- Больше я никогда тебя не брошу. Я столько пережил за эти минуты, ты не представляешь!.. Я трус и скотина: бросил тебя, как будто оставил врагу без боя собственный дом...
      Он шептал мне все это на ухо, и мне стало хорошо от этого его шепота.
      - Не преувеличивай. Все нормально. Вот только не могу понять: что ему нужно от меня.
      - Влюблен, я же говорил тебе.
      - Нет, Мишка, нет. Тут что-то другое.
      Я уже вознамерилась рассказать ему про сон, но вовремя застрекотал камушек. Я промолчала.
      Поздним вечером у служебного входа меня ждала машина Бурелома. Я прошла мимо. Шофер догнал меня в два прыжка.
      - Только не говорите, Мария Николаевна, что вы меня не заметили.
      - Заметила, конечно. Но хочу поехать сегодня общественным транспортом.
      - Не выйдет, - сказал шофер и потянул меня за руку.
      - Делать мне больно вам приказал Бурелом? - спросила я, выдергивая руку. Электрические покалывания не смолкали во мне, но я была настроена решительно.
      Мой вопрос сильно смутил шофера.
      - Как вас зовут? - спросила я.
      - Николай.
      Я вспомнила испуг Вражича, когда отказывалась от подношения Бурелома, и фразу, которую сказал ему тогда Мишка: "Успокойся, нагоняя не будет". Ничего умнее этой фразы в голову мне сейчас не пришло, и я сказала испуганному Николаю:
      - Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...
      - Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...
      Он запнулся, а я как бы услышала продолжение: "Уж тебя-то купит..."
      Не хотелось дискутировать, да и не стоило, уже потому хотя бы, что шофер, похоже, наговорился сегодня на неделю вперед. Молчаливость была его природным и неотъемлемым качеством. Меня же задела за живое его усмешка. Он сам, как и все окружение Бурелома, куплен с потрохами и не сомневался, что купить можно все и всех. Если бы у него имелось столько же денег, сколько у Бурелома, он бы тоже чувствовал себя королем мира.
      "Плохо. Все это очень плохо". Я свободолюбивый человек. И сейчас особенно остро почувствовала, насколько сильно во мне желание быть свободной.
      Мы ехали мрачным Ленинградом. Декабрь и без того самый темный месяц в году, а тут еще и освещение в городе почти полностью отсутствовало. Кое-где в переулках мелькали подозрительные личности, свет горел уже в очень немногих окнах жилых домов, да в ночных киосках, торгующих спиртным. Страх выползал из этой смутной жизни. В этом смысле профессия у нас неудачная: все мы, артисты и артистки, заканчивали работу не настолько рано, чтобы по дороге домой чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Бурелом, если он действительно хотел купить меня, не мог выбрать подкупа точнее, чем эта машина и ее шофер, провожающий меня до лифта. Надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от такого вида заботы.
      Папа ждал меня. И мама еще не спала.
      - Слава богу, Мария! - сказала она. - Я очень волновалась за тебя.
      Странно, ее волнение показалось мне сегодня вполне искренним.
      - Почему? - спросила я без всякой подкавыки.
      - Представляешь, твой одноклассник, Валерка Черешков, попал сегодня во дворе под машину. Смотреть на Наталью было страшно, когда она подбежала к сыну...
      - Насмерть?! - с замиранием души спросила я.
      Ответил отец:
      - Пока живой, но состояние очень тяжелое. Наталья говорит, что он с утра был не в себе, после твоего ухода... Она на улице набросилась на твою мать, вопила, что это ты виновата...
      - Машенька, у вас что, ссора произошла, ты его чем-то обидела? Ты ведь такая резкая...
      - Мама, успокойся, я тут ни при чем. И что это за манера: ответственность за свои несчастья валить на других!..
      Нет, такого я не хотела. На меня подействовало не столько то, что расплата за обман обрушилась на Валерку, сколько то, что она обрушилась с такой бешеной скоростью. Кто же он, мой защитник?.. Может быть, это и есть Бог?.. Я бы уже поверила в это, если бы не удивительная избирательность: разве мало людей заслуживают наказания, а покарали, причем моментально, только моего Валерку.
      Папа ушел спать, а мама дождалась, пока я выйду из ванной. Ей хотелось еще пообсуждать событие. Но у меня такого желания не было. Однако от одного вопроса я не удержалась:
      - Мама, ты когда-нибудь изменяла папе?
