Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Снег Святого Петра

ModernLib.Net / Перуц Лео / Снег Святого Петра - Чтение (стр. 5)
Автор: Перуц Лео
Жанр:

 

 


      Я указал на стакан.
      - Это для вас. Выпейте, пожалуйста. Ну, ну! Это не так уж противно. Глотайте залпом! Отлично. На ночь опять примете таблетку аспирина, а утром и вечером сделайте себе теплую ванну. Да, чуть было не забыл! Барон хочет с вами о чем-то поговорить. Он ждет вас завтра к десяти часам утра. Смотрите, не опоздайте!
      Он уронил шляпу, которую до того держал в руках, поднял ее и положил на стул. Мое сообщение, казалось, встревожило его. Он провел рукой по своему плохо выбритому подбородку.
      - К господину барону? - пробормотал он, слегка заикаясь.- Может быть, все-таки к господину инспектору?
      - Нет. Барон желает поговорить с вами лично. Он окончательно смутился.
      - Господин барон? Лично? О чем может говорить со мною господин барон? Господин инспектор иногда приглашает меня поговорить о делах, но чтобы господин барон?.. Вот уже пять лет, как я живу здесь, и он еще ни разу не вызывал меня... Очевидно, соседи насплетничали. Подумаешь, несколько поленьев дров. Все же так поступают...
      Я принялся успокаивать его:
      - Нет, нет. Это не по поводу дров.
      Он разволновался еще больше:
      - Что? Значит, это не потому, что я взял дрова?.. Ну, тогда я понимаю, в чем дело. Когда он увидел меня в той комнате, то сразу же так сурово на меня посмотрел... Но каким образом он узнал? Клянусь вам, господин доктор, и готов подтвердить это под присягой на суде, что это случилось один-единственный раз. В рождественский сочельник... Во всем доме не было ни кусочка мяса, вот жена и сказала...
      Он не договорил. Порывистым движением схватив со стула свою шляпу, он нетвердыми шагами вышел из комнаты.
      * * *
      Вечером того же дня я отправился к Бибиш. Я застал ее за микроскопом. На ее столе, среди тиглей, колб и пробирок, стоял нетронутый ужин.
      - Чрезвычайно мило с вашей стороны, что вы вспомнили обо мне,- сказала она.- Мне очень приятно, что вы пришли. Бедняжка Бибиш! Целыми днями за работой. Работа не отпускает меня ни на минуту.
      Она заметила мое разочарование и улыбнулась. Но сейчас же вслед за тем лицо ее снова стало серьезным.
      - Я очень изменилась за последний год, не правда ли? Я уже не та, какой была раньше. Да... Как вам это объяснить? Я превратилась в сосуд, в котором хранится необычайная и гениальная идея. Эта идея исходит не от меня, я сознаю это, но она всецело заполняет меня и не дает покоя. Я чувствую, как она бежит в моих жилах и примешивается ко всем моим ощущениям. Одним словом, она целиком завладела мною.
      Она снова улыбнулась.
      - Может быть, все это звучит чересчур напыщенно. Да, я всего лишь незначительная ассистентка, но эта работа стала частью моей жизни. Вы понимаете меня? Не смотрите же на меня так мрачно. Не дуйтесь. Я так довольна, что вы пришли! Завтра... Хотите пойти со мною завтра погулять? На часок перед завтраком. В восемь утра. Постучите мне в окно. Я буду готова. Наверное...
      Я ушел не сразу. В нескольких шагах от ее дома я остановился и долго смотрел в освещенные окна.
      В девять часов пришел барон. Он не заметил меня. Бибиш сама открыла ему дверь. Затем закрылись ставни окон.
      Шесть часов подряд простоял я в снегу на морозе. Только в три часа утра барон вышел из дома Бибиш.
      Остаток ночи я провалялся без сна в своей постели.
      * * *
      В восемь часов утра я постучал ей в окно. Внутри ничто не шелохнулось. Я постучал еще раз.
