- Иди сюда!
      Я встал и подошел к окну - она обняла меня за шею, вылезла из форточки и тут же крепко прильнула к моим губам, как после долгой разлуки.
      - Are you O'kay? - спросила она меня на ухо, почему-то нa иностранном языке, нехотя оторвав свои губы от моих.
      - Развязывай! - зашипел я на нее.
      - Подожди, какой ты прыткий! - приглушенно рассмеялась она, вынимая из кармана плаща гранату и леску.
      - Откуда это у тебя?! - опешил я.
      - Из твоего кармана. Они все вытащили, и пистолет, и нож тоже, а я их убедила, что это надо выбросить в пруд, они меня послали. Дальше я нашла лестницу, и вот я здесь...
      Говоря это, она привязывала к кольцу гранаты леску.
      - А это зачем? Прекрати! - потребовал я.
      - Это очень достойные люди, мне их жаль, - серьезно сказала она, приматывая леской гранату к батарее. - Мы должны им помочь... И не спорь!
      - Развяжи меня сейчас же!
      - Нет, - покачала она головой, привязывая другой конец лески к дверной ручке. - Они этого ждут... Все готово. А теперь, как говорят у вас, рвем когти.
      Она раскрыла окно и подставила к нему стул, чтобы мне удобнее было влезть на подоконник. Мне ничего не оставалось делать, как уходить. Предупреждать "конце-светников" было глупо: начнешь кричать - они на кухню побегут, ручку дернут...
      - Я тебя официально предупреждаю: ты за это ответишь! с этими словами я и выпрыгнул в окно.
      - Лови! - показался в окне силуэт Анны.
      - Какой частью тела?! - разозлился я.
      - Извини, я забыла, - рассмеялась она, спускаясь по лестнице.
      Она спрыгнула на землю с третьей ступеньки, и мы сразу побежали по переулку от взрывоопасного места. "Может, не рванет?" - с надеждой подумал я, когда мы завернули за угол. И тут рвануло! Рвануло так, что по ушам ударило и асфальт задрожал, несмотря на приличное расстояние. Одной гранатой явно не обошлось... Я выглянул из-за угла: переулок был завален крупными щепками, а на месте домика стояла дымная пыль... Невдалеке, поваленный на бок, весь искореженный валялся... валялось то, что осталось от трамвая.
      - "Аннушка", - мелькнула догадка. - За трамвайчик меня наверно под трибунал", - спокойно, но не без налета жалости к себе, подумал я.
      - А ты боялся, - довольно сказала Анна, разрезая ножом веревку на моих руках. - Конь ты мой бледный!
      Вот так. Вот так я оказался "ее бледным конем". Цирк, да и только!
      9. Военная тайна
      Мы шли, потом бежали вприпрыжку, держась за ручки, а после ни с того ни с сего юркнули в темный подъезд и с трудом отдышавшись стали жадно целоваться. Как школьники.
      - Нас ничто не сможет разлучить, - сказала она сквозь поцелуи.
      - Не отвлекай меня, - согласился я и подумал, что меня из-за нее по этапу пустят или к стенке поставят.
      Вдруг она высвободилась из моих онемевших от раздумий объятий.
      - Ты сказки любишь?
      - Когда-то любил, - честно признался я, - народные латышские сказки перечитывал раза три.
      - Хочешь расскажу?
      - Давай, - сказал я и решил: пока она будет вещать, я обдумаю ситуацию.
      - Значит, слушай, - выдохнула моя. - Это будет современная сказка. Жили мальчик и девочка.
      "В принципе, можно прямо сейчас ломануть в Сибирь, там у меня брателла есть, не родной, но есть".
      - Познакомились они по объявлению в газете. Мальчик и его друг грезили заиметь заграничную подругу, прослышав об их немеренной сексуальности. Недолго думая, они открыли первый попавшийся музыкальный журнал, написали по всем адресам, которые в нем обнаружили, при этом норовя по имени вычислить пол адресата. Письма они забабахали под копирку, с клише типа "У нас совпали музыкальные пристрастия, ребята действительно играют обалденные вещи, особенно мне нравятся их ранние концерты". Как ты наверное догадался, название музыкального коллектива они на всякий пожарный не указывали.
