Следующие несколько игр Мартин носился по ледовой коробке, как смерч, расшвыривая всех на своем пути, – настоящее физическое воплощение человеческой ярости. Он делал свой хет-трик в каждой из игр, и газеты нарекли его «Человек-таран». Он был неистов – полосовал клюшкой направо и налево, колол маски, как орехи, швырял противников в бортик. Он жаждал крови, и он получал ее.
      Его катание изменилось. Он носился по льду, не скользил. После тренировки вратарь «Медведей» поделился с командой своими впечатлениями: когда Мартин летел к сетке с шайбой на своей клюшке, он напоминал беспощадного одноглазого циклопа из кино – один глаз прищурен, другой воспламенен ненавистью, горит сам и испепеляет противника.
      Рэй пытался поговорить с ним, в ответ Мартин нарычал на него. Тренер хотел обсудить растущее общее время на скамье штрафников, но Мартин только огрызнулся. Он замахнулся на репортера, который захотел обсудить отсутствие Мэй с самой последней игры на своем поле, и на следующий день в газете появилась фотография Мартина, где он выглядел как форменный убийца.
      Во Флит-центр позвонила Кайли, сказала, что она надеется, что он сумеет попасть на ее вечеринку по случаю дня рождения.
      – Кайли, ты же знаешь, я очень хотел бы. Но график… – едва сумел проговорить Мартин севшим от волнения голосом.
      – Я все равно хочу, чтобы ты пришел.
      – Что ж, к сожалению, у моей команды другие планы на меня.
      – Вы с мамой разводитесь?
      – Знаешь, Кайли, тебе лучше поговорить с твоей мамой. По правде сказать, мне пора идти. Меня ждут на льду.
      – Я скучаю без тебя, папа.
      Мартин нажал на рычаг и хлопнул трубкой с такой силой, что разбил ее. Ее голос, ее слова напомнили разговоры с Натали.
      Он разбил сердце своей собственной дочери… что заставило его думать, будто он никогда больше не поступит так снова с другой девочкой?
      Апрельские ночи были мягкими и теплыми, и Мартин проводил их один на один с телевизором в гостиничном номере. В Бостоне или там, где проходила игра. Он заказывал ужин в номер и смотрел кино, даже когда товарищи по команде колотили в его дверь, пытаясь заставить его выйти с ними в город.
      – Золотая Кувалда вернулся в наши ряды. – Некоторые из холостых парней соблазняли его походом в бары и клубы.
      – Идите к черту. – Мартин легко вступал в драку, если кто-то продолжал проявлять настырность.
      Телефон трезвонил часто, но Мэй не позвонила ни разу. Что он хотел бы сказать, позвони она ему? Прошлое было заморожено внутри него, озеро, которое никогда не растает. Его воспоминания о Натали были неподвластны времени.
      Мэй не хотела, не могла понять, что ничто не может возвратить ему девочку. Ну, поговорит он с отцом, пусть даже поймет, что старик не хотел ее смерти, не хотел причинить ей боль. Но этим ничем не изменить ход вещей, не вдохнуть жизнь в маленькую девочку Мартина.
      И как бы сильно он ни любил Мэй, как бы ни хотел повернуть время обратно к тому дню, когда она еще не пре дала его, ему не забыть ее поступка.
      «Предала» – сильное слово, и звучало оно резко и больно, как лезвие ножа, глубоко врезалось в Мартина. Своей поездкой к отцу Мэй предала Мартина. Он лежал на кровати гостиницы, скрючившись от боли. Его щека была одним сплошным синяком, губа рассечена, но он даже не чувствовал этой физической боли.
      Болело глубже. Болело где-то там, в самом сердце, где, как он верил, осталась жить Натали. Мэй была единственной, кто когда-либо касался этого места. Она успокоила его боль своей лаской и любовью, а теперь расколола его сердце на части и оставила зиять кровавой раной.
      Но, может, так легче. Если он не заговорит с Мэй, ему не придется рассказывать ей, что происходит с ним. Закрывая один глаз, он другим смотрел на картину на стене. Так, проверяя зрение, Мартин лежал на кровати и старался ни о чем не думать.
