1

– Сколько стоит минуту лясы поточить с надзирателем? – забрав у вертухая заказанную «трубу», между прочим спросил Сергей.

– По телефону? – непонимающе заерзал бельмами надзиратель.

– Живьем. С тобой, например. Сейчас, например.

Озадаченный мусорок сторожко отклонился назад от дверной щели, бросил пужливый взгляд влево-вправо по коридору. Выдал:

– Не положено.

Сергей к моменту отказа достал уже из заднего кармана штанов небольшой, плотненький, зеленоватого оттенка рулончик, перетянутый резинкой.

– Здесь штука гринов.

– Не положено, – вылетело из вертухайского рта.

– Их самых. Самых зеленых на свете жирных баксов.

– А если фальшивые? – Надзиратель не дал Сергею продолжить. – Не положено.

– А если нет?

– А сколько там?

– Штука.

– Что, иелая штука баксов?!

– Я тебе уже минуту талдычу, что максаю штуку баксов!

– Надо было сразу сказать, что целую штуку отваливаешь! – Теперь паренек в серой униформе приготовился очень внимательно слушать. Захлопывать дверь камеры и захлопывать для себя путь к зелени он уже точно не торопился.

– Нас никто не слышит из камерных, – перешел Шрам к основной части Марлезонского балета. – Мало ли че я у тебя цыганю, обычное дело. С твоей стороны тоже никто не услышит (на эти слова надзиратель отреагировал еще одним беглым осмотром коридора). Так что не ссы. Всего две минуты, и штука баксов твоя.

Вертухай снял фуражку, употребил ее за-место веера. Под головным убором светилась ранняя залысина. Парню-то от силы двадцать пять.

– Что нужно-то? – спросил он, сглотнув оросившую пасть жадную слюну.

– Не труды, а забавка. Я даю тебе приметы человека из ваших… – Сергей не подобран нужного слова и оставил так. – Ты говоришь, как его кличут, в какой смене скипидарит, когда в следующий раз заступает, за какие камеры отвечает.

Парень еще раз заслал косяки влево-вправо, еще раз обмахнулся фуражкой. Вертухайский мозг, находящийся под залысиной, сейчас как пить дать уподобился телевизору, что видел Шрам в салоне у «Техноложки», с двумя экранами, для любителей глазеть две программы одновременно. На одном из вертухайских экранов идет трансляция удовольствий, что получаешь на тысячу баксов, на другом гонят репортаж о последствиях неположенного трепа.

– Лады. – Экран с последствиями погас, не иначе, выбило предохранитель. – Давай.

Парень подставил ладонь под штуку баксов.

– Ты с нашим братом давно контачишь, человек ученый. – Сергей крутил денежный рулон в пальцах как коробок. – Догоняешь, что кидалово ни в какой форме не прокатит, ответку придется держать полную, никакая штука гринов не утешит. Если не знаешь, не уверен, туфту мне не проталкивай – лучше скажи, как есть. Получишь за беспокойство сотку. Из ни фига сотку наварить тоже не кисло.

– Я учту, – нетерпеливо перебил вертухай. – Ты говори, говори свои приметы.

«Э-э, – Сергей всмотрелся в эти глаза напротив, – да ты, милок, капусту любишь, как бабочка-капустница, до сладкой дрожи в коленях. Да ты, если надо, всю тюрягу обежишь, а сыщешь мне нужного человечка. Да ты и на большее из-за этих грязных бумажек подпишешься. Например, маршировать по кромке в противоположную сторону».

2

Отчего-то покеда зам забил болт на опеку неполюбившегося ему заключенного. Другие хитрожопые дела засосали или чрезвычайка какая отвлекла, гадал Шрам. Гадал по дороге в камеру, которую выбрал для себя сам, забашлял, и теперича его препровождают в новые прибамбаснутые апартаменты. Еще чуток, позволил Шрам своей фантазии раскрепоститься, и отбирать камеры начнем по каталогу, как бабь! – шмотки. Типа, не хочу с решеткой в клетку, а хочу с решеткой в ромбик. Представился Сергею карикатурного пошиба обритый тип в полосатой робе и с гирей на ноге, понтово раскинувшийся в кресле. За спинкой кресла почтительно дожидаются вертухаи. А «уголок» в «браслетиках» переворачивает листы шикарной полиграфии альбома «Углы», на которых рекламные виды хат с позирующими зеками, а рядом в столбик пропечатаны удобства, услуги, стоимость.

