Глава 23

Поверните направо и там увидите апартаменты «Семнадцать Б», — сказал лифтер.

Милстейн дошел до холла, устланного пушистим зеленым ковром, и нажал на кнопку. За дверью раздался мягкий перезвон особого сигнала.

Дверь открыла высокая худенькая блондинка.

— Могу я видеть миссис Лафайет? Моя фамилия Милстейн.

— Она ждет вас, входите.

Он прошел за девушкой в элегантные ослепительно белые апартаменты.

— Хотите выпить что-нибудь?

— Нет, благодарю вас.

— Я скажу миссис Лафайет, что вы пришли. Он видел такие апартаменты только в кино. За окнами тянулась широкая терраса, уставленная кадками с кустами и карликовыми деревьями. Казалось, что здесь, ближе к небу, вырос сад. На крохотном белом детском столике стояли две фотографии в серебряных рамках. На одной — молодой красивый негр, добродушно улыбающийся в объектив. Что-то в нем показалось Милстейну знакомым. Где-то он его видел, хотя и не мог бы сейчас сказать, где. На другой фотографии был изображен мальчик, лет так десяти, стоящий рядом с седовласой женщиной на фоне небольшого белого деревянного дома.

Он так увлекся разглядыванием снимков, что не расслышал шагов у себя за спиной.

— Мистер Милстейн?

Он постарался не выдать своего удивления, когда обернулся и увидел, что она негритянка. Он сразу же почувствовал, что эта высокая женщина излучает силу. И тут он вспомнил имя молодого человека на фото — оно прозвучало у него в ушах, как звонок.

— Миссис Лафайет, — он указал на снимок, — это ваш муж?

— Да. А это мой сын и моя мать.

— У моей дочери есть альбом вашего мужа. Даже мне, человеку старшего поколения, нравится, как он поет. Он не заставляет меня лезть на стенку, как делают некоторые современные певцы.

— Фред поет замечательно, но, думаю, не это причина вашего визита. Я права? Вы сказали, что у вас есть для меня новости о Джейн Рэндолф.

Эта женщина привыкла говорить по делу.

— Вы друг Джейн? — спросила она.

Он кивнул и, увидев выражение ее лица, спросил:

— У вас это вызывает сомнение?

— Мне трудно поверить, что полицейский может стать ее другом.

Особенно полицейский, проделавший путь из Калифорнии и пытающийся выйти на нее, получить материалы о ней.

Он достал из кармана письмо и молча протянул ей. Она прочитала его быстро и тут же спросила:

— Что с ней случилось?

— Это именно то, что я пытаюсь выяснить. Он рассказал ей коротко все, что знал, включая и то, как он узнал имя Лафайет у клерка в суде — тот проверил, кто внес залог за Джейн, когда ее арестовали в первый раз.

В ее голосе появилась странная нежность, когда она спросила:

— Так что же случилось с ней сейчас?

— Не знаю. Доктор сказал мне, что она предстанет перед комиссией по реабилитации через две недели.

— Вот же черт! Бедная Джери-Ли...

— Джери-Ли?

— Да, это ее настоящее имя. Разве вы не знаете?

— Единственная Джери-Ли, о которой она упоминала, по ее словам, была ее сестрой.

— У нее никогда не было сестры. Ее имя Джери-Ли Рэндол. Это я предложила ей взять имя Джейн Рэндолф, когда она начала танцевать в клубах. Она не хотела, чтобы ее знакомые в писательском мире и в мире кино и театра знали, чем она занимается. Она боялась, что если до них дойдет, что она танцует топлесс, ее никогда уже не смогут принять всерьез как писателя. Или актрису.

— Она действительно могла писать и играть?

— Я плохой судья, — сказала миссис Лафайет, — но я знаю, что однажды она получила высший приз Тони как актриса на Бродвее и что другой раз ее пьеса была поставлена, хотя никогда так и не дошла до Бродвея. Так что, наверное, в ней есть что-то. Она всегда писала. И чтобы иметь возможность писать, она работала танцовщицей. При такой работе у нее оставались свободными дневные часы, чтобы писать.

— Говорила ли она когда-нибудь вам о своей семье?

— У нее есть мать. Но они разошлись напрочь. Ее мать никогда не верила в то, во что верила Джери-Ли.

— У вас есть адрес ее матери?

Она живет в маленьком городке на острове. Мой муж знает адрес. Я смогу взять, у него.

— Это помогло бы.

— В таком случае я достану адрес сегодня вечером. Мой муж сейчас летит в Майами на выступление.

— Вы видели Джейн после того, как заплатили за нее залог?

— Я пригласила ее на ленч в тот же день, как ее выпустили. Я предложила ей помощь, но она отказалась принять. Она сказала, что когда у нее будут деньги, она вернет сумму залога, которую я выложила в суде. Я сказала ей, что считаю ее дурой, потому что она занимается... тем, чем занималась тогда. Я предложила ей давать регулярно деньги, чтобы она могла бы сидеть и писать. Это не должно было наложить на нее никаких обязательств и связать ее никоим образом. Я обещала ей это, но она отказалась категорически.

— Как вы думаете, почему она это сделала?

— Потому что одно время мы были любовницами. И, возможно, она не поверила мне, когда я сказала — никаких обязательств с ее стороны.

— Она была лесбиянкой?

— Нет. Я лесбиянка. Она — нет. Было бы все гораздо проще для всех нас, если бы она тоже была ею. Она бисексуальна. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что ее реакция на наш с ней секс была чисто физиологической. Для меня же тут была и любовь, и физиология, Я действительно любила ее.

— Вы согласились бы, тем не менее, помочь ей, если бы она не возражала?

— Да. Но она никогда не примет мою помощь.

— Почему вы так уверенно это говорите?

— Потому что я ее знаю. У нее есть эта идиотская безумная идея насчет женской свободы и независимости. Она не примет помощь ни от кого — ни от мужчины, ни от женщины. Она рассталась с богатым мужем по той же самой причине. Она хочет все сделать сама, всего добиться самостоятельно и быть признанной именно в таком качестве — как писатель.

Он молча слушал, и многое, что было для него загадкой, сейчас прояснялось, становилось понятным.

— Послушайте, — продолжала Лисия, — она отлично знает, где я живу.

Один ее телефонный звонок — и я примчусь на помощь, где бы я ни была, в какое бы время она ни позвонила, но посмотрите, что она предпочла натворить, лишь бы не снимать телефонную трубку.

— Однажды она вам позвонила. Может быть, позвонит еще.

— Дважды уже звонила, — сказала женщина, и в ее глазах появился странный блеск. — Третьего звонка не будет.

Впервые с момента приезда на Восточное побережье Милстейн почувствовал себя увереннее: он стал надеяться. Возможо, это было связано с тем, что он ехал к месту рождения Джейн. Ехал он в арендованном автомобиле по прекрасной дороге. Экспресс-шоссе, которое вело на остров, ничем не отличалось от платных шоссе в Калифорнии, разве что за окном машины лежали снежные поля. Он свернул, повинуясь указателю, сообщающему, .что вы въезжаете в Порт Клер.

Через пятнадцать минут он уже притормозил перед домом Джери-Ли.

Дом выглядел солидно и комфортабельно-И соседние дома были ему под стать — респектабельный район проживания среднего класса. Только одно выделяло дом Рэндолов: на окнах были опущены жалюзи, а подъезд к крыльцу не расчищен от снега. Дом казался пустым.

Он вышел из машины и, утопая в снегу, подошел к двери. Нажал на дверной колокольчик, услышал, как в доме раздался его чистый звук, но никто не ответил.

Неожиданно раздался шум подъезжающей машины. Милстейн оглянулся. К его машине подъехала полицейская патрульная. Молодой патрульный высунулся из окна своей машины и спросил:

— Что вы тут делаете, мистер?

— Я хотел бы повидать миссис Рэндол.

— Ее нет дома.

Милстейн стал пробираться по снегу обратно, к машине.

— Это я и сам могу понять. Вы не могли бы мне сказать. где она находится?

— Нет.

— Вы появились здесь буквально через две минуты после того, как я подъехал к дому. У вас хорошо налаженная система слежения за порядком в городе.

— Один из соседей сообщил о вас сразу же, как только вы остановили машину у дома.

— Может быть, вы смогли бы помочь мне, — Милстейн извлек из кармана бумажник и показал патрульному полицейский значок.

— Да, сэр! — сказал патрульный с готовностью.

— Мне крайне важно встретиться с миссис Рэндол.

— Боюсь, вам не повезло, сэр. Она вышла снова замуж около двух месяцев назад и в настоящее время они с мужем поехали в один из этих длительных круизов вокруг света. Они не вернутся сюда до лета.

— Увы...

— Могу ли я быть вам еще в чем-то полезным?

— Нет, офицер, благодарю вас.

Детектив Милстейн закрыл свою записную книжку и положил ее в карман.

— Это все, что я узнал, доктор Слоун. Я рассказал вам все.

— Я никогда не верил ее рассказам о сестре.

— Я тоже не верил.

— Теперь картина заболевания начинает проясняться. Она вовсе не пыталась покончить свою жизнь самоубийством. В действительности она пыталась убить свои мечты. Каким-то образом она начала понимать — или чувствовать — что талант, которым она обладает, ее неординарность, исключительность, я бы сказал, делает для нее невозможной жизнь в обществе с другими людьми, настроенными откровенно обывательски. Со своей стороны общество попыталось загнать ее в привычные для себя рамки. Но девушка не смогла пересилить себя. Единственное, что ей оставалось, — убить Джери-Ли.

И тогда она бы стала — как все.

— Вы обогнали меня, доктор, в своем анализе и в своих рассуждениях!

— сказал Милстейн. — Но что же теперь произойдет с ней?

— Мы ее выпишем, — сказал он сухо. — У нас нет никаких оснований задерживать ее здесь. Главной причиной ее направления и поступления к нам были наркотики. Сейчас, после проведенного лечения, она не принимает наркотиков. Мы сделали все, что могли. Согласитесь. Но у нас нет ни возможностей, ни средств, чтобы сделать больше. Мы просто не можем предоставить ей то, в чем она сейчас нуждается.

— Я понимаю... Скажите, доктор, что произойдет, если она снова сорвется?

— Она опять окажется у нас.

— Но на этот раз она может и на самом деле покончить с собой, разве не так?

— Вполне вероятно, — ответил доктор. — Но как я уже сказал, мы ничего не в состоянии сделать. Ужасно конечно, что нет буквально никого на свете, кто бы мог позаботиться о ней или, хотя бы, просто приглядывать за ней. Сейчас ей нужны друзья больше, чем все остальное в жизни. Но она отрезала себя от всех.

Доктор Слоун замолчал и некоторое время смотрел на детектива, как бы изучая и рассматривая его с каких-то своих, только ему одному известных и понятных позиций. Потом он добавил:

— Всех, кроме вас.

Милстейн почувствовал, что краснеет.

— И что бы вы хотели, чтобы я сделал? — спросил он требовательно, с вызовом, почти раздраженно. — Я уже говорил вам, что знаю девчонку едва-едва.

— Так было неделю назад, когда вы только приехали к нам. За прошедшее время вы узнали о ней значительно больше, чем она сама знает о себе.

— И все же я не понимаю, что я могу сделать, — упрямо повторил детектив.

— Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.

Милстейн не ответил.

— От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву под ногами, надежную базу, на которой она могла бы начать заново строить себя, прежнюю.

— Но это безумие!

— Не такое уж безумие. Между вами, вероятно, возникли какие-то особые связи. Она написала вам. И вы приехали. Хотя, согласитесь, вы вовсе не обязаны были делать этого. Вы могли бы просто послать письмо или вообще ничего не делать. Сейчас вы, как мне кажется, — единственный человек в мире, которому она безоговорочно доверяет.

— Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен взять на себя ответственность. — Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:

— Или мы оба.

Глава 24

Милстейн вернулся после четырехчасового дежурства. Остановился в крохотной

прихожей, прислушиваясь к знакомому стуку пишущей машинки, но ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь — она читала книгу — и спросил:

— А где Джери-Ли?

— У своего психоаналитика.

Он с недоумением уставился на нее, словно чего-то испугавшись или предчувствуя.

— Разве ее дни не вторник и четверг?

— Сегодня у них какая-то особая встреча.

— У нее что-то не так? — спросил Милстейн с тревогой.

— Нет, папа. Что-то как раз так! Ей пришло известие от агента из Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман. Он нашел издателя, который заинтересовался книгой. Агент пишет, что издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк и переговорить с ними о книге и обещает оплатить проезд.

Милстейн хмыкнул.

— Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй, лучше будет, если я сам выпишу чек. Как его зовут?

— Пол Гитлин, папа, — рассмеялась дочь. — И перестань, ради Бога!

Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.

— И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы не можем забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.

— А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло и месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем и писать, и даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных киносценария, из которых один уже куплен «Юниверсалом». И теперь она практически закончила работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа, ты обязан отдать ей должное.

— Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не хотел" бы, чтобы она так расходовала себя.

— Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа на ту женщину, что приехала .к нам. Это прекрасная — как внешне, так и внутренне — очаровательная, талантливая женщина!

— Она тебе действительно нравится?

Дочь кивнула.

— Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе человеку, да еще с такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.

— Должна признаться, что на первых порах я ревновала. Но потом поняла, как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое. И ей особенно необходимо и важно было наше одобрение. А потом она начала — тоже как дитя — расти у меня на глазах. Я наблюдала с интересом и любопытством, как из нее растет Женщина. Это просто захватило меня. Что-то вроде того, как распускается бутон в фильмах с замедленной съемкой — весь процесс на экране занимает считанные секунды. Она удивительный человек и совершенно особенная женщина. И ты, папа, — удивительный человек и совершенно особенный мужчина. Потому что увидел все это в ней, когда она была ничем и никем.

— Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.

— Сейчас приготовлю и принесу.

Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.

— Это помогает, — сказала ояа многозначительно.

— Угу.

— День был трудным?

— Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он устраивается в своем любимом кресле.

— Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь, папа? — спросила она осторожно.

Он молча кивнул.

— Ты сделал то, что и собирался сделать — вернул ей ее самое. Теперь она обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать дитя, когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без посторонней помощи. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, папа. Тем более, что когда-нибудь и я захочу полететь.

— Я знаю, — сказал он, в голас его предательски дрогнул.

— Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.

— Думаю, что да.

— Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит тебя, но только совсем по-другому.

— Знаю.

— Прости, папа, — в уголках ее глаз появились слезы. — Не уверена, поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что ты должен понять.

Джери-Ли совсем не такая, как.все мы. Она особенная и стоит как бы особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим мы. Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит она то, что внутри нее самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится вне нас, в другом человеке... Я говорю путано, но я чувствую это, — она опустилась перед ним на колени.

Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.

— Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? — прошептал он.

— Нет, папа, это не потому что я умная. Наверно, я знаю это просто потому, что я женщина.

Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на окнах и утепляло своим светом красные, желтые и коричневые тона, в которые были выкрашены стены кабинета.

В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две женщины. У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.

На подлокотнике кресла, в котором сидела врач-психоаналитик, было устроено приспособление для письма, напоминающее такие же на ученических скамьях.

— Волнуетесь? — спросила доктор Мартинец.

— Да. Очень. Но также и боюсь.

Доктор промолчала.

— Последний раз, когда я ездила на Восточное побережье, я чуть не сорвалась, — пояснила Джери-Ли.

— Тогда были другие обстоятельства.

— Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась ли, стала ли другой по сравнению с тем, какой была в тот раз?

— И да и нет. Вам следует всегда помнить, что тогда вы жили совершенно под иным грузом забот, на вас оказывало давление нечто другое.

Теперь этого груза нет, он просто не существует. И именно в этом смысле вы иная, вы изменились.

— Но я по-прежнему я.

— Сегодня вы стали больше сами собой, чем были тогда. И это хорошо.

По мере того как вы учитесь принимать себя такой, вы становитесь все сильнее и сильнее.

— Я звонила матери. Она предложила мне приехать и жить с ней то время, пока я буду работать над книгой. Она хочет, чтобы я познакомилась с ее новым мужем. Я еще не встречалась с ним.

— И как вы относитесь к этому приглашению? Вам хочется принять его?

— Вы знаете, как я отношусь к своей матери. В маленьких дозах она вполне ничего. Но через некоторое время мы с ней становимся как кошка с собакой.

— И вы опасаетесь, что так произойдет и на этот раз?