      Мартин отсутствовал уже две недели, когда Дженни прибыла в «Брайдалбарн». Предлогом ей сослужил ананасовый джем.
      Они оставили корзину на столе Мэй и вышли через розарий.
      – Как ты? – спросила Дженни.
      – Плохо, – призналась Мэй. – Волнуюсь о дочери. Кайли много плачет. Она скучает и тоскует по нему.
      – А ты?
      Мэй пожала плечами, отвернувшись, чтобы сдержать слезы. Она пребывала в каком-то оцепенении. Ничего не ела и таяла на глазах. Она не спала, но и не бодрствовала. Время без единой весточки от Мартина тянулось невыносимо медленно, и что самое жуткое – она все время спрашивала себя, где он и что делает.
      – Поговори со мной, Мэй. – Дженни коснулась ее плеча.
      Задрожав от прикосновения подруги, Мэй обхватила лицо руками.
      – Сначала я думала, может, все не так серьезно и он вернется домой, как только остынет.
      – Понимаю.
      – Но прошло уже две недели, – заплакала Мэй. – И он ни разу не позвонил за все это время.
      – График решающих встреч… – беспомощно проговорила Дженни и тут же умолкла.
      – Они побеждают, а я не могу даже поздравить его.
      – Да он и не заслуживает твоих поздравлений, – закипела от гнева Дженни. – Как бы я хотела скрутить ему его толстую шею.
      – Я только хочу, чтобы он остыл.
      – Мартин не остывает. Это никогда не переставало удивлять меня, да и Рэя. Он зубами цепляется за причину своего гнева, как собака за кость.
      – На сей раз кость – я, – прерывистым шепотом прошептала Мэй.
      Но аналогия была неверной. Мартин совсем не цеплялся за нее – он отпускал ее. Все было пусто внутри, и все было снаружи. Во сне она поворачивалась, чтобы обнять Мартина, и находила только пустоту рядом с собой. Она смотрела на часы, и сердце подскакивало от радости, что скоро он будет дома. И тут же вспоминала, что он больше не живет здесь.
      – Рэй говорит, Мартин стал совсем невозможен, – заметила Дженни.
      – Он говорит обо мне?
      – Нет, Рэй утверждает, что Мартин вообще отказывается разговаривать.
      Они миновали розовые кусты.
      – Веришь или нет, – сказала Мэй, вытирая слезы, – я хотела как лучше. Я хотела разрядить атмосферу, помочь залечить трещину между Сержем и Мартином.
      Дженни покачала головой:
      – Я знаю, как Мартин обожал своего отца. Когда-нибудь ему придется преодолеть эту пропасть. Отец унизил его, предал, а потом и смертельно ранил, когда Натали умерла. Его чувства сильнее, ты, я или кто-то еще можем представить. Он полон гнева на Сержа, и мне кажется, ярость ведет его и на льду, и всюду по жизни.
      – Мне тоже так кажется. – Мэй закрыла глаза и представила лицо Мартина.
      Таким, каким видела его в эти дни по телевизору и на фотографиях в газетах. Он напоминал медведя, разрывающего добычу в клочья. Словно пожирал свою собственную мягкую, человечную сторону.
      – Не отступай, не порывай с ним, Мэй.
      – Я не из тех, кто отступает.
      Они оказались на том самом месте, где Мартин признавался ей в своих чувствах в прошлом году. Она вдыхала запах оттаявшей земли, кофейного удобрения, бутонов роз. Аромат возвратил ее воспоминания, и из глаз полились обжигающие, обильные слезы.
      – Знаешь, – взяв ее за руку, сказала Дженни, – когда он сказал нам, что он встретил тебя, мы видели, как он изменился. Он стал… таким счастливым. Мы очень надеялись, что, раз он позволил себе быть любимым, он сошел с тропы вечной борьбы.
      – Я хотела помочь ему сойти с нее. – У Мэй перехватило горло.