      "А если прийти и сознаться? Нет, это исключено, с "самым гуманным в мире судом", и то к стенке поставят, в той ученой малине трупов не меньше дюжины, но это не беда, можно как ликвидацию притона обставить, наградить не наградят, но ругать будут не сильно, но вот с трамваем хуже... Неизвестно, сколько в нем народищу полегло".
      - Пришло всего одно письмо в ответ. Представляешь? Они послали 27, а получили лишь одно в ответ, да и к тому же от девчонки, которая жила в соседнем городе, но зато на шести листах. История умалчивает, как девчонка получила их письмо иностранке, но переписка нежданно-негаданно завязалась между мальчиком по имени Кайдо или по-простому Кай, и девочкой Геральдиной, по-нашенски Гердой. Они долго смеялись, что все как в сказке Андерсена. Тогда-то они и придумали друг другу прозвища - Мальчиш Кибальчиш и Дюймовочкa.
      "Бог ты мой, с кем я и где я? Это фантастика с боевиком смешанная, да еще и на порнуху помноженная. Девка сумасшедшая, это верняк, но почему все это на мою голову?! Когда я прекращу кидаться на баб, всегда ведь хвастал - половой акт не повод, а поводок".
      - И стали они писать друг другу. В день по письму. Вскоре в их жизнь ворвалось время, они поступили в разные институты, так и не увидев друг друга ни разу. Учиться стали на программистов и посылали в день друг другу по десять, а то и по 20 электронных писем.
      "Нет, я в таких условиях физически думать не могу. Звать ее, видимо, Маргарита, все она помнит, трахается, как профи, сейчас нужно быстро решить, кто и зачем меня через нее кидает".
      - И однажды электронные письма начали сталкиваться. Они сталкивались, так как шли в одно и то же время и в лоб друг другу. Послания сталкивались и разлетались. Мальчиш и Дюймовочка сразу поняли, что дело в сети, и послали друг другу по факсу, которые по трагической случайности столкнулись, как и электронные письма.
      "Ладно, а если все случайно, действительно баба взбрендила, ну с таким темпераментом муж, может, и не вояка. Просто полежать с нормальным мужиком захотела и надумала все, фантазия, вижу, что надо".
      - Тогда они решили позвонить друг другу, но разговор им дали в одну секунду, и у обоих оказалось занято. Тогда они купили билеты на самолет и полетели друг к другу, но в самолетах же окошечки ма-а-аленькие, они пролетая рядом не заметили друг друга.
      - Они же в соседних городах жили, - почти машинально подметил я неточность.
      - Глупенький, жили в соседних, а учились в разных краях страны, родинка то у нас ого-го, гляди, какая большая.
      - Большая, но дурная, - ответил я, сплевывая и засовывая руку в амбразуру декольте. "Так и думать будет легче", - решил я, разминая ее грудную мышцу.
      - Так вот, соседи сказали Дюймовочке, что Мальчиш уехала куда-то, а одногруппники Дюймовочки вообще учудили, сообщили с видом людей, познавших радость бытия, что он сорвался и не иначе, как к женщине. Да и на обратном пути иллюминаторы в самолете были маленькие и запотелые, и опять они не увидели друг друга... Да ну тебя, ты меня не слушаешь!
      - Ну расскажи, расскажи, мне интересно, чем кончится, притворно законючил я. Мне нужно было время, чтобы сосредоточиться, ох, как нужно!
      - Нет, сказка вьется, если ее хотят слушать, а когда перестают хотеть, сказка заканчивается, и закончить ее можно на любом месте, хоть на том, что Илья Муромец тридцать лет пролежал без дела. Никакого Соловья-Разбойника не порешил, а просто показал великолепный результат, достойный "Книги рекордов Гиннеса". Тридцать лет без движения, на печи, здоровый мужик, все вы мужики такие, лишь бы на печи лежать. Убери от меня руки, не трогай меня, я сказала, прекрати меня сейчас же лапать!!!