      Двери дома раскрылись, и на улицу выскочил мальчик лет одиннадцати, неся в руках два пустых кувшина из-под молока.
      Он посмотрел на меня с подозрением.
      - Барышня спит,- сказал он.- Приказала не будить.
      Желая придать своим словам особенное значение, он приложил палец к губам, а затем пустился бежать и скоро скрылся из виду.
      Еще несколько секунд сквозь густой туман до меня доносился скрип его удаляющихся шагов.
      Глава XI
      Мне думается, в тот момент, когда я разбил стеклянную трубочку и вылил ее содержимое на ковер, я упустил случай, которому не суждено больше повториться: я упустил возможность решающего вмешательства в ход событий. Какое-то неопределенное, смутное чувство подсказывает мне, что если бы я исполнил тогда желание барона фон Малхина, то, может быть, дело приняло бы совершенно иной оборот. Я этого не сделал и тем самым, сдается мне, сам исключил себя из цепи последующих событий. Сейчас, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что всегда оставался всего лишь зрителем, страстно волнуемым всем, что узнавал и видел, но не принимавшим никакого активного участия в происходящем. И в том, что именно я стал жертвой того невероятного и необъяснимого оборота, который приняли события, что именно я получил ранения и угодил в больничную палату, где мне еще долго предстоит валяться в горячечной лихорадке и полубреду,- во всем этом я вижу зловещую иронию судьбы.
      С другой стороны, я не имею права жаловаться: я-то хоть остался жив. Не знаю, какая судьба постигла остальных героев драмы. Удалось ли барону спастись от разыгравшейся в последний момент бури? Что случилось с Федерико? А она - что сталось с ней? В том, что она осталась жива и находится в безопасности, у меня не возникало сомнений.
      В больнице есть человек, который мог бы дать мне ответ на все эти вопросы. Праксатин, почти неузнаваемый в своем белом балахоне, каждые несколько часов прокрадывается в мою палату с метлой в руках и украдкой поглядывает на меня. Однажды я нарочито громко сказал сестре милосердия, что охотно сыграл бы партию в trente-et-un*, но он сделал вид, что не расслышал моих слов. Он труслив, безгранично труслив, и я ненавижу его так же сильно, как ненавидел тогда, когда неожиданно столкнулся с ним у Бибиш.
      Он приветствовал меня и пригласил сесть. Он довлел над разговором. Я сразу же настроился крайне враждебно по отношению к нему. Особенно меня возмутило то, что он держался как дома. У меня было такое ощущение, что я пришел в гости к нему, а не к Бибиш. Помимо него там находился пастор старый господин с костлявым лицом и седыми волосами.
      - В моем лице,- сказал Праксатин, когда Бибиш разливала чай,- вы видите человека, которому выпал нелегкий денек. Я имею полное право утверждать это. У барона сегодня гости из заграницы. Нас здесь часто навещают. Но знаете ли вы, что это означает для меня? У меня едва оставалось время передохнуть. "Аркадий Федорович,-сказал мне мой благодетель-барон,- позаботьтесь о завтраке и обеде".- "Охотно,- ответил я.- Конечно, позабочусь". Само собой разумеется, я позаботился и даже своими собственными руками приготовил рыбный салат, ибо на здешних поваров нельзя положиться в этом отношении. И что же произошло? Батюшка-барон уединился со своими гостями и беспрестанно совещался с ними о чем-то. Я его не видал целый день, так что вся работа выпала на мою долю. Должен признаться, в подобные дни я понимаю, насколько прав был мой дед, утверждая, что работа низводит человека до положения животного. Когда я привел с вокзала сэра Реджинальда...
      - Аркадий Федорович,- перебила его Бибиш,- вы ведь знаете, что барон не любит, чтобы...
      - Да, да, конечно! - поспешил ответить русский.-Когда вы морщите лоб, Каллисто, показывая, что недовольны мною, я испытываю такое ощущение, как если бы солнце вдруг скрылось с неба. Я знаю, что эти господа желают сохранить свое инкогнито. Но ведь в Англии наверняка существует не менее дюжины сэров Реджинальдов.