      – Некоторые люди живут ради борьбы. Это ведет их по жизни. Больше, чем любовь, слава, корысть, что там еще. В мире хоккея это очень заметно.
      Мэй обняла ее:
      – Как я рада твоему приезду!
      – И я рада, что приехала. Жаль, мне самой не пришло это в голову. У тебя замечательная подруга.
      Мэй озадаченно посмотрела на Дженни.
      – Тобин очень волнуется за тебя.
      – Это она позвонила тебе?
      Дженни кивнула:
      – Да. Не сердись на нее.
      Мэй посмотрела в глубину сарая. Тобин стояла рядом со столиком для чая и беседовала с посетителями, показывая им альбомы с коллекцией платьев. Как и Мэй, Тобин исполнилось тридцать шесть лет, она была женой и матерью. Но ее глаза оставались яркими и живыми, движения легкими. Совсем как у той маленькой девочки, когда они только-только подружились.
      – Спасибо тебе за джем и за все остальное, – сказала Мэй, обнимая на прощание Дженни.
      Как только клиентов поубавилось, Мэй направилась под навес. Свет, просачиваясь через трещины, превращал паутину в серебро. Паутина липла на лицо и волосы, но Мэй была деревенской девочкой и спокойно сняла паутину.
      Велосипеды со спущенными шинами простаивали без пользы у стены.
      Буксируя первым свой, потом велосипед Тобин, Мэй накачала шины стареньким ручным насосом. Она с трудом могла вспомнить, когда они в последний раз катались. Посмотрев на сарай, она увидела, что Тобин наблюдает за ней из окна. Мэй прислонила велосипеды к сараю, вошла внутрь и протянула Тобин ее куртку.
      – Одевайся. Давай покатаемся.
      – Мне еще надо зарегистрировать эти заказы, – сказала Тобин, быстро пролистав стопку бумаг на своем столе.
      – Не волнуйся, – подоспела тетушка Энид. – Седлайте свои велосипеды, и удачи вам. Я удержу форт.
      Тобин молча последовала за Мэй.
      Рванув вперед, Мэй закрутила педалями, и гравий захрустел под ее шинами. Потом она отпустила педали и спустилась под уклон маленького холма, а дальше – через луг.
      Новые листья трепетали на ветру и блестели на солнце, затеняя узкую дорожку. Мэй яростно крутила педали, прибавляя скорость. Тобин молча держалась сзади. Они следовали своим маршрутом, по которому ездили уже тридцать лет. По дороге через фермы, мимо маленького ручья, по мосту, мимо водопада и через Кроуфорд-хилл.
      Глаза Мэй слезились от ветра. Она задумалась над вопросом, сколько сотен раз они с Тобин проделывали этот путь, и она подумала о дорогах, которые они сменили, и дорогах, которые остались без изменения. Она думала о секретах, которыми они делились, как доверяли друг другу все, о чем остальные даже не подозревали.
      Они проехали мимо упавшего дерева, где однажды решили попробовать закурить; заброшенного сельского дома, где они стали «кровными сестрами», уколов кончики пальцев иголкой и смешав кровь. Луг, где Мэй впервые поцеловалась; узкий тупик между изгородями, где Тобин впервые отдалась Джону. Когда они подъехали к киоску с мороженым, Мэй махнула рукой и заехала на песчаное место для стоянки автомобилей. На песке ее занесло, протащило ярдов десять, и она упала.
      – Мэй, с тобой все в порядке? – Тобин опустила велосипед и подбежала к подруге.
      – Думаю, да. – Мэй изучала содранную кожу на запястьях.
      Она порвала джинсы, все ноги были в песке.
      – Ой-ой.
      – Да у тебя кровь. – Тобин уже вытаскивала платок из заднего кармана.
      – Дай я сама.
      Но Тобин не позволила. Она опустилась рядом на колени и стала методично очищать ранки, промокая кровь.
      – Ну ничего, – как маленькую успокаивала ее Тобин. – И как тебя угораздило? Но ничего, пройдет.
      – Ты позвонила Дженни?
      – Я волновалась за тебя. Ты не стала бы говорить со мной, но я понимала, что тебе нужно с кем-то поговорить.
