Дженни позвонила узнать, куда они запропастились, и Мэй объяснила, что Кайли приснился плохой сон и Мэй не захотела, чтобы девочка провела ночь вдали от дома. У нее сердце сжималось в груди, когда она размышляла над тем, как непривычно молчалив стал Мартин с тех самых пор, как Кайли спросила его о Натали. Но она только сказала Дженни, что поговорит с ней завтра, и что они выберут другое время, чтобы Шарлотта поработала няней для девочки.
      Тем вечером молчание Мартина казалось глубже, чем когда-либо. Он не произнес почти ни слова. Когда Мэй заглядывала ему в глаза, она едва узнавала его. Его лицо было похоже на пустую и невыразительную маску. Мэй приготовила бифштекс с запеченным картофелем, но он сказал, что неголоден. Они с Кайли сидели за кухонным столом одни, и Мэй заставляла себя есть, чтобы хоть Кайли поела.
      – Мы можем поговорить? – спросила Мэй, помыв по суду и уложив Кайли в кровать.
      Мартин сидел в гостиной комнате, держа какой-то журнал на коленях, глядя в пусто ту перед собой. Будто невидимые волны энергии шли от него, да такие мощные, что Мэй подумала, что он мог, вероятно, перемещать мебель одной силой мысли.
      – Не о чем говорить, – ответил он.
      – Кайли говорит с ангелами. Помнишь тогда, в самолете? Когда она знала, что с нами случится?
      – Это всего лишь игра воображения, – возразил Мартин. – Ты же говорила мне, что она заметила фотокарточку в моем бумажнике и это навело ее на мысль.
      Мэй кивнула:
      – Карточку Натали, да. Я полагаю, что реальные события – трамплины для видений Кайли и ее фантазий. Ты знаешь, что я веду дневник? Там все, что касается Кайли. Я записываю все, что она рассказывает мне.
      – Я знаю, – сказал Мартин, – я видел, как ты пишешь.
      – Там многое о Натали.
      – Она даже не знает ее.
      – Это не имеет значения, – настаивала на своем Мэй. – Твоя дочь очень реальна для Кайли. Она считает Натали своей сестрой.
      – Мэй, прекрати, – попросил Мартин. – Она слышит и плач рыбы тоже. У нее богатое воображение, ничего больше.
      – Во всем, что касается семьи, – объяснила Мэй. – Так было все эти годы. «У рыб тоже есть свои семьи». Помнишь ее слова?
      – Я не готов ко всему этому, – признался Мартин. – Я хочу похоронить прошлое, что тут неясно? Просто вырыть глубокую яму и запихнуть туда все это. Я знаю, ты переживаешь за Кайли: я вижу, как ты записываешь что-то в свою тетрадку. Но, пожалуйста, Мэй, уволь меня от этого. Меня и Натали. Я не говорю ни о ней, ни о нашем с ней прошлом. Прошлое есть прошлое, и оно таковым останется.
      Мэй не спускала с него глаз.
      – Я думаю, ты понимаешь все неправильно, – сказала она раздосадовано. – Прошлое связано с настоящим, без него вообще нет настоящего.
      Он с шумом захлопнул дверь с сеткой, и Мэй видела, как он побежал к берегу озера и исчез за поворотом. Ее сердце колотилось. Ей нужно было с кем-то поговорить. Она знала, что семейные отношения не являлись предметом обсуждения, что супругам следовало самим разбираться в своих проблемах, но внезапно она схватила теле фон и набрала номер Тобин.
      – Это я, – сказала она, когда Тобин взяла трубку.
      – Как ваш медовый месяц?
      – Кончился, прежде чем начался, – призналась Мэй. – Я вне себя, клянусь, я похожа на…
      – Стоп, скажи мне, что случилось.
      – Мартин только что убежал отсюда. – Она глубоко вздохнула.
      – Что случилось?
      Мэй рассказала ей, как Кайли выспрашивала о Натали, и о том, как на это отреагировал Мартин.
      – Он сказал мне, что хотел бы похоронить прошлое. Он не хочет говорить о своей дочери, а Кайли продолжает грезить ею.