      Он снова повернулся ко мне.
      - Вы смотрите на меня так испытующе, доктор. Я бы сказал, глазами научного исследователя. Мне просто жутко становится от вашего взгляда. Вы, должно быть, думаете про себя: низкий лоб, выдающиеся скулы, слабый, безвольный человек. Я угадал, не правда ли? Тщеславный человек, пустомеля, на которого нельзя положиться, эгоист, который думает только о себе. В прежние беззаботные и медоисполненные времена я и был таким человеком, но теперь... Жизнь обошлась со мной очень сурово, она беспощадно била меня. Я стал совершенно иным. Теперь я думаю почти исключительно о других и только в самую последнюю очередь о самом себе. Вот, например, сейчас меня угнетает - угнетает сильнее, чем я это могу выразить словами,- ваше дурное настроение. Послушайте, что это вы сидите таким сычом и даже чая не выпьете? Каллисто, мы должны предпринять что-нибудь для развлечения наших гостей. Организуйте какую-нибудь игру-игорочку!
      Бибиш коснулась ладонью моей руки и прошептала:
      - Что с вами? У вас плохое настроение? Праксатин уже вытащил из кармана карты.
      - Ваше преподобие,- обратился он к пастору.- Партийку в trente-et-un шутки ради? Вы ведь не откажетесь? Я буду держать банк.
      - Вы очень устали? Или у вас какая-нибудь неприятность? - тихо спросила меня Бибиш.
      - Нет уж, вы меня извините, но я играть не стану,- сказал пастор.Прежде я, бывало, поигрывал по вечерам в скат с моими мужичками или в пикет с помещиком. Но теперь...
      - Я играю и в пикет,- поторопился заметить русский.
      - Я хочу быть вполне откровенным. Мои материальные обстоятельства не позволяют мне более рисковать возможностью проигрыша в карты. Даже в том случае, если играют по самой маленькой. Видите ли, у меня каждый грош на счету.
      Пастор говорил правду. Я уже слышал о том, что на свои скромные доходы он содержит многодетную семью брата, недавно уволенного со службы. Для того чтобы как-то свести концы с концами, он сдал почти все комнаты своего дома Бибиш, а сам ютился чуть ли не на чердаке. В той комнате, где Бибиш устроила лабораторию, красовавшиеся на стене распятие и запечатленное неизвестным художником "Святое семейство" с удивлением взирали на колбы, реторты, электрические трубочки, лакмусовую бумагу, комья ваты и наполненные желатином мисочки.
      - Ваше преподобие, в том случае, если проиграете, вы всегда можете выдать мне долговое обязательство,- предложил русский.
      - Это значило бы злоупотреблять вашей любезностью,- заметил пастор с легкой усмешкой.- Долговое обязательство, снабженное моей подписью, представляет собой меньше ценности, чем чистый лист бумаги. Нет, право, мне не хочется играть.
      Русский спрятал карты обратно в карман.
      - В таком случае, ваше преподобие, возьмите еще кусочек этого пирога,сказал он.- Он начинен толченой сиренью и ежевичным вареньем. Да и вам, доктор, следовало бы его отведать. Этим вы окажете мне большую честь. Это мое собственное "креасьон" **, работа моих рук. Вы должны знать, что мы празднуем сегодня, так сказать, "знаменательное событие".
      - Да,- подтвердил пастор.- Мы тут устроили небольшое импровизированное празднество.
      - Дело в том,-продолжал Праксатин,-что сегодня ровно год с того дня, как наше одиночество украсилось появлением Каллисто. Каллисто, разве я не отдал вам свою душу в первый же момент, как увидел вас?
      - О да, вы мне ее тотчас же поднесли,- сказала Бибиш,- и она, должно быть, и по сию пору хранится под стеклянным колпаком в лаборатории, если, конечно, не испарилась с того времени.
