У "Гостиного Двора"
      сияла елка, звезд полна.
      А теперь осталась "Память"
      да заезжая шпана.
      На востоке всяк петух
      топчет курочек за двух.
      А у нас - лишь в жопу клюнет
      русский жареный петух!..
      Сочинительство помогло мне хотя бы на время избавиться от нервозности, к тому же я сразу почувствовала, что написала удачно - со стопроцентным попаданием, захотелось похвастаться, тут же огласить написанное, но я вовремя остановилась: сюрпризы до поры до времени надо держать в секрете.
      Мишка вкатился мокрый, красный, загнанный:
      - Я на месте, сейчас переоденусь и готов!..
      - Что у тебя стряслось-то?
      - Маму от отчима перевозил - потом расскажу.
      Вечерняя, или скорее, ночная жизнь покатилась своим чередом. В зале были, в основном, японцы. Красота. Улыбаются. Всем довольны, особенно тем псевдорусским, что представлено у нас в изобилии. На мою долю тоже выпал успех. И сегодня, как никогда, я почувствовала свое единение с этим красивым залом, с нарядным его предновогодним убранством, со сценой, с шумом взрывающегося за столами шампанского, со смехом и беззаботностью балетных в моей гримерной, с бесконечными их обсуждениями любовных, полулюбовных и просто, как выражается Мишка, "экзотических" приключений. Экзотических, разумеется, вместо эротических. Сегодня, когда во мне вызревала УВЕРЕННОСТЬ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ, когда появилась РЕАЛЬНАЯ возможность поменять свою жизнь, я переживала практически ПОЛНУЮ ПРИМИРЕННОСТЬ с той жизнью, которую вела. Может быть, это был знак, что, мол, и менять-то ничего не следует?.. Может быть, может быть...
      - Так чего там с матерью-то? - спросила я в перерыве у Мишки.
      Он картинно заломил руки:
      - Трагедия!.. Драма наших дней!.. Вижу крупно набранный заголовок в газете: "ОНИ РАЗОШЛИСЬ ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ МОТИВАМ!" И смех, и грех! Я выслушал обе стороны, оборжался, но понял, что кровопролития не избежать - маманьку увез!..
      - Господи! У вас же такая теснота!
      - Ничего не поделаешь: родная мать за решеткой - зрелище не для меня, грешного.
      - Ну, и чем это кончится?
      - Даже предположений нет. Может, кто-нибудь из них пересмотрит свои политические позиции, - Мишка рассмеялся, а потом сказал. - Знаешь, Машка, в супружестве плевать, у кого какое образование, какие увлечения, кто какой национальности, главное сходиться во взглядах на политику!.. Соберешься замуж, вспомни это.
      - Если соберусь, то не скоро. Я рациональная старая холостячка, мужчина в мою жизнь не вписывается...
      - Еще найдется - впишется. И этот твой, новый знакомый - мне показалось - реальный претендент...
      Лучше бы Мишка не вспоминал о Леве!.. Не знаю, зачем, но я рассказала Мишке про вчерашний загород, про рынок. Говорила, захлебываясь, и остановилась только тогда, когда мы чуть не пропустили последний наш выход.
      - А я-то думаю: может, мне из-за собственного перевозбуждения кажется, что ты тоже перевозбуждена сегодня сверх всякой меры. АН нет: у тебя свои обстоятельства...
      "Если бы только эти", - печально подумалось мне.
      - Ты его любишь? - спросил Мишка.
      - Не знаю пока, но могу полюбить, - ответила я.
      О предложении Бурелома я почему-то все-таки промолчала. Хотя очагом застойного возбуждения было сейчас именно оно.
      Дома, вечером, отец сказал, что мне никто не звонил. Я не думала, что это сообщение будет для меня таким ударом, каким оказалось на самом деле. Весь сегодняшний день навалился на меня своей тяжестью и требовал осмысления, на которое я была практически неспособна. И эта неспособность разыграть свою жизнь, хотя бы на один ход вперед предвидя последствия, так огорчала, что слезы наворачивались на глаза... Впрочем, слезы были вызваны не только этим. Я ушла спать, впервые за последние пять месяцев не сняв макияж, не умыв моськи. А ведь мне казалось, что я не позволю себе уже никогда подобной распущенности, после того, как "отревела" Юрку. Но там хоть было что "отревывать" - три года романа, не хухры-мухры. А здесь?.. Что было здесь?.. Ничего, кроме обещания чувства и горячей постели!..
