Второе условие — вероятность причинения ущерба — есть превентивное умозаключение, базирующееся на оценке риска причинения вреда. Вероятность причинения физического (а не морального) ущерба подсудимым Моляковым И. Ю. отсутствует, материалами уголовного дела не подтверждается, и не имеется никаких оснований полагать, что Моляков И. Ю. является или может оказаться «опасным».
      Второй юридический критерий — ослабленные умственные способности — включает в себя два требования. Первое требование касается психического состояния лица: человек должен оказаться неспособным самостоятельно удовлетворять свои потребности. Второе требование касается вероятных последствий отказа от госпитализации и проведения судебно-психиатрической экспертизы, таких как ухудшение здоровья или недоступность соответствующего (необходимого) лечения.
      То, что Игорь Юрьевич окончил среднюю общеобразовательную школу с золотой медалью и Ленинградский университет с последующим получением ученой степени кандидата философских наук, говорит о том, что и второй юридический критерий для обоснования назначения стационарной судебно-психиатрической экспертизы отсутствует.
      Не соответствует действительности утверждение и.о. прокурора Калашникова В. А. и адвокатов потерпевшего Шарапова А. А. и Котока М. И. о том, что «суд апелляционной инстанции фактически безмотивно отказал в удовлетворении ходатайства защиты и подсудимого о допросе в качестве свидетелей явившихся в зал суда супруги Молякова И. Ю. и преподавателя Чувашского государственного университета Браславского Л. Ю.»
      Браславский Леонид Юрьевич в течение 15 минут выступал с речью в суде и зачитал характеристику Молякова И. Ю. как преподавателя ЧГУ. Вместо супруги Молякова выступал в суде с характеристикой его поведения в быту брат Моляков О. Ю. Решение о том, что вместо супруги будет выступать в суде его брат Олег, принял сам подсудимый.
      Отмена постановления о назначении экспертизы никоим образом не может нарушить право потерпевшего на защиту, как утверждает его защитник Шарапов А. А.
      Суд проходил публично, так как ни Моляков, ни его защитники, ни защитники Федорова в начале заседания не возражали против того, чтобы оно было открытым.
      Отзыв был отправлен в Коллегию 11 февраля 2005 года.

* * *

      Вновь потянулись дни тревожного ожидания в тюремной камере. За это время «на хату заехали» разные интересные люди. Сидел добродушный большой человек, занимавшийся продажами автомобилей, державший автомастерскую.
      В Чебоксарах случилась интересная история, о которой рассказывали даже в местной криминальной хронике. Какой-то автовладелец, только что вернувшийся «с северов» с вахты, купил новенькую десятку. Оставил ее вечером у подъезда, а утром ее там не обнаружил.
      Стали искать. Нашли на автостоянке в центре города. Будто бы уже с перебитыми номерами. В этом-то угоне и пытались обвинить нашего нового сидельца.
      Привели беглого душевнобольного. Лет ему было двадцать, а выглядел маленьким хлипким подростком. Прозвали мы его Лёхой. Лёха сбежал из Алатырского района, из психбольницы. Бродяжничал, попрошайничал у церквей. Жил он с приятелем в опечатанной квартире, в которой произошел взрыв. Будто бы два казанских киллера получили заказ на убийство одного из местных депутатов Госсовета. Стали монтировать взрывное устройство, да подорвались сами.
      Поймали Лёху за попытку украсть из подвального сарайчика в одной из хрущевок банку с огурцами (или помидорами) — не помню уже, с чем. И — в СИЗО.
      Был он чрезвычайно худ. На голом теле маленькая (почему-то шелковая), без пуговиц, дочерна грязная рубашка. Сверху драная китайская куртка. На ногах полуразвалившиеся китайские ботинки из кожзама. Он постоянно запахивал на груди и рубашку, и куртку. Первые два дня был невменяем вовсе. Нанюхался клея.
      Он был не только в клею, но и во вшах. Тараканы и вши в тесной тюремной камере — это катастрофа.