— Не знаю... Обычно она вполне нормально ведет себя, если я не ставлю ее перед очередной проблемой. И конечно, это, как правило, мои проблемы.

— Вполне возможно, что вы обе стали за это время более взрослыми, умудренными. Может быть, и она чему-то научилась, так же как научились вы.

— Значит, вы считаете, что мне следует пожить у нее?

— Я считаю, что вам следует подумать над этим. Я полагаю, что примирение с ней может стать очень важным моментом в вашем примирении с самой собой.

— Хорошо, я подумаю.

— Скажите, пожалуйста, как вы считаете, как долго продлится работа по завершению книги?

— По крайней мере, три месяца. Может быть, больше. И это — другая, новая проблема, которая сейчас волнует меня. У меня не будет вас, и мне не с кем будет беседовать, обсуждать свои проблемы.

— Я могу рекомендовать вам пару очень неплохих врачей там, где вы будете.

— Мужчин?

— А разве есть разница?

— Я знаю, что вроде бы не должно быть. Но есть. Во всяком случае, для меня. Те врачи, к которым я ходила до вас, относились ко мне так, словно я была ребенком и меня нужно только уговорить и умаслить, чтобы я стала разумной девочкой и вела себя как положено. Возможно, я ошибаюсь, но как мне кажется, здесь секс играет определенную роль.

— Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.

— Если бы я была домашней хозяйкой и все мои проблемы сводились бы к тем, о которых эти врачи привыкли вести разговоры, возможно, они и смогли бы стать моими врачами. Но я другая. Когда я говорила им, что не хочу выходить замуж или иметь детей, что единственное, чего я действительно хочу — это стать совершенно независимой, обеспечивать себя полностью, не полагаясь ни на кого, они просто переставали меня понимать. А я не хочу смириться с существованием, в котором мне всегда будет отводиться лишь зависимое положение. Я хочу при всех ситуациях сама делать выбор.

— В этом нет ничего плохого. Теоретически мы все имеет такое право.

— Теоретически. Но вы не хуже меня знаете, что это не так. И я знаю, что это не так. Один из врачей сказал мне как бы в шутку, что «могучий» секс выправит меня и успокоит. Правда, у меня было такое ощущение, что он не шутит. И если бы я хоть чуточку поощрила его, я думаю, он предложил бы мне свои услуги для этого «могучего» секса. А другой упорно старался убедить меня, что добродетель, или, как он называл это, «добрая старая мораль», то есть брак, дом и семья, и есть самое лучшее. Если верить ему, это и есть истинное назначение женщины.

— Вы можете встретить много женщин, которые живут по этим принципам и полностью удовлетворены и довольны — и жизнью, и собой.

— Конечно. Но это их ноша. Они ее выбирали, а не я. А я хочу сделать свой выбор. Я не думаю, что говорю вам что-то такое, чего вы не слышали раньше.

— Да, мне приходилось слышать подобные вещи.

— Я встречаюсь с этим даже в бизнесе. Вот вам совершенно свежий пример. Я почти продала свой второй оригинальный сценарий — до того момента, пока я не встретилась с продюсером. Когда мы познакомились с ним, в его голове каким-то странным образом все перепуталось так, что он решил, будто в цену, которую он платит за сценарий, вхожу и я. Тогда я постаралась объяснить ему вполне доходчиво, что траханье не входит в покупку, а продается только сценарий, который, по его словам, ему нравится и который он хотел ставить до того, как увидел меня. И вот тут-то он взял и смылся — отказался и от сценария, и от меня. Этого никогда не произошло бы со сценаристом-мужчиной.

— Я знаю одну женщину, которая вам понравится, — сказала доктор Мартинец. — Все зависит от того, насколько она сейчас занята. Она активная феминистка, и, насколько я могу судить, вы ей понравитесь.

— Я бы хотела познакомиться с ней, если это возможно.

— Дайте мне знать о себе перед отъездом, и я постараюсь устроить вашу встречу.

— Спасибо. Есть еще один вопрос, о котором я хотела бы поговорить с вами.

— Да?

— Он касается Эла. Детектива Милстейна. Я в колоссальном долгу перед ним. Гораздо больше, чем просто деньги. Я не представляю, как смогу сказать ему, что собираюсь уехать.

— Вы полагаете, что он не знает?

— Я уверена, он знает, что в один прекрасный день я уеду. Но не так скоро. И мне не хотелось бы причинять ему боль.

— Он влюблен в вас?

— Да. Но он никогда мне об этом не говорил. Никогда не сделал ни одного шага.

— А как вы относитесь к нему?

— Безумно благодарна. Очень люблю. Как будто он мой отец. Или старший брат.

— Он знает, как вы к нему относитесь?

— Мы никогда не говорили об этом.

— Тогда скажите ему. Я уверена, что он предпочтет, узнать о ваших истинных чувствах, а не услышать всевозможные вежливые увертки. По крайней мере, он узнает, что вы действительно его любите, и он вам дорог, хотя и не так, как он любит вас.

Милстейн услышал, как остановилась машина перед подъездом. Потом услышал ее шаги, затем как она ищет ключи.

Дверь открылась и вошла Джери-Ли.

Выгоревшие на солнце волосы падали ей на плечи. Она улыбнулась и слегка покраснела. Улыбка очень шла к ее загорелому лицу.

— Сегодня ты рано пришел домой.

— Сегодня у меня дежурство с восьми до четырех.

Он почувствовал, что она напряжена и очень волнуется. Трудно было поверить, что перед ним та самая бледная, перепуганная девочка, которую он привез домой из Нью-Йорка.

— Я слышал, у тебя хорошие новости?

— Не правда ли, изумительно?

— Я счастлив за тебя.

— Я не могу поверить. Неужели мечта становится реальностью?

— Постарайся поверить. Ведь ты работала, как каторжная, чтобы добиться своего. И ты заслужила все.

— Но это ты сделал так, что все стало возможным, Эл. Если бы не ты, ничего бы не произошло.

— Все равно, это случилось бы рано или поздно. Просто потребовалось бы немного больше времени — вот и все.

— Нет. Я катилась под откос и кончила бы в сточной канаве. Ты отлично знаешь.

— Никогда и никто не заставит меня в это поверить. Если бы я хоть на минуту думал о таком исходе, я бы ни за что не рискнул привезти тебя сюда.

В тебе есть что-то особенное. Я ощутил это с первой встречи.

— А я никогда не смогу понять, как тебе удалось разглядеть все это под кучей дерьма, которую я сама на себя навалила.

— Когда ты собираешься уезжать?

— Не знаю. Они сообщили, что дадут мне знать на следующей неделе, когда мне следует приехать. Возможно, я остановлюсь у матери.

Он ничего не сказал.

— Я поговорила с моим психоанатиликом. Она считает, что мне может пойти на пользу жизнь в родительском доме, если я, конечно, смогу пожить с мамой и держать себя в руках.

— А что ты собираешься делать потом, после того, как закончишь работу над книгой?

— Не знаю.

— Ты вернешься сюда?

— Вероятно. Мне нравится в Калифорнии. Кроме того, здесь есть все то, что мне нужно и для чего я работаю: сценарные отделы, телевизионные студии и все в этом духе. Словом, моя работа.

— У тебя всегда будет дом здесь, вместе с нами. Если ты, конечно, захочешь.

Голос Милстейна предательски дрогнул. Она встала на колени перед ним — точно так, как недавно его дочь.

— Ты и так сделал для меня слишком много, Эл.

Я не могу требовать от тебя большего и наваливать свои заботы на твои плечи.

— Ты ничего не наваливаешь. Мы любим тебя.

— И я люблю вас обоих. Ты и твоя дочь — моя семья. Даже больше, чем семья. Наверное, кроме тебя, единственный человек в мире, который сделал бы для меня то, что сделал ты, — мой отец. У тебя такая же деликатность, такая же заботливость, такая же нежность, что и у него. Несмотря на то, что в тот момент, когда меня арестовывали, я была совершенно не в себе, — я сразу же почувствовала это. Наверное, именно потому я и написала тебе.

Он понял, что именно Джери-Ли пытается сказать ему. И хотя ее слова и то, что скрывалось за ними, вызвало у него глубочайшее разочарование, тем не менее одновременно появилось и чувство удовлетворенности и успокоения от сознания, что она его любит и что хочет дать понять, как сильно она его любит. Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.