А чего тут смешного? С другой стороны? Все так уже и есть, разве каталог пока не отпечатан. Отель «Угловые Кресты» по сути уже вовсю существует для денежных людей, и цены на камеры исчисляются по-гостиничному «столько-то в сутки». Хочешь сам выбирать, а не упираться на случай – гони хрусты, парень.

Сергей не пожабился бы и на одиночку со всеми удобствами, и на двух-, трех-, четырехместную. Да не надо. Мало народа – облегчение работе следующего киллера. То же самое – когда народа пропасть, теснота и давка. Требовалось что-то среднее, где поостерегутся работать внагляк и где нетрудно за всеми уследить.

Сергей подобрал…

3

С бесконечной вязанки «эмтивишных» клипов, с негритянских скороговорок и полуголых девочек переключили на неунывающий и по ночам шестой канал. Телевизор казал хорошо – антенна выведена на крышу, снабжена усилителем.

Перед камерой распинался приглашенный в студию артист, знакомый обоим по презентациям и юбилеям. Из петербургских заправских и душевно оплачиваемых весельчаков. Балагура слушали вполуха.

– Тебе мою механическую бритву оставить?

– Ты б еще опаску предложил. Не шаришь, что это по понятиям значит?

– Не думал, что и бритва смыслом нагружается. Гляди, она у меня хоть и не новая, но еще надежная. Мне ее перед самым арестом коллеги презентовали.

– Вот то-то и оно.

Двое, что скучали сейчас перед «ящиком» и потягивали мадеру прошлогоднего урожая, давно уже не посещали презентации и юбилеи. Их с разницей в полгода выщелкнули из обоймы великосветских городских развлечений. Оба проиграли свои партии. Вернее, проигрывали, потому как последний, окончательный мат никому из них поставлен пока что не был.

– Зачем чуваку с такой клоунской будкой задают серьезные вопросы? Он же отвечает всерьез, а выходит лажа. – Бывший депутат петербургского ЗакСа Праслов сделал небольшой глоток и, прежде чем проглотить мадеру, погонял туда-сюда во рту.

– Вот смотри, мы с тобой чахнем тута, а этот баран колобком катается, – с досадой произнес бывший бизнесмен от пароходных причалов и прибылей Талалаев, в семейных трусах сидящий на стуле перед телевизором. Похожий больше на отдыхающего в кругу семьи пенсионера. – . Вот думаю, так и надо было пристраиваться. Улечься гибкой прокладкой типа «Либресса» между пластами. Пласты ходят вверх-вниз, вправо-влево. А ты промокаешь, но таки сохнешь и остаешься на месте.

– Да ты-то откинешься через месяц. Так что нечего упадническую хвилософию проталкивать. Дуй керосин и свисти паровозом. – Депутат Праслов не в СИЗО набрался тюремного жаргона, он прилипал к его языку в течение сорока восьми лет жизни. Хотя за свои сорок восемь на нары он угодил впервые.

Артист задумался, выслушав очередной вопрос, в студии установилась тишина, поэтому двум обитателям камеры стало слышно, как за спиной зашуршала простыня. Праслов оглянулся, улыбнулся и подмигнул. Любка в ответ вильнула спиной по простыне, согнула ногу в колене и провела ладонью по черным курчавым волосам, постриженным «дорожкой». Не на голове.

– Подожди, киска, дай от тебя отдохнуть, – вернул взгляд к телевизору бывший депутат. Его беспокойная правая рука все пыталась задушить круглый эспандер. – Попей мадерки.

Пить Любка не стала. Верно, лень было вставать, идти к столу. Она завела руки за голову и прикрыла глаза.

– А книжки мои оставить или в здешнюю библиотеку сдать? Вот, гляди. Карамзин, Черкесов, Сорокин…

– Ты что, уже откинулся?

Телку по имени Любка они пользовали на двоих. За уплаченные ей и вертухаям деньги на воле можно десяток, если не больше, точь-в-точь таких же лялек снять на ночку. Во-вторых, на разнообразие их не тянуло, не мальчики. Тем паче, до того как загреметь в затюремшики, они ворочали такими бабками, что перепробовали все, чего хотели, а здесь баба нужна им разве для здоровья, физического и психического.

Они заказывали только ее, Любку. Лишних глаз и ушей не нужно.

