- А чего это ты тащишь?
      - Да вот, Лев Петрович распорядились в соседних дворах кошек кормить. Как думаете, Николавна, они не стронулись?
      - Думаю, нет, Маруся. Просто, очевидно, и ему не чуждо все человеческое.
      Я рассмеялась. Мне было смешно, что это "человеческое" Бурелом проделывает чужими руками, как, очевидно, и большинство своих грязных - я не сомневалась, что они у него были - дел. С другой стороны, пришла мысль, что вот ведь: слушает человек, что ему говорят, прислушивается...
      У директрисы, когда я вошла к ней, были шеф-повар и завпроизводством. Я уже повернулась выйти, как Раиса, директриса наша, позвала:
      - Маша, не уходите, мы уже закончили.
      - Ну, что у тебя? - спросила она, приторно мне улыбаясь, когда сотрудники вышли.
      Эта приторная улыбка, совершенно не свойственная Раисе в обращении со мной в прежние времена, яснее ясного говорила: уже весь ресторан знает об особых милостях, расточаемых мне Буреломом. А если бы он, наоборот, - не симпатизировал мне, что было бы тогда, каким было бы выражение Раисиного лица? Вопрос был каверзным, и я не стала отвечать на него, хотя ответ был очевидным.
      - Раиса Владимировна, мне говорили, что один из ваших родственников работает в Бехтеревке?
      - Да, двоюродный брат, а что?
      Было видно, что братом своим Раиса очень гордится.
      - Мог бы он съездить со мной к одному больному? Я, разумеется, заплачу за визит.
      - Машенька, брат мой так загружен. Даже и не знаю, - Раиса набивала цену. - Впрочем, для вас он не откажется, я думаю. А что случилось?
      Человеческое любопытство надо удовлетворять по мере возможности, чтобы неинформированная фантазия не подсказывала пакостных вариантов.
      - Мой одноклассник, кажется, немного того. Мне очень жалко его мать, а она не способна пойти дальше того, что может предложить районный диспансер.
      - И что - у него мания преследования? - Ох, как же нравится людям показывать свою осведомленность во всех областях знания!
      - Вроде того: его преследуют герои телесериалов.
      - О-о! Этим мой брат займется обязательно, Машенька, будьте спокойны. Его интересует эта проблематика.
      Вышла я из кабинета Раисы, как из профессорского.
      В коридоре пахло борщом и подгоревшим мясом. О чем-то переругивались официанты. Я подумала немного и снова возвратилась в Раисин кабинет:
      - Да, еще забыла, Раиса Владимировна, скажите, кому на самом деле принадлежит ресторан? Я знаю, что его выкупил коллектив, но вижу, что Лев Петрович играет у нас тут в руководстве немаленькую роль.
      Приторность Раисы превзошла самое себя. Она прямо сочилась подобострастием:
      - Вы не ошибаетесь, Машенька, основной капитал был вложен фирмой Льва Петровича.
      - А что это за фирма?
      - Богатая и надежная фирма. А все остальное, если так интересно, вы ведь можете узнать у него самого. Хотя не понимаю, зачем вам это...
      - Спасибо.
      Вечер проходил по обычному сценарию. Я уже готовилась к последнему выходу, когда заглянул Мишка и сказал:
      - Мария, там тебя спрашивают.
      - Кто еще? - спросила я с раздражением, потому что не любила посещений ресторанных гостей.
      - Говорит, знакомый. Я думаю, артист.
      - Ладно, где он?
      - У сцены, за кулисами.
      За кулисами стоял и с интересом смотрел на выламывания кордебалета Лева-Феникс.
      - Это вы?! - вырвалось у меня. От неожиданности, от радостного удивления я залилась краской.
      - Не ожидали? - спросил тезка Бурелома, явно довольный произведенным эффектом. - Вечер у меня свободный, а целый день я думал о вас, захотелось увидеть, поболтать, познакомиться поближе. Надеюсь, вы разрешите проводить вас до дому?