      Лёха припал в забытьи в углу, под вешалкой, но когда по камере от него поползли вши, мы подняли шум. Лидером возмущения был Миша Кульков, отличавшийся повышенной аккуратностью и чистоплотностью.
      Ломились в дверь камеры. Охранники увидали, что действительно вши. Лёху быстро увели. Через сутки привели вновь, якобы прошедшего полную дезинфекцию. И больше уже никуда не уводили, несмотря на наши протесты.
      Всё с Лёхи сняли, оставили полностью голым. Заставили накипятить воды и несколько раз в день отмываться хозяйственным мылом.
      В камере обычно остается много разных вещей. Сидят десятками, уходят на этапы, идет постоянное обновление сидельцев. Из оставленных вещей Лёхе выделили весь полный комплект одежды. Подобрали тапочки и даже фуфайку.
      Постепенно Лёха отъелся на тюремной каше. Да и все его подкармливали. Год с небольшим, как от пьянки скончалась у него мать — единственный человек, поддерживавший Лёху. Была у него в Новочебоксарске сестра. Квартира, муж, дети. Но убогого брата к себе забирать она не собиралась и определила в родном районе в дурдом. Оттуда он и сбежал.
      Так что передачки носить ему было некому. Никто не ждал его на воле. Пока я сидел, подобных Лёхе было несколько. Но его мне было жалко больше всего. Иногда слезы наворачивались на глаза, когда слышал, как этот хилый «уголовник», бормоча и напевая себе под нос, моет за всю камеру посуду или полы.
      Лёха был очень глупый и очень добрый. Он не отлынивал от работы. За это получал сухарики и конфеты, которые обожал. За гостинцы был благодарен, улыбался.
      Разгадывал кроссворды. 2–3 слова в час. Что-то при этом пришёптывал, чесал в затылке шариковой ручкой. Но любимым его занятием было рисование.
      На листе бумаги он часами скрупулезно, с мельчайшими подробностями вычерчивал какие-то схемы, планы. Когда его спрашивали, что это он рисует, то он отвечал: план алатырского дурдома и схему побега из него.
      Схемы множились, усложнялись. Лёхе дали папочку, куда он все эти чертежи аккуратно складывал. Разговорить его было трудно. Но уж если он начинал что-то рассказывать, то вся камера хохотала до упада. Рассказывал он, как правило, о планах побега из психушки. Но понять это было довольно сложно. Говорил он быстро, отрывисто, будто стрелял короткими очередями.
      В эти короткие речевые «очереди» он умудрялся впихнуть слова, по смыслу между собою не связанные. Подобная манера разговаривать была уникальна, ошарашивала напором. Вехами, разделявшими эти речёвки-очереди, были матерные слова, которыми Лёха начинал и заканчивал свои словоизвержения.
      Лёшино словоизвержение было чрезвычайно насыщенным. Выдержать его можно было 4–5 минут. Затем оратора грубыми окриками обрывали, а иногда давали пинка или подзатыльник. При этом хохот продолжался, а сам поток слов останавливался не сразу. Лёха, полоумно озираясь, боясь очередного подзатыльника, продолжал «выстреливать» бессмысленные слова. Но ряд их становился реже, звучали они тише, переходили в неясное бормотание, иногда в отрывки песен, изуродованных лёшиной фантазией до неузнаваемости.
      Потом он умолкал. И молчал, приборматывая, иногда по два-три дня.

* * *

      Коллегия по уголовным делам заседала 10 марта 2005 года. Председательствовал судья В. В. Илларионов (кстати, как я потом неоднократно убеждался, судья неплохой, более или менее независимый). Помогали ему судьи Варсонофьев В. В. и уже хорошо мне известная М. Ф. Лермонтова.
      Коллегия отвергла доводы федоровских адвокатов и оставила постановление судьи Жукова в силе. При этом указывалось, что в постановлении Жукова обоснованно содержится ссылка на ст. 196 УПК РФ, согласно которой необходимым условием назначения судебно-психиатрической экспертизы и ее производства является установление психического или физического состояния обвиняемого, когда возникают сомнения в его вменяемости или способности самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном судопроизводстве.
