С трудом упросили журналиста закончить рассказ.
      - В то утро, - продолжал рассказ журналист, - Петр Николаевич, как всегда, работал в своем кабинете. Как-то плохо вычислялось. С самого начала пропала двойка, которая никак не хотела находиться, а потом - минус... Как известно, по сравнению с другими грешниками физикам-теоретикам придумано особое мучение: искать в вычислениях пропавшие двойки в минусы.
      Вычисления не шли, Петр Николаевич шаг за шагом восстанавливал свой ночной сон.
      Начался сон так буднично, обычно.
      Петр Николаевич медленно подымается по институтской лестнице и идет - он отчетливо это помнил - на заседание Ученого совета по обсуждению профилей аспирантских специальностей. На черной доске объявлений сиротливо белеет какой-то листочек бумажки, прикрепленный кнопкой. Петр Николаевич читает... Ровно в пять часов вечера в помещении Большой аудитории назначается заседание Ученого совета университета. Повестка дня: 1. Утверждение профиля человека на 8984 год. Ученый секретарь Аристотель. И подпись по-древнегречески...
      Заседание открыл Председатель Ученого совета профессор Невзоров. Как всегда, он начал свое вступительное слово с энергией и подъемом. Категорически заявил, что считает данный вопрос принципиально важным. Впрочем, никто и не думал оспаривать важности вопроса, и такая страстная категоричность была несколько излишней, но речь председателя чем-то импонировала аудитории и, как всегда, принималась с привычной благожелательностью.
      Было очевидно, что председатель стремится как можно скорее закончить свое вступительное слово, но терпит одну неудачу за другой. Вот, казалось, попалась нужная фраза, конец близок, но фраза вдруг получает такой вавилон, такой выкрутас, что оратор оказывается снова и снова отброшенным почти что на исходные позиции. Минуты три оратор яростно раскручивает неудачную фразу, обрывает на полпути, начинает новую и... повторяется то же самое. Аудитория напряжена, стремится великодушно прийти на помощь оратору, слышатся проекты отдельных фраз и слов, формулирующих мысль оратора. И вот наконец председатель у финиша...
      Из вступительного слова стало ясно, что вопрос, подлежащий обсуждению, объединяет пять различных проблем, которые и предполагалось решить в строгой последовательности.
      Все казалось простым и ясным до того, как взял слово профессор Н. Н. Землероев.
      Профессор нашел такие сложности, такие неясности в противоречия в поставленной перед Ученым советом проблеме, что в конце его выступления оставалось мало надежды вообще когда-либо их распутать.
      Оратор ясно показал, что не существует той строгой последовательности пяти проблем, которые предлагались председателем для обсуждения. Более того, он доказал, что три последние из перечисленных пяти проблем строго сводятся к двум предыдущим, и, надо сказать, эти доказательства были проведены в очень сжатой и изящной форме.
      Многочисленные попытки членов Ученого совета обнаружить некорректности в доказательстве Землероева успехом не увенчались. Вот уже второй час идет горячая дискуссия на заседании Ученого совета о числе проблем, содержащихся в поставленном вопросе...
      Петр Николаевич хорошо знал профессора Землероева. Но, когда посмотрел на него, то, к своему удивлению, вместо всегда корректного костюма увидел на профессоре древнегреческую тунику; розовые пятки алели в искусно сделанных сандалиях. Петр Николаевич долго не мог оторвать от них взгляда, а когда опять присмотрелся, снова поднял глаза к лицу оратора, понял, что на председательском кресле вместо Н. Н. сидит... Аристотель. Тот самый, который столько лет стоял на книжном шкафу в кабинете Петра Николаевича.
      У распределительной доски вместо лаборанта Володкина стоит, ухватившись за рубильник, Герон Александрийский. Направо от Петра Николаевича вместо Степанова, аспиранта из лаборатории теоретической физики, в характерной позе сидит Будда. Сакья Муни безмятежно созерцает аксиомы Ньютона, выписанные большими прописными буквами по белому полю и повешенные над широкой черной лекционной доской Большой физической аудитории университета.
      Петр Николаевич внимательно присматривается к присутствующим и обнаруживает Канта, Гегеля, Ницше, Спинозу, Декарта, Демокрита, Беркли, Платона, Лукреция и десяток других философов, знакомых по портретам, гравюрам и скульптурным памятникам.
      - Это собрание должно сказать, что есть человек и каковы пути его совершенствования, каковы его цели, задачи и жизненные ценности, - слышит Петр Николаевич голос Аристотеля.
      "Человек - это двуногое, но без перьев", - так я определял когда-то понятие человека. Почти две тысячи лет прошло с тех пор, и в настоящее время я не считаю эту формулировку достаточной, хотя...