      - Ты же не смотришь "богатых", откуда в тебе этот комплекс?
      - Да не комплекс, нет.
      - Юрке, что ли, собралась изменить?..
      - Когда люди расстались, новый человек в жизни - уже не измена. Так ты можешь ответить мне?
      - Мы с отцом поздно поженились, ты знаешь. А если бы не твое рождение, может, и вообще бы не поженились: отец был очень нерешительным. А я понимала, что люблю его, и он любит меня, и что лучше для жизни мне никого не найти.
      - Так ты забеременела не от него?
      - С какой стати? Но один раз подумала, вернувшись после свидания: не переспать ли с кем-нибудь, чтобы забеременеть. Вечером перед сном подумала - мечтала о ребенке, о Коле - а утром поняла, что зря хотела дождя над Данаей, что уже и без того беременна.
      - А что снилось? - спросила я, как бы невзначай.
      Мать моя покраснела и рассердилась:
      - Ничего! Ничего мне не снилось! И вообще, у меня такое ощущение, что я сошла с ума, рассказывая тебе эту ерундистику...
      "Снилось", - подумала я. Содержание сна тоже казалось мне ясным.
      Чем хороша усталость - не успеешь добраться до койки, как сон уже валит меня. Иначе, наверное, я сбрендила бы от тех бесконечных знаков вопроса, которые плыли во мне, заполняли меня и тревожили.
      III
      На следующий день я позвонила Юрке.
      - Спорткомплекс "Юбилейный" слушает, - Юрка тяжело дышал в трубку.
      - Хочу подать заявку на конкурс по бодибилдингу.
      - Ваше строение тела меня вполне устраивает, так что пойдете вне конкурса, - ответил Юрка.
      - Ладно, позвони, когда закончишь зарядку.
      - Да я уже закончил, подожди, накину халат. Не так-то часто ты звонишь, чтобы я заставлял тебя набирать номер дважды.
      Ждала я недолго, и с молчащей возле уха трубкой думала о том, что Юркин голос все еще волнует меня.
      - Что скажете, сеньорита? - произнес Юрка голосом Луиса-Альберто, вернее, того актера, который его дублирует.
      - С вашего позволения... - подхватила я.
      Юрка перебил:
      - "С вашего позволения" надо говорить, когда прощаешься, уходишь. А сейчас надо сказать: "Простите, сеньор, что я побеспокоила вас..."
      - Вот именно, - ответила я. - Простите, сеньор, но у меня ни черта не получаются песенки: буду петь прошлогодние.
      - Можно, конечно. Но одну ты должна сочинить, на любой, приятный тебе мотивчик. Когда они забредают в чашу и Баба-Яга, то есть я, пытается помешать им оттуда выбраться. Самое время спеть. На одну-то песенку тебя хватит?
      - "Пробираясь темной чащей, ты смотри под ноги чаще..." - скаламбурила я.
      - Начало готово. А ты боялась!.. У тебя все?
      - Нет, Юрка, не все. У меня появился поклонник...
      - Хороший мужик?.. - спросил после маленькой заминки Юрка.
      Эта запиночка и интонация ревнивого любопытства, которую я сумела распознать за Юркиным вопросом, очень меня воодушевили.
      - Крутой, - ответила я.
      - Звучит безрадостно. Ну что ж, Маша. По телефону я не буду выпытывать, что да как. Могу предложить: приходи ко мне сейчас, я тебя обниму, и ты мне все расскажешь...
      Мне очень захотелось поддаться. И я бы поддалась, если бы не понимала: объятиями дело и ограничится.
      - Знаешь, мне, пожалуй, достаточно на сегодня уже и того, что ты сказал. Спасибо, дорогой. Пока.
      - Надо говорить: "с вашего позволения", чумичка!..
      Следующий звонок делать было неприятно, но с моей точки зрения, необходимо.
      - Наталья Васильевна, здравствуйте. Это Маша. Как там Валерка? Что с ним?!
      - Маша! Хорошо, что ты позвонила. Я вчера наорала на твою мать, извинись за меня: сама не понимала, что горожу. Плохо с Валеркой. Очень плохо. У него с головой непорядок...
      - Его можно навестить? С утра я могла бы у него подежурить.
