На следующей остановке незадачливую мамашу с ребенком переправили в соседний простой вагон, который был так забит пассажирами, что пройти было просто невозможно. Валентина Ивановна кое-как пристроилась полустоя-полусидя у самого выхода. Тут из глубины вагона передали, что там найдется местечко для вновь прибывшего ребенка, то есть Игорька. Там на отдельной полке уже пристроили несколько малышей. Игорька по рукам “по цепочке” переправили к месту и уложили спать. В то тяжелое военное время помощь совсем незнакомым людям, особенно детям, было делом обычным, само собой разумеющимся. Беды другого – касались каждого.

Люди тогда были другие.

В Москву поезд прибыл утром. Игорек во все глаза смотрел по сторонам на огромный город. Его в нем все поражало: трамваи все были красные, тогда как в Ярославле они все были зеленые; а когда ехали на трамвае, Игорек, помня, как ребятишки, подбирая разные камушки, некоторые с маленькими блестящими точечками, видимо, гранит, называли драгоценными, заорал во все горло:

– Мама, мама смотри! Дом из драгоценного камня! – Чем рассмешил всех в трамвае. На улице было очень много разных машин, сколько Игорек никогда не видел (в Ленинграде он был слишком мал, чтобы помнить).

А когда ехали в метро, он устроил концерт. Спускаясь на эскалаторе, Игорек обратил внимание на большие, какие были тогда, зубцы, под которые уходили складывающиеся ступеньки эскалатора, и подумал, что они очень опасны – если нога туда попадет, то ее отрежет. Да еще Валентина Ивановна перед выходом из метро, видимо не подумав, решила предупредить его об опасности, грозящей от страшных зубцов. Вот тут-то Игорек наотрез отказался идти на эскалатор. С обремененными котомками руками мать никак не могла справиться с сыном, который упирался и громко орал. Какой-то мужчина, поняв в чем дело, взял Игорька на руки и взошел с ним на ступени, но держал его так недолго, опустив на ступеньки еще до половины пути. Успокоившийся было Игорек, посчитал себя коварно одураченным, чего он больше всего не любил, и завопил с новой силой, да так, что все на эскалаторе повернулись, вытянув шеи, в его сторону: “что там такое страшное случилось?”.

В Москве у Валентины Ивановны проживал ее дядя Григорий Лаврентьевич, младший брат деда Ивана, который когда-то давно обещал взять племянницу к себе в Москву учиться, как только она закончит школу. Но по каким-то причинам так не случилось – видимо, что-то там не сложилось. Адрес этого дяди Валентина Ивановна помнила. И она решила навестить дядюшку, раз уж довелось быть в Москве. Игорек помнил, как они позвонили в дверь квартиры, которую нашли не сразу. Открыла незнакомая, немолодая уже женщина, а, узнав, кого им нужно, молча закрыла перед ними дверь. Валентина Ивановна растерялась, но все же, поразмыслив, решила узнать: “В чем же дело? Может, ошиблась адресом?”. После нескольких настойчивых звонков вышла та же женщина и почему-то шепотом, оглядываясь зачем-то назад, сказала:

– Уходите! Уходите от греха! Нет их больше здесь – увезли. – Валентина Ивановна ничего не поняла, но больше звонить не стала. Они с Игорьком ушли. И только спустя много лет она узнала, кто и куда “увезли” ее дядюшку.

Перед войной Григорий Лаврентьевич работал Главным бухгалтером большого московского завода. Началась война, и в столице была неразбериха: через город шли беженцы, гнали колхозные стада коров и др. Находились такие, кто пользовался беспорядком, чтобы поживиться.

Люди тогда были другие, но не все.

Директор завода задумал какие-то махинации (с колхозными коровами и заводскими станками, предназначенными для эвакуации) с большим для себя наваром и предложил участвовать в этом деле Григорию Лаврентьевичу, так как не мог обойтись без подписи Главного бухгалтера. Тот отказался участвовать в аферах. Директор перепугался и прибег, как это было тогда нередко, к помощи “органов”, то есть “настучал”. Вот так той же ночью Григория Лаврентьевича и “увезли”. Его выпустили только в Хрущевские времена.

Дальнейшее по Москве Игорьку не запомнилось. У него возникли другие проблемы – заболело ухо. И когда они с матерью уже прибыли для отъезда на вокзал, в ухе так стало колоть, что он стал кричать от боли на полную катушку. Кто-то привел доктора, который отвел Игорька в привокзальный медпункт. Доктор взял шприц и что-то там проколол в ухе. Было больно, но не очень. Зато сразу все прошло.

Игорьку и тогда, и позже очень нравилось ездить на поездах, особенно, если доставалось место на верхней полке – с высоты далеко все видно и при этом больше ощущается качка вагона. А под размеренный стук колес и убаюкивающее раскачивание становится так спокойно и уютно, а ночью хорошо спать. За монотонным грохотом колес других звуков не слышно, и получается этакая грохочущая тишина. Мимо проносятся дома, деревья, машины, повозки и люди, такие маленькие, копошащиеся и тихие. Больше всего Игорьку запомнилось то, что очень много было разрушенных домов. Вместо деревень стояли одни печки рядами улиц с длинными трубами. И только кое-где медленно передвигались какие-то люди. Иногда из окна были видны разбитые, подчас перевернутые машины, пушки, танки, как будто здесь похозяйничал громадный, злой и страшный великан. А особенно запомнилась узловая станция Вязьма. С верхней полки Игорек видел далеко: на всех путях (а их было много на узловой станции) стояли вплотную мертвые паровозы. Наверное, нигде больше в мире не было собрано так много сразу вместе ржавых паровозов.

Смоленск проезжали ночью, но все пассажиры вагона не спали, а смотрели в окно на город. Там было темно, только лишь кое-где светились отдельные огоньки; а на горе возвышался над всеми остальными один дом-остов похожий на старинный замок из-за неровностей краев разрушенных его стен. И где-то там, на каком-то верхнем этаже светилось одно единственное окно. Весь город представлял собой одни руины.

От станции до деревни Игорька с матерью привезли уже на санях – пришли первые зимние дни. Было ветрено, шел мокрый снег, но холодно не было, а было отчего-то радостно – радостно. То ли от чистого воздуха и тишины после душного вагона, то ли душа почуяла землю отцов.

Деревня была небольшая. С середины деревни начинался овраг, по дну которого протекал ручей. Вода этого ручья по какой-то причине была теплой и зимой замерзала не сразу, а, не найдя свободного прохода по своему руслу, скованному ниже льдом, вытекала наружу наплывами на лед. Таким образом постепенно наращивался толстый, больше метра, слой льда, и получался внушительных размеров каток на радость деревенским ребятишкам. Игорек с огромным удовольствием вспоминал то, как он с середины зимы большее время проводил на этом катке, особенно после того, как его двоюродный брат Генка подарил ему один конек, который называли “дутыш”, и научил веревкой с помощью палочки приторачивать этот конек к валенку. Таких братьев и сестер, как двоюродных, так и троюродных, в деревне у Игорька оказалось много. И, вообще, родственников, далеких и не очень, было почти половина деревни. В дореволюционной России это было делом обычным, и нередко даже случалось, что все жители какой-либо деревни носили одну фамилию. Деревня часто так и называлась по фамилии: Иваново, Сидоровка, Соловьевка, или как-то там еще. В этой части Смоленской области большинство фамилий звучат несколько необычно. К украинским фамилиям (Лысенко, Павлюченко, Марченко ...) явно добавлено русское окончание (Лысенков, Павлюченков, Марченков ...). На этот счет существует предание. Царь Петр после победы под Полтавой собрал все воинство Мазепы и сказал им: “Раз Вы такие воинственные и любите повоевать, то отправляйтесь-ка туда, где граница наша слабовата. Там от Вас пользы будет больше”. И переселил всех под Смоленск. Наверное, это правда. И возможно поэтому разговаривали люди там, даже уже в послевоенное время, на непонятно каком языке – на смеси и украинских, и белорусских, и русских слов. Игорек сначала не все слова понимал, но очень быстро привык.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.