      - Еще бы, - подмигнул Петру Николаевичу Бэкон Веруламский, - Аристотель при любом случае не прочь напомнить о своих даже ошибочных положениях. Удивительная претензия на непогрешимость.
      Аристотель указал на какой-то шар. Гладкий, полированный, он медленно вертелся без видимой на то причины, то катился по зеленому сукну стола, то на мгновение застывал в спокойной неподвижности.
      - Вот что мы должны обсудить, - продолжал Аристотель. - Это ли наше будущее, к этому ли мы должны стремиться или сознательно направить развитие человечества по другому пути.
      - Шар! - воскликнул Аристотель. - Шар - круг! Круг обладает удивительными свойствами. Нет ничего странного в том, что из удивительного происходит нечто удивительное. Но самое удивительное есть соединение в одном противоположных свойств. А круг есть действительно соединение таковых. Смотрите! - Аристотель широким жестом пригласил аудиторию. - Нечто противоположное проявляется прежде всего в линии, объемлющей круг. Это выпуклое и вогнутое, которые так же отличаются одно от другого, как большое и малое, и между которыми посредине лежит прямая, так же, как между последними - равное. Наконец он в одно и то же время движется в противоположных направлениях: вперед и в то же время назад. Линия, описывающая круг, приходит обратно к той же конечной точке, из которой она вышла...
      - Старо!... Слышали!.. - крикнул Бэкон Веруламский. - Регламент!
      Через секунду вся аудитория, что-то внезапно вспомнив, неистово кричала: "Регламент, регламент!"
      Ницше, мрачно насупив брови, бил кулаком по скамейке и рычал: - Регламент, регламент! Так говорил Заратустра!
      Аристотель рассеянно смотрел на них и беспомощно озирался. Наконец, Герон Александрийский и Валера, подручный слесарь из институтских мастерских, поставили перед Аристотелем огромные водяные часы.
      Герон Александрийский из часового резервуара намочил платок и повязал им голову: зной стоял страшный. Петр Николаевич посмотрел наверх, там вместо грязноватого потолка голубело ярко-синее южное небо. Но Петр Николаевич не страдает от жары, он, оказывается, сидит на сочной траве в густой тени маслин.
      Президиум расположился на самом солнцепеке большой поляны маслиновой рощи. Аристотель непрерывно пьет воду из графина и обмахивается "Литературной газетой". Пахнет сухим душистым сеном. Сквозь зелень маслин белеет мрамор Парфенона.
      - Слово имеет Иммануил Кант.
      - Я не просил слова, - рассеянно повторяет Кант...
      Разгневанный Аристотель сует Канту какую-то записку.
      Даша, уборщица, тепло поздоровалась с Петром Николаевичем, стала рядом, прислонилась к стволу маслины. Даша держала в зубах шпильку и поправляла волосы.
      - И чего спорють, - говорила Даша стоящему рядом Гераклиту. - Какие такие цели, задачи в жизни? У всяк свое... Мой внучок Сашка говорит: нет ничего лучше в жизни, как сидеть у речки с удочкой. У всяк свое... Всяк как хочить, так и строчить... Живи как хочется... только не делай так, чтоб другим от этого было плохо... - вздохнула Даша и о чем-то задумалась.
      - Вы расскажите Канту о своих идеях... по поводу его категорического императива... - вежливо говорит Даше Гераклит.
      - О каких моих?.. Ничего у меня нету и сроду не было!.. Я даже в Комитете Бедноты состояла в нашем поселке. - Даша поджала обиженно губы и отвернулась от Гераклита.
      - Я не знаю, что сказать... - продолжает Кант. - Все, о чем я думал, изложено в моих книгах. Я думал о критических суждениях a priori, о чистых наглядных представлениях, о категорическом императиве... а эта проблема мне, к сожалению, не знакома. Мой привычный распорядок дня нарушен. Прошу разрешения покинуть заседание, а также прошу указать мне дорогу домой... Я так далеко никогда не заходил...
      - Что? - переспросил Аристотель.
      "Далеко не заходил", - зло комментирует кто-то из задних рядов.
      Гегель жует губами: "Да, многие пошли и дальше Канта". И тихо Гераклиту Темному: "Дальше можно пойти двояким путем, дальше вперед и дальше назад..."
      Гераклит что-то ответил, как всегда, темно и непонятно.
      - Слово имеет Гегель, - возгласил Председатель.
      - Гегель? Здесь этот мерзавец! Пустите меня, - кричал Шопенгауэр. - Я уничтожу эту дохлую собаку!..