      - Спасибо, Маша. У тебя и своих забот по горло: я же знаю, как ты пашешь. Да пока и не надо. Не надо помощи. А навестить можешь: завтра впускной день с четырех до шести.
      После этого разговора настроение у меня не улучшилось, но я не позволила себе расслабиться. Однако из всех предстоящих сегодня занятий выбрала самое спокойное: решила сделать маникюр. Пошла в ванную, простирнула колготки и блузочку, приготовила инструменты и лак, включила телевизор. И попала на передачу об НЛО и о пришельцах.
      - Я уже спала, - рассказывала какая-то простецкая баба. - И вдруг меня точно по башке огрели. Глаза открываю: в углу комнаты сияние, и посреди этого сияния - человек стоит. Странный, как нарисованный. Как дети из черточек рисуют...
      На экране появился рисунок - иллюстрация к рассказу.
      Машинально я потрогала свой затылок - он уже не болел, но и благотворных последствий не наблюдалось. Досмотрела передачу до конца. Уже и лак высох, и время неумолимо текло, а я смотрела и слушала, и все думала: имеет ли это отношение ко мне? Может быть, отгадка именно в пришельцах? Не придя ни к какому выводу, я телевизор выключила.
      Песенка упорно не хотела сочиняться. Лезла в голову всякая галиматья и на бумаге сложилось только неказистое:
      Если ты блуждаешь в чаще,
      то смотри под ноги чаше.
      Попадешься в бурелом
      будет ноженькам облом!
      Не годилось даже для капустника. Даже для куплетов в ресторане, не то что для детского представления. К тому же слово "бурелом" так и тянуло написать с большой буквы.
      По дороге на работу в голову все еще лезли мысли о моем загадочном сне, о благородном старике и мечтающей о ребенке маме. Потом я постаралась избавиться от них. Следовало думать о песенке, о "рэкетирских" частушках, которые мы задумали с Мишкой, а не обо всяких ирра-циональностях. Есть задачи, которые никогда не решишь без специальной подготовки, и можно надеяться только на подсказку. Но подсказанный ответ незнающему человеку тоже может ничего не прояснить. Похоже, я наткнулась именно на такую задачку. Просто удивительно, как во мне уживались мечтательность и фантазерство с предельным скептицизмом: истории, рассказанные мне с телеэкрана, ни в чем меня не убедили, разве только в том, что есть довольно большой слой людей, способных убежденно отстаивать свои выдумки. Но мои вещественные доказательства - боль в затылке, камушек, посылающий мне сигналы тревоги, - были настолько вещественны, что мало походили на выдумку. И однако...
      После примерки новых костюмов, мы с Мишкой немного поболтали. Мне понравилась история про его Лизку, недорассказанная вчера. Когда они с женой купали девочку, Лизка попросила помыть ей голову шампунем "Видал Сассун", а потом, потряхивая курчавой головой, горделиво расхаживала по квартире и говорила: "Ну вот, теперь мое свидание пройдет прекрасно!.."
      Когда мы отсмеялись, Мишка протянул мне листок:
      - Да, вот начало "рэкетирских" частушек, - сказал он.
      Частушка была одна:
      Мне миленок - рэкетир
      Шубу лисью подарил.
      А спьяну - пушку к голове:
      "Гони, блин, выкуп в ЭС-КА-ВЕ..."
      - Ну, брат! - радостно воскликнула я. - Да мы оба с тобой в глубоком творческом кризисе! И плохая частушка и одна! Их должно быть сто, двести. Они должны сыпаться из нас, как из рога изобилия, чтобы все время удивлять чем-то новеньким.
      - Не могу найти темы. Понимаю, кому мы служим, но не понимаю ни их жизни, ни их проблем...
      - Стоит ли усложнять. Все предельно просто. Тем этих - тысячи. Ну вот сходу, в порядке бреда. В штате Техас орудует Ку-клукс-клан. И надо договориться, чтоб "приехал клан в Россию и повоспитывал Кавказ"... Техас-Кавказ - рифмуется...
      - Скользкая темочка. Буреломовцы и без нас с тобой разберутся с конкурентами: поделят сферы влияния. Лично я в такое вмешиваться не собираюсь. Только мне и способствовать разжиганию межнациональной розни...
      - Мишка, ты молодец. Ты очень серьезный, а мне показалось смешным...