      Вместе с тем приведенные судьей основания для назначения экспертизы апелляционным судом признаны недостаточными.
      Сами по себе отрицание Моляковым своей вины, отказ от приема пищи в результате сложившихся конкретных обстоятельств, «мрачное содержание его публикаций, отсутствие положительных перспектив и взглядов на жизнь» — когда в постановлении мирового судьи отсутствует анализ и исследование этих публикаций, не могут быть положены в основу вывода о наличии у Молякова И. Ю. каких-то психических отклонений.
      Из материалов дела следует, что Моляков И. Ю. воспитывался в интеллектуальной семье, с отличием закончил общеобразовательную школу, также имеет музыкальное образование, получил высшее образование, закончил аспирантуру, имеет ученую степень кандидата философских наук, неоднократно избирался депутатом Государственного Совета Чувашской Республики, то есть занимал во всех сферах деятельности активную жизненную позицию.
      В деле отсутствуют данные о нахождении Молякова И. Ю. на учете у психолога или психиатра, прохождении им стационарного или амбулаторного лечения в психиатрических, психоневрологических лечебных учреждениях, перенесенных нейроинфекционных заболеваниях и травмах головного мозга, сопровождающихся расстройствами нервной системы или приведших к ухудшению психического состояния.
      В суд представлены характеристики на Молякова И. Ю. со всех мест его учебы, работы и места жительства, свидетельства его родственников и близких лиц, в которых также отсутствуют данные о неадекватном поведении подсудимого, наличии у него выраженных странностей в психике.
      Поэтому следует согласиться с выводами апелляционного суда о том, что непризнание Моляковым И. Ю. вины в инкриминируемом ему деянии, отсутствие у него критической оценки своих действий, отказ от пищи свидетельствуют лишь об избранной им тактике защиты и его оценке происходящих событий.
      Из протоколов судебного заседания следует, что дело рассматривалось законным составом суда в открытых заседаниях, все заявленные ходатайства разрешались в соответствии с требованиями закона, с учетом мнений всех сторон.
      Определением суда отказано в удовлетворении ходатайства о допуске в качестве защитника Моляковой И. Н. и допросе преподавателя ЧГУ Браславского Л. Ю. в силу их взаимоотношений с подсудимым, наличия в деле характеристики, данной Браславским на Молякова И. Ю. (л.д. 79 т. 4). С таким решением суда, с учетом этических соображений и содержания закона, следует согласиться.
      Отсутствуют по делу и убедительные основания для утверждения о нарушении конституционных прав как подсудимого, так и потерпевшего. Анализ всех имеющихся в деле данных в их совокупности убеждает в обоснованности принятого апелляционной инстанцией решения».
      После вынесения решения Коллегией присутствовавшие в зале ликовали. Многие плакали. Судьям рукоплескали. Успокоить людей долго не удавалось.
      У меня было праздничное настроение. Вечером, очутившись в камере, я решил дать себе отдых. Устроить маленький праздник, отказавшись от обязательного ежедневного штудирования научной литературы. Я улегся на нижней шконке прямо напротив телевизора, пил чай с печеньем и конфетами, смотрел по видюшнику боевик с участием Траволты «Меч-рыба».
      Я вообще-то не очень люблю общепризнанные праздники. Все вокруг веселятся, а мне бывает грустно. Думаю, что человек должен сам устраивать себе праздники. Они должны быть результатом собственных усилий, венчать окончание какого-то важного дела. Еще, конечно же, рождение детей — праздник. Хотя особых усилий с моей стороны в этих событиях не было. Это заслуга моей жены.
      Никогда не забуду радостное событие — поступление в университет. Или же вечер после защиты кандидатской диссертации. А как хорошо на душе, когда заканчивается учебный год! Июнь. Ты принял последний экзамен у последнего студента. Уже вечер. Ты сидишь один в опустевшей аудитории минут 30–40. На душе хорошо. Хочется, чтобы это праздничное настроение не кончалось подольше.