      Гераклит Эфесский и Спиноза крепко держат Шопенгауэра за плечи, кто-то кричит тонким пронзительным голосом: "Милицию, милицию!".
      Мимо пробежали дворники. Ярко сверкают начищенные бляхи, гулко раздается в маслиновой роще топот тяжелых сапог. Вдалеке затрещали свистки постовых.
      - Не держите меня! Пустите меня! - кричит Шопенгауэр.
      - Успокойтесь, успокойтесь... - грозно наступает Гераклит Эфесский, полы хитона величественно развеваются по ветру. - Вы в свое время пожили, побуянили... Не забудьте, сейчас двадцатый век.
      - Все течет, - Гераклит засучил один рукав. - Все изменяется, - Гераклит засучил второй рукав. - И нельзя...
      - Слово имеет Гегель, - повторяет Аристотель.
      - Мне нечего сказать... Я писал об отношениях мысли к действительности, я думал об абсолютной идее, о развитии мирового духа... А вот так... Я не подумал.
      - Кто следующий? Кто хочет слова? - Аристотель взволнованно теребит бороду.
      Философы молчат...
      И Петр Николаевич слышит, как будто кто-то читает вслух письмо: "Дорогой Фред! Я опять сижу на бобах... Десять фунтов, которые ты мне прислал, исчезли дней пять тому назад. Посуди сам: три отдал зеленщику, четыре мяснику... Не уплатил за квартиру... Каков человек будущего, дорогой Фред, я не знаю, я только знаю: он будет счастливее нас тем, что у него не будет долгов зеленщику, квартирной хозяйке... Уйдя из царства необходимости в царство свободы, он найдет разумное решение вопроса..."
      Тут Петр Николаевич просыпается...
      - Я сейчас видел поразительный сон, - ежась от ночного холода, говорит Петр Николаевич. - Философы всех времен и народов собрались в маслиновой роще подле храма Парфенона обсудить будущего человека... Поднялась такая кутерьма!
      - Цитируя вас, - обратился журналист к доктору, - я должен сказать: "Тут Шахрезаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи".
      - Хоть и не впервые это сказано, но цитирование всегда приятно, даже если оно и не очень заслужено. Я должен заметить, что журналист собрал все философские анекдоты, которые я когда-либо слышал. Я не знаю, говоря словами одного из героев нашей повести, "а хорошо ли это?". Спустили бы прямо на Землю всю группу Петра Николаевича, и дело с концом, - ворчал доктор. - А тут журналист развел сновидения. Не выберешься...
      - Неужели ни один порядочный роман не может быть без сновидений. Даже Пушкин не удержался и предложил Татьяне увидеть сон...
      - Не считаете ли вы, доктор, что Шахрезаде пора прекратить дозволенные речи, - вмешалась Валя. - Время позднее...
      - Считаю, виноват, - закончил доктор. - Я уже сплю...
      ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
      Это был последний день долгого пути, что чувствовалось в поведении пассажиров.
      Движения стали более энергичными, часто чуть-чуть торопливыми. Иногда то один, то другой посмотрит на соседа отсутствующим взглядом, это значит, что он уже живет Владивостоком. Коллектив, сплотившийся за долгие дни, уже распадался... Скоро они станут совсем чужими.
      К обеду ожидание конца путешествия утомило пассажиров, слишком рано началась репетиция прибытия. А когда выяснилось, что поезд прибывает во Владивосток поздно ночью, вернулись привычные настроения прошлых дней.
      - Вы, Валя, начинали рассказ, пожалуй, вам его и кончать,- предложил доктор.
      "Под окнами дачи слышалась сердитая воркотня Матвеевны. "Марс, Марс, ворчала Матвеевна, - трепался целую неделю про Марс. "Поди, Матвеевна, посмотри, какой он Марс. Когда ты в жизни увидишь такое?" А когда мне смотреть на марсы - то завтрак, то обед, то ужин. Тебе, Миша, хорошо. Отвез - и спокоен и пяль свои глаза на марсы".
      Потом стало тихо, а минут через двадцать голос Матвеевны поднял всех. "Смеешься ты над старухой, - было слышно, как Матвеевна отчитывает Мишу. Марс, Марс, я прошла до самой автобусной остановки на Ново-Матвеево - и никаких марсов. Только милиционер Антип пристал, как банный лист, прости меня господи... "Где Вы, Марья Матвеевна, пропадали всю эту неделю?" Где я пропадала, старый охальник... То завтрак, то обед, то ужин! Легко ли? Да вот он сам топает".
      "Во сне Марс, наяву опять", - усмехнулся Петр Николаевич и стал обдумывать свое выступление на бюро Отделения Академии наук, которое должно состояться в пятницу. Тут Мария Матвеевна постучала в дверь и сказала, что милиционер Антип спрашивает профессора.
      Антип вспоминал, сколько неприятностей доставила ему эта история, и настраивал себя на воинственный лад.
      - Я к вам по служебному делу, - важно начал Антип, встречая профессора, сходящего с крыльца дачи. - Дача, в некотором смысле, числится как недвижимое имущество...
      Антип сам любовался своей фразой, ему жаль было расставаться с ней, он повторил ее дважды.
      - Так что необходимо выяснить на месте, как и что... Соседние дачи пустые...
      - Дядя Тихон говорил, - продолжал Антип, - что эта штука светится снизу. Не дай бог искра какая-нибудь...
      Профессор стоял и молчал. После мучительной паузы Петр Николаевич задумчиво произнес: "Светится, говорите?".
      - И не только дядя Тихон. А главное, нехорошие толки в районе, - уже совсем доверительно продолжал Антип. - И для начальства большое беспокойство. Сколько заявлений, жалоб один пенсионер Липатов написал. Каждый день до двух часов ночи в его избе горит огонь... пишет. Не дай бог ему на перо попадете. Вы уж как-нибудь аккуратнее, - увещевал Петра Николаевича Антип. - Имейте в виду, Липатов уже подбирается. Не раньше как в среду у него пропали старые половики. Он их во вторник повесил на забор сушить. А в среду, глядь, половиков-то и нету. Бог ты мой, что было... Заявление в прокуратуру, заявление на имя председателя горсовета. А в последнем заявлении так прямо и пишет: "Подозреваю, что исчезновение половиков находится в прямой связи с исчезновением поселка Орловка. Прошу принять меры и наказать виновных. Если бы не Липатов, на вас никто бы и не обратил внимания: летайте, пожалуйста, в свое удовольствие. Петр Николаевич, будьте осторожнее, - заключил свое длинное излияние Антип. - Чтоб Липатов ни-ни... Я так и передам начальству.
      - Извините, - Антип почтительно приподнял фуражку, по-военному повернулся и зашагал к калитке...
      Первое время Миша охотно рассказывал о странных событиях прошлой недели. Рассказы его сильно варьировались от случая к случаю и в зависимости от настроения.
      По словам Миши, на Марсе произошла серьезная авария. Остался в живых одни марсианин, да и то "чокнутый" в результате полученного ушиба. Ему бы надо вылежать спокойно недели две или три - и все, а он сразу вышел на работу. Это очень вредно, и врачи не рекомендуют. "Я это хорошо знаю, - говорил Миша, моя теща работает санитаркой в Склифосовской и как раз в отделении "чокнутых". Когда поздней осенью начинается гололедица, многие падают, сильно ушибаются, и вот тогда чокнутых десятками свозят в больницу. Так вот, этот марсианин, поступив против медицинских правил, получил временное психическое расстройство и натворил ряд несерьезных дел".
      Хотя институтские шоферы и знали, что Миша - мастер "заливать", но слушали первое время с интересом. Критические замечания, насмешки появились позже. В обеденный перерыв в диспетчерской иной шутник, ударяя костяшкой домино, лукаво косил глаза и, пряча улыбку, говорил: "Расскажи, Миша, как ты с Петром Николаевичем летал на Марс", - на что Миша обычно говорил: "Легкомысленное отношение к важному деду". Вскоре он перестал рассказывать о своем путешествии, замкнулся и ходил скучный.
      Как-то, сидя за рулем, Миша спросил Петра Николаевича, не докладывал ли он об их поездке в Ученом совете. Петр Николаевич заявил, что пока еще не докладывал.
      "И не надо, - хмуро посоветовал Миша, - не поверят".
      - Видны огни Владивостока! - крикнул журналист.
      Засуетились, авторский коллектив мгновенно распался на беспокойных, спешащих пассажиров.
      Как будто и не было бурного начала эры Ле-Ко, неистового Саво-На-Ролы, по-своему великой, трагически исчезнувшей цивилизации.
      Когда я дописывал последние страницы этой фантастической повести и стал перелистывать рукопись Петра Николаевича, я убедился, что все необычайные события, свидетелем которых был Петр Николаевич, нашли идентичное отражение и в написанном мной тексте. Иногда совпадение текстов рукописей страницами было поразительным. Видимо, под влиянием внушения моего необычного знакомого они просто механически повторялись...
      Не могу не сказать, что я испытываю какое-то теплое, чисто человеческое чувство к тому, в сущности, нечеловеку, с которым свел меня странный случай. И может быть, человечество когда-нибудь выразит ему свою признательность за предупреждение о тех опасностях, которые могут в будущем грозить цивилизации.