      - Ну, ладно, подумаю еще, - сказал Мишка, а потом опять, словно бы невзначай, спросил. - Ты до сих пор не поняла, чего хочет от тебя Бурелом?
      - Нет, Миша, не поняла, - ответила я честно.
      И снова по окончании работы меня ждала машина Бурелома, а в ней - и сам Бурелом. Я инстинктивно отшатнулась, когда он вылез из машины мне навстречу. Камень начал сигналить еще в тот момент, когда я подходила к вахте, сейчас я его остановила.
      - Испугались? - спросил Бурелом и утвердительно добавил. - Испугались. С чего бы? Разве я отношусь к вам плохо?
      Я взяла себя в руки.
      - Нет. Ничего плохого вы мне не сделали, пока только хорошее, но странно, мне... - я хотела сказать "мне отвратительно даже ваше хорошее", как зарефлексовал камушек, и я спохватилась, - мне, - продолжила я, хотелось бы знать, с чего вы так ко мне внимательны?
      - Ну, если я вам скажу, что мое внимание объясняется тем, что вы рядовая ключевая фигура, вы поймете причину?..
      - Нет, не пойму, потому что не люблю, когда со мной говорят загадками. Или рядовая, или ключевая - вместе эти понятия не соединяются.
      - Еще как соединяются, если умеешь смотреть в будущее... Вы, вероятно, учили диалектику?
      Честно говоря, я не ожидала от Бурелома таких речей. Он всегда казался мне чуть пообразованнее своих бесчисленных сотоварищей по "разбойному переходу к капитализму", но рассуждения о будущем... Я взяла и сказала это все Бурелому.
      Он долго хохотал своим ледяным смехом над моим определением вида жизнедеятельности, которым он занимался, а потом сказал:
      - Давайте, Мария Николаевна, поиграем. Вы мне скажете, чего еще не ожидаете от меня, а я скажу, чего не ожидаю от вас.
      Мы уже ехали рядом на заднем сидении, когда Бурелом предложил мне эту игру. И я страшно обрадовалась его предложению, потому что боялась, что начнутся, несмотря на словесные высокопарности, вульгарные приставания. Но чутье женщины подсказывало мне, что Бурелом действительно настроен на другое. Я расслабилась и вступила в предложенную игру не без удовольствия. Еще полчаса назад я и представить себе не могла, что стану разговаривать с Буреломом почти так же свободно, как со своими друзьями.
      - Ну, во-первых, не могу даже помыслить, что вы, Лев Петрович, окажетесь в очереди вместе со мной за хлебом. Во-вторых, не жду от вас, что по утрам вы будете выносить во двор бездомным кошкам объедки и молоко. В-третьих, вы вряд ли шарахнетесь в сторону, если в темном переулке вам встретится стая несимпатичных ребят. В-четвертых, не думаю, что когда-нибудь вам будет суждено умирать от любви. Ну, и в-пятых, - я уже откровенно дразнила его, - вы не поспешите поддержать старушку, осторожно переходящую гололедную улицу... Достаточно?
      Краем глаза я увидела, как перекашивает смехом лицо шофера. Сам Бурелом тоже улыбался. Я посмотрела ему в глаза. Как всегда белесые, они все-таки были сейчас более живыми и, если можно так сказать, цветовыраженными, в них появились нечеткие следы голубого. Что делает с человеком, даже с таким, как Бурелом, разговор о нем самом!
      - Ну, а еще, еще что-нибудь, - предложил он.
      Шутка тем и хороша, что под ее видом легко преподносить правду.
      Я немного подумала:
      - Вряд ли вы пойдете в больницу навестить человека, который пытался вас обокрасть... Вы не станете читать Рильке, Данте и Мандельштама... Вас, поклонника физических расправ, не потянет разобраться с теми, кто на доме известного поэта в памятной надписи, сделанной от руки, переделал слово "жил" на "жид"... И, конечно, вам не придет в голову убавить звук телевизора после одиннадцати вечера, даже если вы наверняка знаете, что вашим соседям рано отправляться на работу. Точнее - вы просто не вспомните о них. Все!..
      - Отлично! - Бурелом смеялся.
      Смех его показался мне в этот момент куда более приятным, чем обычно. Неужели, моя антипатия к Бурелому давала первую трещину? Камень на моей груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это свое нытье моему сердцу. "Прекрати!" - послала я ему мысленный приказ. И он подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.
      - Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, - отсмеявшись, сказал Бурелом. - Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы зачитаетесь "Эммануэльк", хотя... - он усмехнулся. - Что еще?.. Еще вы не станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету "Дурак" ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...
      В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.
      - Вы думаете, - сказала я, даже не попытавшись сыграть непринужденность, - меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?
      Бурелом тоже был достаточно серьезен:
      - Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части, как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще только укоренялся. Вы говорите - попереть вас? Или ставить вам какие-то условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что уйдете в театр - вам ведь хочется - в первый же театр, который вас примет, хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...
      Я тяжело вздохнула:
      - Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое обнищание... Метания... Растерянность... От "черну-хи" и "порнухи" до классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес, настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.
      - А если бы были?
      - Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что расстаться с надеждой на полноценную жизнь.
      Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал вопрос, а у меня был ответ - вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не прекращался.
      - Приехали, - сказал Николай.
      - Мы не договорили, - произнес Бурелом, - но я не стану вас задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я провожу вас до лифта.
      - Спасибо, - сказала я и вылезла из машины.
      Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и страшища...
      То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:
      - Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.
      Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.
      - Назад, - прошипел он мне, - за меня!
      И тут, прячась за его спину, я увидела в руках Бурелома пистолет и побледневшие лица обидчиков.
      - Стрельбы не будет, - спокойно, по-ледяному спокойно, сказал Бурелом. - Выметайтесь!..
      Тот же, что восхитился шубкой, ответил:
      - Будет сделано, шеф.
      По-прежнему заслоняя меня и держа бандитов в поле зрения и ствола, Бурелом дал им выйти за дверь. Выходящего последним Василия он сопроводил ударом ноги в задницу.
      Дверь парадной Бурелом еще немного подержал открытой, чтобы удостовериться, что налетчики тикают без оглядки.
      - Николай, - крикнул Бурелом, увидев, что тот вылез из машины, держа в руке свою пушку, - все в порядке. Я сейчас.
      Он вызвал мне лифт, поднялся в нем со мной на этаж.
      В лифте я спросила:
      - Это не вы их подослали, чтобы я ценила вашу заботу еще больше?
      - Не разочаровывайте меня, Маша. С вами я не для того, чтобы слушать глупости.
      - Простите, - искренне сказала я, - это нервы... Двери лифта раскрылись, на площадке стоял папа.
      - Я слышал крики. Что случилось? Этот тип тебе угрожает?..
      - Папа, этот, как ты говоришь, тип только что спас меня. Это Лев Петрович, папа. Он меня провожает.
      - Тогда ладно, - буркнул мой отец.
      Волна благодарности пролилась во мне: немолодой, невооруженный, мой отец был готов драться за меня с любым. Бурелома он не испугался.
      И во второй раз за сегодняшний вечер Бурелом усмехнулся:
      - До свидания, - сказал он мне, - теперь я за вас спокоен...
      - Ничего себе поклонничек, - бурчал отец с чашкой крепчайшего чая. Маша, неужели ты станешь водиться с таким типом?!
      "Маша". Впервые так назвал меня сегодня Бурелом. И это не вызвало во мне протеста.
      - Успокойся, папа. Внешность иногда бывает обманчива.
      - Бывает, - настаивал отец, - но только не такая.
      Как всегда, я очень устала за день, однако сон - как назло - не приходил. Я снова и снова вспоминала обстоятельства стычки в парадной и то спокойствие, что испытала, очутившись за спиной Бурелома. "Хорошо ли это?" - думала я. Но ничего не могла с собой поделать: надежность исходила для меня не только от моего отца - от Бурелома сегодня тоже. Камень на моей груди изнывал, изводился, предупреждал - ему явно не нравились мои мысли, скорее даже мыслемоции, потому что далеко не все мои ощущения можно было облечь в словами выраженную мысль. В какой-то момент камушек мой стал настолько досаждать, что я подумала было снять его вовсе: и тут он, поворчав - замолк. А через некоторое время и я спала.
      IV
      Утром были два неожиданных звонка.
      Во-первых, позвонила Валентина. И когда я услышала ее кокетливое: "Ал-ле, я тебя не разбудила?" - я вспомнила, что мы не общались по телефону уже целых два дня, а это было из ряда вон выходящим событием. И тут же вспомнилось, что она - а не я - будет играть Ларису. На душе чуть скребануло, но я не дала развиться этому некрасивому чувству - чувству зависти.
      - Нет, конечно, я даже позавтракала уже.
      - И зарядку сделала?
      - Ну да.
      - Счастливая ты, Машка.
      - С чего бы?
      - А не ленивая. Не то, что я.
      - Хватит прикидываться, девушка. Как жизнь-то?
      - Слушай, тороплюсь на читку, а у нас замена - Серега загремел в Боткинские с дизентерией.
      - Какая благородная болезнь, - восхитилась я. - Как он умудрился?
      - Винограда поел на презентации. Ночью чуть концы не отдал - сестренка его звонила.
      - А замену уже нашли?
      - Да, у Юрки какой-то приятель - каскадер. Так что в два сегодня соберемся. Ты можешь?
      - В два могу, но к четырем мне еще в больницу.
      - И у тебя больные? Кто? Мама? Папа? - Валя говорила встревоженно и искренне - она любила моих родителей.
      - Слава богу, не они. Черешков попал под машину.
      - Наш ювелир? А его как угораздило?
      - Да вот - угораздило, при встрече расскажу.
      - Ну, тогда до встречи.
      Никогда, никогда я не поссорюсь с Валькой. Никогда не буду выяснять, даже мысленно, кто из нас талантливее. Никогда актерское самолюбие не победит мою душевную к ней расположенность. Вот так мудро приказала я себе поступать, когда повесила трубку.
      Вновь раздался телефонный звонок. И камушек мой тотчас пробудился ото сна, в котором пребывал с ночи. Очевидно, звонит кто-то нехороший. Нехорошим оказался Бурелом.
      - Мария Николаевна, - сказал он, - я обещал вам, что мы продолжим наш разговор сегодня, но не выходит. А вы уж, будьте так добры, не убегайте вечером от моего Николая.
      - Лев Петрович, я вам так благодарна, но ведь раньше я обходилась без вашей машины, меня встречал папа, он и впредь может меня встречать.
      - Да, батя у вас боевой.
      Мне не понравилась насмешка.
      - Папа воевал в пехоте и может еще постоять и за себя и за нас.
      - Воевал? - Бурелом искренне удивился. - Не молод ли?
      - Он начал войну разведчиком, сыном полка в десять лет.
      - Ну что ж, - Бурелом что-то там взвесил. - Пехота - это хорошо. Но тем не менее в нынешних условиях мой Николай надежнее. Вы меня поняли?
      Чего тут было не понять: мне приказывали. И не было сил не подчиниться. "Какая шубка!" Повторения не хотелось.
      Скидывая дубленку, я скороговоркой проинформировала:
      - Всем - привет! И пламенное пожелание - репетировать в пожарном порядке - весь график горит! А в ответ услышала:
      - Вот болван, я-то думал, что из всех присутствующих один постоянно горю на работе!..
      Я посмотрела в сторону говорившего. И замерла. Ослепляя голливудской улыбкой обаятельного и хитрого волка, на меня иронически взирал незнакомец.
      - Это кто? - спросила я, несколько даже хамовато от замешательства.
      - Наш Феникс во плоти, - ответил Юрка, - знаменитый каскадер всех времен и народов Лев Петрович Новицкий.
      Я даже охнула про себя, а вслух сказала:
      - Столько львов развелось, что человеку пора от них прятаться за решетку.
      Шутки не поняли, но посмеялись, а я ничего не стала объяснять.
      Юрка ревниво поглядывал на нас со Львом, пока мы знакомились. Все-таки мужчины, гораздо чаше женщин, выступают в роли собаки на сене. Как бы там ни было, Юрка первым, может быть, раньше меня самой, заметил, что Лев мне понравился, что меня потянуло к нему. С Юркой мы расстались полгода назад. Расставание для меня было болезненным, и Лев был первым мужчиной, с которым мне захотелось пофлиртовать. Все-таки симпатии и антипатии - дело сложное и дело темное. Я абсолютно ничего об этом Льве еще не знала, но мне уже нравилось встречаться с ним взглядами, и когда - по роли - он возложил на меня свою дедморозовскую длань - я - не Снегурочка, а Маша - была пронзена от макушки до пяток давно не испытываемой сексуальной истомой.