      Горячность!.. Страсть!.. Пожалуй, не слишком подходящие слова для того, кто с заботой и бережностью (так казалось тогда), а на деле с холодной расчетливостью (прозрела я теперь!) увез меня от угрозы "несвежих простыней"!.. Это воспоминание еще одной обидой осело в душе...
      А тут еще стали возникать другие позорные воспоминания, как возникают пузыри ветрянки на голове ребенка: обильные и скверные.
      Мне вспоминалось, как униженно обивала я пороги театров, как получала отказ за отказом, как оставалась за бортом. Ничем уже не выскрести из себя это чувство отверженности, ненужности, безработности - проще сказать, полной бездарности!.. И кто мне помог тогда?!
      Да мне надо молиться на Бурелома! Боже - какие перспективы! И какая смехотворно низкая цена!.. Мое согласие!.. Подумать только - всего-навсего мое согласие!..
      Очень болело сердце. Ныло сердце. Только сейчас, маясь бессонницей, я вспомнила укол, нанесенный моему сердцу камушком там, в гостях у Бурелома. "Зачем же так? Я ведь живое существо, хрупкое... Меня можно и убить так ненароком!" Ответа я не получила. Камень лежал возле левого бока, на котором я устроилась плакать и размазывать тушь с ресниц по подушке, и мирно предлагал мне свое тепло. Даже в темноте от него исходило лучистое свечение.
      - Опасный подарочек! - в голос произнесла я.
      - Маша! Ты что-то говоришь? - раздался голос отца за дверью.
      - Папа, спи! Это я роль повторяю...
      - Роль, роль - а отдыхать когда? Завтра повторишь... Папа удалился, шаркая, а я с тоской подумала, что вряд ли сумею сегодня заснуть. Но заснула...
      Среди ночи я проснулась оттого, что меня расталкивали.
      - Ну, наконец-то, - услышала я недовольный голос. Надо мной склонялся Алмазный Старик.
      - Я не могу больше будить тебя прежним способом - это может оказаться опасным. А сон у тебя девичий, как я погляжу.
      - Вы? - спросила я, не очень еще проснувшись, но радуясь этому появлению - так много я хотела выяснить, так много хотела понять.
      - Нет, не я, - отчего-то грубо, наперекор моей радости, ответил Старик.
      Глаза его при этом сверкнули грозным сиянием.
      - Не надо со мной так, - сказала я. Сон отлетел от меня, я уже припомнила почти все, что со мной случилось. - Мне и без того трудно...
      - Да уж, труднее не бывает! - припечатал Старик. - А ты хоть знаешь, почему трудно?..
      Мне казалось, я это знала. Но сейчас мне было важно услышать, что скажет Старик. Я села на кровати, он сел рядом, подвинув стул.
      - А почему? - спросила я. Ответ поверг меня в изумление:
      - Да потому, что легко бывает только тому, в ком чиста совесть!..
      Глупая назидательность тона меня возмутила, а явная несправедливость заставила ощетиниться:
      - "И жалок тот, в ком совесть нечиста!.." - иронически продекламировала я.
      Старик взвился - вскочил со своего стула и затряс бородой:
      - Ты стала много себе позволять, вольничать и своевольничать - так дело не пойдет!..
      - Да кто вы такой, чтобы указывать мне?
      - Я?! Кто Я такой?! Я - твой единственный направляющий! Я - твой УЧИТЕЛЬ!..
      - То Отец, то Учитель!.. Что вы мне голову-то морочите?..
      - Функционально эти два понятия малоразличимы!..
      - Ага, но способны внести сумятицу в душу.
      - Чистую душу смутить невозможно. А ты позволила дать себя смутить и прельстить!
      - Вам?.. - в одно это слово я вложила столько сарказма, что в розницу и на вес его можно было бы продавать всему миру в течение года. Я и сама не понимала, откуда во мне этот сарказм. И почему вдруг так изменилось мое отношение к ночному гостю.
      Старик мой, как ни был поглощен своим гневом, это почувствовал. Кажется, мой тон даже отрезвил его несколько. Он схватился за голову:
      - Что за наказание, господи!..
      И тут я кое-что вспомнила:
      - Вот правильно! О наказании. Это вы расправились с Черешковым? Так сурово и жестоко расправились?..
      Он устало опустился на стул:
      - Ну да, я. И что же из этого следует?
      - Из этого следует, что настала пора помиловать Черешкова, тем более, что он и не понимает своего бедствия, а страдает его несчастная мать...
      Старик внимательно на меня посмотрел:
      - Я этого не учел, - признался он после минутного размышления. - Но исправлять что-либо поздно. Я слишком долго был добрым. Такое даром не проходит... И теперь я решил: хватит. Добро должно быть с кулаками. И решение мое бесповоротно, потому что - неужели ты не видишь - куда, в какую яму катится человек?!
      - Нет, - сказала я почти честно, - не вижу.
      Я и вправду видела сейчас другое: я видела перед собой не театральный персонаж, не волшебника из сказки, а растерявшегося старого человека, именно от растерянности мечущего громы и молнии на мою голову. Таким мог бы оказаться мой отец, скажем, если бы пытался разговаривать со мной о политике - мы с ним стараемся избегать этой темы, потому что практически не имеем точек взаимопонимания. Отцу, конечно, кажется, что правда на его стороне. От невозможности меня убедить он начинает кричать, что тут же настраивает меня на издевательский лад. "Он не понимает меня, - сделала я вывод, - потому что ушло его время, и ему пора уступать дорогу новому, молодому и признать свое поражение. Однако кому приятно признаваться в полном крахе собственной жизни!" И я перестала вступать с отцом в споры. Может, и с Алмазным следует поступать так же?.. Только вряд ли это возможно...
      - Между прочим, - решила я сменить тему, - ваш камушек сегодня причинил мне адскую боль. Что же, если я поведу себя не так, как вам хотелось бы - вы и меня накажете?!
      Поменяла тему называется!.. Старик уставился на меня горящими, изливающими гневное сияние глазами:
      - Ты не имеешь права предавать меня!.. Белоглазый и так захватывает одну позицию за другой!..
      - Да кто вы оба такие?! - закричала и я, уже совершенно не способная себя контролировать. - У вас что, шахматный матч?.. А мы все - глупые, деревянные фигурки в вашей игре?.. - "Ключевая, рядовая", вспомнила я.
      - Если бы так, если бы так... - Старик вдруг словно обмяк и показался мне и впрямь до слез похожим на моего отца. - Идет борьба двух стихий, двух разных начал. И когда видишь, что дело твоей жизни подрывают, компрометируют, изничтожают - это невыносимо!.. - Он посмотрел мне в глаза, и я увидела в его глазах боль и тоску. - Каким же дураком я был! Идеалистическим дураком!..
      Эта неприкрытая тоска разбила наголову мое сопротивление - я уже не могла не сочувствовать ему. Хотя, если честно признаться, почти ничего не понимала.
      - Знаете, - сказала я, словно бы на ощупь пытаясь отыскать выход из тупика, - знаете, а ведь Бурелом не безнадежен. Он умеет прислушиваться к советам. Вот Маруся кошек кормит... Санаторий он хочет построить... Он делает добрые дела...
      Лучше бы я этого не говорила: такой ярости я сроду не видела.
      - Лукав!.. - гремел голос Алмазного на весь дом и всю округу. Изворотлив!.. Активен и агрессивен!..
      - Не кричите так! Родителей разбудите!..
      - Никого я не разбужу! - огрызнулся Старик, но голос понизил. Неужели ты приняла за чистую монету эти его эскапады?.. Неужели ты так наивна?!
      Я опять завелась:
      - Наивна? Да, наверное. Даже наверняка я наивна по сравнению с двумя такими личностями, как вы. Однако, что может быть плохого для меня в том, что я приму его предложение? Что плохого, кроме хорошего?..