      Мэй смотрела на макушку своей подруги. В густых коротко остриженных темных волосах солнечные лучики высвечивали серебряные нити. Как время пролетело: только вчера им было всего двенадцать. Мэй почувствовала, как дамба внутри прорвалась, и она разрыдалась.
      – Все будет хорошо. – Тобин обняла Мэй.
      – Непохоже, – сквозь слезы призналась Мэй.
      – Ты и не в такие переделки попадала раньше, и ничего, справлялась, – попыталась пошутить Тобин. – Каких только содранных коленок не бывало…
      – Мой муж ушел, Тобин, – задыхаясь от рыданий, выдавила Мэй. – Я поехала в тюрьму, скрыв это от него, и он ушел.
      – Он вернется. Он любит тебя. Да и как тебя не любить? Он хороший человек, иначе ты не полюбила бы его.
      – Я влюблялась и в Гордона Роуда, – напомнила ей Мэй.
      – Не вышла бы замуж, я хотела сказать. Ты не вышла бы замуж за Мартина. Ты права: в твоем любовном списке есть просто примечательные типажи.
      – Это только ты знаешь.
      – Но теперь ты говоришь с Дженни…
      – Она знает Мартина очень давно, еще до меня… – попыталась объяснить Мэй. – Она знает всю историю его жизни. Все мелочи, все подробности. Об отце, первой жене, Натали… Мне приходится чувствовать себя виноватой, вскрывая старые семейные тайны. Для Мартина это важно – он не пускает других в свой мир.
      – Но как я пойму все это, если ты ничего не говоришь мне? Разговаривать с твоей лучшей подругой – вовсе не значит предавать мужа.
      – Для меня все слишком ново, – призналась Мэй. – И я замужем за человеком, у которого тяжелый большой багаж.
      – Клянусь, у нас у всех есть что упаковать в багаж. Мэй кивнула, вытерла кровоточащее колено и посмотрела в глаза Тобин.
      – Я не хочу потерять нашу дружбу.
      – Я тоже. – Тобин не отвела глаз. – Можно я скажу тебе что-то?
      – Конечно.
      – Он хочет вернуться. Не важно, что у вас там произошло, он этого не желал.
      – Откуда ты знаешь?
      – Я ведь была на вашей свадьбе, Мэй. Я слышала, как он произносил свою клятву. Эта клятва имела для него смысл. Я знаю это. Иди и притащи его домой за волосы.
      Они обнялись, потом как по команде отодвинулись друг от друга, и обе посмотрели в сторону павильона с мороженым. Небольшое белое здание стояло на этом месте целую вечность. Все та же семья владела им все это время и делала мороженое еще до их рождения.
      – Готова съесть рожок?
      – Первый в этом году.
      – Пошли. – Тобин помогла Мэй подняться на ноги.
      Стараясь не опираться на больную ногу, чувствуя руку подруги на поясе, Мэй встала у окна. Мир начал казаться огромным, когда в нем появилась надежда и возможность. Тобин заказала себе ваниль, Мэй – ореховый с кленовым сиропом и с шоколадной крошкой. Кое-что в этой жизни никогда не менялось.
      «Но, к счастью, и наоборот – подумала Мэй, – кое-что все-таки меняется».
      Ее всегда пугал Флит-центр, с игроками, охраной и поклонницами, но спустя два дня после той прогулки с мороженым Мэй заехала на автомобильную стоянку и глубоко вздохнула. Закрыв фургон, она решительно двинулась к цели. «Порше» Мартина стоял на своем обычном месте. У нее слегка закружилась голова, но она продолжала идти.
      Охранник приветственно кивнул ей, не слишком дружелюбно, но хоть назад ее не развернул. Выходит, Мартин еще никого не проинформировал, что они расстались? Улыбнувшись, Мэй тоже поприветствовала охранника.