      В ее словах было нечто такое, что пристыдило меня и заставило покраснеть. Разве я, в свою очередь, не "поднес ей свою душу" в первый же момент, как увидел ее? С первого дня мысли мои беспрестанно витали вокруг нее. Ей это было известно, я сам ей в этом сознался. Но раньше я был горд и сдержан. А теперь? Без малейших усилий, несколькими словами, одним подаренным мне взглядом она сокрушила всю мою гордость. Она видела, что я безоружен, и это доставляло ей искреннее удовольствие. Иногда ей нравилось заставлять меня верить в то, что я представляю для нее известный интерес. Но эту веру она внушала мне на какое-то мгновение, после чего неизменно ускользала от меня, как фокусница. Почему же мне стало ясно только сейчас, что ее насмешки относились вовсе не к князю Праксатину?
      Я поднялся со стула. Волна грусти и озлобления захлестнула меня.
      - Ах, так у вас интимное торжество,- сказал я.- В таком случае я не хочу ему дольше мешать.
      Она посмотрела на меня с нескрываемым изумлением.
      - Вы уходите? Но почему? Останьтесь еще ненадолго. Что, не можете? Даже если я вас об этом попрошу?
      Я не остался. Коротко простившись, я вышел за дверь. С чувством горького удовлетворения я констатировал, что Бибиш больше не делала попыток удержать меня.
      Дома я бросился на диван. Все предстало передо мной совершенно в ином свете. Я был сбит с толку, беспомощен и недоволен собой. Я воскрешал в памяти каждое произнесенное Бибиш слово, взвешивал его, так и сяк прокручивал в уме - словом, мучился, как влюбленный первокурсник. У меня раскалывалась голова, и, возможно, меня даже лихорадило. "Даже если я вас об этом попрошу?" - сказала она. Но я все же ушел. Я обидел ее, задел ее самолюбие... "У вас плохое настроение?"... Да, теперь ей не нравится мое плохое настроение... Если бы только я мог загладить нанесенную ей обиду! Что, если прямо сейчас вернуться туда? Захватить с собою немного цветов? "Я только хотел занести вам эти розы, Бибиш. Ведь сегодня годовщина вашего пребывания здесь. Только потому-то я и ушел, а не по какой-либо другой причине". Но где в этой глуши достать розы, да еще зимой? В моей вазе стоят искусственные цветы. Они безобразны и запылены. Почему у барона нет оранжереи? Если бы вместо лаборатории он завел оранжерею... Да, но в таком случае Бибиш не было бы здесь. Сегодня я где-то видел сирень, белую сирень... Где это было? Нет, то была "толченая сирень", его "креасьон". А что если поднести ей мою душу? Она посадит ее под стеклянный колпак и будет разглядывать в микроскоп.
      Внезапный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Вошел тот самый маленький мальчик, который накануне выносил пустые кувшины из пасторского дома. Он долго осматривался, прежде чем заметил меня.
      - Добрый вечер,- сказал он.- Вот, барышня просила передать вам это.
      Он подал мне записку. Я вскочил с дивана и стал читать:
      "Вы сердитесь на меня, а я не знаю за что. Бедняжка Бибиш! Я должна поговорить с вами - желательно прямо сегодня. Я приглашена к барону на обед. Ждите меня в одиннадцать часов у ворот парка. Ждите непременно. Уйти раньше я не смогу".
      Слово "непременно" было перечеркнуто и вместо него написано "пожалуйста".
      Резкий северный ветер швырял мне в лицо колючий снег. Я изрядно замерз, но продолжал ждать. После того как я простоял у ворот парка четверть часа, пробило одиннадцать часов. Наконец в парке послышался какой-то шум, под чьими-то шагами заскрипел снег, и ворота открылись.
      - Кто это там стоит? - раздался голос, и по моему лицу скользнул лучик карманного фонарика.
      - А, это вы, доктор! Ночные прогулки в это время года? - спросил барон фон Малхин.