      Или же под утро, когда в избирательных комиссиях подведены предварительные итоги голосования и выясняется, что ты оказался победителем в изнурительной предвыборной борьбе.
      После 10 марта уже ничего не мешало перейти, наконец, непосредственно к судебному разбирательству. Но не тут-то было. Пока я «отбивался» от психушки, судья Малюткин уже получил новое назначение в качестве федерального судьи. Заслужил, ничего не скажешь!
      Я направлял в Высшую квалификационную коллегию судей Верховного суда Российской Федерации заявление по поводу Малюткина-младшего «О злоупотреблениях судебной властью и несоблюдении в судах обязанностей государства по защите прав граждан». Перечислил все его ошибки в ходе рассмотрения моего дела. Но результата не было никакого. Я даже ответа на свое заявление так и не получил.
      И.о. мирового судьи назначили Р. Н. Рябину. Ей требовалось время на ознакомление с делом. Заседание было назначено только на 12 апреля 2005 года, т. е. еще больше месяца мне предстояло провести в тюрьме. Я подозревал, почему судьи «выбирают» такие большие временные отрезки. По моей статье в следственном изоляторе нельзя держать человека до суда больше чем полгода, и суд не имеет права продлевать его пребывание в тюрьме ни под каким предлогом.
      Раз у федоровской команды не получилось «законопатить» меня в дурдом, то уж продержать в тюрьме «от звонка до звонка», не дав мне ни одного лишнего дня свободы, — это соответствовало нравственному уровню моих недоброжелателей.
      Подозрения подтвердились. 12 апреля заседание не состоялось, так как вместо Рябиной я увидел в зале суда совершенно другого судью — А. В. Якушина. Куда делась на тот момент Рябина — неясно. То ли она уехала на курсы повышения квалификации, то ли в отпуск.
      Я успел заявить Якушину (совсем еще молодому человеку, бывшему следователю) два ходатайства — об отводе гособвинителю Юркину и об истребовании материалов проверки по моему делу из прокуратуры Чувашской Республики, которая проводилась по поручению прокуратуры генеральной.
      Ходатайства он принял, но рассматривать не стал, заседание закрыл, заявив, что ему нужно время для ознакомления с материалами дела.
      20 апреля 2005 года меня вновь повезли в суд. Народу собралось очень много. Истекали шесть месяцев моего содержания под стражей. Завели в зал. Якушин прочитал постановление об изменении в отношении меня меры пресечения. Согласно ст. 15 УК РФ предъявленное мне обвинение по ст. 129 ч. 3 УК РФ относится к категории средней тяжести. Взяли меня под стражу 21 октября 2004 года, и шестимесячный срок истекал 21 апреля 2005 года. Поэтому меня необходимо освободить в зале суда, оставив в качестве меры пресечения подписку о невыезде.
      Но в зале меня не освободили. Видимо, побоялись того большого количества народа, что собрались у здания суда. Были там журналисты, были репортеры с теле- и фотокамерами.
      На меня надели наручники, быстро, оцепив милиционерами, провели сквозь ринувшихся ко мне людей, усадили в автозак и повезли обратно в тюрьму.
      Не успел я расположиться в «стакане» — маленькой клетушке, в которой зэки ожидают водворения в камеру, как меня повели в комнату для свиданий с адвокатами. Там секретарь суда вручил мне постановление об освобождении.
      Меня провели в камеру. Я собрал свои вещи, книги, тепло попрощался с ребятами, сдал выданные мне матрас, одеяло и простыни. Через 15 минут я был на улице, дверь тюрьмы за мной захлопнулась.
      Уже успели к тюрьме подъехать люди. Они целовали, обнимали меня. Тут же был корреспондент радиостанции «Свобода» Лишнев, и я с его телефона в прямом эфире дал короткое интервью об освобождении и о том, как я себя чувствую.
      Была усталость. И радость. Это было особое чувство упоения свободой. Не дай Бог, конечно, никому испытать подобного рода радость, потому что это радость узника, обретшего свободу. А я никому не пожелаю доли заключенных.

Глава V. Разрешение от бремени