      Давненько я не слышала более приятных предложений, да еще выраженных столь изысканно, но в голову сразу же пришла мысль о машине Бурелома, и я поняла, что возникшую ситуацию разрешить мне будет непросто.
      - Даже и не знаю, - сказала я грустно.
      - У вас уже есть провожатый? - спросил Лев Петрович и посмотрел мне прямо в глаза. - Неужели кто-нибудь из этой кодлы? - он кивнул на запьянцовский зал.
      - Сейчас у меня выход, поговорим потом, - ответила я.
      Сердце у меня колотилось, но я заставила себя собраться. Небольшую, с рискованными шуточками, но вполне изящную сценку я сыграла с тем подъемом, который возникал только, если у тебя на душе хорошо. На танцевальный финал ко мне выскочили два балетных мальчика и один из них шепнул: "Машка, ты сегодня особенно легонькая..." Я ослепительно ему улыбнулась.
      - Блестяще!.. - сказал мне Феникс. - И почему вы не в театре? Ваши способности и возможности повыше этого заведения.
      Забавно! Разве не этот же вопрос задавал мне совсем недавно Бурелом?! Вот только ответ был слишком длинен и тягостен, чтобы отвечать.
      - Так получилось, - коротко ответила я и ушла разгримировываться и переодеваться.
      - Какой красавец, блин, был с тобой за кулисами, - сказала мне Вера.
      Я и без того была взволнована, а еще этот ее искренний восторг.
      - Так уж и красавец, - отмахнулась я. И вдруг Верка с неожиданной для нее наблюдательностью утвердила:
      - Мужественные мужики всегда красивы. Но Бурелом, блин, конкуренции не потерпит!..
      - Ну сколько раз тебе и всем остальным говорить!.. - Я взорвалась от этого упоминания Бурелома. - Не терплю я этих ваших блинов - масленицу целую вашими блинами накормить можно! Но у нас же не масленица!
      - Но и не Версаль, блин, - обиделась Вера.
      Что с ними спорить: книг они не читают, роскошную жизнь любят, а их поклонники язык этот не только принимают, но сами явились его создателями. Новая культура! А копнуть, сама-то я на какую культуру работаю?! Да и не Верка виновата, что я запуталась сегодня основательно.
      - Ладно, не обижайся, - сказала я Вере. - Держи конфетку.
      - Конфеты, блин, меня и погубят, - весело откликнулась она, уже простив мне мою вспышку.
      Феникс и Бурелом. Чего я раздумываю? Почему не могу поступать, как считаю нужным?!
      Решение было принято импульсивно, едва я увидела Феникса: сначала я разберусь с Буреломом, освобожусь от него, а потом уже все остальное. Потому что невозможно от души чем бы то ни было насладиться, когда на шее камень... Сегодня, во всяком случае, я против Бурелома не пойду. Камень мой недовольно пошевелился. "Камень на шее" я имела в виду совсем другой, а откликнулся этот - алмазный...
      - Хотелось бы пойти с вами, - сказала я Леве-Фениксу, - но у меня сегодня назначена встреча, и меня ждут... Я перехватила его иронию:
      - Это - совсем не то, о чем вы думаете...
      - Я был бы полным кретином, Маша, если бы предполагал, что у такой интересной женщины никого нет.
      - О, господи! Я же сказала - это тут ни при чем! - и словно что-то толкнуло меня под руку, произнесла взахлеб. - Вы мне нравитесь, вы мне, правда, очень нравитесь. И если захотите, я увижусь с вами завтра - у меня выходной, а сегодня не могу, никак не могу...
      Он стал серьезным и грустным:
      - Вот ведь какое совпадение: и вы мне нравитесь. Давно уже никто мне так не нравился, сам не знаю, что со мной.
      - Не грустите, - подначила я, - может, пройдет?
      - А вы милы...
      И хорошо и плохо иметь дело с воспитанными людьми: больше Лева настаивать ни на чем не стал.
      Он видел, как я погрузилась в машину к Николаю. Ну что ж, видел, так видел. Значит, будет знать, под чьим покровительством я нахожусь. И может, после того, как узнает, я ему и разонравлюсь. Хотелось реветь.
      - Мария Николаевна, - спросил меня Николай, провожая к лифту, - у вас завтра выходной?
      - Да, Николай, наконец-то вы от меня свободны.
      - Не вы, так кто-нибудь другой. Я не про то. Вы где продукты закупаете?
      - В магазине, а что за странный вопрос?
      - А на рынке? - Николай смотрел на меня, но каким-то ускользающим взглядом.
      - На рынке, Коля, нам не по карману. Давненько я уже на рынок не хожу.
      - Ну и правильно.
      Подошел лифт, Николай поднялся со мной, посмотрел, как я вхожу в квартиру, и только после этого поехал вниз.
      Отец с грустью во взгляде помог мне раздеться, поделился какими-то незначительными новостями, хотел, видимо, еще что-то нелестное сказать по поводу моего "ухажера", но воздержался. Я долго приводила себя в порядок, положила на лицо французский ночной крем - слишком активный, чтобы пользоваться им часто, но зато незаменимый, если хочешь наутро выглядеть особенно хорошо, и засыпала с мыслями о том, чтобы прийти на свидание со Львом во всеоружии, чтобы произвести на него впечатление, не разочаровать. Камушку моему нравилось направление моих мыслей, потому что он был теплым и уютным и успокоение исходило от него, как от свернувшейся на груди кошки...
      V
      Лева позвонил в девять утра. Спала я меньше своих законных восьми часов, но обычной для недосыпа разбитости вовсе не чувствовала. Наоборот, услышав его голос, ощутила прилив радостного и счастливого бодрствования.
      - Маша, что если нам поехать за город, покататься на лыжах? - спросил он.
      - Я бы не против, но из меня лыжник больно никудышный, - ответила я. Боюсь опозориться.
      - Это мелочи. Научу.
      - Да и лыж у меня нет.
      - А какой размер ты носишь?
      - Тридцать шестой.
      - Найдем на базе.
      - На какой базе?
      - У нас с приятелями в Кавголово снята дачка... Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?
      - Не меньше часа.
      - Хорошо. Тогда встречаемся на Финляндском в одиннадцать. Идет?
      - Идет, - сказала я.
      Во мне поселилось праздничное настроение. Было великое искушение не делать зарядки. Но я поборола искушение, хотя упражнения на растяжку сократила почти до нуля. Когда одевалась, радовалась: вид у меня получился вполне спортивный, и недавно купленный пуховик довершил картину очень даже пристойно.
      Уже без десяти одиннадцать я была на вокзале. И Лева тоже был там.
      - Ну, молодчина. Бежим. Электричка сейчас отчаливает, а следующая через два часа. Я уж волновался...
      Он подхватил мой рюкзачок, заботливо собранный мамой, и мы понеслись.
      В будний день народу за город ехало немного, так что мы расположились очень удобно. Я посмотрела за окно: солнце, снег, дачные постройки... Меня захватила перспектива глотнуть свежего загородного воздуха - оказывается, мне так его не хватало.
      А Лева говорил:
      - И что еще мне в тебе нравится: отсутствие дешевого кокетства. На первое свидание по всем дурацким правилам девице требовалось бы опоздать...
      - Так ты разочарован?.. - иронизируя, перехватила я комплимент.
      - Да ты что!.. Я был бы жутко разочарован, если бы пришлось менять планы.
      - Ты этого не любишь?
      - Есть грех.
      - А еще есть в тебе грехи?
      Я вспомнила реакцию Бурелома на разговор о нем самом и решила воспользоваться проверенным ходом.
      - Давай, расскажем друг другу о своих грехах. Ты - первый.
      - Да ни за что! - возмутился Феникс. - Перед тобой - только в розовом свете!
      - Или, - снова подхватила я, - в пламенных тонах!.. Расскажи, как вы там горите? Это не страшно?
      - Когда есть знания и подготовка - ни черта не страшно! - лихо отрапортовал Лева.
      Мы рассмеялись. Господи, как же мне было легко с ним, как замечательно. И мне так нравилось его мужское внимание.
      - Хотя, если хочешь серьезно, - отсмеиваясь еще, продолжил Лева, - то без осторожности и страховки, тысячу раз проверенной, отработанной поэтапно, по деталям - в нашу профессию лучше не соваться. Помню, падаю я как-то с четырнадцатого этажа - уже тело у меня пошло, уже падения не остановить - и показалось мне в последний момент, что у оператора что-то с камерой не ладится. "Ну, - думаю, - помоги, господи, благополучно приземлиться! Я тебе покажу - второй дубль!.. Ты у меня сам прыгать будешь!.. Попрыгаешь, растакую мамашу!"
      - Ну и?..
      - Да еще раз сто прыгнуть пришлось, - сказал он небрежно.
      - Ему?
      - Как же - ему!.. - в голосе Феникса звучали неприкрытые хвастовство и гордость.
      - Вот уж не думала, что каскадеры вроде рыбаков - так и норовят преувеличить свои подвиги! Феникс рассмеялся:
      - Не обращай внимания: в каждом из мужчин живет маленький Том Сойер, выступающий перед девочкой своей мечты - Бекки...
      - Ну так то - Бекки, а то - я...
      - Не вижу разницы, - заметил Лева и взял меня за руку.
      Рука у него была горячая, крепкая, и от нее исходила такая резкая чувственная волна, что в одно мгновение се импульсы захватили все мое тело. Я была беззащитна и открыта этому напору. И была счастлива своей открытости.
      Мы еще присматривались друг к другу, мы еще пытались осознать, что же это так накатывает на нас, но обоюдная зависимость уже прочитывалась слишком явно.
      - А почему ты сейчас без работы? Спроса нет? - произнесла я, чтобы немного снять напряжение.
      - Спрос-то как раз есть. Но ведь надо же быть довольным конечным результатом - правда? А тут, пока ковыряешься с каждым трюком, пока придумываешь нечто сногсшибательное и головокружительное - да, интересно. Да, захватывает. И на экране за свою работу - не стыдно. Порой покруче Голливуда. А сам фильм - не при красивой женщине будь сказано - дерьмо, "чернуха", от которой за версту отдает пошлостью и низкопробностью. На-до-е-ло!..
      Лева снова улыбнулся.
      Я его отлично понимала. Понимала, может быть, как никто другой.
      - Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз, так и подумала: "красивый голливудский волк"...
      - Нет, Маша, тут ты не права. Я хоть и не овца, но волков терпеть не могу.
      И опять его слова отозвались во мне эхом понимания - полного понимания.
      Потом Феникс научил меня скатываться с горы. Горку он выбрал для начала невысокую и пологую. Мне было страшно и на ней, от страха я, конечно, не удержалась на ногах и упала. Лева тут же оказался рядом, помог подняться и аккуратно стряхнул с меня снег. Но уже второй спуск мне удался - Лева замечательно объяснял и показывал, что нужно делать. А на третий раз мне уже нравилось мчаться вниз. Остановилась я даже с некоторым, напоминающим шик, разворотом.
      - Ну вот, в будущем году поедешь на зимнюю олимпиаду в Лиллихаммер, зубоскалил Феникс.
      И мой ответный смех был несомненно счастливым смехом.
      Катались мы часа два, но и их мне хватило, чтобы вовсю насладиться чистым воздухом, солнцем, яркой белизной снега, да к тому же - изрядно утомиться.
      В доме совершенно не чувствовалось ни женской руки, ни порядка. Но было тепло, и тепло это приятно расслабляло.
      Лева, кажется, откровенно любовался мной, когда я за обе щеки уписывала жареные куриные окорочка и запивала их горячим кофе из термоса.
      - Ну, что - нагуляла аппетит, артисточка?
      - Еще какой! - весело откликнулась я. Он тоже ел с большим энтузиазмом.
      - Знаешь, - сказал он вдруг, - у одного английского ученого я прочитал, что неумение наслаждаться чувственностью равно неумению наслаждаться едой. Похоже, что с едой у нас порядок?
      Меня всколыхнуло, если мерять по землетрясениям - баллов этак на пять. От Левиных глаз это не укрылось. Он был доволен произведенным эффектом. Бабник! Ну и пусть бабник! Может, мне нравятся именно бабники!.. Этот, во всяком случае, нравился очень...
      - Ваше заявление, - сказала я с некоторой даже дрожью в голосе, звучит, как предложение проверить наше умение и по второй составляющей. Я не ошиблась?..
      Я старалась говорить небрежно, якобы шутя. Но волновалась смертельно, и волнение мое было слишком очевидно.
      - Хочешь сигарету? - Лева уклонился от ответа, и меня это задело.
      - Не курю, ты же знаешь.
      - Многие только прикидываются некурящими. Бережешь здоровье?
      Я отвечала машинально, потому что никак не могла понять, что происходит.
      - Скорее, голос. Он у меня хоть и неплохой, но не настолько сильный, чтобы подвергать его ненужным испытаниям.
      - Что меня в тебе поражает, так это рассудительность не по годам, засмеялся Лева.
      Да что он, издевается надо мной?! Я занервничала: нет ничего позорнее, чем предложить себя и получить отказ.
      - Ну, ты-то без рассудительности тоже не смог бы падать с четырнадцатого этажа...
      - Да, конечно. Однако, безрассудство - тоже немаловажная профессиональная черта...
      - Так ты безрассуден?.. Что-то незаметно... Хотела я, или не хотела, но желчь излилась. А Лева расхохотался.
      - Неплохо. Ты отвечаешь ударом на удар. Но в нашем случае - зря. - Он подошел ко мне и обнял - это было нежное и уже хозяйское объятие. - Я безрассуден, да. Но не настолько, чтобы любить тебя здесь. Было бы бесчестно обречь нас обоих на воспоминания о том, что простыни или этот половик были не первой и даже не десятой свежести! Так что имею предложение: поехали назад, в Ленинград, ко мне!.. Купим по дороге свинины. Ты умеешь жарить отбивные?..
      - Вообще-то, - пробормотала я, вконец растерянная, - дома у нас готовит мама, но я попробую.
      - Тогда не станем рисковать: сам пожарю. И мы покажем этим англичанки, что не хуже их понимаем, что значит уметь наслаждаться жизнью!..
      Мы быстро собрались в обратный путь. Но я обратила внимание, что несмотря на спешку, на возникший азарт, Лева тщательно протер лыжи, поставил ботинки сушиться, проверил печку, закрыл ставни, навесил замки, все он делал быстро, но и в высшей степени основательно.
      И опять в последнюю минуту мы успели на электричку. И снова Феникс трепался, но при этом обнимал меня, и прикасался ко мне с такой нежностью, с таким нескрываемым желанием, что я вся была пронизана ими. Я не скрывала своей радости.
      У вокзала мы сели в 32-й трамвай.
      - Доедем до Мальцевского, - сказал Лева, - купим там мьяско, а уж оттуда - рукой подать до моей хибары!
      И тут я услышала свой камень. Целый день я не слышала его, а тут ощутила покалывания, не хуже комариных. Я успела усвоить, что нельзя не обращать внимания на такие сигналы. Только не могла понять: чего это он? Молчал, молчал, а тут на тебе!..
      - Знаешь, - сказала я осторожно, - чего нам тащиться на рынок?.. Мы можем купить куру в мясном, тут, на углу Восьмой и Суворовского, отличный мясной магазин.
      - Чего ты испугалась?
      - Разорить тебя. Ты же все-таки не у дел...
      - Да, но после большой работы. Так что денежки пока есть. И потом, неужели ты не поняла, мне хочется пустить тебе пыль в глаза: накупим фруктов, зелени, цветов... Ты не можешь запретить мужчине немного повыпендриваться.
      Я хотела сказать, что ему все равно не переплюнуть в этом Бурелома, но вовремя удержалась. И вспоминать-то Бурелома не следовало в такой день - в День Начала - не то, что говорить о нем...
      Чем ближе мы подходили к рынку, тем неистовее вопил камень.
      Но остановить Леву я не могла...
      Мы вошли под своды рынка И я успокоилась. Все было, как всегда. Но если я успокоилась, то камушек мой бил такую тревогу, что расслабиться мне не удавалось. Никакие мои приказания и уговоры не помогали, камушек не замолкал ни на секунду. И, наверное, поэтому я нисколько не удивилась, услышав странный, ни на что не похожий гул или даже гуд, состоящий из одновременно возникших диких криков, топота бегущих ног, обутых в подкованные сапоги, грохота падающих ящиков с фруктами. И буквально в следующий миг я увидела нацеленное на себя дуло автомата. То есть нацелено оно было на южанина-продавца, но мне казалось, что дуло смотрит прямо в мою грудь.
      Рядом со мной захныкал мальчишка:
      - Бабушка, подними меня, чего там кричат, я ничего не вижу
      - Ложись! - раздался голос Левы, и я почувствовала, как меня стаскивают вниз, на пол, утыкают носом прямо в слякотную лужу, в самую грязь. Я вывернула голову налево, увидела лежащего рядом со мной Леву. Правой рукой он сдавливал мне плечо, а левой - удерживал мальчишку. Прислонившись спиной к прилавку, держа внука за руку, тяжело дышала его старая бабка.
      Теперь я уже точно знала, как звучит стреляющий автомат. И звуки автоматных очередей, сопровождаемые еще одной волной душераздирающих воплей - не забуду никогда.
      А потом в образовавшуюся паузу ворвался картонный голос, звучащий через мегафон:
      - Эй вы, чернозадые обезьяны! Вы перешли границы дозволенного. Среди бела дня вы убиваете наших русских парней. И не думайте, что это сойдет вам с рук! Лучше убирайтесь к себе домой, на пальмы, с которых недавно спустились. Ваше место там, черномазое отродье! И помните: мы вас били, бьем и будем бить!..
      Мегафон замолчал. И в полной тишине раздался короткий свист и топот сапог. И вслед за этим - одинокий вой раненого человека.
      - Быстро! - скомандовал Лева. - Пацан, бабуля, Маша! Быстро поднимаемся и за мной!..
      Мы четверо первыми выбежали из здания рынка. Бросив беглый взгляд назад, я увидела каких-то людей, поспешно рассовывающих по мешкам и сумкам рассыпанные по полу мандарины, яблоки, груши...
      - Спасибо! - сказала очнувшаяся бабка Леве.
      - Не до благодарностей. Дуйте домой!
      Теперь, когда опасность была позади, и я начинала более отчетливо соображать, что же произошло, меня поразило, что пока я лежала там, на грязном полу, я думала исключительно о том, что новый мой пуховик в мгновение ока превратился в старый.
      - Сволочи! - бормотал Лев, таща меня за руку в сторону Таврического сада. - Борцы! Как минимум, троих уложили!.. Хорошо еще, что на рынке мало народу...
      Я вдруг вспомнила о вчерашнем вопросе Николая: неужели он знал?!
      Я еще раз оглянулась: и мне показалось, что я увидела машину Бурелома, стремительно рванувшуюся от стоматологической поликлиники. Машина должна была проехать мимо нас, и я инстинктивно прижалась к Леве. На полной скорости машина свернула за угол.
      - Знакомая машина! - сказал Лев. - Кто в ней был? Ничего я не разглядела. Да и разглядела бы, не сказала.
      - Как ты думаешь, пуховики в химчистку принимают?
      - Ты мне не ответила.
      - Чего отвечать-то?
      - Ну, например, почему ты так не хотела идти на рынок? Ты знала?
      - Да нет, конечно, ничего я не знала, - ответила я довольно резко мне не нравился тон Левы. - Просто интуиция подсказывала мне: туда ходить не стоит!..
      - Завидую я людям с такой развитой интуицией, - с напряжением, не сулящим ничего хорошего, сказал Лев. Несправедливость обвинения обижала меня, да и подозрения Левы - а он их не скрывал - были чудовищны. И меня понесло:
      - Ну что ж! - холодно, хотя и не без внутренней дрожи, сказала я. Ты, как я погляжу, скор на выводы. Твое дело. Разубеждать не стану.
      Мы уже вышли на Кирочную. Я увидела троллейбус, идущий в сторону метро, выдернула свою руку из Левиной руки и бросилась на остановку. Лев за мной не побежал.
      Было так обидно и стыдно, что в тот момент я совершенно забыла, в каком пребываю виде. И сколько бы на меня ни смотрели, я ни на кого не обращала внимания. В моей жизни рушилось, не успев как следует начаться, что-то чрезвычайно важное для меня... И каким далеким и от этого особенно прекрасным казалось сейчас наше с Левой катание с гор...
      - Боже! Маша! Что! За! Вид! - вскричала мама, открывшая мне дверь.
      Отец выбежал на мамины крики.
      - Машенька! Дочка! Что случилось?!
      - Ребята, тихо! Ничего страшного. Я поскользнулась. В детстве я их так называла: "ребята", и их успокоило это призванное мной из детства обращение.
      - Но ты не расшиблась?
      - Сейчас посмотрим. Кажется, коленка чуть-чуть побаливает.
      Они помогли мне раздеться. Причем мама вздыхала и охала, принимая у меня пуховик:
      - Черт знает, берут ли их в химчистку.
      Эта наша общая с ней реакция меня несколько развеселила, если разумеется, меня можно было развеселить.
      После ванны я попила с родителями чаю и отправилась поспать часок: плакать и спать тянуло неумолимо.
      - Папа, разбуди меня к "Факту".
      - А, может, до утра поспишь? Что-то последнее время с тобой все какие-то происшествия приключаются... Отдохнула бы...
      - Нет, нет, в одной из ленинградских передач должны показать сюжет рекламу нашего ресторана: хочу посмотреть, что у них получилось...
      - А тебя снимали?
      - Да.
      Я не врала. Рекламный сюжет, понятно, за большие деньги, снимался и должен был вот-вот появиться, но когда и где, никто еще не знал. И говоря по правде, этот сюжет меня мало волновал, хотя я действительно могла попасть в кадр. Волновало меня другое: что скажут о случившемся сегодня на рынке.
      Сказали: что был налет, что неизвестно - кто, что двое лиц кавказской национальности скончались на месте, а один - в больнице, что пятеро ранены. Показали: опустевший зал с развороченными прилавками, с раскиданными ящиками и втоптанными в грязь фруктами.
      - Когда такое видишь, - сказал отец, - чувство двойственное: людей, какими бы они ни были, жалко, это с одной стороны, а с другой распоясались эти чертовы южане, сплошной бандитизм в городе от них...
      - Двойственности, - резко возразила мама, - тут быть не может. Бандитов надо ловить и наказывать, а пулять по всем без разбора - это гнусно!..
      Я сидела, слушала их и понимала, в кого пошла. Какой же постыдной показалась мне теперь идея куплета про "ку-клукс-клан", которую я, гордясь выдумкой, выкладывала Мишке. Хорошо еще ему, а не Леве...
      А мама продолжала:
      - Там, на рынке, и обычные люди были. В такой ситуации легко растеряться, попасть под шальную пулю...
      "Там, на рынке, была ваша дочь", - просилось мне на язык, но он был мною прикушен. Не хватало еще волновать их.
      "Санитар леса" в своих "секундах" показал практически те же кадры, но прибавил, что сразу после налета какое-то время наши несчастные, обездоленные пенсионеры собирали в корзинки и в сумки фрукты, на которые в обычной ситуации денег у них ни за что бы не хватило. Получалось, что польза от налета все-таки была...
      Я ничего не знала о налетчиках, но, чем дальше, тем была уверенней: налет этот дело рук Бурелома. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы соединить воедино предпринятую вчера Николаем попытку предупредить меня, удержать от похода на рынок и отъехавшую от поликлиники машину Бурелома. Конечно, это могло быть и совпадением: в платной поликлинике Бурелом мог просто-напросто лечить зубы, но в такое совпадение верилось с трудом. Вот ведь и Лева заподозрил меня не случайно: у него тоже, я не могла не признавать этого, были поводы к недоверию.