      Подле него из темноты вырисовывалась фигура Бибиш -несчастной и смущенной Бибиш. Она посмотрела на меня, как ребенок, опасающийся побоев. "Он настоял на том, чтобы проводить меня, и я ничего не могла поделать",прочел я в ее глазах.
      - Пойдемте, доктор, проводим это милое дитя до дому,- сказал барон.
      Я ничуть не злился. Я был счастлив, что вижу Бибиш и что между нами все опять по-прежнему. Она сейчас же заметила это и просунула свою руку под мою.
      - Вы, однако, умеете быть несносным,-произнесла она тихо, но очень решительным тоном.
      * * *
      По дороге к пасторскому дому барон без умолку болтал в своей обычной манере.
      - Я должен поблагодарить вас, доктор,- сказал он,-за то, что вы помогли мне осуществить мой маленький опыт.
      Мною овладело неприятное чувство. Он благодарил меня, хотя я не сдержал своего обещания и, хуже того, обманул его. Может быть, мне следовало тут же сказать ему всю правду, но я подумал, что разумнее будет промолчать.
      - Мой пациент был у вас? - осведомился я.
      - Да, он с головой засыпал меня библейскими цитатами из Книги Иова и Послания к коринфянам. Он каялся в том, что украл у меня из лесу несколько вязанок дров, а в рождественский сочельник подстрелил козла.
      - Вы будете возбуждать против него обвинение?
      - За кого вы меня принимаете, доктор? Я ведь не чудовище какое-нибудь! Все произошло приблизительно так, как я и рассчитывал. Он пришел и стал каяться. Я был не совсем убежден, что опыт удастся применительно к отдельной личности. Но он вполне удался.
      Мы добрались до пасторского дома. Бибиш стояла, устало прислонившись к дверям, и, судя по всему, боролась со сном.
      - Вы устали? - спросил барон.
      - Очень,- пожаловалась Бибиш.- Чуть было не уснула на ходу. Я не так привыкла к крепким винам, как... Она запнулась на мгновение, но затем продолжала:
      - ...как младший из ваших гостей. Барон улыбнулся.
      - Вы можете безбоязненно говорить о том, кого вы у меня встретили. Один из моих гостей был прежде губернатором отдаленной английской колонии. Сейчас он является частным лицом и стоит во главе английского легитимистского движения ***. А вот второй... Эта молодая дама, что стоит тут перед нами и прикрывает рукой рот, чтобы мы не заметили, как она зевает,-так вот, эта молодая дама ужинала сегодня с английским королем.
      - С английским королем?! - изумленно переспросил я и посмотрел на Бибиш.
      - Да, с Ричардом XI,- сказала она.- Извините меня, я едва держусь на ногах от усталости. Спокойной ночи!
      - Но ведь английского короля зовут вовсе не Ричард XI,- сказал я.
      - Я имею в виду Ричарда XI из дома Тюдоров,- пояснил барон.- В настоящее время он служит учителем рисования в одной из суссекских женских школ. В глазах английских легитимистов он является законным королем.
      * Тридцать одно (фр.) - карточная игра.
      ** Творение (фр.).
      *** Легитимисты - приверженцы свергнутых династий какого-либо государства. Во Франции второй половины XIX в. отстаивали права на престол свергнутой во время июльской революции 1830 года династии Бурбонов, в Англии - права династии Тюдоров, последней представительницей которой была Елизавета I (ум. в 1603 г.).
      Глава XII
      То обстоятельство, что на пути из дома лесничего в деревню я встретился на опушке соснового леса с бароном, не могло быть простой случайностью. Было недалеко до полудня; барон охотился и даже успел подстрелить ястреба и двух куропаток, но у меня создалось совершенно определенное впечатление, что он намеренно поджидал меня неподалеку от того места, где дорога выходит из лесу. Теперь я знаю, чего ему хотелось: по мере того, как его опыты подходили к концу, он ощущал все большую потребность высказаться. Бывает такое душевное состояние, когда человек, до того обрекший себя на молчание, вынужден заговорить для сохранения своего душевного равновесия. То же случилось и с бароном.
