Глава 11

– Ее зовут Хелена. Хелена Даффилд-Браун. Ей двадцать пять. Отец у нее из делового мира. Они живут в Челси. Хочешь знать что-нибудь еще? – заняв оборонительную позицию, спросил у матери Джайлз.

– Дорогой, не надо говорить с таким напряжением в голосе. Я просто поинтересовалась, кто эта девушка. Мне вчера показалось, что ты очень увлекся ею.

– Мама, я танцевал с нею один или два раза.

– Вообще-то, пять, – радостно сверкая глазами, поправила брата Адель.

– Замолчи, сестрица. Мне пора на работу. Надо узнать у Эдгара, как дела с детективной серией.

– А разве не Барти занимается ею? – спросила Селия.

– Редакторской частью – да. Но не планированием объема продаж.

– А что ты скажешь, Джайлз, по поводу этого планирования?

– Мама, я пока не знаю. Мне нужно переговорить с Эдгаром. Прошу прощения, я спешу.

– Боже, какой он нервный, – заметила Селия, когда Джайлз ушел.

– А ты бы почаще оставляла его в покое, – тихо посоветовала Адель. – Доверила бы ему заниматься его работой.

– Адель, когда тебе надоест быть на посылках у этого фотографа и ты придешь работать в издательство и если такое случится, тогда ты будешь вправе высказывать свое мнение об издательских делах. Пока же…

– Извини, мама. Давай лучше поговорим о Хелене. Он явно запал на нее. И это замечательно. Первая девушка, с которой у него получилось общение. Впрочем, нет, не первая.

– А кто тогда первая?

– Я хотела сказать, что Барти, но она, конечно же, не в счет.

– Разумеется, Барти не в счет. Фактически она член нашей семьи. Вряд ли Джайлз испытывает к ней какие-то серьезные чувства.

– Почему бы и нет? – спросила Адель. – Барти – очень милая девушка. И, что главное, в настоящем родстве с нами не состоит.

– Что ж, в обоих случаях вынуждена согласиться с тобой. Но представить, будто Джайлз может влюбиться в Барти, – это абсурд. Чепуха. Ладно, мы сейчас говорим не о ней, а об этой Даффилд-Браун. На вид приятная, хотя и крупновата фигурой. Лесли Даффилд-Браун, случайно, не ее отец?

– Понятия не имею. Может, Венеция знает. А в чем дело?

– Да в том, что он ужасный человек. В войну сколотил деньги на продаже металлического лома. До сих пор метит получить рыцарское звание. Сомневаюсь, что нам нужны такие родственники.

– Мама, Джайлз всего-навсего несколько раз потанцевал с этой несчастной девицей. Давай пока не будем беспокоиться насчет родства с тем семейством.

– Да, Лесли Даффилд-Браун – ее отец, – сказала Венеция. – Противный человек. Наша мама назвала бы его вульгарным. Распутник, не без этого… Ой, больно! У моего ребенка начали резаться зубки.

– Она прелесть, – улыбнулась Адель, глядя на темноволосую головку Элспет. – Правда, здорово иметь дочку?

– Еще как. Жду не дождусь, когда смогу покупать ей платья.

– Бедная малышка Иззи, – с грустью в голосе произнесла Адель. – Похоже, ее появлению никто не рад, и это так отвратительно.

– Ты что, видела ее недавно?

– Нет. Себастьян не больно-то жалует гостей. Ему не нравится, когда люди приходят навестить Иззи. Он сразу раздражается и уходит из дому. У меня нет предлога, чтобы там появиться. А вот Барти бывает часто: приносит ему корректуру, что-то с ним обсуждает. Она говорила, что Иззи – просто чудо, а не ребенок. Везде бегает, лепечет без умолку, а Себастьян почти не разговаривает с дочерью. Представляешь, девочка растет, и рядом – никого, кто любил бы ее.

– Пандора бы в ней…

– Знаю. Абсолютно. Слушай, а ведь у Иззи вскоре будет день рождения. Представляю, какой «праздник» устроит ей родной папочка.

– Я попрошу, чтобы ее отпустили к нам погостить. Мальчишки ее обожают. Устроим чай для детей. Уверена, Себастьян на это согласится.

– Отличная мысль. Мы можем и Кита позвать. Вот кто души в ней не чает. Он почти все время там. Единственное нормальное общение, которое видит Иззи, – с ним. По-моему, Себастьян позволяет Киту заделывать эту брешь.