      Феникс - иначе я его уже не могла воспринимать - балагурил, отпускал язвительные шуточки, рассказывая байки, заставлял смотреть на себя. И это было несомненным признаком въевшейся в нутро артистичности. Феникс был насквозь театральным человеком, к тому же явно одаренным. Когда-то похожие качества так привлекали меня в Юре...
      - Имей в виду, - бросил мне Юрка, когда я выскакивала на улицу, - Лев мне приятель, но истина дороже: он отчаянный бабник.
      - Даже отчаяннее тебя? - спросила я. И, не дожидаясь ответа, побежала на остановку автобуса.
      В вестибюле больницы я посмотрелась в зеркало и сама себе так понравилась, что меня прямо окрылило. Такая окрыленная я влетела в Валеркину палату и на пороге замерла. Окрыленность вдруг куда-то исчезла, а вместо нее явилось чувство брезгливости. Огромная, грязная палата, неаккуратные постели, бинты, подвешенные к сложным системам ноги и руки, подбитые глаза - все это было чудовищно. Да к тому же, отыскивая глазами кровать Валерки, я увидела Василия, того, вчерашнего любителя встречать одиноких женщин в парадняках. Сначала я не поверила сама себе, пригляделась внимательно: несомненно, это был он.
      - Маша, ты пришла, молодец, - следом за мной в палату входила Валеркина мама. - Пойдем к Валерочке.
      Сумки у нее в руках были полными, а я купила всего один лимончик - не спросила, чего ему можно.
      Валерка лежал, натянув одеяло на голову.
      - Валерочка, это мы - я и Маша...
      - Мама Челе, - раздался голос Валерки из-под одеяла, - почему ты была так невнимательна при пересечении улицы...
      Наталья сходу залилась слезами:
      - Не прошло! Вот он сутками так лежит и бормочет из этих проклятых сериалов...
      - Габриеля сбила не Марта, - продолжал Валерка, - Габриеля сбил грузовик раньше. Вы же мне сказали, Мерседес...
      - Валерочка, мальчик мой, надо поесть, - ворковала Наталья, не вытирая слез.
      Валерка шевельнулся под одеялом и произнес:
      - Брик, тебе нельзя раньше времени покидать инвалидное кресло, может быть паралич ног...
      Мне стало страшно и смешно. Чтобы невзначай не рассмеяться при виде этой трагикомической сцены, я сказала: - Наталья Васильевна, я пойду. Я приду в другой раз.
      - Да, Маша, да, - она обняла меня и заревела. С тягостным чувством дезертира я вынеслась из палаты, но спросила все-таки у попавшейся мне навстречу сестры:
      - Скажите, сестра, а что с человеком, который лежит на первой от входа койке справа?
      - Трещина в копчике. Он вам кто? "Ого!" - подумала я.
      - Никто.
      - А никто, так чего расспрашиваете, - грубо, как и положено сестрам в таких занюханных больницах, отрезала она.
      Но ответ я получила. Итак, два моих личных врага в одной палате лежат поверженные двумя разными - как я понимала - силами, которые почему-то активно взялись мне помогать. В конце концов, остаться без помощи - что может быть хуже, но та помощь, которую оказывали мне Алмазный Старик и Бурелом, была мне чем-то очень подозрительна. Несчастный Валерка. Тысячи тысяч воров живут себе припеваючи, свысока поглядывая на честных дураков, вроде моего отца - и им хоть бы хны. А Валерка, может, и не удержался от воровства в первый раз. просто потому, что камушек сам притянул его к себе своей безмерной исключительностью - и вот он уже тихопомешанный. Да не хочу я, чтобы людские пороки карались так избирательно. Идея ада с его массовостью казалась мне сейчас куда более справедливой.
      Однако в автобусе я уже думала о другом, о более приятном. Я вспоминала Феникса. Как коснулся он моего плеча, как мне стало хорошо, и не успела я оглянуться, а уже поймала себя на том, что глупо и счастливо улыбаюсь, словно и не было никакой больницы в промежутке. Холодок испуга возник во мне: не слишком ли быстро я влюбилась? А! Быстро-медленно! Кто осмелится отмерять время, необходимое для того, чтобы один человек потянулся к другому?.. Во всяком случае - не я.
      У дверей ресторана мне встретилась Маруся, посудомойка. Она была в расстегнутом ватнике.
      - Маруся, не простудись, холодища на улице.
      - Не, Николавна, я привыкши.