– Когда там новости? – Талалаев привстал, снял с телевизора программку, зашелестел ею.

Был у бывшего бизнесмена от Балтийского пароходства пунктик – массмедийный магнат по кличке Клюв. От новостных программ Талалаев ждал свежих известий о путаной жизни Клюва и его теледетищ. И очень радовали его в последнее время всякие «Вести» и «Сегодня». Клюв и вместе с ним его проекты откровенно тонули.

Талалаев ликовал, потому что во «Вторые Кресты» его засадил ни кто иной как Клюв, бывший приятель по тем еще древним временам, когда сам Клюв был непрочь сдавать пароходы по остаточной стоимости.

«Вот тебе бумерангом в попандопало! Не рой другому канаву!» – грозил Талалаев отманикюренным до блеска ногтем со вкусом скорбящему на экране Клюву. Да и судьба самого бывшего бизнесмена отныне поворачивалась к минусу задом, к плюсу парадным портретом.

– Чего тебе новости из «ящика», ты от людей завсегда больше узнаешь. Даже сидя в этой конуре. – Праслов подлил себе мадеры, к которой имел сильную привязанность. – Я вот мекаю, этого популярного Шрама надо бы к нам в гости зазвать. Человек в делах, многих знает, в свежем кипятке варится. Интересно послушать. Приходилось про него слышать, что толковый, может далеко ускакать.

– Новое поколение, – туманно высказался Талалаев и погладил свою профессорскую бородку, с которой в тюрьме не расстался, а наоборот, холил и лелеял, каждый день что-то выстригая, подравнивая. После паузы все-таки уточнил мысль: – Не могут же одни идиоты идти нам на смену, Хорошо, завтра зашлем деньги, пусть приводят в гости этого Шрама.

В дверь камеры раздался вежливый стук. Через разумную паузу дверь распахнулась:

– Сегодня еще чего-нибудь желаем? А то мне кассу закрывать, – с галантностью халдея из застойных годов пробубнил угрюмый вертухай.

– Спасибо, любезный. На сегодня финиш. Выписывай приговор.

– Кстати, еще неизвестно, кто кому больше расскажет, – сказал депутат Праслов, когда за дубарем захлопнулось железо.

– Это ты про что? – не понял Талалаев.

– Да про Шрама. Пусть всякие городские хмыри думают, что мы тут лысого гоняем и сопли выковыриваем, а мы тоже не полные чурки. Тоже карту читаем, тоже в курсах, кто штрих гнойный, кто в уважухе, кто для кого могилы роет. Шрама ж не просто так сюда закупорили.

– У тебя догадки есть? – Талалаев распахнул кожаный блин с запрещенными инструментами. Но не стал пилить решетку, а принялся полировать и так безупречные ногти.

– Да крутятся шарики в банке. – Праслов показал большим пальцем за спину, дескать, вот мамзель отвалит, тогда поделюсь.

– Ну даже если ты догадываешься или знаешь, зачем Шраму-то об этом говорить? – Праслов поднес пятерню к глазам. – И откуда только заусеницы берутся?

– Прок сыщется. Но сперва приглядимся к человеку, потолкуем. Потом и договорчик состряпать можно будет. Свои люди нам по-любому не помешают.

Рассказы новоприбывших людей интересовали их не из любопытства. Кое-какие дела на воле сохранить удалось и депутату, и бизнесмену, крутились вложенные ими в дела бабки, приносили доходы, на которые они и покупали сносную жизнь в СИЗО. Конечно, влияние на политической арене потеряли. И вдобавок пришлось расстаться с огромными кусками доходного промысла. Но каждый из них надеялся вернуться в Большую игру.

– Слушай, а может, тебе мой махровый халат подойдет? Почти новый. – Талалаеву маникюр надоел. – А мизинец мы оставим на завтра. – Он аккуратно убрал инструмент и сдул не видимую пыль с газетки.

– Да заманал ты со своими обносками, отлынь! – Праслов поставил стакан с недопитой мадерой возле телевизора, оттянул резинку плавок, отпустил – получился звучный хлопок. – Любка, готовься! Иду.

Любка открыла глаза, села на койке по-турецки, от движения всколыхнулась пышная грудь. Губы изобразили страстный поцелуй.

