2

– Так вот, этот Зелик, когда порывал с очередной подругой, забирал обратно все подаренные духи, шубки, браслетики, вплоть до нижнего белья.

– А я свою учил: «Ты – дура, – говорил, – жрать готовить не умеешь. А вот сидел один комдив при Сталине. Ему гнали, что всю семью по лагерям рассредоточили. А в передачах ему голубцы доставлялись. Так готовить их только его благоверная умела. Вот и просекал комдив, что семья его покеда на воле», – калякали на вечную тему соседи по палате.

Лежащему укрытым с головой эти басни не мешали.

«Я готов к работе. Я соскучился по работе. Но работать нынче предстоит не за деньги, за свободу. Что дороже денег. Так что надо постараться на совесть…»

…Коробки внесли напялившие белые халаты Боксер и Китай. За ними втащился дубак, укрепляющий челюсти жвачкой и отстукивающий резиновой дубиной по ладони озорной ритм. В авангарде двигались Сергей Шрамов, тоже весь в белом, и начальник санчасти следственного изолятора «Углы» доктор Александр Станиславович. Картина была из чужой жизни, будто император (Шрам) близ линии фронта посещает полевой госпиталь и раздает Георгиевские кресты…

«У меня есть два брата. Одного зовут Рембо, другого – Рокки. По крови я – русский, не абхаз, не грузин. Но родился я в Абхазии, жил в Абхазии, что раньше была частью Грузии. В поселке Хыбста в восьми километрах от Гудауты, если ехать в сторону Сочи. А значит, по ковке и закалке я уже не русский. Я кавказец, и это навсегда. Я никогда не расставался со своими братьями. Оба брата мои – не люди…»

…В коридор тюремного лазарета выходило четыре двери. Посетители вошли в первую палату. Минимум свободного места, восемь коек и столько же расслабившихся тел.

– У меня была однажды баба с родимым пятном на все колено.

– А у меня была со вставной челюстью. Когда я ей в рот давал, она челюсть вынимала и в стакан с водой…

– А у меня однажды была баба с шестью пальцами на ногах, – врали от скуки нежащиеся по койкам пациенты.

Но появился Шрам, и все заткнулись.

Боксер и Китай донесли заманчивые коробки до середины палаты и опустили их на пол рядом со Шрамом и доктором. Шрам в образе щедрого государя императора приосанился. Дубак прилег плечом на дверной косяк…

«Старика звали Тенгиз Гедеванович. Он жил на другой стороне Белой речки в грузинской части поселка. Восточные окна его дома смотрели на Белую речку, северные – на горы. Старика убили в девяносто втором, когда абхазы захватывали независимость, то есть выгоняли и вырезали грузин, присваивая и деля меж собой их дома и имущество. Батоно Тенгиза выгнать бы никому не удалось, и дом свой он никому бы не уступил.

Я знаю, как он умирал. Батоно Тенгаз встретил обкуренную и ошалевшую от грабежей толпу в большой комнате с окнами на горы и на реку. Он сидел за столом, на котором были лишь кувшин и стакан. Батоно Тенгиз пил свое терпкое красное вино, которым когда-то угощал и меня.

К нему ворвались жители нашего с ним поселка, вооруженные автоматами, обрезами, охотничьими ружьями, пистолетами и кинжалами. Абхазы хотели запутать его и заставить „убраться в свою Грузию». После того как поселок залили слезы грузинских женщин, с абхазами Тенгизу говорить уже было не о чем.

Батоно Тентиз отодвинулся от стола, поло-. жил руки на пояс, украшенный серебряными дедовскими рублями и увешанный ножнами. Поднялся.

Вылетели вперед две его руки – и два метательных ножа проткнули две абхазские шеи. Упали на пол автоматы. Потом Батоно Тенгаз закружил свой танец, когда невозможно понять где рука, где клинок, откуда, снизу или сверху, воткнется или рассечет тебя сталь. Суматошная стрельба разбрасывала пули впустую, абхазы лишь мешали друг другу и валились, схватив рукояти ножей, торчащие из их тел. А руки батоно Тенгиза ныряли к следующим ножнам.

Он вернулся за стол допивать вино, когда двое оставшихся в живых удрали, бросив оружие.

Следующие входить не решились. Они забросали дом фанатами. Разлитый по остальным комнатам дома бензин за считанные минуты лишил абхазов поживы: Надеюсь, батоно Тенгаз вспомнил обо мне, когда уходил. Ведь я один из немногих, кого он признал своим учеником».

…Шрам врубачся, что из лазарета слух мгновенно разлетится по «угловским» хатам. Сейчас ему это и нужно – прославиться реально добрыми делами. Пусть гуляет по крытке байка о человечном воре Шраме, обрастая по пути мясом и жиром все более фартовых подробностей.

– Я – Шрам, – сказал Сергей. – Люди должны жить по-людски. Правильно, братва?

Прописанная в лазарете братва смотрела на Шрама, как на братана, у которого под днищем джипа прикручена динамитная шашка, а он никак в машину не сядет. Зажигание не включит, отвлекается на порожняковые речи.

Боксер откинул коробочные лепестки и робко подал Шраму пухлый полиэтиленовый пакет. Нагнулся за следующим. Доктор, поигрывая стетоскопом, наблюдал, как заключенный Шрамов вкладывает в протягиваемые руки подарки. Их начинка была, разумеется, согласована с администрацией, поэтому дубак не дергался, а равнодушно наблюдал за раздачей.

Первый счастливчик – «утолок» с бинтом на шее – вытряхнул на одеяло содержимое врученного пакета. На синее сукно высыпались чай, мыло, сигареты, сахар, печенье, конфеты без фантиков, две книги серии «Красный детектив».

– Ништяк. Загужуем, в натуре…

«Теперь у меня есть два брата, Рембо и Рокки. Но родных братьев у меня никогда не было. Братьев мне подарил батоно Тенгиз. Но до этого пять лет он учил меня.

Батоно Тенгиз брал в ученики не всех. Он ценил свое знание, семейное знание, потерявшее в столетиях свой исток.

Размахивать ножом может каждый. Приемам можно научиться быстро. Понимать нож, чувствовать его, сливаться с ним в одно целое, – на это уходят годы. Пока у воина есть нож, воин не проиграл, кто бы против него не стоял – к этому надо прийти.

Батоно Тенгиз брал в ученики не всех, за то время, что я его знал, своими руками сделал ножи только для меня и Омари.

Изготовить нож воина – искусство и наука. Надо дождаться, пока кисть мальчика станет кистью мужа, чтобы пробыть неизменно крепкой до окончания пути воина. Рукоять делается под конкретную, единственную и неповторимую кисть, чтобы лежалось ей в ладони так же удобно, как младенцу в утробе матери. При выборе материала для рукояти, ее формы и рельефа поверхности, следует учитывать даже потливость ладоней.

Требуется познать натуру человека, особенности его тела и двигательных рефлексов – от этого зависят предпочтения в бою, а от предпочтений в бою – длина, ширина и толщина клинка, форма лезвия, выбор гарды, балансировка.

И еще нужно сделать нож, на который хотелось бы смотреть, который хотелось бы обнять ладонью, который радовал бы тебя, как хорошая песня.

Батоно Тенгиз выковал мне нож для левой руки и нож для правой. Нож воина – его брат. Брат не может без имени. Имена моих братьев – Рембо и Рокки…»

– …Не скажешь, что они пришли в восторг от ваших даров.

Шрам остановился, чтобы ответить на замечание доктора.

– Не та публика, доктор, что станет слюнявиться, пришептывая: «Ах, спасибо, брателло, вовек не забуду твое монпасье». Дают – бери. Так и надо.

– Не надо, – гнул свое лепила. – Если бы не ваше лекарственное спонсорство, если бы питание у больных было подобающее, я бы, честно вам признаюсь, не разрешил бы эту… хм, раздачу слонов. Знаете, почему?

– Нет.

– Из соображений справедливости. Простой человеческой справедливости. Этим избранным и так несказанно повезло. Они лежат в проветриваемых помещениях, кормят их все-таки лучше, чем на режиме, спят, сколько захотят, за их здоровьем следят, и так далее. Их не нужно баловать. Они уже получили свой подарок, попав сюда.

– Александр Станиславович, – обратился к доктору надзиратель. – Эта… нам бы поторопиться. Корпусной велел не туркаться.

– Что ж, пройдемте в следующую палату, Савва Морозов вы наш…

«…С Рембо и Рокки я не расставался никогда. В Чечне, куда я отправился служить по контракту, чтобы отомстить за батоно Тенга-за, потому что абхазы и чечены – одно и то же, грязные тупые дикари, погрязшие в трясине убогих, замшелых обычаев, грабители, садисты и стервятники, даже лицами они схожи, и лидеры их дружили между собой… Так вот, в Чечне я прополз под минометным и снайперским огнем – если кто-то, конечно, понимает, что такое сто метров простреливаемой земли, – чтобы вытащить Рокки из тела убитого мной чечена. Как Тарас Бульба. возвращался за своей трубкой в лагерь противника. Не мог я допустить, чтобы мой брат попал к врагу.

Я не расстался с братьями и когда попал сюда. Я был разлучен с ними. Но знал, что это ненадолго.

Они перевернули все вверх дном в квартире, которую я снимал в Петербурге. Но я же знал, что они могут прийти. И не мог рисковать братьями, я надежно спрятал их.

И не сомневался, что скоро встречусь с ними, пусть мне и грозило пожизненное за убийство того грязного и жирного рыночного азера, которого поручили мне мои грузинские друзья.

Я настоял, чтобы мне привезли моих братьев. Рассказал, где их можно найти. И вот они снова со мной, и мне ничего не страшно.

Мы с ними выполним, что нам поручили, и получим свободу. Нет, никто не разорвет и не выбросит заведенное на меня дело, но меня признают невменяемым, то есть сумасшедшим, и переведут в психушку. А оттуда я и сам бы мог сдернуть. Но, раз мне обещают помочь, то пусть и помогают.

Я только не могу выбрать, кому из братьев поручить работу. Двоим делать нечего. Так кто из вас возьмется, Рембо или Рокки?»

– Ты бы, Шрам, лучше бабу резиновую приволок, – жадно перебирая подарки, высказался Чекан. – Для здоровья полезно, верно, доктор?

– Не вступаем! – прикрикнул от дверей надзиратель. – Переходим!

– Печенье ты тоже предпочитаешь резиновое? – уже от двери Сергей отослал ответ Чекану, шляпочно знакомому питерскому братку. – А чай небось из березового листа? И пиво я тебе пришлю безалкогольное…

«Рембо. Пусть он. Продолжение моей левой руки.

Воин не может себе позволить быть левшой или правшой, он обязан одинаково владеть обеими.

Рембо – бесспорный красавец. Цельнокованый. Рукоять обмотана телячьей кожей. Рукоять заканчивается шишковатым наростом, который превращает ребро ладони в кастет. Гарда, или, по-вашему, упор, выступает в стороны на ширину пальца, концы ее загнуты к острию. Лезвие обоюдоострое, длиной в полтора моих указательных пальца, шириной в два приставленных друг к другу больших пальца, лезвие сужается к острию так же плавно и незаметно, как плавно и незаметно жизнь катится от рождения к смерти…»

…Шрам уже порядком утомился от раздачи мармелада. Но надо доделать. Он протянул очередной пакет. Его цепко ухватили за пятерню. Безумный взгляд из черных впадин глазниц шарил по Шрамову лицу.

– У тебя есть родня? Ты сирота? – надежду на «да» выплевывали вместе со слюной обветренные губы.

– Не вступаем! – заученно рявкнул дубак.

Шрам выдрал руку из захвата. Палата идиотов! Один пердит не переставая и хохочет, другой неслабые вопросы за жизнь задает. Шрам принял у Боксера следующий пакет, повернулся, наклонился, чтобы водрузить поверх одеяла больного, который, похоже, находился в невесомой отключке.

Синее с белым отлетело в сторону, открывая полосатое. Пижаму.

Выпад в переломах черных и розовых полос, в белизне открывшейся кожи, переходящей в серое и тусклое, похожее на рыбу. В нож.

Подбросивший себя на пружинах кровати, вскочивший на ноги больной всадил клинок Шраму в живот.

«Рембо – прямой, простодушный брат. Он не умеет притворяться. Его тяжелое лезвие увлекает за собой на штурм более легкую рукоять. Он торпедой врезается, пропарывая преграды, мчит до упора.

А теперь провернуть, надавив на рукоять, чтобы лезвие описало внутри круг, невосстановимо разрезая внутренности».

Они стояли глаза в глаза, убийца и убиваемый. Оказывается, одинакового роста. Но у больного глаза карие, над черной бровью бьется жилка нервного тика, зрачки маленькие, как шляпки обойных гвоздей.

Боксер с пакетом в руках и открытым ртом заледенел, так и не выпрямившись. Дубак, не отрывая взгляда от ЧП, судорожно всовывал клешню в петлю резиновой дубинки. Лепила, беседовавший до того с больным у окна, оборачивался, почувствовав за спиной неладное.

Шрам опустил глаза вниз.

Больной опустил глаза, в которых разрастались, набухали зрачки, туда же, вниз.

Первым успел Шрам. («А я еще колебался, вкладывать книги или не вкладывать», – пролетело в голове.) Шрам дернул в сторону пакет с подарком, в котором застрял клинок. А раз застрял – значит, в книгах, больше не в чем.

Ладонь больного не удержала рукоять, нож из нее вырвало. Шрам колыхнулся назад на два шага по проходу между кроватями. Как он догнал зарядить пакет под разящий металл? Выходит, раньше извилин среагировали руки.

Сергей, как мясо с шампура, рукой стянул с клинка пакет. Отбросил распаханный полиэтилен, рассыпая звонкие конфетки-бараночки. Шрам видел, что хрен с бугра правой вытащил из кармана пижамной куртки ножны и вызволяет из них новый клинок.

«…Рокки – брат игривый. Притворщик и затейник. Он – толстый коротышка, но ловок, как тот пузан-китаеза из сериала „Китайский городовой». Клинок насажен на рукоять из оленьего рога. Лезвие напоминает формой леденец. Повернув в профиль, видишь, какие у него мощные, кувшинно изогнутые бока. Гарда прямая, с длинными поперечинами.

А как Рокки сбалансирован! Раскрываешь ладонь, в которой лежит рукоять, – не шелохнется. Наклоняешь ладонь – не двинется. Разворачиваешь ладонь ребром к земле – держится, как канатоходец со своим шестом.

Я люблю Рокки больше Рембо, вот почему я пустил первым все-таки Рембо. Кого больше любишь, того не отпускаешь от себя…»

Дубак выскочил в коридор с поросячьим визгом:

– Сюда! Витька! Сюда!

Сдав еще на шаг, Сергей перемаячил из прохода на свободный пятачок в центре палаты, шаркнув ногой по коробочному боку. Он сжимал рукоять отвоеванного ножа. Как всегда сжимал финки, заточки, «розочки». Лезвием вверх.

«…Взял прямым хватом. Зафиксировал в кисти. Они все знают только силовую фиксацию в прямом и обратном хвате. Для них нож – нарост на руке, как рог у носорога, и не больше. Разве будет вам верой и правдой служить клинок, к которому относятся пренебрежительно, как к прислуге, а не как к другу или брату. Сейчас я покажу вам, что может нож, что умеет мой Рокки…»

– Прекратите! Сейчас же прекратите! – Это завопил лекарь.

– Убью, бля-и-н! – Боксер сцапал коробку с подарочными пакетами, воздел над башкой, швырнул, а после, оттолкнувшись руками от железных трубок, перескочил через кроватную спинку и оказался перед мокрушником.

«…Не убивать ненужных. Они не абхазы, не чечены, от них мне свободы не перепадет и славы тоже. Я – воин, не убийца».

Волчком крутанувшись на месте, взлетевшей босой пяткой, пришедшейся в широкую грудь, «больной» усадил Боксера на собственную постель. И когда Боксер вдавился задом в кроватные пружины, «больной» еще раз вертанулся и провел классический «ногой в голову с разворота».

Шрам не успел. Произошло все в два вздоха, и вот Боксер уже убран с пути, а «больной» выскочил на пятачок и замер напротив Шрама. Не сразу бросился в атаку. Решил, козляра, попонтоваться…

«Батоно Тенгиз заставлял меня жить с ножом. То есть днями не выпускать его из рук. Вернее, один не выпускать из правой, другой – из левой руки. Я ел, держа в руках ложку и нож. Я работал в его саду – копал, собирал, поливал, – и из моих пальцев не должны были выскользнуть рукояти. Я плавал с ножами в море… В море, что плескалось в десяти минутах от моего дома, море, по которому я скучаю, к которому я хочу…»

…Надумал понтоваться. Типа, оцени какой я крутой. А ведь крутой.

Разные умельцы вертеть финку в пальцах встречались на зоне, но подобной атасности Шраму еще видеть не доводилось.

Перо мотыльком порхало вокруг клешни «болезного», создавая серый металлический шар, закрывающий кисть. Рука взлетала вверх-вниз, уходила влево-вправо, не прерывая вращение финкаря. На такое бы в цирке любоваться, а не перед носом.

Но вот нож замер в ладони на паузу в удар пульса и вновь пустился в пляс.

Ясно, что этот жонглер может сотворить с пикой что угодно – метнуть, посечь, всадить, внезапно поменять ударную руку.

Будет ли он менять пятерню? Судя по всему, владеть одинаково классно должен обеими, но, судя по жонглированию, этот нож ему привычен в правой. Если собирается убивать с одного удара, то пойдет с привычной руки. Будем считать, что я прав и следить стану только за правой. Иначе кранты. Авось, угадаю…

Мокрушник перешел невидимую черту, проведенную для себя Шрамом.

Вряд ли бы кто успел сосчитать до трех за то время, что заняла стычка. Просто люди ринулись друг к другу, словно со школы не виделись, вроде бы попытались обнять друг друга, и вот один уже падает.

Шрам и сам толком не понял, что же вышло. Ничего, кроме правого плеча в пижамных полосах, Сергей не видел. Типа, как в рулетку – все фишки на один номер. Проиграл – так все, выиграл – так до херища. Едва заметил, что плечо пошло вперед, развернулся боком, уклоняясь от удара справа, и выкинул финкарь снизу вверх.

Кажется, он банально угадал, и недруг просто нарвался. Пика вошла легко, без сопротивления. Заточено лезвие, должно быть, отменно. А может, следует записать, что год зоны равен двадцати годам тренировок?

Поскольку его перо сидело в боку у мокрушника, об пол стукнул, понял Шрам, нож из руки мнимого больного. Тогда Сергей отпустил рукоять, на которую давила тяжесть. Мокрушник упал, накрыв собой один упавший нож, другой нож по рукоять ушел в его внутренний мир.

Шрам присел на корточки возле захлебывающегося кровянкой лихача.

– Кто тебя послал?

Сквозь кровавую пену мокрушник вытолкнул нечто непонятное:

– Брат.

– Дайте я посмотрю, – оттолкнул Шрама подбежавший доктор, склонился над «больным».

Шрам встал и только сейчас заметил, что у него распорот рубашечный рукав на левом предплечье. Раздвинул порез руками – царапина. Достал все-таки циркач…

В палату ворвались дубаки (Шрамов конвоир и двое помощничков) и вместе с ними Китай.

– Нож на землю, руки за голову!

Шрам послушно заложил лапки за башню. Но сказал:

– Тут прибежали санитары и зафиксировали нас.

– Мертв, – услышала палата диагноз доктора. – Ко мне его только сегодня привезли. Я его еще даже не осматривал.

– Теперь осмотрите, – пошутил дубак.

3

Опять смешивались клубы табачного дыма от «Кэмела» и «Союз-Аполлона».

– Все, что ни делается – к лучшему. Шрама по факту убийства придержат в СИЗО. Дело же заведено. Хотя там самооборона, много свидетелей ее подтверждают, но надо же обстоятельно разобраться, не превышены ли ее пределы?'

А у нас появляется время, чтобы спокойно подготовить решение проблемы и покончить наконец с проблемой. Ведь с первоначальным» сроком мы не уложились. Придется заплатить неустойку. Честь фирмы. Возвратим тридцать процентов от общей суммы.

Что-то от этого Шрама у меня начинает болеть голова, а у тебя?

Глава десятая

ДЕЛА