      На протяжении целого года он делил свою тайну с Бибиш. Кое о чем он, может быть, говорил и с пастором. Скорее всего пастор его разочаровал. Барон встретил у этого старого человека молчаливое сопротивление, которое был не в состоянии преодолеть. Он искал нового человека, свежего слушателя, которому мог бы во всю широту развернуть свои необычайные планы и помыслы. Ко мне, сыну своего покойного друга, он с первого же дня испытывал доверие.
      Я вышел из лесу, и надо мной необъятным куполом раскинулось ясное, голубое небо. Ледяные сосульки на сучьях сосен искрились в свете бледного солнца. Из деревни, красная четырехугольная колокольня которой едва виднелась на горизонте, доносился собачий лай.
      Барон увидал меня и направился навстречу по полузамерзшему болоту.
      - Доброе утро, доктор,- поприветствовал он.- Не ходите дальше, не то завязнете по колено в снегу. Давайте я проведу вас другим путем.
      Сначала он заговорил о своих уехавших накануне гостях, которых мне удалось увидеть лишь мельком, затем перешел на охоту. Некоторое время речь только и шла что о различных породах собак, козлах да шотландских болотных курочках. Сейчас я не могу толкам припомнить, каким образом беседа свернула на политические темы.
      Барон фон Малхин признался, что является монархистом и ярым приверженцем легитимистской идеи, которую определил как подчинение высшей воле.
      Провидение, пояснял он, с гораздо большей определенностью сказывается в наследственности, чем в воле народа, если таковая вообще существует. Наличие народной воли представляется ему сомнительным и требующим доказательств. Монархия же, по его мнению, не нуждается ни в каком социологическом оправдании - и это касается как прошлого, так и будущего. Не существует какой-то определенной исторической эпохи для естественного установления монархии, нельзя также сказать, что монархия является лучшей формой правления. Просто это единственная законная форма. Вера в монархию является составной частью его религии.
      Воззрения эти, да еще высказанные из уст представителя поместного дворянства, не слишком удивляли меня. Но затем он вдруг сказал нечто совершенно необычное. Причем сказал небрежным тоном, как если бы это было нечто само собой разумеющееся и давно известное всем на свете.
      - Если Германии и Европе вообще и предстоит еще какая-нибудь будущность, то лишь в связи с восстановлением Священной Римской империи* германской нации.
      - Что вы говорите? - воскликнул я с изумлением.- Вы что, всерьез мечтаете о восстановлении Священной Римской империи? Да разве она не являлась на протяжении веков посмешищем всего мира?
      Он согласился с этим.
      - Да, на протяжении нескольких столетий или, выражаясь точнее, в период господства Габсбургов. В это время она утратила свой смысл, свое содержание, свою мощь. Священная Римская империя может восстановиться только под властью династии, призванной для сего провидением и освященной историей.
      - Так значит, вы думаете, что в случае возвращения Гогенцоллернов**...
      - Гогенцоллернов? - перебил он меня.- Куда это забрели ваши мысли, доктор? Эти жалкие маркграфы бранденбургские и ничтожные прусские короли были чужестранцами в собственной стране. Царствование Гогенцоллернов прожитый и безвозвратный эпизод в истории Германии. Гогенцоллерны? Если хотите знать, мое отношение к последнему носителю императорской короны носит характер исключительно личной привязанности.
      Он остановился и прислушался к хриплому крику сойки, доносившемуся из глубины леса. Затем он продолжал - тихо, как если бы говорил с самим собой, а не со мной.
      - Древнее государство, преисполненное мечтаний и песен... Неужели вы забыли, что только под властью Гогенштауфенов*** оно было сердцем мира? Гогенштауфены не были королями по милости вассалов.
      - Не были,- согласился я.- Но ни одного Гогенштауфена уже давно нет в живых. Этот единственный воистину царский род за всю историю Европы со времен императора Августа, к сожалению, пресекся.
      - Род Гогенштауфенов не пресекся,-сказал барон после минутного молчания.- Гогенштауфены живы и в один прекрасный день в соответствии со своим предназначением протянут руку к короне и горностаевой мантии, даже если эти священные эмблемы и окажутся к тому времени проданными в Америку.
      Я взглянул на барона и увидел на его лице уже знакомое мне выражение затаенной страсти и фанатизма. В данный момент спорить с ним было бы бесполезно и даже опасно. И я все же сказал:
      - Теперь настала моя очередь задать вам вопрос, который вы задали мне. Итак, куца забрели ваши мысли? Возможно, в Англии и существует еще какой-нибудь представитель дома Тюдоров. Но род Гогенштауфенов прекратился уже больше шестисот лет назад - он утонул в море крови и слез. "Да возликуют небеса,- провозгласил тогда папа римский,- да восторжествует земля, что истреблено имя, тело, семя и отпрыски короля Вавилонского". Королем Вавилонским он называл Фридриха II, сына Генриха и Констанции, последнего Гогенштауфена, носившего императорскую корону.
      - Именно Фридриха II! - подхватил барон.- Которого еще называли Дивом Мира и Чудесным Преобразователем. Ради него Констанция покинула свой излюбленный монастырь. Вещий сон предсказал ей, что она родит "пламенный подир****, светоч мира, зеркало без трещин". Все князья склонились перед ним. Когда он умер, то, по словам старого летописца, зашло солнце вселенной. У него было пятеро сыновей.
      - Да. Пятеро сыновей. Генрих, рожденный ему Изабеллой Английской, умер пятнадцати лет от роду. Другой Генрих, сын принцессы Арагонской, покончил жизнь самоубийством.
      - Генрих, предавший империю,-перебил меня барон.- Юноша с темными кудрями, который по утрам пел в своей темнице, а по вечерам плакал. Он бросился с замковой стены в море.
      - Третий сын,- продолжал я,- римский король Конрад, умер в двадцатишестилетнем возрасте от чумы. Барон покачал головой.
      - От яда, а не от чумы. В предсмертный час перед ним раскрылась завеса будущего. "Империя увянет,- сказал он,- и будет поглощена тенью забвения". Какое верное пророчество!
      Мы шли по сжатому полю. Оледеневшее жнивье звенело у нас под ногами, как битое стекло. Какая-то большая птица вспорхнула прямо перед нами и, широко взмахивая крыльями, скрылась над опушенным снегом лесом.
      - Четвертым сыном Фридриха II,- прервал я молчание,- был Манфред*****, павший в битве под Беневентом.
      - Манфред, забывавший за песнями о своем королевстве,- сказал барон.Все Гогенштауфены любили петь. Лишь спустя несколько дней отыскали его труп среди множества мертвых тел, которыми было усеяно поле битвы. Его узнали по белокурым волосам и белоснежной коже. "Diondo e bello e di gentile aspetti"******, как описал его Данте. В своем "Чистилище" он изображает его, с улыбкой указывающим на свои раны и жалующимся на мстительность папы, не позволившего похоронить его под Беневентским мостом. После Манфреда остались два сына. Они умерли в темнице Карла Анжуйского*******, который продержал их тридцать лет в оковах...
      - А Энцио,- закончил я,- любимый сын Фридриха II, умер в плену у болонцев. Император предлагал им в качестве выкупа окружить весь город серебряной стеной, он напомнил им об изменчивости счастья, часто возносящего людей на высоту только для того, чтобы затем низвергнуть их в пропасть. Но болонцы не выпустили царского сына на свободу. "Мы держим его и будем держать",- ответили они. Бывает, что и маленькой собачонке удается затравить вепря. Всего на два года Энцио пережил своего племянника, юного Конрадина, казненного на торговой площади Неаполя. Это был последний из Гогенштауфенов.
      - Нет,- сказал барон.- Энцио не был последним отпрыском этого сиятельного рода. Прекрасный и исполненный обаяния, он даже в темнице обрел возлюбленную. Юная дочь графа Николо Руфо, приверженца гибеллинов********, тайно делила с ним ложе. Во время карнавала, в ночь, когда сторожа преспокойно веселились на улице, они обвенчались. Тремя днями позже Энцио скончался, а его жена бежала из Болоньи. В Бергамо она родила сына.
      Я и не заметил, как мы очутились у решетки парка. Я увидел укутанные соломой розовые кусты, колодец, террасу и синюю черепичную крышу барского дома. Я чрезвычайно изумился этому, так как совершенно не мог вспомнить, когда мы проходили через деревню.
      Нам пришлось подождать. Два воза, запряженные волами и нагруженные удобрениями, зацепились друг за друга колесами и намертво загородили путь. Колеса скрипели, волы мычали, возницы ругались - и посреди всего этого шума барон фон Малхин продолжал свой рассказ:
      - Папа знал о существовании сына Энцио. "Из милосердия и христианской любви мы не будим вспоминать о нем",- говорил Клементий IV*********. Так и продолжали Гогенштауфены жить на протяжении веков в Бергамо, в забвении и бедности. Из поколения в поколение передавали они тайну своего происхождения вместе с двумя тетрадями, в которые Энцио записывал свои песни и романсы. Тот человек, которого я разыскивал одиннадцать лет тому назад в Бергамо и которого мне наконец удалось найти, сохранил эти тетради до наших дней. Он добывал себе пропитание столярным мастерством и по случаю крайней нужды отдал мне своего сына, а я привез его сюда.
      Поверх возов с удобрением барон указал мне на стены из красноватого песчаника, по которым вились голые ветви дикого винограда.
      - Видите этот дом? Это и есть та гора Кифгейзер**********, в которой живет и дожидается своего часа опальный император. Я приуготовляю ему путь. В один прекрасный день я повторю миру те слова, которые сказал некогда сарацинский слуга Манфреда гражданам возмутившегося города Витербо: "Растворите ворота! Раскройте ваши сердца! Смотрите, ваш господин, сын императора, пришел!"
      Барон фон Малхин умолк и уставился вслед запряженным волами возам, которые наконец расцепились и со скрипом тронулись по деревенской дороге. Затем, избегая глядеть на меня, с робкой и смущенной улыбкой, он сказал совершенно другим тоном:
      - Вы найдете его там, в садовом павильоне, где он обычно работает. В это время дня он занимается изучением французского языка.
      * Священная Римская империя (962-1806, с конца XVв. Священная римская империя германских наций) была основана германским королем Оттоном I, присоединившим к исконным немецким землям Северную и Среднюю Италию вместе с Римом. Кроме того, включала в себя Чехию, Бургундию, Нидерланды, швейцарские земли и пр. После окончания Тридцатилетней войны (1648) преобразована в конгломерат немецких государств. Окончательно ликвидирована в ходе наполеоновских войн.
      ** Гогенцоллерны - германская владетельная династия, известная с XI в. Получила свое название от швабского замка Цоллерн, позднее Гогенцоллерн, первое упоминание о котором также относится к XI в. В1227 году образовались две линии, швабская и франконская, из которых более известна вторая династия бранденбургских курфюстов (1415-1701), прусских королей (1701-1918) и германских императоров (1871-1918). Среди представителей франконской линии наиболее знамениты так называемый "великий курфюст" Фридрих Вильгельм (1620-1688), Фридрих II (1712-1786), Вильгельм I (1797-1888) и Вильгельм II (1859-1941).
      *** Гогенштауфены - династия германских императоров (1138- 1254), в числе которых были Конрад III, Фридрих I Барбаросса, Генрих VI, Фридрих II и Конрад IV. С конца XII в. владели Южной Италией и с 1197 г.- Сицилией. Притязая на мировое господство, боролись с папством и северо-итальянскими городами, но потерпели в этой борьбе сокрушительное поражение.
      **** Подир - длинная одежда иудейских первосвященников и царей с отверстием для головы и без рукавов. Подир шился из материи голубого цвета, подол его украшался узорами в виде яблок и гранатов.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10