      – Узнаю Кайли, – сказала Тобин. – Ее воображение возбудилось, и ее грезы приобрели конкретное очертание.
      – Ты знаешь ее так хорошо. – Мэй переполняли благодарность к Тобин и гнев на Мартина. – Мне следовало выходить замуж за тебя, черт побери.
      – Мы живем с этим уже давно. Но послушай, и Мартин скоро начнет понимать ее. Тебе, может, и противно и неприятно слушать это, но дай ему время. Это – лучший совет, который можно дать супругам, из тех, что я давала. Вам еще только предстоит привыкнуть друг к другу.
      – Он выскочил как ошпаренный, лишь бы только убежать от меня.
      – Ну и ты убеги в противоположном направлении. Вспомни, когда мы с Джоном только поженились? Сколько раз я перерабатывала после работы?
      – Я думала, ты хотела побольше заработать.
      – Это тоже. Но нам обоим необходимо было где-то пересидеть, чтобы не сражаться все время.
      – Вы были друг для друга первыми, ни тот, ни другой никого раньше не любили по-настоящему, – сказала Мэй с сожалением, желая, чтобы так было и у них с Мартином. – Никто из вас не был женат прежде, у вас не было детей от других. Ты была права, когда говорила мне об уже наполовину прочитанной книге.
      – О чем ты?
      – У каждого из нас такой большой багаж, – напомнила ей Мэй. – Хотя я и не была замужем за Гордоном…
      – Но и у тебя есть глубокие шрамы.
      – Меня сводит с ума его нежелание говорить с отцом, – сказала Мэй, вспомнив о жутких шрамах на груди Мартина.
      – Потому что тебе бы хотелось поговорить со своим, а тебе этого не дано.
      – И то, что он не хочет рассказать мне о Натали.
      – Дай ему время, – повторила Тобин, снижая голос, чтобы казаться старой и мудрой.
      Мэй засмеялась.
      – Я довольна, что ты позвонила мне. Я боялась, что ты слишком привяжешься к Дженни Гарднер. Она хорошая, правда?
      – Очень, – согласилась Мэй.
      – Она становится тебе лучшей подругой?
      – У меня уже есть лучшая подруга.
      – Попытайся поговорить с ним наедине, – посоветовала Тобин. – Когда бег в противоположном направлении не даст результатов, попытайся побежать ему навстречу. Так или иначе, я знаю, что он любит тебя и в глубине души хочет поговорить.
      – Откуда ты знаешь? – спросила Мэй.
      – Это самая страшная тайна Джона, – сказала Тобин. – Но он хочет, чтобы я знала все.
      Той ночью Мартин спал на кушетке. К рассвету, когда он так и не пришел в спальню, Мэй почувствовала какую-то пустоту внутри. Она ушла в дневные заботы, стараясь сконцентрироваться на делах, которые ей предстояло сделать. После того как Мартин поздно поднялся, посмотрел телевизор и снова уснул, Мэй поняла, что у них опять разговора не состоится. Позвонив Дженни, она спросила, не могла бы Шарлотта присмотреть за Кайли, чтобы они с Мартином какое-то время побыли наедине.
      Когда она вернулась от Дженни, куда отвезла Кайли, она нашла его сидящим на заднем дворе, вцепившимся руками в ручки старого березового стула, не спускающим глаз с озера. Он не посмотрел на нее, когда она подошла к нему, хотя ее тень упала прямо на его лицо. Мэй посмотрела ему в глаза, и у нее заколотилось сердце. Она видела, как пульсируют вены у него на висках. Он хмурился, но она ведь даже не успела ему ничего сказать.
      Он бегал. На нем были спортивные шорты и футболка, вся пропитавшаяся потом. Его руки и ноги блестели от пота, а волосы были зачесаны назад, чтобы не падали на глаза. С момента их ссоры Мартин только и делал, что бегал, занимался греблей и боксировал, колотя грушу, висевшую в сарае. Она слышала, как накануне вечером он так дубасил бедную грушу, словно хотел выбить из кого-то душу. Звук наполнял Мэй страхом, и она лежала с открытыми глазами, пока он не прекратил свое занятие.