      И вновь узрела перед собой Громовержца:
      - Дура! Несчастная податливая дура! На что клюнула? Он тебе про славу, про бессмертие говорил?.. Говорил. А как же иначе - слава и бессмертие! Сколько уже купилось на эту незатейливую приманку?.. А ты попробуй, раздели слово "бессмертие" на два слова и получится: Бес Смертие!.. Бес, неизбежно приводящий к гибели души!..
      - Если бы вы знали, как мне осточертели нотации!.. Я не понимаю и не хочу понимать ваших высоких материй. Я вижу другое: жизнь у меня одна, молодость в этой жизни короткая, и я хочу играть на сцене не в том возрасте, когда надо бетоном заливать морщины на лице!..
      Старик мой как-то вдруг сник и взгляд его, устремленный на меня, странно и мучительно менялся, становился страдающим
      - Если бы ты знала, детка, до чего же ты права... Но я еще не все высказала.
      - И он, - разгорячившись, продолжила я, - он, Бурелом, дает мне возможность реализоваться при жизни!.. А что, что дали мне вы? Это ведь только с ваших слов я знаю, что вы "много в меня вложили". Я-то всегда думала, что моими способностями, может, даже и талантом - меня наградила природа. Нет, оказывается, вы... Ну, допустим... А что еще?.. Камень этот?.. Который при необходимости может и покончить со мной, не так ли?! Да заберите вы его к чертовой бабушке!.. Вашего соглядатая!..
      Алмазный Старикан печально покачал головой:
      - Ну, намолотила, так намолотила!.. Впрочем, и я хорош!.. Нотации... Кому же они не надоели? Но что я могу, кроме как без конца напоминать о нравственном стержне, о совести, о брезгливости, наконец?.. Что я могу, как не обращаться постоянно к никем еще не отмененным заповедям?.. Да, ты права, ты бесконечно права, что сердишься на меня. Я оказываюсь беспомощным. Даже не могу убедить тебя в том, как чудовищно ты заблуждаешься!.. И это тогда, когда речь идет, ни много, ни мало, о ликвидации нравственного пространства! А я беспомощен!..
      - Наверное, это страшно, - залихватски ответила я, - только меня-то каким боком касается? Не слишком ли мала моя фигура рядом с явлением такого масштаба, как нравственное пространство?
      - Да в том-то и дело, что никто не знает своего значения и предназначения!.. - сказал Старик и продолжил уже гораздо увереннее. Скажи-ка вот, тебе самой не делается страшно от сознания, к каким силам, к какому берегу тебя прибивает? Что же ты слепая? Ты не видишь, кто находится рядом с этим Буреломом? Воровство, грабеж, насилие - за этот счет ты хочешь обрести свое светлое, творческое будущее?.. Не выйдет!.. И ведь замараться так легко!.. А отмываться приходится всю жизнь, да не удается!..
      - Фу-уф!.. - громко и некрасиво выдохнула я. - Ну уж если вы такой праведник, предложите мне альтернативу: что вам стоит ко всему, чем вы меня уже снабдили, добавить еще и то, что предлагает Бурелом! - я хамила намеренно, мне не нравилось то, что происходило в моей душе.
      - Да, - философски-горестно констатировал Старик, - я - в ловушке. Дело в том, что я насаждал иные ценности - не материальные - ценности духа... Ну что же, если даже такие надежные носители их, как ты, моя девочка, могут предать их - значит, надо признать свое поражение!..
      - Может, я просто не настолько сильна... - попыталась я утешить Старика.
      - Слабые Бурелома не интересуют. Слабые падут сами. Главное, поразить сильного!.. - Он посмотрел на меня исподлобья, потом вдруг усмехнулся, хорошо так, по-человечески хитро сверкнул алмазными блестками и добавил. А, может, еще сразимся, а?!
      И тут же лицо Алмазного Старика подернулось, как рябью, цветами побежалости, вдоль темных полос пролегли глубокие морщины. Он устало махнул рукой - будто попрощался - и исчез. Исчез, оставив во мне странное убеждение: собой он недоволен, мной он недоволен, но еще больше - он боится грядущего...
      Камень был при мне. А состарившаяся улыбка Старика впечаталась в мою память намертво.
      VII
      Ну и дурацкое же слово "замараться"... Но чем более казалось оно допотопным, чем менее отвечало нашим нынешним понятиям и выражениям, тем большее производило впечатление. На меня, во всяком случае, произвело. Я проснулась с этим словом, я все утро прокатывала это слово на языке, как будто проверяла его на вкус...
      А утро выдалось и без того не из лучших. Позвонила Валентина и, захлебываясь негодованием, доложила, что мы остались без Деда Мороза по меньшей мере на три дня. Я не сразу поняла, о чем она говорит. Во-первых, у меня дико болела голова, во-вторых, я примеряла перед зеркалом выражение лица, с которым встречу сегодня Леву, в-третьих, планируя день вообще, не находила места для обеда, в-четвертых, Бурелом и Алмазный Старик совсем запутали меня... А тут еще - Валентина:
      - Только вчера вечером он позвонил Юрке, сказал, что отправляется в командировку, от которой невозможно отказаться в виду больших денег, предложил оплатить замену. Представляешь, скотина! Где теперь замену найдешь?!
      И все это говорилось не о ком-нибудь, а именно о Фениксе. Само собой, когда до меня дошел смысл случившегося, я чуть не разревелась прямо в трубку. Уехал и не позвонил!.. Да, конечно, я вела себя по-идиотски, когда в смертельной обиде - из-за чего, спрашивается? Из-за тона!.. - рванула от Левы, но уехать и не позвонить?! А я так рассчитывала на примирение сегодня!.. Ради того, чтобы встретить своего героя во всеоружии красоты, я столько приложила сил, преодолевая утреннее недомогание!.. И все зря!.. Я была раздавлена и уничтожена. Этот "незвонок" - или обозначение полного разрыва или наказание - слишком уж холодное и расчетливое!.. В любом случае произошедшее говорило о моем поражении!..
      - Хорошо, что сегодня только одна елка, а завтра - две, а послезавтра - тоже две!.. Вот уж не предполагала, что он может оказаться таким безответственным негодяем!..
      Слабо шевельнулись во мне воспоминания о вчерашнем звонке Ирокеза Бурелому. Шевельнулись, и пошла разматываться моя версия: к выходу из дома я уже не сомневалась, что в данный момент Феникс работает на Бурелома. И чем тогда он лучше?!
      Юрка подобрал меня возле метро, Валентина уже была в машине, где в багажнике покоились наши костюмы, а на заднем сидении лежал аккордеон, который Валентине приходилось придерживать.
      Юрка разыграл маленькое представление на тему нашего невезения:
      - И на кого ж ты нас покинул, куда канул?! Дедушка ты наш Мороз, красненький ты наш, с перепою Нос!.. Добрый та наш, сильный ты наш - за какие денежки нас продашь? Наш с подарками, наш - ответственный - в морду б врезать тебе, да поболезненней!
      Договорились, что Лиска на сегодня отменяется, что Валентина будет Бабой Ягой, а Юрка - Дедом Морозом.
      Пока гримировались, пробежались по тексту - из-за пропажи Лиски пропадали замечательные куски представления, уходила масса хохм. Настроение было скверное - у всех. И прескверное - у меня. Даже праздничная атмосфера нашей первой елки, маскарадные костюмы детей, их, с верой в чудеса, устремленные на нас мордашки, и неизбежное при этом мое собственное превращение в Снегурочку - наивное, чистое и само по себе чудесное существо - не уберегло меня от чередующихся приступов отчаяния и злости, правда, глубоко запрятанных.
      Работодатели наши были довольны. Никто не заметил потери бойца, и то обстоятельство, что мы-то знали, насколько лучше все было бы, будь мы в полном составе - касалось только нас самих и никого больше.
      А мы не любили и не умели халтурить, поэтому было решено попробовать ввести на пару дней в нашу компанию незанятого в елках студента, если таковой отыщется.
      Валентину Юрка высадил возле "Гостиного" - на полученные только что деньги она решила сразу же купить новогодние подарки родителям и родственникам, которых у нее была куча, и большинство из них - как тут не вспомнить Бурелома - работали в театрах Ленинграда и Москвы...
      - Насколько же Вальке легче пробиваться, чем нам, - сказала я.
      - А-а! Сообразила, наконец, не прошло и семи лет! - с каким-то злорадным оживлением подхватил Юрка. - Когда я пытался внушить тебе эту мысль, чего только я не выслушивал: и что о человеке надо судить по самому человеку, и родственники здесь ни при чем, и что зависть - показатель малого таланта или вообще отсутствия оного, и что профессиональные династии гораздо чаще производят рано определившихся мастеров, чем бездарей... Ты вечно была большой и активной защитницей Валентины. Разве не так? Но ее-то всегда защитят и без тебя! А вот у тебя тылы открыты...
      - Да с чего ты взял, что я отказываюсь от своих убеждений?! И чего я такого сказала? Неужели в признании того факта, что Валентине легче, чем нам, утверждать талант, завоевывать свое место под солнцем, таится убеждение, будто надо выдавливать своих конкурентов?.. Никогда не отозваться добрым словом о работе соперницы по амплуа?.. Наоборот, при каждом удобном случае, рассказать о ней людям влиятельным какую-нибудь гадость, смачную и просто выдуманную?.. От меня, Юрочка, вы такого не дождетесь.... Больше того, талантливого человека, будь он даже врагом моим, я сама в театр позову!
      У Юрки были круглые глаза, круглее они были у него только, когда я сказала, что хочу ребенка...
      - Девочка моя!.. О каком это театре ты говоришь?! Ты не больна?! Тебя вернуть на землю?! Или это не ты прозябаешь в кабаке, а Валентина говорит всем, что ты нашла там свое призвание? Она так расхваливает твою программу, что не остается сомнений: больше тебе ничего и не нужно!.. "Я сама позову!.." - передразнил он меня. - Дура!..
      Меня оглушила Юркина тирада. Я, и без того расстроенная внезапным отъездом Левы, получила по морде второй раз за сегодняшний день. Юрке было трудно не верить, а поверить означало потерять нечто очень важное в себе... Но тут я обратила внимание на свой камень. Не заметила когда, но он начал свою нудную вибрацию. Что-то здесь не так. Следовало разобраться: я могла не верить себе, хотя на интуицию свою привыкла полагаться, но на камень нельзя было не обращать внимания. Ведь он до сих пор был спокоен, а вот теперь работал. Не так сильно, как при моих встречах с Буреломом, но все-таки... И я постаралась посмотреть на Юркины слова с другой стороны. Не с той, которая причиняла мне обиду: Валька - предательница, а с другой... Не сразу, но мне удалось найти аргумент в ее защиту:
      - Ты говоришь, она утверждает, что я нашла свое место?..
      - Да, Маша, да!..
      - Что же: я и сама защищаюсь точно так же от тех, кто готов приносить мне свои соболезнования, от тех, кто меня хоронит!.. Когда человек выражает удовлетворение своей судьбой, трудно воздвигать ему надгробный памятник!..
      - Ты - неисправима!..
      - А ты - превращаешься в сплетника и провокатора. Юрка сделал вид, что сосредоточился на дороге.
      - Скользко, - сказал он.
      - Да, - согласилась я, - ты вступил на скользкий путь! И Юрка расхохотался. Он смеялся так хорошо и так раскованно, что я не могла не уступить его смеху: в этом смехе мы топили с ним свою - хорошо бы минутную - скверность!..
      Когда подъехали к ресторану, Юрка все-таки не удержался, спросил:
      - А что ты говорила о театре, это всерьез?..
      - Черт его знает! - сказала я, играя в беспечность.
      И хихикнула. Расхожее выражение "черт его знает" Юрка никак не мог принять за ту реальность, которая открывалась мне: ВСЕ О БУДУЩЕМ МОЕМ ТЕАТРЕ ЗНАЛ ТОЛЬКО ЧЕРТ...
      А открыться я не могла никому: слишком была суеверна.
      - Маш, а, Маш, - Юрка окликнул меня, приоткрыв дверцу машины. - Вот смотрю на тебя и не понимаю: то ли ты за эти полгода, что мы не встречались, сильно изменилась, то ли у тебя просто крыша поехала?
      - А по какому признаку ты судишь?..
      - Да по твоим ужимкам...
      Сказал гадость и укатил. "Мой нежный друг..." - пропела я и, улыбаясь, пошла на прогон новогоднего шоу.
      В зале царствовал Нагоняй Нагоняич. Режиссер-постановщик, балетмейстер и жуткий грубиян в. одном лице. Мастером он был, конечно же, неплохим, но обидеть человека для него было раз плюнуть. Сегодня стонали мои балетные подруги, особенно доставалось Верочке, любительнице конфет. Она стояла перед Нагоняем в фривольном костюмчике и выслушивала замечания такого свойства, что на ее месте я бы давно уже разревелась.
      - Ягодицы провисли, как кульки с водой, ходят раскисшим студнем. По бокам - сало. Титьки отрастила - до пупка! - вопил Нагоняй. - Жрешь много!..
      - Да что мне, блин, голодом, что ли, сидеть?! - Верка огрызалась, но не плакала.
      - Вся страна сидит голодная, а тебе все шоколадные слюни пускать!
      - Я не виновата, блин, что у меня поклонники богатые Ты, небось, на шоколад не расщедрился бы даже для дочери...
      Меня всегда поражала способность Верки и ей подобных переходить на личности. На этот раз она поразила даже Нагоняя. От Верки он отцепился. Нас с Мишкой не стал слушать вообще, даже не попросил просмотреть тексты. Но и на нас наворчал:
      - Вы у нас личности привилегированные, делаете, что хотите и как хотите!..
      Между работой и репетицией, таким образом, осталось время. Мы пообедали, поболтали, послушали Веркины сетования:
      - Придирается. Не получил, чего хотел, блин, вот и придирается! Еще вчера был от моей попки в восторге. Хрена он получит! А я уйду - меня в мюзик-холл звали. Так что уже недолго, блин, этого со спермой в глазах, терпеть!..
      - Верка у нас - типаж! - сказал Мишка.
      - А я, Миша, я - тоже типаж?
      - Конечно, только совсем в другом роде.
      - В каком же?
      - Ты, Маша, типичный нравственный человек в безнравственном мире.
      - Но это же, должно быть, плохо ?
      - Для тебя - безусловно.
      - Кстати, Миша, - вспомнила я, - ты встречал когда-нибудь такое понятие: нравственное пространство?
      - Про ноосферу слышал, - со свойственной ему обстоятельностью принялся рассуждать Мишка, - а нравственное пространство... нет, пожалуй, как научный термин, не встречал... Но допускаю, что такое может существовать. И мое незнание просто покоится на моем невежестве.
      - Миша, а вот скажи, - не смогла я удержаться от вопроса, - вот ответь, если бы тебе предложили уйму денег и сказали: делай театр, какой хочешь, но только перспективный, высокохудожественный...
      - Похудожественнее Художественного? - перебил Мишка.
      - Не перебивай. Ну, в общем, делай, мол, театр - очаг и оплот настоящей культуры, что бы ты, Мишка, сделал?..
      - Схватил бы деньги и побежал искать Володю Пластец-кого, уговаривать его стать у меня режиссером... Пригласил бы его нынешних актеров, а тебя бы взял в примы... Ну и себя бы не забыл: коммерческий директор, бессменный аккомпаниатор, музыкальное оформление и все такое прочее...
      - Ну, ты и Володя - это понятно. А я - почему?
      - Да, Маша, побойся Бога! Почему!.. Ты же - актриса, милостью божьей! Ты же труженица, каких поискать! Ты же заводная. Фонтан идей и море обаяния! Ты...
      - Все, Миша, все! Остановись!.. Благодарю за высокую оценку!.. Я все поняла. А вот, скажи, схватил бы ты деньги, даже если бы знал или пусть не знал, но догадывался бы, что добыты они самыми подлыми средствами?..
      - Интересно, я же не спрашиваю, на какие деньги существует наше варьете. И я, и ты, мы просто расписываемся в ведомости и получаем заработанное. А если копнуть, наверное, пришлось бы зажимать нос!.. Так что, какая разница, на чьи деньги - лишь бы поднимать настоящее дело. И потом догадываться, это все-таки не знать...
      Вообще-то Мишка проливал бальзам мне на сердце, и тем не менее - для объективности - я возразила:
      - Настоящее дело, замешанное на грязи?.. И не заметишь, как сам ЗАМАРАЛСЯ по уши.
      - Фу, Машка! Стоп! Мы, как на митинге, а ты знаешь - я митингов не выношу. И потом хотелось бы знать - откуда и по какому поводу твой пафос?..
      Я бы тоже хотела это знать: почему вместо того, чтобы пытаться рассказать кому-нибудь о предложении Бурелома, просто не ухватиться за выпавший на мою долю счастливый случай - и все!.. Это как доставшаяся в качестве приза автомашина в "Поле чудес" - ты и буквы ни одной правильной не назвал, и вообще еще не начал играть, а тебе уже выпал приз и вот они желанные ключики!.. А мне предлагают ключи от счастливой актерской судьбы и я еще раздумываю!.. Сказано же народом: дают - бери...
      Камень ныл. "Зараза, - любовно обратилась я к нему, - ну что ты ноешь?.. Слово что ли найдено?.. А-а.. Найдено слово. Слово найдено: я вещь!"
      - Слово найдено. Я - вещь... - сказала я уже вслух, делая ударение на "слово".
      - Островский. Бесприданница, - заметил Мишка. - Репетируешь?
      - Не я репетирую, подружка моя институтская.
      - Завидно?
      - Тоскливо, Миша. Очень тоскливо. И еще личная жизнь разбилась, не начавшись... Тяжелые времена...
      - Вам бы с матерью моей собраться и спеть дуэтом. Я бы вам, так и быть, подыграл. В гримерную заглянул Вражич:
      - Люди! - воззвал он. - У буфетчика имеются для своих новогодние наборы по оптовым ценам: бутыль шампанского, бутыль Рояля, банка красной икры - все вместе тысяча триста.
      Поднялась радостная суматоха. Я отдала деньги Мишке, чтобы купил на меня, и когда он удалился, подумала: а ведь если следовать моим принципам, то мне не надо бы покупать набор - это же явная подачка. Одно шампанское стоит в ларьках от семисот и выше... "Нравственная"... Как "нравственность" совместить с желанием "хорошей человеческой жизни" в наше "противочеловеческое время"?.. Вопрос? Еще какой вопрос!..
      Чем еще хороша моя работа? Тем, что некогда раздумывать и размышлять. Из состояния тяжелой задумчивости меня вывели крики и шум в зале. Смолк, оборвав ноту, трубач, завизжали девицы... Я побежала на сцену.
      Картина, открывшаяся мне, потрясла. Верка лежала на полу, отбиваясь и корчась. Лоскуток парчи, изображавший трусики, валялся рядом, и какой-то громила придавливал ее и одновременно колдовал над своей ширинкой. Верка вопила, а он рычал:
      - Молчи, сука, тебе будет хорошо...
      А зал... Зал заходился в хохоте. Посетители, в основном, такие же скоты, как насильник, подзуживали и подначивали. Иностранцы вовсю щелкали камерами. От входа в зал несся Геннадий Сергеевич, наш вышибала. Я, не раздумывая, схватила канделябр с консоли, не заметив, что это бутафория, ударила насильника по голове. Тот удара не почувствовал, и тут же подскочил Генаха. Он сработал профессионально и жестко. Насильник не только был оторван от Верки, но вопил от боли так, что становилось его жалко. Я подалась к Генахе:
      - Геннадий Сергеевич, не убивайте его!..
      - Маша, катись отсюда. Я не зверь и дело свое знаю, - спокойно ответил он.
      Я, вместе с девочками, помогла Верке подняться, повела ее за кулисы. Верка, растерзанная, с синяками на руках и бедрах, с размазанной по щекам тушью, всхлипывала и причитала: