Нет, Че Гевары у нас не водятся. Хоть сорок тысяч чёрных беретов нацепи на сорок тысяч воспаленных голов. И потому нечего нам мучиться дурью и убегать в горы да в сельву. Несть разницы между эллином и иудеем. Но есть разница между козлами и апостолами.
      Шифровка из Лэнгли пришла под утро, когда у Стэна голова просто раскалывалась. Нет, он ничего не пил. Зачем тут, в этой стране пить?! Он не понимал этих русских с их загадочной русской душой. На хера тут вообще пить, когда и так охереть можно! От всего этого!
      Шифровка отрезвила его.
      В ней значилось: «Приказ № 8. По получении приказа в сроки до полутора часов вам надлежит принять надлежащие меры по объектам Т-А-Р, ST, WM. По прочтении немедленно сжечь, пепел съесть!»
      Стэн сжёг шифровку. Пепел есть побрезговал. Набросил на плечи пальто. До командного бункера было полчаса езды. Но эти россиянские пробки! Он отпихнул услужливого водителя, сам уселся за руль разъездного «джипа». И только тогда задумался, почему так? В прошлый раз они раздолбали эти два «дьявольских рога» и «пентаграмму». А сейчас — приказ есть приказ — надо долбить масонскую Транс-Америкэн-Пирамиду в любимом Фри-ско (о, бедные русские котики! он ведь обещал не трогать их!), Сирс-тауэр, этого чикагского рогатого дьявола, и вашингтонский Монумент, символ всех лож, молотков, циркулей и градусов! С ума сойти! Кто мог охотиться за всесильными и вольными каменщиками?! да ещё там, где на главной святыне, на зелёной купюре: «е pluribus unum» — бред!
      Он добрался за час. Прошел все посты. Часовые разевали рты и тянулись в струнку: «большой босс» нагрянул! Стэна уже не радовали эти знаки внимания. Отпихнул с дороги толстого генерала, рьяно козырявшего ему. Спустился лифтом на минус восьмой этаж. Броня. Двери. Переходы… Пульт. Заискивающие взгляды. Зависть в томных глазах. Готовность… полная боевая готовность выполнить все его пожелания, прихоти и капризы.
      Стэн выгнал лишних. Не нужны. В программах заложены все шифры-коды. Надо только набрать… И кнопка. Красная кнопка. Какая-то патологическая любовь к красному… эй, в красном, дай несчастным! Они все несчастные! эти русские! бедные люди! униженные и оскорблённые! идиоты! В этом причина. Они сами себя сделали такими, неприкасаемыми изгоями-неудачниками… и вся планета согласилась с ними — несчастные бедолаги!
      Но причём тут заокеанские небоскрёбы и этот шпиль «имени Джорджа Вашингтона»? Причём?! Ладно! «Красные головки» всё равно спилили. А обычные котикам по барабану. Рога сшибет. Пирамиду снесёт. А до пирса № 39 и щепки не долетят.
      Он-то нажмёт. Он шарахнет. А лавры опять на Ус-Саляму спишут?! Стэн в голос, по-русски выматерился. Уж он-то знал, что этот спившийся, обрюзгший, ленивый и жирный Беня Оладьин последние годы палец о палец не ударял, только пил, жрал и шлялся по чужим гаремам. А какие-то слишком умные херры из Лэнгли вписывали его имя красными буквами в золотую книгу Истории. Чужой кровью вписывали! И его, Стэна, нервами…
      Стэн машинально набрал четвёртый код. Проверил готовность. Снял блоки… Дребезг красного кремлёвского телефона вырвал его из деловитого оцепенения.
      — Хозяин! Хозяин! — орал в трубку с другого конца перепуганный рядовой второго класса. — Ведь накажут! На конюшне! Может, не надо…
      — Надо, парень, надо, — успокоил его Стэн.
      И нажал кнопку.
      Две ракеты из восьми выпущенных разорвались в шахтах, все медные и серебряные провода из них были сданы в ээстоонский утиль ещё до приезда Стэна; две грохнулись с орбиты, одна в Байкал, другая на Курилы, не хватило украденного и разбавленного водой топлива… Зато оставшиеся четыре ушли точно по целям. Стэн знал, что они дойдут. Русские не умели сшить нормальный башмак, но ракеты они делали отменные… Летящим к звёздам не обязательно быть сапожниками. Теперь Стэн понимал это. Разгадка загадочной русской души оказалась простой, как пареная репа.
      — Тихо, тихо лети, ласковым мотыльком… русская «сатана»… — нечто свыше шептало нежные слова запекшимися губами Стэна, — слава — пыль и зола… тихо, тихо лети — прямо в сердце змеи…
      Взрывы небоскрёбов, шпиля и «конторы» в Лэнгли транслировали по всей перепуганной планете. Взбудораженные ораторы-телекомментаторы орали по бумажкам, спущенным сверху слезливые и гневные установки-директивы, орали пророками-предтечами, праведными и алчущими возмездия:
      — Весь мир превратился в страшное логово международного терроризма! Это вызов Амэурыке! Чудовищный вызов… Наш отважный президент — азой зугт мен — принимает этот вызов! Вся нация… в едином порыве… как один… Амэурыка, Амэурыка, юбер-р ал-лес-с!!!
      Стэн сидел в кресле. И блаженно улыбался.
      Огромная луна висела в иссиня-чёрном небе. И сводила с ума. Я посматривал на неё временами, стараясь не поддаться её потустороннему притяжению. Но она тянула и тянула к себе. И я начинал понимать древних, имевших дневного бога и ночного бога. Бог-солнце уже давно закатился за скалистые края окоёма, лишь немного потрепы-хавшись багряными власами в мрачнеющих небесах. Ещё при нём явился бог-луна, сначала бледной немощью на краю тускнеющего света… потом… а потом, как-то неожиданно и неотвратимо — магическим властелином чёрного неба и чёрной земли. Это был бог безмолвного и гнетущего ужаса. Где он был? в свинцовых небесах? или в нас самих? И с каким из богов говорил Моисей, которому ещё только предстояло сорок лет водить евреев по пустыням, оттягивая их явление в безмятежный и ничего не подозревающий мир, спавший под этой иссиня-чёрной пропастью лунного дурмана? Бог был един. Но у него были разные лица… русский странник Моисей знал это, иначе бы и не стал он ввязываться в столь гиблое и неблагодарное дело. Моисей был философ. И, по-своему, матрос, ещё в младенчестве бороздивший воды Нила-батюшки в плетёной корзинке, а позже запросто ходивший туда-сюда чрез Чермно-Красное море. Простоватые библейские евреи даже надумали в суемудрии своём, что имя его было мокрым и водянистым, и что означало оно на позабытом языке «вытащенный из воды»… Вот так!
      Все мы вытащенные из воды.
      Вернее, из околоплодных вод. Но не все матросы, не все философы. И не всем охота общаться с Богом подобно Моисею. У матросов нет вопросов… И не все свидетели Иеговы… Да и живётся несвидетелям спокойней.
      Кеша кутал голову в какой-то бедуинский бурнус, обмотанный сверху, видно, для надежности клетчатой арафатовкой. И упорно не смотрел на лунного бога. Хотя его тянуло в эту жёлтую воронку на дне иссиня-чёрной пропасти ещё посильнее, чем меня.
      Мы сидели в самом центре Синая на полуобледенелой Моисеевой горе. Вселенная человеков и прочих божьих тварей была под нами, внизу. Она начиналась с монастыря святой Катерины, что скрывался за крутыми стенами у подножия скал. И растекалась дальше по всем полушариям, градам и весям, пустошам и вавилонам. В монастыре шла всенощная. А у нас было тихо. Никто от общения с Всевышним не отвлекал. Но Всевышний нам не являлся. И не было на нас, как на Моисея, ни неопалимых купин, ни огня, ни грома, ни молний… Была жёлтая дыра в небе. Дыра, в которую истекало всё земное…
      Мы сидели под этой дырой.
      И нас влекло в неё.
      Но уходить пока было рано. И опять у Кеши были вопросы. Эти распроклятые русские вопросы, без которых всякие папуасы и заокеанцы запросто обходятся. Кто виноват? И что, понимаешь, делать? Охранка, вездесущая охранка загнала нас на эту гиблую гору, а мы все решали вековечные вопросы… И опять Кеша хандрил.
      Я знал, что это он подсунул Стэну липовую шифровку. Что это из-за него был такой трам-тарарам с последующей всемирной облавой на злобных международных террористов, которых в природе не существовало (кроме нас с Кешей, агента ФСГБ-ЦРУ Бени Оладьина и совершенно оборзевшего Мони Гершензона). Были просто власть имущие, истреблявшие свои и чужие народы аки саранчу, и была саранча, которая плодилась и размножалась.
      Наконец Кеша не выдержал, поглядел краешком глаза на безумно влекущий лунный лик. И признался.
      — Мои дела, каюсь! — голос у него был глухой, слова звучали неразборчиво, как у Моисея. Но так же запове-данно и весомо: — Не по злобе. От большого ума!
      Я сдержал вздох облегчения. Всё было не так плохо, не так безысходно. И страшная жёлтая дыра в небе уже не казалась последней воронкой, в которую истекал мир. Нет, всё проще и добрей, намного добрее: и вселенная человеков есть не мутный поток, сливаемый с глаз долой в звёздную канализацию, а бесконечная живая лента Мёбиуса, исполинской изогнутой восьмёркой вытекающая с нашей бестолковой планеты в одну дыру, но втекающая в другую, не видимую, не зримую мной сейчас… но сущую. Иначе и быть не могло. Иначе бы мы все вытекли к дьяволу ещё при Моисее.
      — Но зачем?! Кеша, я понимаю, что этих засранцев-заокеанцев никто не любит… Но на хера было сносить треть Америки?!
      Кеша выглянул из-под капюшона своего бедуинско-арабского бурнуса, в котором его и впрямь можно было принять за международного террориста, и пояснил:
      — Во-первых, эту херову треть снёс Стэн. Лично я ему такой установки не давал. И план ихний был. Мои хакеры его только вытянули из Лэнгли, понял?! Я во внутренние дела чужих стран не лезу!
      — А во-вторых?
      — Во-вторых, я рассчитывал, что они в ответ раздолбают Кремль и все эти резидентские президенции по всей Россиянии! Чтоб наверняка! Я не могу больше! — он готов был разрыдаться или завыть на сумасшедшую луну. — Я уже устал охотится за этими бессмертными кощеями!
      — Ты просто спятил! — я встал с обледеневшего валуна и принялся ходить по узкой площадке над земной пропастью. — А если бы они долбанули?!
      Кеша удивлённо поглядел на меня.
      — Так они и долбанули, — сказал он, всё ещё не веря, что я не знаю продолжения этой жуткой истории. — Долбанули… только все их ракеты в океан попадали, ни одна не долетела. Это тебе не Голливуд…
      Я и на самом деле не знал многого. Кеша вырвал меня с раскопок в долинах Инда, где обнаружили ещё один город русов, заложенный семь тысячелетий назад. Меня туда пригласили как специалиста по всем этим тёмным для профанов делам. Делам, не связанным с нашей перпендикулярно-параллельной жизнью номер восемь… и я в очередной раз пропустил главное. Зарылся в прошлое. И мог бы в нём так и остаться… на радость многим. Но Кеша разыскал меня, срочно вызвал сюда, в безлюдные и глухие горы для каких-то «важных конфиденциальных переговоров» с глазу на глаз, вдалеке от россиянской охранки, Интерпола и поближе к Богу. Поближе к жёлтой дыре в бездну…
      — Хрен с их ракетами, они их стряпают в одном цехе со шникерсами! Но мы ж лет пять назад продали этим уродам сто «протонов»… за вагон подкладок и памперсов.
      Кеша высунулся из капюшона. Улыбнулся.
      — Продали, — согласился он, — им «протоны», а китайцам начинку от «протонов»… как у нас продают, сам знаешь!
      Я промолчал. Что тут скажешь… Амэурыка, Амэуры-ка… А про себя подумал, неужели этому гаду Кеше ради какого-то временщика не жалко было разбомбить Кремль? наш Кремль! святыню?! Нет, что-то с нами со всеми случилось! И мы просто уже не знаем, как нам обустроить Россиянииу Ну как её ещё обустроить, суку! И не у кого было спросить. Ведь здесь, на голой вершине под безумной дырявой луной не было с нами рядом ни Аб-рашки Терца, специалиста по сукам, ни Синиэля с Далявским, ни мудрого вермонтского отшельника, обустраивателя россий и россиян, ни Мони Гершензона, ни даже Растроповича с его автоматом.
      Был только полубезумный Кеша, которого каждую ночь терзал чёрный человек, требующий выполнения заказа. И я, терзающий себя сам. И ещё дыра, в которую лентой Мёбиуса утекало всё: и богатые заокеании, и глупые Россиянии, и пустые «протоны», и гениальные растроповичи с автоматами. Просто каждый утекал в свой срок. А срок наших кремлей ещё не подошёл…
      Впрочем, сроки определяем не мы.
      — Ладно, — обрубил я спутанный клубок вечных вопросов, на которых нет матросов, решающих все вопросы в духе юного Саши Македонского и его узла. — Зачем звал?
      Кеша натянул капюшон бурнуса на самый нос. И оттуда глухо прозвучало:
      — Треть Заокеании шарахнули. А ихний-то ушёл…
      — Кто?!
      — Президент! Я долго думал… Он умолк. И молчал ещё дольше.
      — И что надумал? — подстегнул его я.
      — Не тех бьём! — ответил Кеша голосом заговорщика. — Не тех!
      Мне стало плохо. Я снова опустился на обледеневший валун, зная, что утром он оттает, а к полудню даже нагреется на февральском солнышке… но теплее от этого не становилось, каменный холод сковывал мои члены.
      — Я его умочу! — твердо сказал Кеша. — Гадом буду! С головы начинать надо… рыбу с головы чистят… а главная голова — он! наши — мелочь, холопишки! он хозяин!
      — Тебе это чёрный человек сказал?
      — Нет! — Кеша обиделся. — Я же говорил, никаких имён-фамилий! всё на соображение, на ум и интуицию!
      — Вот ты и проинтуичил?
      — Да.
      — А наши ироды?
      — Важно ствол срубить! Ветки сами осыпятся! Желтая дыра над головой становилась всё шире. Мы уже летели в неё. Раньше всех прочих. И остановиться было невозможно.
      — Ни один из твоих гениальных планов не сработал, — сказал я Кеше жёстко. — Моню уже взяли. И Беня Оладьин в казематах демократии пишет на себя обвинения… ты чего добиваешься?!
      — Этот план сработает! — заверил меня Кеша. И забыв про конспирацию, откинул капюшон. — Или пан! Или пропал! У меня на МКС свои ребята…
      — Где?
      — На международной космической станции, понял! И шаттл уже стоит наготове, заправленный!
      Кеша достал из-под полы длинного шерстяного бурнуса спутниковый телефон, вытащил сферическую антенну. И я понял, его не остановишь.
      — Погибнут люди!
      — Нет, — успокоил он, — ребята катапультируются, когда челнок выйдет на цель. Их двое, наши, «легенда» разработана — неисправности в системе управления, хвостовая тяга… короче, никто не докажет. Все ёмкости залиты горючим из «прогресса» — знаешь эту адскую смесь?! Наш заокеанский дружок из ада в ад прыгнет!
      — Хрен с ним! Люди вокруг, внизу тоже погибнут! — пояснил я. — Невиновные люди… Они причём?!
      — На войне, как на войне, — невозмутимо ответил Кеша, прилаживая антенну, — неизбежны издержки и потери. Они сами так нас учили и в Боснии, и в Косово, и в Сербии, и в Афгане с Ираком — мол, издержки неизбежны! Вот и у них будут всего лишь неизбежные издержки…
      Я схватил его за руку, сжал.
      — Зачем ты равняешь себя с этой сволочью! с этой мразью поганой!
      Кеша спокойно поглядел мне в глаза. И сказал так же спокойно и внятно:
      — Перечитай свой роман. Это ты пишешь его…
      — На войне как на войне… — повторил я вслед за ним, вслед за ветераном тридцатилетней аранайской войны, беглым каторжником-рецидивистов, русским скитальцем, который являлся мне из двадцать пятого века, чтобы сказать одно: не всё ещё потеряно.
      На войне как на войне.
      Оставалось только молиться, чтобы и этот посланец небес свалился в Тихий океан.
      Но он не свалился. Он шёл точно в цель. Как «сатана» с разделяющимися боеголовками. Он должен был накрыть ранчо Куша в Техасе. И разнести этого главного международного террориста в пыль, в молекулы и атомы, чтобы Земля хотя бы пару лет могла отдохнуть от его авианосцев, «фантомов», советников по безопасности, «томагавков», «стеллсов» и прочей вредоносной дряни.
      Кешин шаттл-камикадзе шёл точно в цель.
      Просто наши парни на «эмкаэсе» из-за плохой связи вместо «техас» услышали «канзас». И лазерно точно шарахнули по канзаскому ранчо увёртливого Куша. Ранчо сгорело в океане огня вместе со всей охранкой, флагштоком и матрасно-полосатым флагом. В этой цели опять не оказалось никого кроме «неизбежных издержек и запланированных потерь». А сам Куш со своим вице-заместителем Миком Мауссом Чейни охотился в техасских пустынных прериях, они отстреливали загнанных койотов, детёнышей и беременных самок, лихо, по-ковбойски и столь же отважно, как некогда лучший друг Басая Чеченежского премьер Негрофэйсов из засады отстреливал загнанных медвежат.
      Про канзаское ранчо и океан пламени никто и писать не стал. Почему? Потому!
      Охранка Куша и парни из недобитого Пентагона перехватили Кешин сигнал. Тот самый, посланный с Моисеевой горы. Аппаратура у них была надёжная, добротная. Ракеты класса «земля-воздух» тоже отменные, уворованные из распавшегося Союза. Они всё чётко расслышали про Техас, про президентское ранчо… И потому, когда в небе над Техасом появился снижающийся шаттл, они, не долго думая, шарахнули по нему. И попали. Точно в цель. На высоте в восемьдесят два километра. Потом, правда, выяснилось, что это был не тот шаттл. Что это «Колумбия», выполнявшая свою программу на орбите, возвращалась на землю. Она даже не была на космической станции. И понятия не имела про гениальные Кешины замыслы. Недельку покрутилась на орбите. И домой… А её грохнули. Свои. Ракетой «земля-воздух». Как хохлы самолёт с евреями над Чёрным морем. А ля repp ком а ля repp. На «Колумбии» было шесть американцев и всего один-единственный еврей из Израиля. Первый еврей в космосе! Илан Рамон. Герой победоносных сражений и войны Судного дня! Это про него мне рассказывал старый Боб в Яме на Мёртвом море. Рассказывал. Про бои в небесах обетованных над обетованной землей. Про молодых храбрых птенчиков, которых он учил летать и воевать. Про обретённую родину. Про русские «МИГи» с арабами. И американские «фантомы». Про свою юность в Харбине. Рассказывал. И пел протяжные русские песни. Илан был ему, как сын. Я верил Бобу и уважал его. Он шёл в бой с открытым забралом. Лоб в лоб. Как русские асы. Как немецкие асы. Глаза в глаза. Он был воином. И Рамон был воином. В отличие от той сволочи, что убивала моих дедов по чекистским подвалам, миллионами убивала в пресловутую «гражданскую», когда расстреливали за одно только слово «еврей», когда сдирали кожу, жгли железом, топили в проруби, закапывали живьём и вешали только за то, что ты русский. Я ненавидел тех евреев-палачей, в чёрных кожанках, с маузерами, всех этих Троцких, Свердловых, Каменевых, урицких и прочую нечисть. Они были для меня озверелыми убийцами, устроившими в России для русских такой Холокост, какого свет не видывал. Но я уважал других евреев. Честных, сильных, смелых. Не давидов-с-пращой. Но воинов. Они шли на смерть за родину, маленькую, выжженную солнцем полоску земли. И не как штатники, из-за угла, трусливо и подло. А грудью на грудь. Меч на меч. Пуля на пулю. Это были евреи с русской душой. Поэтому они и пели русские песни. Поэтому они умирали за родину. И я не знал, почему мне надо любить арабов. Наверное, за то, что потом они станут отрезать головы русским мальчишкам в Чечне? или за то, что они превратили святой Иерусалимский град в большой помоечный рынок? Я был просто равнодушен к арабам. Хотя знал точно, что если бы в Россию два века назад пришли не евреи, а они, арабские семиты, то уже лет сто никакой бы России не было, а была бы Северная Аравийская пустыня с Большой Кремлёвской мечетью. Впрочем, Аллах с ними! да продлятся их дни! Ведь сбили не араба. И не торгаша-менялу. И не ростовщика-процентщика. И не шинкаря. И не жида пархатого. И не комиссара с маузером. И не жирного олигарха, укравшего мою нефть. И не телевизионного вруна, укравшего наши мозги. И не гаранта конституции, убившего мою страну… Нет! К сожалению.
      К величайшему моему сожалению! О, горе нам!
      Он был по-своему первым.
      И вот его, первого еврея в космосе, больше похожего на русского парня, на нашего Гагарина, чем на Агасфера, грохнули! Штатники что-то там мямлили про неисправное крыло, про отвалившуюся от корпуса черепицу. Но никто не верил им. Все догадывались, что «Колумбию» сбили… Кто? Ни у одного «международного террориста» не было ракет, бьющих на такую высоту. Даже у Вени Оладьина из Аль-Кайды. Не было их ни у бедного Саддама Хуссейна, ни у Ким Чен Ира, ни аятоллы Хоменейи, ни у Муамра Кадафи, ни у Мони Гершензона… Все у кого оставалась голова на плечах отлично знали, что в «Колумбию» засандалили сами заокеанцы. Знали, но молчали. Потому что заокеанцы могли засандалить и в них.
      И надо нам было лезть в эту ночь на священную гору, которая исполняет все желания. Нормальных людей. Которые умеют формулировать свои желания. В нас бурлило слишком многое. И гора Моисея не поняла нас, И жёлтая дыра всосала не тех, кого следует. И лента Мёбиуса из исполинской магической восьмерки, устремленной в бесконечность, обратилась в обыденную удавку. Вот так! Господи, не всем же быть Моисеями! Не всем водить избранных по пустыням. Да и сколько можно! сорок лет! четыреста! сорок тысяч! Сколь верёвочка ни вейся… Спасибо Тебе хоть за то, что снизошёл благодатью Твоей, что дал другой Новый Завет — завет, как жить нам, подобиям Твоим, в этой жизни номер восемь, в этом цивилизованном и демократическом Обществе Истребления. Но хватит. Не всем и не всё можно знать… Я позвонил Кеше по сотовому. Кеша уже был в Шарм-эс-Шейхе и купался в прозрачной красноморской заводи с разноцветными рыбками, которых запрещалось кормить. Он их и не кормил. Это они щипали его за голые ноги. В Шарм-эс-Шейхе было жарко, я бывал там, правда, в декабре… Но сейчас я хотел бы быть в Иерусалиме, в Храме Гроба Господня, на Голгофе.
      — Что скажешь? — спросил я у Кеши, не здороваясь и не представляясь.
      — Рамона жалко! — сказал он прямо. — Я ведь звонил ему за месяц, приглашал на «Союзе» лететь, там как раз какой-то «коммерсант» выпал… нет, говорит, нынче установка на партнерство с Амэурыкой… Жалко! Я б такого парня в свою бригаду взял!
      — А других не жалко? — спросил я злобно.
      — Юра, я не министр иностранных дел, чтобы соболезнования выражать, понял! — оскорбился он. — Другие мне по барабану! И челнок ихний тоже! Они с этих челноков нас бомбить будут, а мы сопли разводим!
      Он прав, ещё как разводим…
      Я понял, что с Кешей про общечеловеческие ценности говорить бесполезно. Да и мне они были, честно говоря, по барабану. Своих проблем хватало.
      — Ну, а наши парни?
      — А чего наши! Наши ништяк! Звонили из Фриско, с Рашен Хилла по крутым горкам катаются. Говорят, кайф ломовой, круче, чем в космосе!
      — Живы?! — обрадовался я.
      — А чего им сбудется, — удивился Кеша. — Они, правда, на «эмкаэсе» вместо шаттла в грузовой «Прогресс» загрузились, тот, что сгореть должен был в верхних слоях. В спешке перепутали. На нем и шарахнули по ранчо. Сами катапультировались… всё по плану!
      — Ага, по плану, — съехидничал я, — а мишень-то ушла!
      — Мишень ушла, — согласился Кеша. Помолчал. Потом добавил: — Они все заговорённые. Под дьяволом ходят…
      В этом была сермяжная правда. Дьявол считался князем мира сего. И они князья… Правда, не все их князьями признавали, чести много, всяких уродов в князья записывать, не Рюриковичи, чай, и не Романовы, и даже не Ивановы… А дразнить Кешу сейчас было опасно. Я уже догадывался о следующем его плане: в мае Куш собирался открывать новую атомную станцию в Оклахоме, а немец Калугин уже подписал договор с чеченской диаспорой и Пакистаном о строительстве крупнейшего в мире торгового центра под Кремлём.
      О, чёрный человек, чёрный человек…
 
       Возвращаясь с Синая, я мечтал об отдыхе. Но на пороге моей квартиры уже стоял и ждал меня какой-то долговолосый и бородатый человек с грустным лицом и корявым посохом-клюкой в узловатой руке.
       — Отец Варсанофий, — представился он.
       — Чем могу служить? — поинтересовался я, приглашая батюшку в квартиру и одновременно проклиная судьбу.
       — Да я, собственно, на минуту, — извинился он, топчась в прихожей, — сообщить вам скорбную весть: вашего бывшего участкового Ивана, который всё у вас книжки брал и мне давал читать… третьего дня убили…
       — Как?! — искренне изумился я.
       — Заложили кирпичом и залили раствором. Прямо в заборе. Да вы, наверное, видали, тут цыгане замок выстроили — красный, с башенками, с кирпичным забором в кремлевскую стену величиной. Он их всё ходил совестил, что не по-божески, мол, весь район на игле держать… вот и досовестил… Кстати, прихожане они добрые, всегда жертвуют на храм. А кладку плохую сложили, угол с Ваней-то и обвалился… Упокой, Господи, душу раба Твоего! царствие ему Небесное!
       Я молчал. Что тут скажешь.
       Иногда надо просто помолчать.
      —  Вот зашел вам книжку вернуть, — отец Варсанофий положил на столик у зеркала потрепанное «Сатанинское Зелье», вздохнул горестно: — Правильно очень пишете про черное траурное знамя, реющее над страной… А я в монастырь ухожу. Грехи отмаливать…
       — Почему вдруг?! — бестактно вопросил я. Батюшка махнул рукой.
       — Храм-то мой, приход местный, по благословению святейшего Ридикюля, какой-то Гасан Мехмет-ага выкупил… говорят, то ли под мечеть, то ли под игорный дом, а может, под гей-клуб… Неисповедимы пути Господни! В монастырь! Куда ж ещё… Спасибо вам большое за книги ваши добрые. С каждого амвона вас человеконенавистником анафемствуют… а у меня от них душа чище и светлее…
       Я замахал на него руками.
       — Хватит про душу! Нам бы всем мозги прочистить и просветлить! Где вы ещё на белом свете таких обалдуев, как мы, видали?!
       — И то правда, — согласился святой отец.
       Благословил меня на прощание. И как был, с посохом-клюкой, не как патриархии и прочие экуменисты в каретах золоченых, а подобно бедному апостолу Андрею, на своих двоих, прямиком побрёл в монастырь…
       А мне и почудилось, что это сам Андрей Первозванный, Первокреститель Руси Святой, покидает нашу грустную обитель вслед за Господом, Божьей Матерью и Николой Угодником…
 
      Была Святая Русь… а «святых Россиянии» не бывает, увы.
      Саваном-снегом по стылую грудь припорошена, нет ни рыданий, ни слез над разверзтой могилою, и не помянут, не вспомнят о матери брошенной милые чада твои, твои дети постылые. Родина ты моя, горькая родина, только одна в этом мире от Бога ты, видно, за то ты и предана-продана, обречена на судьбину убогую. Мать Богородица бросила дочь свою блудную, сгнил и истлел над тобою покров Ее Пресвятой, в каменных храмах пустых, как и ты, беспробудная, спит беспробудно и вечно Спаситель твой. Родина ты моя, бедная родина, проклята навеки, ныне и присно ты, спящей красавицей в омуте, в омуте ждешь не дождешься залетного принца ты. Принц твой — мессия, не нами призванный, в бликах огня неземного, нездешнего, сумрачный ангел, хранитель всех изгнанных с обетованных небес и из ада кромешного. Родина ты моя, смертная родина, пальцы на горле твоем ледяные, холодные. Поздно уже — поводырь твой, колодник юродивый, в мрак преисподней раскрыл нам врата безысходные. Птица зловещая Ночь вскинет крыльями черными в небе багряном, горящем, над куполом треснутым, и под крыла те вороньи крестом перевернутым примет тебя и твой люд на мучения крестные. Родина ты моя, светлая родина, жертва закланная, память заклятая, в омуте ты… ты и в выси заоблачной, под небесами ты — нами распятая.

Отступление в реальную жизньзамечательных людей

      Сначала Моню, ослабленного и разморенного всякими целебными вливаниями, полуживого, но несгибаемого, подсадили к узнику совести Самсону Соломонову.
      Бывалый сиделец цепким взором старого зэка оценил ситуацию. И сразу догадался… казачок то засланный! Свои все были корявые, беззубые и с нервическим складом характера. А этот… нет, не приглянулся он что-то вековечному борцу за попранные права.
      Самсон Соломонов и так плохо спал. Каждую ночь к нему приходила зеленая статуя свободы, однорукая и озлобленная. Он слышал её тяжёлые шаги ещё издалека. Потом она долго стучала медным кулаком в кованую дверь палаты. И Самсон, весь в холодном поту, сам открывал ей.