      10. Собачье сердце
      Отработанным движением я заломал ей руку и наклонив буковкой ге, затребовал, как некогда в детстве: "Моли о пощаде!"
      - Прекрати сейчас же, дурачок! Прекрати, я тебе не игрушка, хотя постой, подожди, я серьезно, - заявила она, Дай дело скажу. Мне кажется, мы не случайно в этот подъезд зашли. У меня такое чувство, что я была уже здесь. На втором этаже.
      - Неужели? - продолжая удерживать Анну в наклонном положении, не поверил я.
      - Давай проверим. Поднимемся на один этаж, вторая квартира справа. Вдруг меня там узнают?
      - Пытка - не попытка, - согласился я, отпуская руку.
      - Какой ты еще мальчишка, - шепнула Анна и поцеловала меня в нос.
      Мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру, на которую показала Анна. Никто не отвечал. Мы позвонили еще раз. Наконец, за дверью послышалось шмыгание тапочек по паркету и заспанный голос спросил:
      - Кто?
      - Это я, - не очень уверенно отозвалась Анна.
      К моему удивлению, дверь немедленно отворилась, и перед нами появился опрятного вида старичок в шелковом халате. На носу у него прочно сидело старомодное пенсне.
      - А, это вы, Зиночка, заходите, - просифонил он надтреснутым голосом.
      Анна в недоумении посмотрела на меня, словно ища поддержки: кажется, она и сама не ожидала, что ее здесь назовут Зиночкой.
      - Извините, что в неурочный час, мы промокли совсем на улице, решили зайти на минутку, - сказала она, втаскивая меня в прихожую.
      - Сейчас я вас чайком напою с брусничным вареньем.
      Старикашка провел нас в комнату, а сам отправился на кухню, напевая вполголоса "Гренада, Гренада, Гренада моя..." В ожидании чая мы принялись разглядывать обстановку: добротная мебель 50-х годов, кучи каких-то кубков, грамот, медалек... Складывалось впечатление, что хозяин квартиры если не олимпиец, то вполне заслуженный спортсмен.
      - Удивлены? Я врач, доктор, профессор Преображенский, а все эти кубки от моей бывшей жены, светлая ей память, выдавил старичок, появляясь с чашками, и неожиданно добавил, будь она трижды проклята!
      - А что, ваша жена... вас покинула? - поинтересовался я, не сильно, впрочем, скорбя.
      - Такая помрет, дождетесь, она морж, в реке всю зиму плавает, в марафонах молодых парней делает. Кинула она меня, стар стал, не нужен никому... Вы садитесь, я уже все приготовил, наливочку будете, или водочки?
      - Водочки, - разом выдохнули мы.
      - Вас как величать? - спросил у меня старичок.
      - Михаил. Михаил Степанович.
      - Очень приятно. Ну и что вы обо всем этом думаете?
      - О чем, соб-сно? - переспросил я.
      - О том, что сотворили со страной эти демократы, чтоб им пусто было! Я при социализьме был врачом, ко мне даже первый секретарь обкома партии возил детей лечиться, а сейчас в больнице развал, больные должны сами лекарства приносить, ужа-а-ассс! Нет, новая власть не для меня. Не скажу, что я обожал коммунистов, но тут полнейший беспредел. И я думал, ну наворуются и надоест, так ведь нет, они старых "новых" сгоняют, новые "новые" вваливаются и опять воровать, воровать и воровать, канальи!
      Мы с Анной переглянулись, типа, "спорить бесполезно". Дед, не делая паузы, продолжал:
      - И главное, не видно конца и края, потому что ни революции, ни мало-мальской гражданской войны не будет! Это я вам как врач заявляю.
      - Почему не будет? Будет..., - пробормотал я, решив затеять все-таки спор, чтобы не уснуть прямо за столом от усталости.
      - Налейте себе и за дамой поухаживайте, феминизьм у нас еще вроде до таких широт не шагнул. Так вот, вы спросите, почему "как врач"? Отвечаю: я установил полную зависимость между размером женской груди и гибелью империй. Вы наверняка знаете о том, что когда рождается больше мальчиков, чем девочек, то быть войне? Знаете? Не притворяйтесь, ведь знаете!
      - Знаю, - сказала Анна.
      - Вот видите, Мишенька, Зиночка знает! - победоносно воскликнул Преображенский, - Так вот, когда в моде полногрудые женщины - символ материнства - быть войне. Вспомните секс-символы, так их сейчас кличут, 20-40-х годов, это же женщины с грудью шире плеч. А вот когда в моде плоскогрудые доски, быть развалу империи. Посмотрите на этих телевизионных вертихвосток, их же от мужчины в одежде не отличить.
      - А Венера, эта, Милосская, она что, символ гибели Римской империи? - абсолютно заплутав в своих размышлениях, помноженных на идиотизм сумашедшего доктора, пробурчал я.
      - Причем тут Рим? Где Рим и где Милосс. Впрочем, как угодно... Вы в Париже, батенька, были? В Лувре не бывали, часом? А мне довелось! У нее груди нет как таковой! Сравните ее с бюстом Инессы Арманд, или Мерилин Монро времен холодной войны! - разошелся не на шутку профессор.
      - Вы, наверное, сексопатолог, - я скуки ради предпринял отчаянную попытку угадать специальность профессора.
      - Что вы, Мишечка! Я педиатр, детишек врачую, Айболит недорезаный. А вообще в детстве мечтал быть гинекологом. Но потом подумал, видеть все ваши женские прелести каждый день, сказал дедок и кивнул на Анну-Маргариту-Зиночку, - так ведь и в импотенты не долго попасть, а вот прожив жизнь, я так и не нашел той одной единственной, так что иной раз жалею, хоть бы насмотрелся, - мечтательно произнес старик.
      - А как вы мою грудь оцениваете? - странным образом заинтересовалась Анна.
      Я поневоле задумался над природой женского организма: почему я уже едва сижу, а эта свеженькая, как после курорта, еще и щебечет со старичком, будто ей он интересен безумно.
      - Эх, без детального, кропотливого анализа, да еще при вашем кавалере, простите покорнейше, не могу!
      - А давайте выйдем, у вас же тут хоромы, как бы не заблудиться, - предложила Анна.
      - Отчего же, давайте, - резво согласился Айболит, - ваш муж не против будет?
      - Не против, не против, - засобиралась Анна.
      Я к тому моменту настолько осовел, что был не против всего, против чего можно было бы быть против.
      Старик и Анна вышли, шушукаясь, плотно притворив за собой дверь. Я посидел минут десять в тягучем раздумьи о корреляции женских грудей с международной напряженностью, меланхолично похлебывая водку и запивая ее чаем. Потом мне все враз осточертело, я рывком встал и открыл настежь дверь. Прошел из одной комнаты в другую, затем в третью (удивительно, сколько комнат у этого "недорезаного Айболита", не иначе, Бармалея из коммунальной квартиры выселил на 101-й километр), заглянул в ванную, туалет, кухню, кладовку... Везде стояла звенящая тишина.
      "Странно, - подумал я, - Ох, как странно..." Внезапно на меня навалился страх. Я почувствовал себя жутко одиноким и незащищенным. Один, в пустой квартире... Это было глупо, но мне было страшно, как в детстве, когда кажется, что в темном углу таится серый волк. Звать на помощь... Я попытался закричать, но голосовые связки в последний момент тоже струсили, и из горла вырвался лишь слабый звук, будто ягненок жалобно проблеял: "ме-е-е..."
      Неожиданно прямо передо мной в стене открылась потайная дверь и из нее вышел в коридор профессор в зеленом хирургическом халате и в резиновых перчатках. Вид у него теперь был очень деловой и важный. Глаза его играли тусклым оловянным блеском. При виде его я обрадовался, что не одинок в этом кошмарном месте.
      - Ну что, готовы? - энергично спросил он меня. Заходите, будете мне ассистировать.
      Я послушно зашел в его лабораторию и увидел при ярком свете огромной лампы под потолком металлический стол посреди комнаты. На столе лежала, привязанная ремнями, обнаженная Анна. Рот ее был заклеен широким пластырем. Кажется, она плакала: ее глаза были красными и влажными, - но я не почувствовал к ней жалости, скорее, пренебрежительное отвращение, впрочем, не очень сильное.
      - Обожаю послушных людей, - потрепал меня по щеке профессор. - Как вы себя чувствуете?
      - Уже хорошо, - приободрился я.
      - Блаженны нищие духом! - возгласил профессор. - Все наши болезни, физические и душевные - от стрессов, а стрессы, как известно... от чего?
      - От переживаний, - с готовностью подсказал я.
      - Молодчинка! - потрепал профессор мои вихры. Американцы это давно уже поняли, поэтому они и не болеют. У меня вот двоюродная сестра в Балтиморе: у нее муж совсем состарился, дряхлый такой старикашка стал (он ее на тринадцать лет старше), ворчал целый день, все жаловался не по делу. Так она его в дом престарелых сдала, и ей спокойней, и ему там среди подобных веселее. А сама попугайчика завела, назвала Джорджем, как мужа. И очень прекрасно себя чувствует. Приходит домой: "Honey, I'm home!" - а Жоржик ей в ответ: "Hello, sweet-heart!" Главное не горевать, не переживать и не убиваться, тогда жить будете долго и припеваюче, верьте мне, я старше, а значит мудрей.
      - Чем я могу помочь вам? - с готовностью спросил я, проникаясь все большей любовью к этому доброму и мудрому человеку.
      - Видите ли, - доверительно сказал он, - я всегда был гуманистом, но в наш жестокий демократический век невозможно оставаться простофилей, как при коммунизме. Как это ни прескорбно, человеческая жизнь потеряла свою абсолютную ценность, а взамен приобрела цену, сопоставимую с ценой продуктов питания или средств передвижения. Поэтому и убийств сейчас так много. Людей, знаете ли, стали убивать из-за квартир, из-за машин, из-за турпутевки... А что делать? Сопротивляться нашему жестокому времени? И бесполезно, и вредно для организма. Но я открыл способ, как сохранить человеку жизнь, утилизировав его тело. Хотите знать?
      - Конечно, мне ли не хотеть, - робко ответил я.
      - Вы знаете, почему обесценилась человеческая жизнь? Потому что человека нельзя продать! Те народы, у которых есть рабство, очень даже ценят людей. Они знают людям цену. А у нас, у русских? "Грош тебе цена!" - вот наше с вами расхожее выражение. А тем временем, собак на рынке покупают по безумно дорогим ценам. Улавливаете?
      - Готов признаться, что не улавливаю, - сознался я.
      - Ну вот посмотрите на эту женщину, - кивнул он на Анну. - Какой с нее прок, кроме удовлетворения низменных потребностей? Работать она вряд ли умеет, домашним хозяйством наверняка заниматься не хочет, а внимания к себе требует как царствующая особа, не иначе. А вот представьте, не лучше ли было ей самой и окружающим, если бы она была, скажем, гончей борзой? Да и ей самой это бы наверняка больше нравилось: погоня, азарт, ощущение скорой добычи... Что может сравниться с этим в ее настоящей жизни? Серые семейные будни? Пьяные дискотеки? Охота за обновками по магазинам? Теперь понимаете?
      - Не до конца, - вздохнул я.
      - Ладно, не буду вас мучить философией, - пожалел меня профессор. - Я изобрел способ, как превращать людей в собак. С последующей продажей в надежные руки: мне все же не безразлична судьба моих пациентов. Технические детали вам знать не обязательно, но суть заключается в воздействии на подгрудную железу. Вы готовы мне помогать?
      - Конечно, док, - с радостью ответил я.
      - Тогда подайте мне шприц - он как раз прокипятился и остыл, пока я развлекал вас разговорами.
      Я подал профессору шприц из железного корытца, и он втянул в него жидкость из небольшой баночки.
      - Маленький обезболивающий укольчик, - он вонзил шприц в левую грудь Анны - она только слабо дернулась. - Теперь возьмите со столика скальпель и подайте мне, - сказал профессор. - Нет, не этот, тот, что побольше.
      Я взял со стола скальпель: отблеск его зеркального лезвия резанул мне по глазам, и тут вдруг произошло неожиданное... Я остро почувствовал, как кровь ударила мне в голову, и у меня зачесались руки. И вновь, как в коридоре, я ощутил безысходность, но теперь это чувство толкало меня на действия, заставляя искать выход из тупика.
      - Давайте, давайте, - поторопил меня профессор.
      - На! - резко обернувшись, я отрывистым движением руки воткнул скальпель в печень профессора. (Где у человека подгрудная железа, я не знаю, но где почки и печень я знал еще с детского сада - там такая шутка была: "Удар по почкам заменяет кружку морса!").
      - Маму зачем? - удивился профессор бессмысленной фразой, недоуменно разглядывая торчащую из халата ручку скальпеля.
      Он сразу и теперь уже бесповоротно стал жалким скорбным стариком, каким и был, когда открыл нам дверь. Из-под его штанины закапали на ботинки крупные капли крови. Мне стало его даже немного жаль, и я сказал:
      - Козлина ты профессорская, дозу надо было правильно рассчитывать!
      Он упал. Похоже, он был теперь совсем не жилец, и я потерял к нему всякий интерес. Взяв другой скальпель, я перерезал ремни и освободил Анну.
      - Какой же ты гад! - закричала она, разлепив себе рот.
      - Конечно, гад, - согласился я, - он же мне в чай какой-то гадости подсыпал. Хорошо, водка частично нейтрализовала... Я из-за тебя сегодня знаешь, сколько трупов наделал? По всем законам за такие подвиги "вышак" полагается! У тебя дружки - один другого краше. Этот, похоже, жену свою уже в виде Шарика загнал.
      - Нет, что ты! Он мне ее фото показал, перед тем как. Она метанием молота занималась, из нее такой волкодав вышел бы, что остались бы от профессора рожки да ножки.
      - Рожки, это ты славно подметила, а зачем ты ему сиськи свои подсовывала, ведь не он же тебя сюда тащил, а ты его?
      - А веришь ли, у меня как начали чай пить, всплыла из памяти картинка, что меня здесь кто-то хватал за грудь.
      - Ну, этот кто-то наверно сейчас хвостиком виляет, попытался пошутить я.
      - Возможно, - с хрипотцой в голосе произнесла Анна К. и, закрыв глаза, затихла.
      11. Бонни и Клайд
      Я сидел и глядел в одну точку уже с пол-часа, не меньше. Точка была достойная - пупок обнаженной молодой почти незнакомой мне женщины. Я детально, насколько это было возможно, восстановил все события прошедшего дня и ночи. От этого они не стали реальней. Все выглядело сплошным абсурдом, чертовщиной и безумством. Ничто не поддавалось осмыслению. Складывалось ощущение, что нормальные люди уже давно исчезли с Земли, и меня окружают беглецы из чудом уцелевших дурдомов.
      Итак... Ко мне пришла неизвестная особа, сказала, что не помнит, как ее зовут, потом назвалась Анной, потом я ее отправил в камеру, потом она позвала меня туда, потом я с ней там занялся любовью, ненавижу это слово, любовь не работа, как ею можно заниматься, заниматься можно онанизмом, но не любовью, слово "секс" такое чужое, такое английское, что просто не подходит, грубое и матерное, слишком грубо, вообще это довольно-таки не типично - люди так любят ЭТО делать, и не придумали ЭТОМУ названия, наверно придумали, но я спал не с теми женщинами и поэтому мне не довелось узнать. Потом... что я заладил "потом", да, "потом", давай нумеровать, итак: первое, ко мне пришла женщина, назвалась Анной К.; второе, я составил протокол, описал содержимое ее сумочки и посадил ее до выяснения обстоятельств; третье, зачем-то пошел к ней сам, хотя мог и пригласить к себе в кабинет; четвертое, она меня там совратила, а может я ее совратил, стоп, кто к кому полез, она просила чтобы я ей сделал так же, как и какой-то ее мужчина, значит все же она меня совратила; пятое, мне показалось, что у нее между ног дыра, проверить так и не довелось, похоже, сейчас самое время!
      Я осторожно раздвинул ее ноги и посмотрел между ними, и не увидел там ничего родного и близкого, знакомого до боли. Между ногами зияла черная дыра, уходящая в никуда. Меня вырвало, хотя сколько себя помню, всегда славился твердостью желудка, вырвало прямиком в зияющую прорву. Внезапно я пошатнулся и стал падать вертикально вниз. Ее дырища стала меня засасывать, в ушах послышался вой, какие-то собаки выли собачьими голосами человеческие слова, они даже не выли, а пели, я даже успел разобрать слова: "Издаляка тякет ряка, а по ряке плыветь баржа, а на барже сядить мужик", - выводили они, по-украински коверкая русские слова, и вдруг внезапно для меня закончили песню: "Щакою дергаить - нервный тик!"
      Я оказался в магазине, в очереди за леденцами, причем сразу первым. Я протянул какое-то количество денег и сказал: "Четыре килограмма, пожалуйста!"
      Стоявшая за мной женщина спокойно произнесла, на московский манер вытягивая букву "а": "Зачем вам столько? Абса-асетесь!"
      Я стал ей что-то объяснять и проснулся, причем проснулся, отчетливо произнося фразу, делая это громко и с выражением, как в детском саду на утреннике:
      - Жизнь - дерьмо, моя, во всяком случае.
      Потом повторил несколько раз, как молитву. На пятом разе я вдруг понял, что всегда знал, почему жизнь-дерьмо.
      Где-то на третьем курсе мы пошли в поход за город. Я пошел с тогдашней подругой, а все мои друзья-собутыльники увязались за компанию. Сели мы на электричку, выехали за город, разложили еду-питье, стали костер разводить, и конечно сразу же повалил дождь. Мы второпях что-то выпили, я разругался с подругой, да и вообще под дождем на ветру сидеть радость невеликая. Я собрал рюкзак, как и все, потом снял его, помог надеть рюкзак подружке. И пошли мы обратно к станции. Иду и чувствую: от кого-то несет дерьмом. Я не так, чтобы очень брезглив, но не любитель острых ощущений. На половине пути я решил присесть, как будто завязать шнурки: отстав от группы, я надеялся избавится от тошнотворной вони. Не помогло. Жизнь не мила, когда все вокруг пахнет дерьмом: и трава, и небо, и листочки, и дождик, все воняет дерьмом. Электричка опоздала на час, и все это время я приглядывался к друзьям, пытаясь выяснить, от кого исходит вонизм. (Мою племянницу учила бабушка, что говорить: Здесь воняет! - нехорошо, надо говорить: Здесь плохо пахнет! В ответ девочка упрямо повторяла: "Здесь плохо воняет!").
      Уже дома я понял, что ввиду врожденной невнимательности поставил рюкзак на чью-то кучу, но ощущение безысходности запомнилось, и фраза "жизнь-дерьмо" для меня не пустой звук. Сейчас же она приобрела новые краски. Я вляпался глубоко и по уши, обратной тропы не видно, и не видно даже намека на обратную тропу.
      Анна, или черт ее знает, как зовут, зашевелилась, потянулась, открыла глаза, посмотрела на меня и пролепетала:
      - Мы с тобой, как Бонни и Клайд!
      Да, мое будущее перестало быть светлым, а приобрело буро-коричневые тона, как на ранних картинах Ван Гога...
      12. Донна Роза
      Испания. Все называют меня Дон Хуан. Я иду по площади в направлении к церкви. Там меня ждет незнакомая девушка, от нее - перегар на гектар. На вскидку, вчера дамочка "Мадеру" с пивом мешала в пропорции один к трем. Девчушка облачена в длинное с блестявыми украшениями платье с грандиозным вырезом. На голове красуется бескозырка, причем надписи на ленточке не разобрать. Она говорит мне, что некая Донна Роза вызвала ее на дуэль из-за меня.
      Я спрашиваю:
      - А неужели бывают дуэли между женщинами?
      - Глупенький, мне же надо отстоять твою честь, - говорит мне девушка.
      - Ну раз честь, тогда иди, - сразу соглашаюсь я, - семь футов под килем и удачи в бою.
      Моя суженая закусывает ленточки от бескозырки и целеустремленно выдвигается в церковь. Слышны женские крики, итальянская речь, причем преобладают лишенные смысла фразы из серии: "лашантами кантана", "кам виз ми то Пасадинас", "байло байла" и "хафанана", куранты на церквухе играют "Загорелся кошкин дом", вдруг все разом стихает, всплывает фраза: "советико облико морале", за ней дикий крик, несколько монахинь выносят окровавленную девушку, которую я благословил на поединок. Я пытаюсь плакать. Вообще я ее не знал толком, но жалко, красивая девушка, такая нелепая смерть. Одна из манахинь подходит ко мне и сует записку. Записка написана на английском, понять, что в ней написано, я не могу, попросить перевести некого. Вдруг слышится голос, как за кадром в советских фильмах:
      - Мой Дон Кихот, он же Дон Хуан, он же Дон Педро, он же Дон Гвидон. Сегодня вечером, в девять пятнадцать утра, на могиле твоей безвременно ушедшей жены, и чтобы без опозданий, ты понял? Я ждать не буду, так и знай!
      Посмотрел на подпись: Донна Роза.
      - Анна? - переспрашиваю я.
      Голос за текстом подтверждает: "Она, она, кому же еще".
      Захожу в церковь, пытаюсь вспомнить, а где же могилка-то? Всплыла фраза: "И никто не узнает, где могилка моя". Вдруг вижу монумент, под ним знакомое лицо, похожа на ту женщину, с которой меня свел случай.
      Голос за кадром: "Какой такой случай?"
      Отвечаю: "Застебал как Цеденбал!"
      Голос бодро: "Так бы и сказал!"
      Подхожу к даме, она меня обнимает, страстно целует, чуствую, что при поцелуе прокусывает мне нижнюю губу.
      - Потише, девонька, - лепечу я бабским тоненьким голоском.
      - Я ща тебе потише сделаю, ты у меня ща потише допросишься, - говорит она, при этом улыбается и щупает меня повсеместно. Я по глупому жеманюсь, смеюсь, как от щекотки, вдруг статуя над нами начинает орать: "Скажи, кто в опера стрелял?" И надвигается на меня с Анной.
      Статуя - огромная каменная баба с квадратными кулаками идет на нас в боксерской стойке, я легко ухожу от ее ударов, а вот Анне достается, она пропускает хук левой и уходит в полнейший нокаут, кровь, слюни, зубы летят в сторону изо рта, как при замедленной промотке. Статуя горделиво шипит: "Оба-еба! Это тебе не в тапочки срать! Не нарзаном подмываться! Нудистка гребаная!"
      Я понимаю, что пришел мой черед, но не могу и двинуться, статуя валит меня и начинает добросовестно душить, я бью руками по земле, как по татами, мол все, схватку проиграл. Но каменная глыба продолжает меня лишать жизни насильственным образом, при этом неестественно громко орет. А что орет, я уже не могу разобрать, сплошной гул.
      13. Тринадцатая глава
      Проснувшись, я обнаружил у себя на груди колено, на шее пальцы, а перед глазами - мясистое лицо здоровенной старухи. Старуха кропотливо меня душила, периодически отвлекаясь для того, чтобы стукнуть костистым кулаком размером с кокос по чему придется. Я ее сделал в три секунды, отрубил по полной программе, и потирая намятые шейные мускулы, огляделся. Туша плечистой старухи была внушительна даже для меня - видно, широко разрекламированная супруга профессора нагрянула с недружественным визитом. Вот дура, со страху на меня набросилась, что ли?! Судя по тому, что я был гол как сокол, а рядом лежала не менее голая Анна, я заснул в пылу занятия любимым делом. Ой как хорошо сказал, надо запомнить.
      - На зарядку становись! - запел я, на сердце было легко и весело, будто все загадки предыдущего дня обрели достоверные отгадки.
      Ни Анна, ни профессор, ни его жена на призыв не откликнулись. Я хотел пощупать пульс доктора, но вспомнил, что я его под утро ухайдокал, поэтому прощупал артерию его жены никакого биения.