мягкий голос леди Мэри, её глубокие серые глаза сияли сочувствием и добротой. — Конечно, первые роды — тяжкое испытание для любой женщины, но леди Рея Клер молода, у неё прекрасное здоровье, а самое главное, она всей душой хочет этого ребенка. Не стоит волноваться, — проговорила леди Мэри и в голосе её прозвучали успокаивающие нотки.

— И с ней все будет в порядке, не так ли? — спросил Данте, но по настойчивости в его голосе было понятно, что ему требуется гораздо больше, чем просто разувериться в своих опасениях, и леди Мери прекрасно понимала это.

— Дело в том, что я порой и сама не всегда отчетливо понимаю, что же мне представляется в моих видениях, — продолжала леди Мэри. При виде широко раскрытого от удивления рта Конни её улыбка стала чуть-чуть лукавее, — поэтому я предпочитаю особенно не распространяться об этом. Конечно, не считая тех случаев, когда мой дар предвидения может спасти чью-нибудь жизнь.

— Так, значит, вы что-то видели, не так ли? — требовательно спросил Данте и губы его побелели. Помертвевшее лицо напоминало маску ужаса.

Улыбка леди Мэри исчезла при виде его страха, она бросилась к нему и коснулась судорожно сжатых кулаков. — Вы должны верить в то, что все будет хорошо, Данте, — прошептала она и ошеломленному Лейтону показалось, будто её глаза заволокло серебристой пеленой неведомой тайны. Холодная дрожь пробежала по его телу, когда он подумал, что за видения являются этой необыкновенной женщине.

— Пока ещё не время, — странно изменившимся голосом произнесла она, склонив голову, будто прислушиваясь к звучащим в её душе неведомым голосам. — Но придет день, когда я расскажу вам о том видении, где таинственно переплелись дикий тимьян и терновник, а над ними плыли облака, и края их золотило заходящее солнце. А ещё я расскажу вам о море, и о солнце и луне.

Данте Лейтон невольно вздрогнул. Леди Мэри всегда ему нравилось и он успел искренно привязаться к ней, но сейчас ему вдруг показалось, что он имеет дело с помешанной. Он поежился, но как раз в эту минуту тяжелые двойные двери, ведущие в комнату, с треском распахнулись настежь, и герцогиня с бледным, помертвевшим от усталости лицом, почти вбежала к ним. Она покачнулась и мигом очутившийся рядом Люсьен Доминик подхватил её. Жена устало склонилась к нему, черпая в его объятиях уверенность и силу.

— Рея?!

Выглянув из-за плеча мужа, Сабрина Доминик с трудом выдавила усталую улыбку, — С Реей все прекрасно. Что же касается вас, Данте Лейтон, то вы стали счастливым отцом на редкость горластого сына!

Прошло всего несколько дней и гораздо раньше, чем требовали приличия, преподобный Смолли вновь оказался в старинной, маленькой церкви. Крестили Кристофера Доминика Лейтона, графа Сэндрейка и первого внука герцога и герцогини Камаре. Все уже привычно называли его лорд Кит. Это был поистине прелестный малыш, с крошечной головкой, покрытой густыми кудрями и оглушительным голосом, который был слышен в всех уголках старой церкви и заставлял бедного священника испуганно вздрагивать. Юный граф так вопил, что преподобный едва слышал сам себя.

Когда обряд был закончен, преподобный с немалым облегчением принял приглашение вернуться в замок, тем более, что под высокими потолками роскошной Китайской гостиной и рев юного лорда Кристофера звучал как-то тише и не так приводил его в содрогание. А уж когда юная мать мило извинилась и унесла новорожденного лорда, чтобы покормить его милость, преподобный и вовсе воспрянул духом. Теперь он мог, наконец, без всяких помех потягивать ароматный шерри, предаваясь блаженным мыслям о скором уходе на покой.

Вежливо извинившись, Данте отделался от своих собеседников, чтобы последовать за женой. Ему удалось настичь её у лестницы. Он протянул руки и забрал у неё сына. Осторожно подхватив вдруг замолчавшего малыша одной рукой, он обнял Рею за плечи и привлек к себе. Так, втроем, они и поднялись по огромной, парадной лестнице замка.

— Я уже говорил тебе, как благодарен тебе за сына? — спросил он, а глаза его не могли оторваться от крошечного личика, едва заметного среди покрывал из тончайшего козьего пуха.

— Много раз, милорд, — отозвалась Рея.

— А я говорил тебе, что от твоей красоты у меня замирает сердце?

— Тысячу раз, милорд, — ответила с улыбкой Рея.

— А говорил я, сколько счастья ты принесла в мою жизнь? — спросил он.

— Еще чаще, милорд, — подтвердила она и чарующая улыбка стала ещё прелестней.

— А говорил я, что люблю тебя больше всего на свете? — осведомился он.

Рея застенчиво опустила глаза, — Много раз, милорд. Хотя, по-моему, я гораздо быстрее поверила бы, если бы вы доказали свою любовь на деле, — прошептала она и от этих слов Данте бросило в жар. Ведь прошло уже немало месяцев с тех пор, когда он в последний раз занимался любовью со своей женой.

Он окинул её таким взглядом, что у Реи запылали щеки. — Ага, миледи! Похоже, я сделал ошибку, уделив столько времени словам.

— Вот-вот, милорд, — подтвердила она, невольно остановившись по старой привычке перед знаменитым портретом предка, жившего в эпоху Елизаветы.

— Должно быть, он ревнует, — прошептал чуть слышно Данте, бросив взгляд на авантюриста былых времен, и снова опуская глаза на личико спящего сына.

— Нет, не думаю. Скорее, он был бы доволен, — мягко возразила Рея. Она молча прощалась в душе с фантазиями юной девушки в то время, как глаза её не могли оторваться от профиля любимого мужа. Они молча шли по гулкой галерее, пока не остановились перед другим портретом. На этот раз шаги замедлил Данте.

— Похоже, этот портрет совсем тебя очаровал, — пробормотала Рея. Она невольно вздохнула, вспомнив, сколько всего случилось с того самого дня, когда вся их семья собралась вместе, чтобы позировать для этого портрета.

Данте улыбнулся, с трудом оторвав взгляд от фиалковых глаз герцогини на портрете прежде, чем перевести их на прелестное изображение Реи. — Когда-нибудь я расскажу тебе, о чем может мечтать молодой человек и как в один прекрасный день он понимает, что жизнь подарила ему все, о чем он только мог подумать, и даже много больше того. Поверь мне, Рея, я сейчас ни о чем не жалею, — с мучительной неопределенностью сказал он. Заметив растерянное выражение её лица, Данте усмехнулся и, крепче прижав к себе жену, пошел дальше.

Рея дотронулась до теплого свертка у него на руках и весело расхохоталась, — Немного поздно жалеть о чем-либо, милорд. Пришло время позаботиться о жене и сыне.

Застыв перед окнами своей комнаты, Данте молча смотрел на сады, разбитые на террасах. Его взгляд скользнул с аккуратно подстриженной изгороди из тисовых деревьев к розовым кустам и перенесся вдаль, к заросшему лилиями пруду и парку вдалеке. Он тяжело вздохнул. Редко в своей жизни приходилось ему испытывать такой покой. Теперь он понимал, почему Рея так любила свой старый замок. Услышав за спиной её нежный голос, он резко обернулся, пожирая её глазами, пока она склонилась над сыном, что-то шепча на ухо малышу. Золотые волосы рассыпались у неё по плечам и немного прикрыли лицо, смешавшись с каштановыми кудрями ребенка, который доверчиво сосал её грудь. Крохотные ручонки шарили по телу матери, пока он жадно глотал, припав к живительному источнику, вряд ли отдавая себе отчет в силе материнской любви, которая в тот миг окружала его теплом и заботой.

— Я уже поблагодарил тебя за то, что ты назвала его Кристофером? — спросил Данте, — Честно говоря, я этого не ожидал.

— Я не забыла ничего из того, что ты когда-либо рассказывал о себе, — призналась Рея, её пальцы ласково перебирали нежные кудряшки, пышным ореолом украшавшие крохотную головку их сына. — Ведь капитан Кристофер так много значил для тебя, может быть, даже больше, чем твой родной отец. Мне казалось, тебе будет приятно увековечить его имя, назвав своего первенца Кристофером в его честь. — она легким поцелуем коснулась теплого лобика малыша, — И ещё я благодарна, что ты не возражал, чтобы он носил и имя Доминик. Это так много значит для моих родителей. Почему ты захотел, чтобы он носил наше родовое имя — Доминик?

Данте неловко поежился, чувствуя себя как-то не по себе при мысли о собственном благородстве. — Дело в том, что мне иногда кажется … — Он запнулся, с трудом стараясь подобрать подходящее слово. Это ему так и не удалось и тогда он решил просто сказать все, как есть, — Мне кажется, что я немного привязался к твоей семье, Рея. И несмотря на то, что наш сын в первую очередь Лейтон, мне всегда хотелось, чтобы он чувствовал себя ещё и членом семьи Домиников, — с трудом выдавил нелегкое признание Данте. Он едва поверил, что решился на это.

Рея опустила глаза к крохотному личику у своей груди, заметив, как нежно затрепетали ресницы, прикрывающие сонные глаза готового задремать малыша. Она осторожно поднялась на ноги и отнесла теплое, обмякшее тельце в деревянную колыбельку, стоявшую у изголовья их супружеской постели, бережно уложила уснувшего сына и укутала его теплым покрывалом. Он заворочался и она поправила покрывальце, глядя на него с улыбкой, полной любви. Малыш зевнул и погрузился в безмятежный сон, которым может спать только новорожденный.

Рея распрямилась, устало потирая затекшие плечи. Из груди её вырвался довольный вздох, когда она почувствовала, как сильные пальцы мужа разминают ноющие мышцы. И скоро уже его теплые губы коснулись нежным поцелуем её шеи, так что мурашки предвкушаемого удовольствия побежали по спине. Откинувшись назад, она позволила его рукам скользнуть ниже, приподняв пышные полушария налитых грудей, которые нетерпеливо выглядывали из-за распахнувшегося корсажа платья.

— Не пора ли остановиться, миледи? — шепнул он ей на ухо, губами и языком лаская нежную раковинку. Он крепко стиснул её, прижав к мускулистому телу, и даже несмотря на несколько нижних юбок, окутывавших её, Рея почувствовала его напрягшуюся плоть, прижавшуюся к её спине. Руки Данте жадно скользнули под мягкий шелк, прикрывавший её бедра. — А может, пришло время вновь познакомиться?

— Но ведь нас ждут в салоне, милорд! — прошептала Рея, чувствуя, как бешено колотится сердце.