      Лева, Лева... Он, конечно, опытнее меня. Он, если вдуматься, играл сегодня со мной, как кошка с мышью. Он даже ни разу меня не поцеловал... Но сколько подарил мне радости, как заставил поверить в мою избранность для него!.. Неужели приходится расставаться с надеждой на то, что ожидание любви наконец-то превратилось в любовь?! И стоило ли мне перед лицом такой потери устраивать демонстрации?
      Перед сном воображение рисовало какие-то, льстящие мне картины нашего примирения, картины нашей любви. Потом - уже вполне трезво - подумалось о том, что не может это все быть концом: нам еще вместе две недели играть по две-три елки в день... А эти совместные выступления должны же будут возродить взаимную симпатию!.. Тут я сама себе усмехнулась: это не Льва следовало называть Фениксом; это мои чувства - выгорающие, казалось бы, дотла, и с таким упрямством возрождающиеся из пепелища - давали мне право носить имя этой неистребимой птички!..
      Камень был спокойным, теплым. Если бы не камень, моя собственная интуиция, наверное, не сработала бы сегодня. И не было бы ссоры со Львом. Да нужен ли мне этот камень, в таком случае?! Он недовольно пошевелился. А я не стала додумывать эту мысль: и так не сплю слишком долго, завтра будет не собраться!..
      А во сне я все еще скатывалась с горок и пригорков. И голос моего Алмазного Старика назидательно вещал: "Если уж приходится скатываться с горы, лучше знать правила, при которых возможность падения сводится к минимуму!.." "Боже, как умно!" - ядовито отвечала я. Но игнорируя меня, голос продолжал: "А уж если приходится падать, то следует уметь группироваться, чтобы к тому же минимуму свести печальные последствия падения..." С этим я не могла не согласиться...
      VI
      Проснулась я ДРУГОЙ. Те же руки, те же глаза, тот же, чуть вздернутый нос, те же волосы - все то же самое - но я была другой.
      Одна моя школьная подруга рассказывала мне, что вот так же, как я сейчас, в одночасье, ощутила себя, осознала себя совершенно иной, повзрослевшей и помудревшей, сразу после кесарева сечения. Она так и говорила мне: "Просыпаюсь и чувствую - другая. Не знаю, хуже ли, лучше ли себя прежней, но другая... Знаешь, даже жутковато стало..." Подруга связывала эти перемены с тем, что ей влили литр чужой крови...
      Я тогда подумала и высказала вслух, что переливание здесь ни при чем, что сам факт материнства должен же влиять на женщину, но сейчас я сомневалась в незыблемости моего утверждения. Потому хотя бы, что повидала матерей, которые нисколько не менялись с рождением ребенка.
      С непреходящим чувством "другизма" я выполняла обычные свои утренние дела. Как никогда долго вглядывалась в зеркало, изучая свое отражение. В глазах, несмотря на поселившуюся в душе боль от размолвки со Львом, ни тоски, ни страдания не было, а была ирония, готовность посмеяться и над собой, и над своим страданием... "Наверное, я стала черствее..." - подумала я. Отвечать же себе не стала, понимала: это не так. Скорее даже наоборот: я стала чувствительнее, но одновременно - вот парадокс - более защищенной, потому что не каждому переживанию и не каждой возникающей эмоции могла уже придавать черты глобальной катастрофы...
      Я стала сильнее, увереннее в себе. Что-то, отдаленно похожее на сегодняшнее мое состояние, я уже пережила полгода тому назад, когда Юрка меня бросил. Но все-таки нынешняя моя перемена была во много раз сильнее и кардинальнее."Я никому не позволю отобрать у себя то, что дорого мне, что должно составить мою жизнь", - думала я. Выплывающее при этом в памяти мутное лицо Бурелома, меня пугало, но не настолько, чтобы я побоялась отринуть что бы то ни было, что Бурелом попытается мне навязать. Впрочем, с язвительной интонацией подумалось мне, ничего, кроме машины, Бурелом мне пока что и не навязывает. А машина - это вовсе не так уж плохо!..