– Когда на следующий год он пойдет в другую школу, Иззи будет по нему скучать… Ру, так нельзя обращаться с младшей сестренкой! Она тебе не кукла, а живой человек.

Второго сына Венеции звали Уильям, но еще за несколько месяцев до рождения его прозвали Ру, потому что он, словно кенгуру, прыгал в материнском чреве. Сейчас Ру нехотя убрал руки с сестренкиной шеи и пошел к лошадке-качалке, на которой восседал Генри. Подойдя, он что есть силы тряхнул лошадку:

– Слезай, Генри!

– Не слезу.

– Слезешь!

– Нет. Мамочка, скажи ему. Он дерется. Скажи ему, чтобы отстал от меня.

– Ребята, а ну, прекратите! Адель, крикни няню… А, вы уже здесь. Пожалуйста, уведите мальчишек на прогулку. Я уложу Элспет. Благодарю… Адель, я уже и забыла, каково быть самой собой, просто женщиной, а не материнской машиной. Как тебе сейчас?

– Одиноко, – лаконично ответила Адель.

– А знаешь, мне иногда тоже бывает одиноко, – призналась Венеция, тяжело глядя на сестру своими темными глазами.

– Как у тебя с Боем?

– Внешне – все прекрасно. Просто он охладел ко мне. Он не понимает, как я устаю. Представляешь, сегодня спросил, не поеду ли я с ним вечером в оперу. В оперу! Пора бы ему понимать такие вещи.

– Конечно, пора бы. Если это опера Вагнера, на которую собирается мама, она длится почти пять часов… Мне еще нужно найти несколько подсвечников. Вечером увидимся. Если Боя не будет, я останусь.

Адель поцеловала сестру в макушку, а когда обернулась, увидела, что Венеция одной рукой гладит Элспет по голове, другой вытирает глаза.

– Думаю, это кое-что подтверждает, – со вздохом произнес Оливер.

– Только то, что значение премии обесценивается.

– Ты так считаешь?

– Да.

– А что бы ты сказала, если бы ее присудили Гаю Уорсли?

– Что? Нобелевскую премию? За «Бьюхананов»? То же самое. Это полный абсурд. Когда на премию претендует слишком много талантливых произведений, я бы скорее присудила ее Ивлину Во, а не Голсуорси.

– Селия, сомневаюсь, что Нобелевскую премию присуждают писателям-сатирикам. Но я бы не стал с тобой спорить. Конечно, «Ситуэллы» больше заслуживают премии, чем любая из книг. Ничего, когда-нибудь и мы получим Нобелевскую премию. Хотя я всерьез думал, что…

– Да, знаю. Такая замечательная книга. Не расстраивайся, это лишь доказывает, что в отборочном комитете заседают глупцы.

У издательства «Литтонс» появился новый автор – романистка Нэнси Артур, пишущая в стиле Вирджинии Вулф. Она написала превосходный многоплановый роман «Помните их» – о нескольких женщинах в годы войны. Ее произведение получило хвалебные отзывы. Оливер всерьез рассчитывал, что Артур удостоится Нобелевской премии, и теперь был сильно раздосадован.

– Дождемся следующего года, – сказала Селия, нежно целуя мужа. – А теперь мне нужно быстренько съездить домой и переодеться, – поспешно добавила она.

– Куда это ты собралась в середине дня?

– Оливер, я же тебе говорила. Неужели забыл? Я иду в Ковент-Гарден. Начало в четверть шестого. Мне просто фантастически повезло, что Синтия Арден сегодня не сможет пойти.

– Зато бедняжке Синтии фантастически не повезло. Но я рад за тебя. «Гибель богов». Представляю, с каким блеском пройдет опера. Даже завидую.

– Оливер, в прошлом месяце, когда мы слушали «Золото Рейна», ты заснул. Вряд ли тебе захотелось бы позориться сегодня. А Синтии можешь не сочувствовать. Она не любительница опер и еще меньше любит покидать свой загородный дом. Для бедняжки Банни это так тяжело.

Вечер в Ковент-Гардене превзошел все ожидания. Это был последний вечер Вагнеровского фестиваля 1932 года. В зале собрались самые ревностные и стойкие поклонники оперного искусства. Партию Брунгильды пела Фрида Ляйдер, партию Зигфрида – Лауриц Мельхиор. Оркестром дирижировал сэр Томас Бичем. Впрочем, публика состояла не только из поклонников оперы и творчества Вагнера. Здесь был каждый, кто хоть что-то значил в светских кругах Лондона. Неплохой повод на других посмотреть и себя показать, встретиться и посплетничать, развлечься самому и развлечь друзей.

Это был настоящий праздник для глаз. В мире, где все больше мужчин посещали театры, надев смокинги, приятно было увидеть белые галстуки и черные фраки, длинные платья, изысканные драгоценности и даже, невзирая на теплую погоду, меховые пелерины, боа и накидки. Словом, это было удовольствие для тех, кто понимал толк и ценил подобные вещи.

Разумеется, за стенами театра продолжалась Великая депрессия, ударившая по бедным гораздо сильнее, чем по богатым. Недаром журнал «Вог» советовал: «Если вы не лишились денег, сделайте вид, что с вами это произошло». Явная демонстрация своего богатства, как в прежние времена, теперь считалась неподобающей. Что еще удивительнее, теперь работали даже весьма богатые люди. Самым впечатляющим примером была леди Диана Купер, открывшая цветочный магазин на Беркли-сквер.

Но сегодня в зале Ковент-Гардена собравшиеся открыто выставляли напоказ свой достаток.

Пока под потолком медленно гасли люстры и сэр Томас неторопливо шел к дирижерскому пульту, леди Селия Литтон, вооружившись театральным биноклем, рассматривала блистательное общество. Неожиданно она заметила Боя Уорвика, в последнюю минуту появившегося в ложе. Его сопровождала молодая женщина в белом платье. Бинокль позволял Селии увидеть не только это. У спутницы Боя были темные волосы. Наверное, он рассчитывал, что его никто не заметит. В таком случае ее зять оказался глупее, чем она ожидала. Будучи женатым, позволить себе прийти в Ковент-Гарден с чужой женщиной, да еще на такой спектакль. Селии это представлялось верхом дерзости. В ней стала подниматься волна гнева. Изменять жене втихомолку – это одно, но открыто демонстрировать высшему лондонскому обществу свою любовницу – совсем другое.

Такое поведение было нехарактерным для Боя. Даже очень нехарактерным. Невзирая на его частые отлучки из дому и интуитивные подозрения Венеции, прямых доказательств его супружеской неверности не существовало. Наоборот, многие считали его идеальным мужем и заботливым отцом. Селия решила в антракте зайти к нему в ложу и ясно выразить свое недовольство. В ложе Бой и его спутница находились одни. Зазвучали первые такты увертюры. Темноволосая женщина подалась вперед, чтобы лучше видеть сцену, и на фоне освещенного рампой пространства Селия увидела ее волевой профиль. Женщина была ей незнакома, однако… Селия сосредоточила внимание на сцене, решив пока наслаждаться тем, ради чего сюда пришла. Антракт все равно наступит, и тогда ей многое станет понятно.

Бой Уорвик был не только большим любителем оперы. Не меньшее удовольствие ему доставляло разглядывание публики. Когда началось первое действие и зал угомонился, Бой взял театральный бинокль и стал глядеть по сторонам… Ну и вечер! В этом зале сегодня собрался весь цвет и свет Лондона. Конечно, с его стороны приходить сюда было чистым безумием, но у него имелись свои причины. И потом, он тщательно выбрал время, чтобы прийти перед самым началом. Никто не должен был их увидеть.

И вдруг в ложе, что находилась почти напротив, Бой заметил свою тещу. Это был дурной знак. Бой ведь специально выяснял, собирается ли она на этот спектакль, и Селия сказала, что нет. Потому-то он и решил рискнуть. Должно быть, Селию пригласили в последнюю минуту. Видела ли она его? Либо да, либо нет. Похоже, что нет. Судя по ее позе, она была целиком поглощена музыкой.

Боя удивил и даже заинтриговал спутник его тещи – лорд Арден, сподвижник и близкий друг Освальда Мосли[25], активный сторонник недавно созданной Мосли фашистской партии. Лорд Арден открыто восторгался обещаниями последнего явить миру «нечто новое и опасное».

Первое действие закончилось. Сказав лорду Ардену, что ей нужно ненадолго отлучиться, Селия отправилась в ложу к Бою.

Ложа была пуста. Все время, пока шла опера, Селия поглядывала в том направлении, но Бой и его спутница больше не появлялись.

Любовь Джайлза к Хелене Даффилд-Браун тоже была для него работой, которой он занимался с огромным усердием. Девушка была очень миловидной: вьющиеся темно-каштановые волосы, большие карие глаза, хорошая фигура. Возможно, она не могла похвастаться элегантной худощавостью, как близняшки и множество других молодых женщин. У Хелены была немодная нынче большая грудь и узкая талия, отчего она предпочитала носить более женственную одежду. Днем – юбку и жакет или слегка приталенное платье из джерси. Даже ее вечерние наряды учитывали особенности фигуры. Узкие, облегающие платья, которые носили его сестры, были не для нее. В Хелене, помимо внешности, Джайлза привлекал ее природный ум. Она не училась в университете, зато с отличием окончила школу и делала переводы для отца, фирма которого торговала алюминиевыми кастрюлями и сковородками по всей Европе.

Но Джайлзу намного важнее было то обстоятельство, что Хелена находила его очень интеллектуальным. Сама она проявляла горячий интерес к событиям в стране и мире, внимательно читала газеты и не менее внимательно слушала радио. Она часто спрашивала мнение Джайлза по поводу тех или иных текущих событий, интересовалась, что он думает о состоянии экономики и положении безработных, о целесообразности или нецелесообразности коалиционного правительства, о росте фашистского движения в Германии. Хелена не скрывала, что ей чрезвычайно важно знать мнение Джайлза.

Она была чуть моложе Барти. Джайлз не переставал удивляться и испытывал большое облегчение по поводу того, что Хелена оставалась незамужней и даже ни разу не была с кем-либо помолвлена. Он находил ее достаточно старомодной. Хелена нигде не работала, а это означало, что она выбрала для себя более традиционный путь, чем великое множество современных женщин. Она и не скрывала этого. Как-то она весьма искренне призналась Джайлзу, что считает истинной карьерой женщины замужество и материнство. Джайлз, весьма очарованный подобной точкой зрения, с трепетом думал о том, как к этому отнесется и что скажет его мать.

Больше всего на свете ему хотелось любить и быть любимым. Он знал, что с раннего детства служил для своей матери источником недовольства. Селия считала его симпатичным, но отнюдь не таким красивым, как близняшки, достаточно сообразительным, но не отличающимся блистательным умом, как Кит. Естественно, не таким интересным, как Барти, – весьма сомнительная тема для разговоров за семейным обедом. Джайлз не мог тягаться с Боем обаянием и знанием светских сплетен, а по части спортивных достижений уступал юному Джею. Впрочем, и за пределами семьи Джайлз чувствовал себя неуверенно, понимая, что недотягивает до «магии» Литтонов. Ему недоставало их успеха в обществе и их профессионального блеска.

Оказавшись в гостиной дома Даффилдов-Браунов, сидя за их обеденным столом, Джайлз с удивлением обнаружил, что является предметом интереса. На него смотрели как на человека умного и, как ни странно, не лишенного лоска. Однако вместо радости это лишь добавляло ему переживаний. Джайлз сознавал: он тянется к семье Хелены и к ней самой не столько из-за его чувств к ней, сколько из-за внимания, которое ему оказывают в этом доме.

Потом он стал убеждать себя, что должен получше узнать Хелену, причем как можно быстрее, а это, в свою очередь, усилило его восхищение ею и ее качествами. В конце июня Хелене исполнялось двадцать шесть лет. Торжество планировалось в загородном доме близ Доркинга, и Хелена спросила Джайлза, приедет ли он.

– Графство Суррей… Боже, да это же пригород Лондона, – сказала Селия, впервые услышав о местонахождении дома Даффилдов.

Джайлз понял: он должен определиться в своем отношении к Хелене. Девушка явно любит его, и было бы нечестно поддерживать ее в этом, если он не может ответить ей взаимностью. Джайлз усердно пытался убедить себя в том, что ему нужны более близкие и более длительные отношения с Хеленой, однако что-то его удерживало. В его жизни существовал вопрос, по которому он до сих пор не принял решения и который не мог отодвинуть.

Этот вопрос касался его чувств к Барти.

Если бы не работа, она сошла бы с ума. Такая мысль часто посещала Адель в эти дни, когда она отчаянно искала любовь. Это казалось невозможным, безнадежным занятием. За всю свою взрослую жизнь (а ей уже исполнилось двадцать два) она лишь однажды встретила мужчину, наиболее полно отвечавшего ее желаниям и потребностям. Она знакомилась, флиртовала, очаровывала десятки блистательных богатых молодых людей. Кое с кем из них она была бы даже не прочь улечься в постель. Но все эти отношения, едва начавшись, почти сразу заканчивались. Адель искала чего-то более глубокого, нежели внешнее обаяние, чего-то более значительного, нежели комплименты, и чего-то более ответственного, нежели флирт. Она даже не знала, что это такое; знала только, что до сих пор это от нее ускользало. Единственным, по ее мнению, кто мог бы дать ей желаемое, был Люк Либерман, но он теперь стал недосягаем. После очередной поездки в Париж отец рассказал, что познакомился с женой Люка.

– Приятная женщина. Пожалуй, даже красивая. Кажется, работает у кого-то из кутюрье.

После слов отца Адель почувствовала боль и злость, хотя и понимала, насколько это глупо. Люка она решила вычеркнуть из своих мыслей.

Она по-прежнему оставалась девственницей, и этот факт то удивлял, то тревожил ее. Адель, как и большинство ее сверстниц, была заинтригована представлениями о сексе и с нетерпением хотела перевести теоретические знания в плоскость практики. И в то же время она, как и большинство ее сверстниц, беспокоилась о возможных последствиях. Венеция, невзирая на все попытки предохраняться, снова была беременна. Это обстоятельство действовало на Адель отрезвляюще. Рисковать собой она не собиралась.

Седрик хотя бы постоянно занимал ее поручениями и отвлекал от мыслей о своей несчастной участи. Он стал ее лучшим другом, заботящимся о ней и ее благополучии. Он живо интересовался тем, что она делает, во что одевается, с кем встречается и как развивается ее очередной роман. Он умел рассмешить Адель, поднять ей настроение и боевой дух. Они могли часами разговаривать, препарируя отношения друг друга.

– Нет, Седрик, только не этот. Он совсем вам не подходит, – говорила Адель. – Он же, простите, мальчик на содержании.

– Адель, не тратьте время на этого зануду. Он вгонит вас в неимоверную скуку. Нет ничего ужаснее, чем находиться рядом со скучным человеком.

– Старая дева – вот я кто, – призналась фотографу Адель в один из дней, когда они сидели за чаем в закусочной универмага «Фортнум». – Еще немного, и я удалюсь на покой, переберусь в небольшую квартиру, заведу несколько кошек, а потом завещаю им все свои деньги. Люди будут вздыхать и говорить: «Бедная мисс Литтон. Как ужасно, что никто не обратил на нее внимания».

– Чушь! – решительно возразил Седрик. – Адель, на вас постоянно обращают внимание. Другое дело, что вас эти люди не интересуют. Что это вы надумали? «Удалюсь на покой»! Выбросьте это из головы, поскольку мне чертовски необходима ваша помощь. Кстати, терпеть не могу кошек. Так вот: назавтра мне нужен чайный сервиз типа того, что у нашей милой Кларис. А еще столик на колесиках. Как всегда, стекло и хром. Все это необходимо привезти к десяти часам утра. Так что сегодня у вас не будет времени искать себе квартиру и загонять туда кошек. А сейчас поехали в «Риц». Ваше состояние лечится только шампанским. И выше нос. Плечи расправьте. Знаете, стоит только один раз понурить плечи, как это войдет в привычку, и тогда уже действительно на вас никто не посмотрит.

– Абби, ты ведь завтра свободна? Помнишь, мы договаривались сходить в «Пром»? Там будут исполнять «Пасторальную». Я взяла два билета. Ты просила взять и на тебя, если удастся.

– Барти, дико извиняюсь, но я не смогу. У меня неотложные дела. Я совсем забыла про этот концерт.

– Очень жаль, Абби. Ты говорила, что обязательно освободишь вечер для концерта. Что за дела, если не секрет?

– Я должна побыть с родителями. Они на несколько дней приезжают в Лондон. Ты же знаешь их способность появляться внезапно.

– Да… Но разве ты не можешь поехать к ним после концерта?

– Нет, конечно… Барти, дорогая, не сердись.

Барти вздохнула. С недавних пор поведение Абби странным образом изменилось. Она постоянно отменяла встречи, отговариваясь туманными фразами вроде «занята» или «попросили задержаться на работе». Но не пойти на концерт, на который она давно хотела пойти? Тем более когда уже и билеты куплены…