Тапалаев проводил Праслова взглядом, вздохнул. Может быть, по поводу того, что бывший депутат на целых десять лет его моложе, и опустил взгляд в программку, лежавшую на коленях. Все-таки когда ж там очередной выпуск новостей? А еще можно посмотреть «Светский раут» по «России», «Усадьбы Ленобласти» по Регионалке и Бивисо-Бадхетов по МТВ.

Вертухай поленился открывать дверь по новой, а. сунул суммарный счет за утехи дня в окошко…

4

Что-то не то творилось с луной. Да, ее было видно сквозь ржавые крестики-нолики решетки. Реально на небе не маячило ни одного самого сморчкового облачка, и грязное стекло вряд ли канало за линзу, но луна действительно непомерно распухла. Будто брюхо у собравшейся ощениться суки. Луна была необычайно огромной, налитой мутным соком и размытой по краям, вроде обмылка, который надолго бросили в лужу.

За то, чтоб свинтить опостылевшие жалюзи, дубарю было заплачено отдельно. Только радости от вида на луну не прибавлялось.

Шрам оставался непьян. Шрам был трезвехонек, как будто не пил три года подряд. Да и люди вокруг большей частью были трезвы, несмотря на суровые объемы вылаканного бухалова. Или праздник, устроенный Сергеем, не задался?

Шрам сидел на корточках, привалившись спиной к иконке и устало закрыв глаза. То ли дремал вполуха, то ли медитировал, то ли просчитывал варианты, как дальше жить. Нет, конечно он не дрых, дрыхнуть он не мог себе позволить даже здесь.

– Хорош гундеть, – цыкнул примостившийся наискосок от Шрама Амадей. – А ты, Юшка, не томи, трави дальше.

– Ну вот и травлю, – тут же заскрипел тянущий жилы голос Юшки. – Про Чужую Зону слыхали?

– Это для кого ж она такая – Чужая? – хрюкнул облыжно Перст, прекратив на миг глодать, как кость, палку салями.

– Для всех чужая. Не красная и не черная. Ни для воров, ни для сук не родная. – Голос Юшки стал похож на завораживающее мурлыканье кота. – Травить, что ли? – Юшка умел знатно балагурить, но большим уважением не пользовался, несмотря даже на то, что был классным вором. И занозы-то самые дешевые, но все-таки. Юшка глаза в глаза никогда не глянет, Юшкины глазки вечно суетятся, как комары. Да и рука у Юшки завсегда была влажная и холодная – рыбья кровь. Неприятно такую руку пожимать.

Шрам сидел себе тихо со смеженными веками, не было ему серьезного дела до скопившихся вокруг сокамерников. Амадей же, раз основной молчит, типа, получил право решать за остальных и подстегнул:

– Давай про Чужую Зону.

– Ну, так вот. Типа, если тебя с Шантарской пересылки до Кривичлага должны везти три дня и три ночи… И вдруг на всю последнюю ночь столыпинские вагоны зависли на каком-то глухом полустанке… И не слышно ни собачьего лая, ни петушиных криков, и даже вертухаи не злые, а какие-то вареные… То это – верный знак.

Перст всосал содержимое пластикового стаканчика, но постарался сделать это как можно тише, чтоб не ломать кайф остальным. Все, водяра в стакане Перста была последней.

– Верный признак того, что вместо правильной зоны тебя гонят на Чужую. И в первый день тебе все вроде даже прикидывается. И барахлишко выдают самое с нуля, и нары выпадают самые почетные, И вокруг никто не залупается, встречные-поперечные тропинку уступают. Только постепенно врубаешься ты, что во-первых, всех разговоров с тобой только: «Да», «Нет» и еще чаще «Не знаю». Никто, типа, с тобой не потрындит по душам, сторонятся как бы. А во-вторых, ни одной знакомой рожи. Будто не чалился ты никогда от роду, и нет у тебя на всем белом свете ни единого дружка-корешка.

– И что за кум, такой на этой зоне заправляет? – спросил кто-то так несмело, что Шрам даже не врубился – кто.

– При чем тут кум? – отмахнулся Юшка. – Просто все на этой киче типа живые мертвецы. Как и почему, с какого хера живые – фиг знает. Может, опыты секретные проводили над ними, а теперь у доцентов деньги кончились. Или еще расклад – в тридцать седьмом годе туда всех сибирских колдунов скопом свезли и уморили. Только и само начальство к женам не вернулось. Во всяком случае с этого тридцать седьмого начальство там не менялось. И никто оттедова на волю не возвращался.

– Так чего, они каждого новичка в свои прописывают? – не понял Амадей.

– А вот так выходит, – вздохнул тяжко Юшка, – что хоть спи, хоть не спи, с утра ты сам вроде как на их трупные понятия перекидываешься. И вроде и ходишь, и дышишь себе дальше в обе ноздри, а сам – уже жмур. И гниешь помаленьку. Сначала слазит кожа, потом куски мяса отваливаются…

Шраму тема понравилась. Точнее, не понравилась жутко: «Хоть спи, хоть не спи…» Наверное, херово «не спали» пацаны, которые больше дня на этой Чужой Зоне протянуть не смогли.

Перст расправился с одной палкой сухой колбасы и стая прикидывать, не прикончить ли вторую?

– Гы-гы! – Он прыснул в жирный кулак. – А ежели с этой кичи никто не вернулся, кто тебе за такую зону напел?

Всем захотелось осадить Перста. Ведь, гад, ломает стрем от байки. Но и вопросец показался не пустым. Любопытно, как Юшка вывернется?

– Да Юстас один под Воркутой повесился. Записку оставил, в ней все и разложил по полочкам. Дескать, промышлял он рытьем могил: зубы, кольца, да и шмотка порой приличная попадалась. И вот как-то он вскрыл свеженький гробик, а там баба красивая, и у нее цацки в ушах. Он только за цацками потянулся, а она его за грудки хвать! И пока правду про Чужую Зону не рассказала, не отпустила. И напоследок наказала, чтоб весточку живым на волю донес. Только долго он прожить после такого тет-на-тета не выдюжил. Вот и шкертанулся. – И на таком полном серьезе Юшка ответил на подначный вопрос Перста, что у слушателей в натуре мурашки под шкурой заскреблись,

– А точно баба красивая в гробу лежала? – попытался понизить шут Амадей. Свою кликуху этот нормальный пацан заслужил, когда попытался прямо из концертного зала «Октябрьский» на спор увести рояль. Подогнал машину, закосил сотоварищи под грузчиков, только рояль в «зилок», оказывается, не влазит. Обыкновенные гаишники тормознули и давай транспортную накладную спрашивать. И еле ноги унесли.

– От баб все зло на этом свете! – подал голос Плафон, которого родная баба как раз и сдача сюда. Оказывается, он тоже байку слушая.

– Тогда следующий сказ за тобой, Плафоша, – решил Амадей и широко улыбнулся всеми своими последними тринадцатью зубами. Зубов он лишился не тогда, когда на рояль охотился. Большую часть своих зубов Амадей посеял, когда порожнил железную дорогу. Обычно внутри опломбированного вагона хранятся только предметы роскоши. Амадею же однажды подгадался вагончик, в котором десять бугаев что-то особенно ценное пасло.

– А че это я?

– А ты хотел сказки на халяву? Не тормози, раньше байку начнешь, раньше доскажешь, – вроде ласково повел Амадей, но так, что Плафон не рискнул отбрыкиваться.

– Ну ладно, – подмядся Плафон. – Про ядовитую маляву, про Синий фонарь или про вертухайские шнурки?

– Кто ж не знает про ядовитую маляву?! – фыркнул Амадей.

– Давай про Синий фонарь! – затребовал Перст.

– Нет, давай про шнурки, – выбрал Юшка.

Шрам рывком в полный рост поднялся с нагретого места, потянулся, расправляя косточки. Ежели так преть на одной точке, верняк отрубишься. А еще эта перепутанная луна навевает дурь на голову. А ведь никак не имел Шрам права уплывать в курортную страну снов. Он заплатил за эту камеру, и вроде бы здесь кентовались сплошь свои, но, как известно, свои первыми и продают.

Шрам сделал несколько вялых шагов меж шконок. Картина, достойная кисти Айвазовского. Шрам нынче забашлял даже по его меркам кучеряво, и теперь камеру было не узнать. Всюду раздавленные пластиковые стаканчики, зеленые хвостики от клубники и вишневые косточки. Духан стоит водочный, как в грязной разливухе для последних синяков. Стены обклеены свежими девицами из еще только сегодня распатроненных журналов. Тут и рекламные соски в купальниках-тесемках, и Алсу, и Эдита Пьеха, и первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. Но даже не в этом писк.