      – Ты покидаешь меня, – сказал он.
      Это был не вопрос, что заставило Мэй завестись на короткое время.
      – Ты это серьезно? – спросила она.
      – Я веду себя как свинья, я знаю это, – ответил он.
      – Если ты знаешь это, мне не нужно тебе об этом говорить, – ответила Мэй.
      – Оставь меня одного, а? – попросил он.
      Она промолчала, только посмотрела на него. Мартин смотрел куда-то поверх ее головы; его челюсть и глаза стали жесткими за последние два дня. Кузнечики стрекотали в высокой траве за сараем. Небо было фиолетовое над озером и сине-золотое над горами. Ласточки залетали и вылетали в тень, ловя мошек. Рыба плескалась в воде, иногда выпрыгивая над поверхностью озера, сцапывая низко кружащихся мух.
      Пристальный взгляд Мэй упал на руки Мартина. Он вцепился в ручки стула, напряженно вонзив в древесину каждый палец. Скрытые под золотистыми волосами вены на его руках и запястьях вздулись. Его суставы опухли и посинели от ударов кулаком по груше. Наклонившись вперед, она поцеловала фиолетовый сустав указательного пальца правой руки Мартина. Потом средний палец, потом безымянный.
      – Мэй, – прорычал он. – Прекрати.
      Она не послушалась. Она поцеловала сустав мизинца его правой руки и затем большой палец. Коснувшись потных коленей Мартина, она подвинулась и принялась целовать его левую руку. Она ощущала напряженность его пальцев, его рук.
      – Оставь меня одного, – повторил он.
      – Я не могу, – сказала Мэй, теперь она достигла безымянного пальца его левой руки, его обручального кольца.
      Целуя его сустав, она облизывала золотую полоску. Ей показалось, что она слышала, как он стонал, и затем она почувствовала его правую руку на своей макушке.
      – Что ты делаешь?
      – У нас есть свой багаж, – сказала она. – В этом вся проблема.
      – Багаж?
      – Разве тебе противно это слово? Похоже на обсуждение на ток-шоу. Два таких огромных чемодана, заполненные прошлым. Один твой, другой мой.
      – Я бы хотел пнуть мой с утеса, – сказал он, глядя вдаль за озеро.
      – Беда в том, – уточнила она, – что это вряд ли поможет. Чемодан снова вернется к тебе. Ты не можешь выкинуть его в канаву только потому, что тебе так захотелось.
      – Итак, что я делаю?
      Фиолетовые тени распространились полностью по горам, уползая в небо. Это высокое северное летнее небо оставалось светлым глубокой ночью, ясной и сияющей частицами золотой пыли. Вечерняя звезда появилась в мерцающем небе и отразилась в озере, кричала полярная гагара.
      – Я хочу помочь тебе, – сказала ему Мэй.
      – Когда дело касается всего этого, никто не может мне помочь, – пробормотал Мартин ей в шею.
      – Натали, – сказала Мэй, потому что Мартин не произнес имени дочери.
      Мэй слегка отодвинулась назад, оставляя достаточно места между ними, чтобы посмотреть ему в глаза. Несчастные и беспокойные глаза человека, которого охватила внутренняя паника. Но уже не сердитые.
      – Мне стыдно за свое поведение, – произнес он. – Я вел себя ужасно, и я знаю это. Но я никогда ни с кем не был так близок прежде, по крайней мере, с тех пор, как она умерла. Когда я думаю о ней, когда всплывает ее имя, я схожу с ума. Когда такое случается во время сезона, я вымещаю свои чувства на соперниках. На льду это легко.
      – Но сейчас лето, – заметила Мэй. – И никакого льда здесь нет и в помине.
      – Нет, льда нет. Зато есть ты и Кайли.
      – Да уж.
      – Летом обычно я делаю то, что я делал сегодня, вчера, позавчера. Выматываю себя до предела, пока не падаю замертво. Я устал, Мэй. Может, мы могли бы…
      Он говорил мягче, как будто его прежнее настроение возвращалось, и Мэй поняла, что он собирался предложить ей пойти в дом, поужинать, подняться наверх.
      – Давай побудем здесь, – попросила она.
      Небо было одновременно ярким и темным, и Мэй чувствовала колебание Мартина. Придвинув другой стул поближе, она села.
      – Мы были в разводе, ее мать и я, – начал Мартин. – Триша жила, живет… в Калифорнии, в Санта-Монике, и Натали приехала провести лето со мной. Триша была только рада этому. Она никогда не создавала мне проблем, если я хотел повидаться с Нэт. Она любила свободу, но дело не только в этом. Она знала, что мы с Нэт не готовы потерять друг друга только потому, что она начала новую жизнь.
      Мэй слушала, глядя в бесконечное небо над ними.
      – Это было семь лет назад, в июле, жарком и душном. Натали было тогда шесть. Я вывернул колено в тот сезон, дела обстояли невероятно плохо, мне сделали операцию в Детройте перед приездом сюда. Однажды мы катались на велосипедах с Натали, глупый доктор посоветовал мне это, сам я не разобрался… и мое колено опять подвело. Так что я вернулся в больницу, в Ла-Залле, чуть дальше, у озера.
      – Натали была с тобой? – спросила Мэй, понимая, как испугалась, должно быть, маленькая девочка, вспомнив, как расстроилась Кайли, когда Мэй порезалась о раз битое стекло и ей пришлось накладывать швы в Коастлайнклиник.
      – Не отходила от меня ни на шаг, – усмехнулся Мартин.
      – Преданная дочь.
      – До упрямства. Меня отвезли в Торонто, в лучшую больницу, к самому большому светилу по коленным чашечкам.
      – В Университет Твиг? – уточнила Мэй, представив себе знакомые кирпичные здания.
      – Нет, рядом, – ответил Мартин. – Его специальность – хоккеисты. Триша хотела, чтобы Нэт сразу же вернулась домой, но мы сказали ей, чтобы она забыла про это. Мне предстояло пробыть там максимум неделю, и дочка читала мне, когда мне надоедало просто сидеть без движения.
      Рыба подскочила в озере, и крути пошли по воде, собирая звездный свет и странное золотое сияние, распространяющееся от темнеющего неба. Мэй слышала, как тает эхо всплеска, и ждала, когда Мартин продолжит свой рассказ.
      – Мой отец жил в Торонто, – продолжил Мартин. – Совсем близко от больницы. К нам уже не могли вернуться те замечательные отношения, но все же мы ладили лучше, чем раньше. Мне потребовалось много времени, что бы простить ему многое, чтобы позволить ему приходить и смотреть на мою игру, хотя это и было всем, что я хотел когда-то. Он был подонком по отношению к моей матери, и какого черта… и мне пришлось принять на себя обязанности главы семьи. Но он никогда не прекращал свои попытки поладить со мной. Продолжал слать открытки и письма, а когда он узнал, что у него родилась внучка, он уже не отступился. Любил Натали до безумия. Навещал ее каждый раз, когда представлялся случай.
      – Ездил в Санта-Монику? – удивилась Мэй.
      – Ну да. И она любила его. Оправдывала его во всем, доверяла ему во всем, чего я так никогда и не смог. Он был ее дедушка, тот, кто построил ей настоящий домик в натуральную величину с реальным дверным звонком и рефрижератором для ее завтраков. Для Нэт он не мог поступить неправильно.
      – Это она соединила вас снова? Тебя и твоего отца? – спросила Мэй, подумав, что так и должно быть в семьях: любовь соединяет разные поколения и заживляет раны прошлого.
      – Ненадолго. – Голос Мартина зазвучал угрожающе.
      – Он заботился о ней, пока ты был в больнице?
      Мартин кивнул. Комар загудел около его головы, и он поймал его одной рукой. Гагара закричала снова, но когда Мартин хлопнул рукой по ручке стула, все озеро затихло.
      – Он заботился о ней, и он убил ее.
      Кровь в жилах Мэй закипела, и она почувствовала, как каждый волосок встает на ее коже.
      – Нет… – Она слышала, как произнесла это.
      – Он – игрок, – сказал Мартин. – Ты знаешь это, правильно? То, что он находится в тюрьме за то, что поставил против своей собственной команды, что прятал активы, чтобы не платить налоги?
      – Он не убивал Натали, – прошептала Мэй, потому что эта мысль была настолько невероятна, что даже не укладывалась у нее в голове.
      Мэй ни на секунду не сомневалась в этом. Мартин начал снимать с себя футболку.
      Небо пылало, как будто где-нибудь в ночи имелась свеча, распространяющая насыщенный синий свет. Он отражался от горных склонов, превращая сосны в золотисто-зеленый цвет, заставляя каждый выступ скал мерцать. Грудь Мартина была теперь обнажена, и каждый мускул казался очерчен этим странным светом. Волосы блестели, и под ними Мэй видела причудливый рисунок перекрещенных шрамов.
      – Игроки всегда в долгах, – сказал Мартин. – Они все занимают деньги, так или иначе. Они могут выигрывать какое-то время, но это не может продолжаться всегда. Когда мне было десять, какой-то тип, которому отец задолжал, написал на моей груди ножом. Да, да.
      Мэй провела по его шрамам кончиками пальцев, слезы заструились по ее щекам.
      – Моя мама, узнав про это, запретила отцу видеться со мной. Он уехал той ночью и сдержал свое слово. Никогда не встречался со мной до тех пор, пока я не вырос и не стал играть в профессиональный хоккей.
      – Они такие глубокие, – плакала Мэй, чувствуя толстые шрамы, как веревки, проходящие через всю широкую грудь Мартина.
      – Он сказал, что он изменился, – продолжил Мартин. Что все осталось в прошлом. Он уже стар, говорил он, де душка. Все, что его волнует теперь, – это только семья… я и Натали. Мы все, что у него осталось. Он был просто старик.
      – Когда ты был в больнице… – Мэй внезапно почувствовала, что ночь принесла холод.
      Небо потемнело. Они сейчас могли находиться где-нибудь… в Блэк-Холле, на берегу океана, вместо озера, окруженного горами. Небо было теперь черно, как смоль, с разбросанными по нему обычными звездами.
      – Я знал, – сказал Мартин. – Этого я не смогу забыть или свыкнуться с этим. Я сам испытал на себе, к чему могла привести жадность моего отца. Я знал, что он снова возьмет в долг однажды, и почему я не подумал, что может такое случиться.
      – Он задолжал деньги?
      – Большие деньги. Целое состояние. Достаточно, чтобы вынудить его поставить против команды, которую он тренировал. Достаточно, чтобы к нему пришли за долгом и…
      Мэй моргнула, обрадовавшись, что свет пропал. Она не могла больше видеть шрамы Мартина, а когда она отняла пальцы, не могла уже чувствовать и их. Мэй дрожала, а когда Мартин заговорил, она поняла по его голосу, что и он весь дрожит.
      – Хоккейные звезды зарабатывают уйму денег, – сказал Мартин. – Этого не скажешь по этому дому, но мы действительно получаем больше многих. И тренеры тоже. Мой отец был богатым человеком. Помимо денег у него было состояние, но в тот день имели значение деньги, как оказалось.
      – В какой день? – спросила Мэй.
      – В тот день, когда они пришли забрать долг у моего отца, – сказал Мартин.
      – А Натали была с ним?
      – Он жил тогда в квартире у озера Онтарио. Большие солнечные апартаменты, где жили и другие известные люди. Это место всегда показывают экскурсантам, плавающим по озеру. Нэт просто обожала бывать там. Ей нравилось играть на террасе и слышать, как голос в громкоговорителе рассказывал пассажирам теплохода, проплывающего мимо дома: «А вот здесь живет Серж Картье…»
      Он замолчал, и затем, как будто это была запоздалая мысль, добавил:
      – Она и в тот день играла на террасе.
      Мэй услышала, как гагара крикнула далеко на озере, ее клич был хриплый и безумный.
      – Этот тип держал ее вверх тормашками, за перилами, – выговорил Мартин.
      – О, нет, – прошептала Мэй.
      – Она, должно быть, была испугана, так ведь? Но она не показала и виду. Даже когда он втащил ее обратно и опустил на пол невредимой. Она сразу же побежала к моему отцу. И крепко обняла его. Несмотря на все, через что ей пришлось из-за него пройти, она волновалась только за него, знала, что он был в большой беде.
      Мэй подумала, что Мартин скажет, что тот мужчина выбросил Натали с террасы, и почувствовала, что немного расслабилась. Она перевела дыхание и начала дышать снова.
      – Мой отец хотел, чтобы она ушла. Говорит, что он думал, что тот тип мог снова попытаться сделать ей больно. Поэтому он оттолкнул девочку… не сильно, говорит. Все еще говорит. Она ударилась головой об угол стола, но сразу же подскочила на ноги. И совсем не поранилась.
      – А потом… – начала Мэй и остановилась, смутившись.
      – Она вернулась домой со мной. Провела здесь последние две недели. Она рассказала мне о том плохом дядьке и о том, как висела за перилами, но она ни словом не проговорилась, что дедушка отпихнул ее от себя. Я позвонил отцу, сказал ему, что отныне он снова был вне моей жизни, и на сей раз навсегда, и тогда, в том разговоре, он упомянул, что Натали ударилась головой. Я ничего не подумал об этом… меня слишком поглотила ненависть к нему.
      Мартин трудно дышал, как будто он только что бежал на время.
      – Ее глазки казались немного затуманенными, но я сказал себе, что это из-за того, что она плакала. Она всегда плакала, когда нам предстояло прощание. Она должна была лететь назад к матери на следующий день.
      Стон Мартина потряс ночь. Ночные птицы взлетели, их крылья захлопали над поверхностью озера. Мэй сжала его руку, тихонько плача подле него.
      – Она умерла той ночью.
      – Ох, Мартин.
      – Во сне.
      – Боже мой, – прошептала Мэй.
      – Они провели вскрытие. У нее было сотрясение и образовался тромб. У нее произошло кровоизлияние в мозг. Мой отец звонил той ночью, брал всю вину на себя, крича, что он никогда не думал, что так все случится.
      – Конечно.
      – Это была только моя вина, – сказал Мартин, снова вцепившись в ручки стула. – Во-первых, в том, что доверился этому сукиному сыну, во-вторых, что не показал ее врачам.
      – Ты не виноват.
      – Я долго пытался убедить себя в этом. Я ненавижу моего отца так сильно, что можно предположить, будто во всем виноват только он. Иногда я забываю, что он в тюрьме за рэкет и уклонение от налогов, а вовсе не за убийство.
      – Обвинение никогда не помогает, – сказала Мэй, вспомнив о том, как погибли ее родители и как долго она хотела во всем обвинять водителя грузовика, ненавидеть кого-то за то, что она лишилась своих родителей.
      – Может, и не помогает, – согласился Мартин. – Но она тут, в груди. Так что ты можешь понять, почему я не мог рассказать Кайли то, что она хотела знать. Я не мог рассказать ей, как я подверг своего собственного ребенка опасности, а потом не сумел помочь ей. Только услышав, как она произносит имя Натали, я сошел с ума.
      – Это не сумасшествие, – сказала Мэй. – Это горе.
      Они держали друг друга за руки, и теперь крепко обнялись, как будто они имели одну кожу на двоих, и Мэй чувствовала, как бьется его сердце вместе с ее собственным. Он плакал, но не хотел, чтобы она видела это. Его плечи поднимались; она обнимала его как можно крепче.
      Поднялся ветер. Листья зашелестели наверху, и сосновые ветви заскользили по скалистой поверхности горы. Появилось много звезд, и на небе можно было различить некоторые созвездия.
      – Кайли станет бояться меня, если она узнает, что случилось с Натали, – сказал он.
      – Мы с Кайли говорим правду друг другу, – возразила ему Мэй. – Всегда говорим только правду.