      Ей все поразительно напоминало ее поездку в Эстонию. Вот ее зарегистрировали, вот позволили пройти через специальный вход, который напрямую вел к раздевалкам. Заволновавшись, она пошла по длинному коридору и чувствовала невыносимое одиночество. Она репетировала слова, которые она скажет ему:
      «Прости меня, Мартин. Мне не следовало этого делать тайком от тебя. Я не хотела причинить тебе боль… я не знала, что так получится». А если он не захочет простить ее? Что, если он уже нашел ей замену? Она вспомнила, как Тобин уверяла ее, что он хочет вернуться, что его клятвы шли из глубины души, и она почувствовала в себе силы.
      Завернув за угол, она наткнулась на Рэя Гарднера в группе «Медведей», покидающих лед. Мокрый от пота, но довольный, он удивился ей.
      – Мэй! – воскликнул он.
      Музыка, ревущая из колонок наверху, заглушала все.
      – Он здесь? – спросила она пересохшими от волнения губами.
      – Еще там. – Он махнул рукой в сторону льда. – Ты уверена, что здесь хочешь поговорить с ним? Почему бы мне… давай, я скажу ему, что ты его ждешь где-нибудь в другом месте, ну… в зале заседаний?
      – Уверена, – сказала она, сцепив руки на груди. – Я просто подожду его.
      Рэй кивнул и поцеловал ее в щеку. Он направился в раздевалку, а Мэй прижалась к стене, почти слившись с поверхностью. Другие игроки кивали ей, проходя мимо. Кто-то дружески замахал рукой, и Мэй ответила и даже попыталась улыбнуться. Ото льда шел холодный воздух, и она дрожала в своем весеннем хлопковом платье.
      Мартин прошел в двери последним. Мэй увидела его огромную плечистую фигуру, но из тени навстречу не вышла. На лице Мартина застыла ярость. Недавно травмированное веко еще не зажило, и он снова напомнил ей неистового пирата. С колотящимся сердцем Мэй протянула к нему руку.
      – Мартин, – позвала она, но ее голос потонул в громкой музыке.
      Он прошел мимо, даже не посмотрев в ее сторону, и исчез в раздевалке. Мэй не верила своим глазам. Все произошло молниеносно. Только он вышел со льда и сразу же исчез, хотя не прошло и двух секунд. Она застыла на месте, но тут же вздрогнула и побежала прямиком в раздевалку.
      – Мартин Картье! – закричала она.
      – Извините меня. – Охранник схватил ее за руку. – Как вы попали сюда?
      Вокруг толпились игроки, кто-то еще в форме, кто-то уже успел раздеться. Она загнанно оглядывалась.
      – Где Мартин? – спросила она.
      – Миссис Картье, женам не позволено быть здесь, – сказал охранник, выпроваживая ее за дверь. – Я передам ему все, что вы хотите, и…
      Мэй не стала ждать, пока он договорит. Высвободив руку, она пошла прочь. Товарищи по команде Мартина подсмеивались, звали вернуться, крича ей вслед, что Мартин уже забрался под душ. В ушах у Мэй звенело.
      Она подумала о Тобин, которая убеждала ее, что он хочет вернуться, и горестно покачала головой. Лучшие подруги знают не все в этой жизни.
      К третьей субботе мая Мэй совсем перестала надеяться получить весточку от Мартина. Он не хотел говорить с ней, в этом не осталось сомнений. Они с Кайли гостили у Гарднеров в их доме в Нью-Гемпшире. Гарднеры жили далеко за городом, на тридцати акрах земли, и все у них напоминало Лак-Верт. В прозрачном воздухе пахло свежими листья ми и весенними цветами.
      – Как здесь спокойно. – Мэй стояла на передней веранде с Рэем, в то время как Дженни за домом запускала с детьми бумажных змеев.
      – Мы с Дженни сельские жители, – сказал он. – И всегда были.
      – Совсем как Мартин.
      – Мартин для меня как брат, – сказал Рэй, – и сейчас я думаю, что он просто болван. Я не понимаю, что с ним творится, он даже… он сам на себя непохож.
      – Из-за того, что он ушел от меня?
      – Особенно поэтому. С ним что-то происходит. Я не понимаю.
      Воспоминания о том, как Мартин прошел мимо нее на стадионе и как она побежала за ним в раздевалку, были все еще свежи и болезненны, и Мэй съежилась. Мужчина, за которого Мэй вышла замуж, которого любила, не мог так поступить с ней.
      – Он не может простить меня.
      – За то, что ты съездила к его отцу? – Рэй фыркнул и запыхтел. – Его отец был для него всем. Позволь мне рассказать тебе один случай.
      Весна переливалась в лето. Ночь спускалась на холмы Нью-Гемпшира. Мэй слушала чириканье птиц и видела, как на небе появляются звезды. Она ждала, когда Рэй начнет свой рассказ. Рэй был меньше Мартина, но широк в плечах и с крепкой спиной. Он был смуглым, с почти черными волосами и глазами. Мэй знала, какой Рэй незлобивый и мягкий по характеру, но сейчас, когда он глубоко ушел в свои мысли, на его лице появилось сердитое выражение. И оно не исчезло, когда он начал говорить, наоборот.
      Когда Рэю и Мартину было по пятнадцать, они надумали добраться автостопом до Торонто – без малого шесть сотен миль, – чтобы посмотреть, как играет Серж. Мартин не видел отца уже пять лет, и к тому времени Серж вознесся на вершину своей славы. Торонто возглавлял Лигу, и Мартин был убежден, что, если они сумеют добраться до дверей «Мэйпл Ливз-гарден», он сумеет уговорить кого-нибудь провести их к Сержу.
      – Агнес слышать ничего не хотела о нашей поездке, – уточнил Рэй. – И кто мог бы обвинить ее? Ты же видела шрамы на его груди. Мартин никогда не рассказывает в подробностях, но мы с Дженни имеем довольно четкое представление о том, как эти шрамы там появились.
      Мэй кивнула.
      – Ну вот, к тому времени она презирала Сержа. Мартин уважал ее, но…
      – Ему было пятнадцать.
      – И его отец был самым результативным игроком в НХЛ. Так что мы намеревались на перекладных добраться от озера Лак-Верт до Торонто за двенадцать часов. Дело было в середине января, во время оттепели.
      – Двенадцать часов? – повторила Мэй с недоверием.
      – Ну, так вот, снега тогда выпало много, сугробы стояли большие, но день выпал солнечный, и мы не мерзли, и настроение было отличное. Сначала нас подобрал водитель грузовика, который ехал из Квебека в Монреаль, потом другой подвез нас большую часть пути до Оттавы, а уж оттуда мы на перекладных добрались до Торонто. Все шло нормально, без особых трудностей, но это пока мы не добрались до места.
      Рэй рассказывал, как подростки нашли стадион, поговорили с кем-то в билетной кассе, но их оттуда прогнали. Они пытались пройти через проход для игроков, старались убедить охрану, что Мартин приходится Сержу сыном, показывали охраннику школьную карточку Мартина и вообще перепробовали все, что только могли придумать.
      – Мы не сумели никого убедить. Серж имел репутацию весельчака и жизнелюба, закоренелого холостяка, болтавшегося в Лас-Вегасе. Ни в одном из его интервью никогда не упоминался сын, поскольку Серж знал, что Агнес убьет его, если он когда-либо обратит чье-то внимание на Мартина. Она хотела, чтобы ее сын вырос правильно – никакой известности, никаких шальных денег…
      Мэй кивнула, сочувствуя своей свекрови, которую она никогда не встречала.
      – Персонал катка и знать не знал о существовании Мартина. Позже нам говорили, будто Серж сделал все, чтобы тех двоих охранников, которые не провели нас к раздевалке, уволили. Но в тот день мы так и не прошли дальше ворот.
      – Представляю, какие чувства вы испытывали. Мартин, вероятно, был подавлен и уничтожен.
      – Мягко говоря – да. Мы пустились в обратный путь, и тут как раз погода переменилась. Не успели мы добраться до Беллевиля, где ветер хлестал с озера Онтарио, когда шторм превратился в снежную бурю.
      – Снежную бурю? – переспросила Мэй.