      – И мы расскажем ей правду… вместе. Но она будет напугана. Я волнуюсь за нее, Мэй. Ты не догадываешься об этом, но я сильно волнуюсь. Я наблюдаю, как ты ведешь свои записи в той синей тетради.
      – Дневнике.
      – Записываешь ее сны и видения. Я не хочу быть причиной новых кошмаров для нее. Я знаю, что она думает о том, что Натали умерла. И умерла она ужасно.
      – Прости меня. И благодарю тебя, что ты думаешь о Кайли, – проговорила Мэй.
      – Думаю, да. Она – моя падчерица. Ты сказала вчера, что все в этом мире взаимосвязано. Все и всё.
      – Я полагаю, что это правда, – произнесла Мэй, и Мартин обнял ее.
      Но она думала о другом человеке во всей этой истории, все еще живом и так же связанном с ними, как и все они, человеке, о котором Мартин никогда не говорил: о его отце.

      Поскольку время их пребывания на озере близилось к концу, каждый день приобретал все большее значение. Лето показалось короче в этом году, чем обычно. В их последний день Мартин спросил Кайли, не хочет ли она совершить раннюю утреннюю прогулку к рыбьей норе, проверить, не удастся ли им отыскать там прапрабабушку-форель.
      – Конечно, – согласилась Кайли с некоторым нежеланием, из-за того самого дневного дурного сна, в лодке, когда Мартин так громко на нее накричал.
      Хотя после этого были и экскурсии, и катания на лодке, и пикники, Кайли старалась, чтобы мама была с ней рядом. Но сегодня ей очень хотелось поплыть с ним. В последнее время он был таким же хорошим, как и вначале.
      – Тогда собирайся, – сказал Мартин, укладывая весла, пруты, ковши и крючки.
      В то время как Мартин загружал гребную шлюпку, Кайли накопала червей на старом картофельном поле. Грязь застревала между пальцами ее голых ног.
      Они направились прямо к цели, скользя по гладкой воде. Рябь в форме буквы V оставалась за кормой, когда весла опускались и поднимались. Кайли откинулась назад в старой деревянной лодке и вдыхала запахи уходящего лета: водной глади озера, засохшей грязи на дне лодки, сосновых иголок, искрящихся на деревьях. Гагары и лебеди плавали вдоль берега.
      Мартин молчал, молчала и Кайли. Она смотрела на него, и ее мучил вопрос, откуда берутся у людей морщинки вокруг глаз и рта. Она коснулась собственного гладкого лица. Мартин заметил ее движение и улыбнулся. Но не стал ничего говорить и продолжал грести.
      Когда они добрались до заветного места, Мартин насадил наживку на крючки, и они закинули свои удочки. Когда солнце вышло из-за деревьев, Мартин вытащил две кепки из ведра на дне лодки. Одну надел себе на голову, другую протянул Кайли.
      – Надень это, – сказал он ей.
      – Что это? – Она держала кепку в руке.
      Темно-синего войлока, со знаками отличия с голубой сойкой, она была точь-в-точь как кепка Мартина, только меньше по раз меру. Потертая, кожаный ремешок сзади слегка перекрутился. Взяв ее в руки, дотронувшись пальцами до ткани, Кайли поняла, что кепка принадлежала Натали.
      – Это бейсбольная кепка, – пояснил он.
      – Но ты играешь в хоккей.
      – Верно, – согласился он. – Только в хоккейном шлеме было бы довольно жарковато здесь на воде. Летом мы носим бейсболки.
      – Ее носила Натали? – спросила Кайли, глядя на него.
      – Ну да, это ее кепка. – Мартин прищурился и снова закинул удочку.
      Кайли мысленно вернулась к тому дню, когда он кричал на нее в лодке. Вскоре после этого они с мамой нашли этому объяснение: он слишком горевал по Натали, и иногда сильно расстраивался, когда думал о ней. Потом мама рассказала Кайли, как умерла Натали, что девочка споткнулась и ударилась головой, когда была в гостях у дедушки, что Мартин не знал, насколько это было серьезно, и не показал ее вовремя доктору, чтобы успеть спасти ее. И он очень-очень переживает из-за этого.