      Рэй кивнул:
      – Ужасную. Снегопад был такой сильный, что мы не могли видеть друг друга на расстоянии двух футов. Мы замерзали. Никогда в своей жизни мы не испытывали подобного холода. Никогда.
      Мэй закрыла глаза, размышляя над тем, какое расстояние преодолел Мартин, чтобы повидать отца. Столько испытать и не увидеть его!
      – На нас были куртки и ботинки, но снегу намело по колено. Дорога опустела, никто не проезжал мимо. Стемнело. Пальцы рук и ног окоченели, подбородки примерзали к молниям на куртках. Эти ранки кровоточили, и кровь замерзала на ветру. Я думал, мы погибнем.
      – И что же?
      – Мартин никогда не позволяет мне терять надежду, – сказал Рэй. – Я всегда знал, что именно его вера по могла нам выжить той ночью.
      Мэй чувствовала, что Рэй посмотрел на нее, но она не могла заставить себя поднять глаза.
      – Он спас мне жизнь. – Рэй оглядел невысокие холмы. – Мы колошматили друг друга, чтобы согреться, а потом соорудили себе иглу, эскимосскую хижину из снега, и пережидали там, пока не закончилась снежная буря.
      Мэй закрыла глаза, представляя себе это убежище из замороженного снега и льда.
      «Мартин до сих пор живет в такой хижине», – подумала она. Вот только во что он верил сейчас?
      – Не отказывайся от него, не порывай с ним, – неожиданно проговорил Рэй, осторожно коснувшись ее руки.
      Мэй крепко сжала закрытые глаза, у нее перехватило дыхание. Это он отказался от нее, это он порвал с ней.
      – Что он сказал тебе в тот день, когда я ждала его на выходе со льда? Он ведь прошел мимо меня.
      – Он не говорил ничего.
      – Ты защищаешь его. – Мэй впилась взглядом в Рэя.
      – Нет, и не думаю. Я назвал его ослом, и он с этим согласился. Кто-то стал подсмеиваться над ним, мол, жена за Мартином даже в раздевалку прорвалась, так он схватил беднягу за горло с такой силой, что у того до сих пор на шее метки от пальцев Мартина.
      – Что же с ним происходит?
      – Не знаю, – признался Рэй, глядя как Дженни управляет воздушным змеем.
      Темный силуэт змея на фоне темнеющего неба то парил, как голубь, то качался маятником, как летучая мышь.
      – Он – мой лучший друг, но я не могу разгадать его мыслей.
      Дженни и дети приблизились к дому, и Мэй слышала, как Кайли рассказывает им о завтрашней своей вечеринке на катке. Она нервничала, ведь она плохо каталась, и дети Гарднеров уговаривали ее ничего не бояться и бес страшно выходить на лед.
      – Хотите прийти?
      – Я не могу, – расстроилась Шарлотта. – Мне надо делать наряд для танца в школе.
      – И у меня бейсбол. Жаль, Кайли, но извини, – сказал Марк.
      Мэй укутала Кайли в свой свитер и усадила к себе на колени. Кайли скрывала свое разочарование глубоко внутри. Это вышло наружу поздно ночью, когда девочка уже спала и во сне звала Мартина. Она проснулась мокрая от пота и слез и все бормотала и бормотала те слова, с которых и начался весь этот кошмар:
      «Соединить их. Натали говорит, что мы должны…»
      Мэй все тщательно записала в синий дневник.
      – Первая звезда. – Шарлотта показала на небо.
      – Загадывай желание, – заторопила Дженни.
      – Я желаю «Медведям» выиграть Кубок Стэнли, – сказал Марк.
      – Хороший мальчик, – рассмеялся Рэй.
      – Мне бы хотелось… – начала Шарлотта, но, как всякая девочка-подросток, ничего не произнесла вслух.
      Крепче обняв Кайли, Мэй поцеловала ее волосы. Она наклонилась, чтобы спросить, какое у Кайли желание накануне ее дня рождения, и услышала горячий, едва слышный шепот. Ее дочь не хотела, чтобы кто-нибудь услышал ее: