Кукай бродил по культбазе, слушал, что говорили доктор, учителя. Казалось, что он только и умел слушать. Он слушал внимательно, немного склонив голову. Трудно было понять: верит ли он в то, что говорят ему русские, или нет.
      Вечером в школе состоялось собрание. Здесь были работники культбазы и ученики. Кукай сел за стол президиума и стал смотреть в записную книжку. Он низко склонился над столом, словно боясь взглянуть на такое множество народа, собравшегося в школьном зале. Наконец он встал.
      - Товарищи, - сказал Кукай, - я приехал к вам посмотреть, как вы живете, как вы работаете и как учитесь. Я все время слежу издалека за вашей работой. Все новости о вашей работе собираю. А теперь вот приехал сам. И вижу, что работа идет хорошо. Только немножко мало вы работаете.
      От неожиданности все вдруг переглянулись. Кукай понял это и, едва улыбаясь, будто от застенчивости, сказал:
      - Я сейчас вам расскажу, почему мало. Все вы знаете, что наш народ все равно два народа. Береговые живут на одном месте и охотятся за морским зверем, а оленеводы - кочевники. Живут в горах. Вот.
      Кукай помолчал немного и заглянул в книжечку.
      - У меня записано, что береговые люди на девяносто четыре процента живут в колхозах. Что это значит, вы сами знаете, потому что глаза у вас самих есть. Это значит, что люди на берегу забыли, что такое голод.
      Культбаза много сделала в этой работе, и за это ей спасибо, спасибо от нашего народа.
      Теперь - почему мало. Я слушал доктора. Он очень хороший доктор. Народ верит ему. По всему побережью верит ему народ.
      Сколько женщин стало рожать у него в больнице? Много. Но я только спросил его: сколько кочевниц рожало в больнице? Доктор сказал: ни одной. У кочевников-оленеводов нет ни одного колхоза, нет ни одного грамотного человека. Вот с кочевниками культбаза работает мало.
      - Правильно, товарищ Кукай! - крикнул доктор.
      - Кочевые советы там все равно на веревочке у шамана. Он их крепко держит в руке: хочет - выпустит, а не хочет - не выпустит. Когда я ездил в Хабаровск на съезд, мне было неловко сказать об этом. Но я сказал. Все делегаты удивлялись: почему кочевой совет на веревочке у шаманов? Но ведь это была правда, и я сказал правду. Я обещал: мы много будем работать и эту веревочку вырвем из рук шамана. Все делегаты с радостью застучали в ладоши.
      Культбазовцы гулко зааплодировали. Кукай стоял, внимательно оглядывая всех, и, когда аплодисменты закончились, продолжал:
      - Рику без культбазы трудно выполнить мое обещание. А культбаза среди кочевников работает мало.
      - Товарищ Кукай, не мало культбаза работает, а совсем не работает, опять крикнул доктор. - Так и нужно правду говорить.
      - Все может быть, что это и так, - ответил Кукай. - Так вот, товарищи. Рик пробовал посылать учителей в кочевье. Русских учителей. Трудно им без привычки работать в кочевьях. Язык плохо знали они, но все же уезжали туда. Мы выбирали комсомольцев, здоровых, крепких. Но вскоре они вернулись оттуда - их прогнали. Недавно вернулся последний учитель. Он говорит: стойбище стало кочевать, его посадили на нарту, повезли как будто на новое место кочевки, а на самом деле в другую сторону и там бросили его в горах. Он вышел на берег пешком, обморозился. Потом береговые нашли его и привезли в рик. Богатые, шаманы не хотят, чтобы пастухи учились грамоте. Они гонят учителей, как волков от стада. В рике я сказал: учителей в кочевья надо посылать из своего народа. Нашим людям легче там начать работу. А где их взять? Их ведь нет еще! Может, из старших учеников кого послать? Все в рике сказали: правильно я думаю. Тундру нельзя оставлять такой, какая она есть. Там много тысяч оленей, много пастухов. Если пастухи будут грамотны и если кочевые советы хорошо заработают, оленей будет еще больше, и людям от этого станет лучше жить. А вы все как думаете?
      Учитель Николай Павлович встал и попросил слова.
      - Я думаю, - сказал он, - что товарищ Кукай говорит правильно. Ждать больше нельзя. Но должен сказать, что русскому учителю без знания языка и условий жизни кочевника работать невозможно. Для начала надо послать к ним кого-нибудь из местных людей. Пусть даже одного человека на первых порах. А потом, когда кочевники примирятся с фактом существования у них школы, можно будет укрепить школу и русскими учителями. Поэтому я предложил бы послать учителем одного комсомольца из наших старших учеников. Конечно, очень плохо отрывать учеников от школы, но я думаю, что мы все, учителя, возьмем на себя обязательство летом подготовить его по всем предметам по программе седьмого класса.
      - Правильно, правильно! - радостно захлопал в свои большие ладони председатель рика. - Ведь я в рике то же говорил. Вот хорошо бы туда послать Таграя. Я думаю, он будет хорошим учителем.
      - Таграя нельзя. Он обучает красноармейцев чукотскому языку! - в один голос закричали ученики.
      Таграй сидел молча и впервые почувствовал всю тяжесть лжи, на которую пошел, лишь бы научиться летать на самолете. Он встал и сказал:
      - Я поеду к кочевникам. Я буду кочевать с ними и обязательно научу их грамоте. Но для этого надо поговорить с Андрей Андреем.
      - Не надо говорить с ним, - сказал Ктуге. - Если летом, как говорит Николай Павлович, можно догнать по всем предметам, то я поеду добровольно.
      Все оглянулись на Ктуге. Послышался чей-то голос:
      - Ктуге, в горах нет музыкального ящика!
      Долго еще обсуждали кандидатуру кочевого учителя и наконец решили, что Ктуге хорошо справится с новым делом.
      На следующий день, рано утром, Ктуге провожала вся культбаза. Он был одет уже по-дорожному и совсем не был похож не только на учителя, но даже и на вчерашнего ученика.
      - Ктуге, кто же теперь будет играть на пианино? Кто будет писать стихи в стенгазету? - спросила Лена.
      Он засмеялся и, помолчав немного, сказал:
      - С гор буду вам присылать стихи. А на пианино играть научи кого-нибудь еще. Если желающих не будет, тогда привезите его мне в горы. Я поставлю его на холм и буду так играть, что даже волки станут смирными и не будут загрызать оленей. Тогда и пастухам будет меньше работы, и я буду их учить.
      Все смеялись, пожимали ему руку, просили писать о жизни и работе.
      Нарта скрипнула и побежала в горы, вдаль от морского берега. Ребята махали Ктуге рукой до тех пор, пока нарта не скрылась.
      И хотя из школы уехал только один ученик, она казалась осиротелой. Вечером не было уже так шумно, как всегда. А пианино безмолвно стояло в углу, и даже Лена не играла в этот вечер.
      Ребята собрались в классе и потихоньку разговаривали о Ктуге, о том, как он будет учить детей оленеводов, как будет скакать на быстроногих оленях.
      Всем было грустно от разлуки с товарищем, но многим хотелось быть на его месте.
      НЕРАВНАЯ БОРЬБА
      Собаки бежали крупной рысью. Ктуге сидел за спиной каюра и посматривал вдаль. Но вот собаки, вздернув уши, взяли в галоп. Каюр затормозил и сказал:
      - Стадо близко.
      И действительно, скоро в тишине гор послышался какой-то совсем необычный шум. Это шли олени, задевая друг друга рогами и пощелкивая копытами. Шум становился все слышнее и слышнее. Собаки насторожились, насторожился и каюр.
      Огромное стадо растянулось по склонам гор на многие километры. Казалось, что на склонах не было и снега. Была одна сплошная движущаяся серая масса. Здесь было около четырех тысяч оленей.
      Стадо принадлежало крупному оленеводу - шаману Араро. К нему и ехал Ктуге.
      Он привстал на колени и с быстро бегущей нарты всматривался в просторы тундры, где безраздельно властвовал Араро.
      Белоснежная даль сливалась с небом. И не видно было, где кончалась тундра и где начиналось небо.
      Каюр держит собак стороной, не давая им приблизиться к стаду. Щелкая зубами, собаки поглядывают в сторону оленей.
      От стада отделился человек и, размахивая посохом, побежал наперерез.
      - Останови собак! - сказал Ктуге каюру. - Вон видишь, пастух бежит к нам.
      Пастух издали крикнул:
      - Эгей! Эгей!
      Он подбежал к нарте, остановился и, опершись о посох, стал вытирать пот с лица.
      Мех на его старой кухлянке вытерся, и во многих местах, как весенние проталины, виднелась голая кожа.
      - Пастухом работаешь? - спросил Ктуге.
      - Немножко пастухом, немножко хозяином, - ответил он. - Пять оленей своих имею. А два года тому назад было только четыре, - и "немножко хозяин" с довольным и улыбающимся лицом показал четыре пальца.
      - Акционер, стало быть, ты?
      - Что такое? - переспросил пастух.
      - Акционер, говорю. В Америке вот таких "немножко хозяев" много есть. Главный хозяин имеет миллион оленей, например, а "немножко хозяин" - два оленя.
      - Эгей, - мотнул головой пастух, совершенно не понявший Ктуге.
      - Да, - сказал Ктуге. - На пять оленей хорошей одежды не справишь.
      Ктуге улыбнулся и ткнул пальцем в голые колени пастуха.
      - Обморозиться в таких штанах можно.
      - Нет, - весело сказал пастух, - у нас жаркая работа. Бегаем все. А когда бегаешь - не холодно. Ты кто такой и куда ты едешь?
      - Ульвургына слыхал?
      - Слыхал.
      - Вот племянник я его.
      - У-у-ум, - промычал пастух.
      - Учить ребят и пастухов еду к твоему хозяину Араро.
      - Э-э! - протянул пастух и совсем тихо заговорил: - Араро не любит учителей. Один раз велел мне вывезти одного русского в тундру, подальше от жилья, и, когда он сойдет с нарты, чтобы ноги размять, - стегнуть оленей и ускакать. Бросил я его. Наверно, пропал. Ходить он по тундре совсем не умеет.
      Жалко было самому. Все-таки человек он... А нельзя было не бросить. Смотри, парень, Араро и тебя может прогнать. Хотя ведь ты не русский. Может, и не прогонит.
      - Тебя как зовут? - спросил Ктуге.
      - Чомкаль.
      - Вот что, Чомкаль: меня Араро не прогонит. Учить я буду. Ты знаешь, Чомкаль, кто меня послал? Сам Сталин. Слыхал?
      - Немножко слыхал, а понять ничего не могу.
      - Подожди, не сразу. Потом поймешь. Сколько вас всего пастухов?
      Чомкаль стал считать, произнося вслух имена.
      - Одиннадцать, - сказал он наконец.
      Ктуге развязал тюлений колауз и вытащил пять букварей.
      - Вот, Чомкаль, для начала. Одна эта штука на двух пастухов.
      - Не надо нам! - взмахнул тот обеими руками.
      - Возьми, возьми! Здесь картинки есть. Видишь, вот олень нарисован.
      Чомкаль пристально вгляделся в рисунок и с раздражением сказал:
      - Неправильный олень. Так олень не стоит. Ноги неправильно стоят. А куропатка вот правильная. И горностай шею так сгибает.
      - Раздай, Чомкаль, эти штуки-книжки по одной на двух пастухов, а эту, с пометкой, - Ктуге ногтем поставил крестик на обложке, - на трех пастухов. Понял?
      - И-и... понял.
      - Разглядите сначала картинки. Что будет непонятно, приеду - расскажу. Вот это Ленин, а это Сталин.
      Неумело держа в руках книжку, Чомкаль стал рассматривать портреты.
      Упряжка побежала дальше. Ктуге оглянулся и увидел бегущего рядом с нартой Чомкаля.
      - Что такое? - спросил он.
      - Не надо нам их. Возьми, положи себе в мешок.
      - Нет, так нельзя. Раз мы с тобой договорились, то обратно нельзя. Такой новый закон.
      - Араро показать их можно или не можно?
      Ктуге встал с нарты, подумал и сказал:
      - Пока не надо показывать. Когда придет время, я сам скажу ему.
      - Эгей! - и пастух, размахивая книжками и палкой, побежал к стаду.
      Стойбище Араро, состоящее из десяти яранг, расположилось в долине реки.
      Издали оно казалось вымершим и затерянным в этих глубоких снегах. Лишь из одной крайней яранги тоненьким столбиком тянулся дымок. Но как только нарта стала подъезжать, стойбище вдруг ожило. Поднялся крик, выбежали дети.
      Шаман Араро - он же и хозяин стойбища - сидел в холодной части яранги. Перед ним на длинной цепи висел огромный медный котел. В котле варился маленький олень. Араро был одет в пестрые пушистые оленьи шкуры и, сидя на шкурах, курил из длинной, тонкой медной трубки. Это был крепкий человек лет пятидесяти, с упрямым и волевым лицом. Глаза пронизывали готовивших ему обед женщин. Женщины суетливо подкладывали в костер вереск и сухие ветки ивняка. Вода в котле пенилась, и легкий пар метался на поверхности закипавшей воды.
      - Кто там приехал? - спросил Араро.
      - Береговые чукчи.
      - Пусть зайдут сюда.
      Исподлобья взглянув на вошедшего Ктуге, шаман спросил:
      - Ты приехал?
      - Да, я приехал, - ответил Ктуге.
      - Чей ты сын?
      - Сын Омкая, племянник Ульвургына.
      - Эгей! Отец твой был немного похож на человека, а дядя твой бездельник. Продался русским.
      - Если отец был немножко похож на человека, то я, сын его, стал настоящим человеком, - ответил Ктуге.
      - Ого! Язык твой навострился болтать вздор, как у русского. Садись. И если ты приехал за мясом, оленя убивать не буду. Не время убивать. Не захочу и вовремя убивать. Пусть береговые жрут тухлого моржа. Они перестали понимать вкус оленьего мяса. Пусть они едят коровальгын* из железных банок, которые привозят им русские пароходы. Пусть они лижут языком железные банки, и, как черви, объедают остатки жира на опущенной в море нерпичьей шкуре. Пусть.
      [Коровальгын - коровье мясо.]
      - Мне не нужно мяса, - сказал Ктуге. - Не за мясом приехал. Я приехал учить грамоте детей и взрослых, кто пожелает.
      Араро зло расхохотался.
      - Ты хочешь со мной шутить. А к шуткам я не привык. Скажи, бывают чукчи-учителя?
      - Да. Появились. Пока я первый учитель. Вот привез книжки, и бумагу, и карандаши. Скоро нужно начать заниматься.
      - Тытэ нет вэрин! Вот так диво! - воскликнул шаман. - Я звал тебя к себе? Зачем учителя пристали ко мне, как гнус к оленям в летнюю пору?
      - Не сам я приехал. Меня послала сюда советская власть.
      - Наплевал я на всех учителей! Уйди отсюда! Уйди! Сейчас я буду заниматься едой. Вон через тебя мясо испортилось - пролежало в котле больше, чем нужно. Эти нерпы раскрыли рты и слушают то, что и не след им слушать.
      Женщины, как мыши из-под волчьих лап, бросились к котлу.
      - Уйди в крайнюю ярангу. Переспи там, а завтра я поговорю с тобой.
      - Может быть, ты угостишь меня кусочком вареного мяса? - спросил Ктуге.
      - Уйди, уйди! Живот мой и тот ворчит на тебя, как собака на недруга.
      Ктуге поднялся и вышел.
      - Чья это крайняя яранга? - спросил он мальчика.
      - Чомкаля. Он в стаде. Жена дома, - ответил мальчик.
      Ктуге быстрей зашагал, но вдруг повернулся к нарте и, подойдя, развязал мешок, достал мясные консервы и сахар. Он дал мальчикам, крутившимся около него, по кусочку, и они, обрадованные невиданным подарком, запищали от радости.
      В яранге Араро принялся за еду. И хотя непрошеный гость испортил аппетит шаману, все же он съел чуть ли не целого оленя. Араро раскраснелся, живот его заметно вздулся. Он ползком полез в теплую часть жилья. Долго он катался на шкурах, словно помогая пищеварению. Наконец донесся его тихий голос:
      - Чаю.
      Чайники были уже готовы, и две женщины нырнули к Араро поить его.
      * * *
      Утро было мрачное. Падала изморозь. Люди стойбища и даже дети косо посматривали на своего соплеменника-пришельца Ктуге. Никто не решался с ним разговаривать. И когда в стойбище вбежал Чомкаль сменить обувь, то и он с руганью набросился на Ктуге.
      - Ты зачем спал в моей яранге?
      - Араро велел мне спать здесь.
      - А-а! - просиял от радости Чомкаль. - Тогда хорошо. Живи в моей яранге. То, что ты нам дал, мы всю ночь смотрели. Все спички пожгли. Жалко спички. Теперь не даст нам Араро.
      - Спички? Я спичек дам тебе десять коробков. Бери, бери. Я правду тебе говорю. Я напишу записку на культбазу, и мне хоть ящик их пришлют.
      - Такой богатый ты? - и Чомкаль схватил пачку спичек, любуясь ими, как самым драгоценным подарком.
      - Эгей! - послышался голос снаружи. - Гостя зовет к себе Араро.
      Чомкаль прищелкнул языком, подмигнул жене и сказал:
      - Вот какой гость у тебя ночевал. Сам Араро зовет его к себе.
      - Вчера ругались они... - прошептала жена Чомкаля.
      - Не ври... болтунья. Он тебе язык отрежет. Видишь, зовет к себе, а ты... "ругались"!
      Когда Ктуге вошел к Араро, тот голый сидел на шкурах.
      - Хе-хе-хе, Ульвургынин племянничек, - сказал он вошедшему Ктуге. - Ты безумец, если осмеливаешься без боязни разговаривать со мной.
      - Я могу с тобой не говорить. Я приехал учить пастушьих детей грамоте. Мне с тобой не о чем говорить.
      - Что ты сказал? Хе-хе-хе! Мне забавно будет поиграть с тобой, как с мышонком. Ты к кому приехал? И тебе никто не сказал, что я здесь хозяин?
      - Говорили. Только слова пролетели мимо ушей, как ветер.
      - Ай-ай-ай! Какой ты шутник! - И, оскалив зубы, шаман добавил: - Я скажу одно слово, только одно слово - и никто на тебя глазом не будет смотреть, никто тебя не пустит переспать даже в самую худшую ярангу. Ты будешь мерзнуть, как дохлый волчонок.
      Ктуге молча выслушивал шамана, взвешивал обстановку и решил изменить тон разговора с ним.
      - Зачем ты будешь морозить меня? Правда, я не такой богатый, как ты, но я ведь родился тоже на этой земле. Я ведь человек, а не зверь. Я не сын волка, я - сын Омкая.
      - Хе-хе-хе, - довольно засмеялся шаман. - Ночью я думал о тебе. Я решил: ладно, учи. Я посмотрю, как ты будешь учить. А не то - тебя быстро свезут на берег.
      - Хорошо. Я затем и приехал.
      - Не-не-не. Меня сначала одного учи. Я посмотрю: нужно ли это оленным людям?
      - Рик считает, что нужно.
      - Наплевал я на ваш рик. Я к нему не езжу, и ко мне он пусть не приезжает. Ступай неси, что привез с собой.
      Ктуге сходил за букварем, и когда он сидел уже с книгой у шамана, по всему стойбищу разнеслась совсем необычная новость: сам Араро начал учиться!
      Какой-то мальчишка опрометью бросился бежать в стадо к пастухам, чтобы сообщить об этом и им.
      Пастухи обрадовались и с еще большей охотой, теперь уже без боязни, стали рассматривать картинки в букварях.
      Ктуге показывал шаману букварь, листал страницы и читал текст написанного.
      - Постой, достой! Этот разговор сделан по-чукотски?
      - Да, - ответил Ктуге.
      - А кем он сделан? Где ты видишь этот разговор?
      - Вот эти червячки - буквы. Из них состоит разговор.
      - Постой, постой! Это как след на снегу от прошедшего стада оленей, смотри, сколько натоптано. Женщины! - крикнул Араро. - Принесите еще свечей. Устройте яркий свет для важного дела.
      Он молча ждал свечей и, когда они загорелись, опять склонился над букварем.
      - Вот теперь видно хорошо. Да, это след большого стада. Ну, поговори еще по этим следам.
      Ктуге продолжал читать.
      - Остановись! Кто этот разговор сделал?
      - Старик один в Ленинграде.
      - Чей старик? Русский?
      - Да, русский.
      - А слышал ли ты хоть от одного русского наш правильный разговор? Как мог сделать такие правильные слова русский старик? Не мог он сделать!
      - Так вот же - сделал.
      - Нет! Не он это сделал. Если учить наш народ, надо разговор делать самим, в горах. И не на этой рвущейся бумаге, а на оленьей шкуре. Пусть наш старик из оленеводов сделает такой разговор. Ты слыхал про Тынневиля? Он тоже в Анадырских горах сделал разговор свой. Этот человек хотя и наш, но бродяга, он нищий. Его разговор мне тоже не нужен*. Я сам найду старика и скажу, чтобы он сделал разговор такой, какой нам нужен. Я ему дам за эту работу одного оленя целиком. А такого ученья нам не надо. И про Ленина не надо. Ленин происходит от луны.
      [Здесь речь идет о действительном изобретателе иероглифической письменности - пастухе чукче Тынневиле. Тынневиль привлек внимание советских ученых. Без всякого влияния со стороны он создал множество иероглифов и этой письменности обучил своего сына. О нем были помещены научные статьи в журналах "Язык и письменность" и "Советская этнография".
      Я встречал чукчу Тынневиля. Он охотно объяснял свои иероглифы каждому, кто бы ни пожелал с ними познакомиться. Но так как иероглифы малодоступны для широких масс, то, кроме сына, Тынневиль никого не обучил. Весь его многолетний труд по созданию этой своеобразной письменности представляет исключительно любопытное явление, не имеющее, однако, практического значения. Кроме того, этот факт свидетельствует о начавшихся в советское время больших культурных сдвигах на Чукотке. (Примечание автора.)]
      - Почему от луны?
      - Потому что раньше был Тирк-эрым*. Его Ленин убил. А что дает свет яркий? Солнце. Ленин не может происходить от Тирк-эрыма, раз он его убил. Значит, происходит от луны, от тьмы.
      [Тирк - солнце; тирк-эрым - солнечный владыка, царь.]
      - Что за чепуху ты говоришь! - вскрикнул Ктуге.
      - Не надо, не надо! - замахал руками шаман. - Безумец! Я узнаю в тебе племянника Ульвургына. От волка родится волк, от лисицы - лисенок, от зайчихи - заяц. Или ты не знаешь, что русский не может сделать правильного разговора? Эта книжка твоя сделана совместно с "келе". Она на погибель чукотского народа. Уйди от меня! Прочь! Женщины! - закричал шаман. Оставьте меня одного. Чтобы на расстояние голоса человека никто из живых не приближался к моей яранге. Я буду сноситься с духами.
      И едва Ктуге вышел на улицу, как тотчас же послышались глухие удары бубна. Араро начал шаманить.
      Между тем Ктуге, воспользовавшись замешательством в стойбище, собрал всех детей и провел с ними беседу. Ведь сам шаман учился у Ктуге!
      Дети слушали его, рассматривали буквари. Это было так интересно! Ктуге рассказывал увлекательно. Беседа шла при тусклом свете жирника несколько часов подряд. Лишь под конец Ктуге вспомнил, что он привез с собой целый ящик стеариновых свечей.
      * * *
      Стойбище погружалось в сон. Мрачные яранги темными силуэтами вырисовывались в долине безыменной реки. Издали доносился топот проходившего в стороне стада оленей.
      В яранге Араро все рокотал бубен, и звуки его летели в тундру, как невидимые черные вороны.
      Ктуге стоял на улице и молча прислушивался к звукам бубна.
      Он прошел мимо яранги Араро, и сейчас же, словно из-под земли, появились женщины и замахали своими широкими рукавами, думая, что он идет к шаману.
      Ктуге вернулся обратно, но, сделав несколько шагов, не оглядываясь на женщин, остановился. Он услышал пение и выкрики шамана. Ктуге стал прислушиваться. Слов разобрать было нельзя.
      Постояв, Ктуге махнул рукой и, сказав: "А ну тебя к черту!" - пошел спать.
      Лишь к утру шаман угомонился. Но едва он заснул, как страшный сон разбудил его. Еще все стойбище спало. Он быстро оделся, приказал заложить оленей и покатил в стадо. Олени мчались под ударами его хлыста, как обезумевшие. Во сне шаман видел, как волки загрызли много оленей в его стаде. И действительно - сон в руку. В эту ночь два оленя пали от набега волков. Пастухи с волнением докладывали ему о происшедшем несчастье.
      - Ух! - облегченно вздохнул Арапо, вытирая с лица выступивший холодный пот. - Пусть. Эго ничего. Во сне видел я множество пропавших оленей.
      Облегченно вздохнули и пастухи. Чомкаль выступил вперед и сказал:
      - Теперь ночь кончается. Волки убежали, пурги нет, и мы тоже, как и ты, стали учиться вот по этой... - он вынул из-за пазухи букварь.
      Глаза Араро налились кровью. Он выхватил из рук Чомкаля букварь и сильно ударил пастуха книжкой по лицу.
      - Где ты взял эту нечисть? Как она попала к тебе? - закричал он.
      Пастухи в испуге отступили. Чомкаль стоял с покорным лицом. Он молчал, не решаясь ни заговорить, ни двинуться с места.
      - Зачем молчишь? Или волки съели твой язык?
      Чомкаль тихим голосом стал рассказывать.
      Выслушав его, Араро сказал:
      - Я прогоню вас всех, и вы сдохнете с голода на третий день. На своих дохлых оленях вы не доедете даже до берега.
      - Араро, мы не знали. Мы соберем их все и отдадим, чтобы не смотреть на них больше, - сказал Чомкаль.
      - Он оставил их пять, - почти в один голос проговорили пастухи и тут же вытащили из-за пазухи буквари.
      - Сложите их в кучу и подожгите. С подветренной стороны только, чтобы поганый смрад от них не шел на стадо.
      Разорванные буквари, перемешанные с вереском, запылали в костре. По тундре пошел запах горящей бумаги. Пастухи, подражая Араро, с отвращением зажали носы и перешли на другую сторону.
      - Араро, пусть я вернусь с тобой и сам прогоню его из своей яранги, сказал Чомкаль.
      - Поедем.
      Занятия Ктуге с детьми с самого утра шли полным ходом. От зажженных стеариновых свечей в пологе было светло, как весной на улице. Занятия рано начались, потому что ярангу скоро разберут и женщины будут выбивать из шкур образовавшуюся за ночь наледь.
      Ктуге спешил уложиться в тот распорядок дня, какой существовал в стойбище.
      Каждый из его учеников был уже вооружен карандашом и кусочком бумаги. Дети, как нерпы, лежали на неровном полу прямо на животах. Перед ними были раскрыты буквари, и все они с жадностью пытались срисовать оленя. На неровном полу карандаш протыкал бумагу, но Ктуге это не смущало.
      "Разве дело в этом? Пусть рвут. Без этого не может быть учения", думал Ктуге.
      Вдруг меховую стенку полога кто-то с силой рванул, и все увидели разъяренного Чомкаля. За ним с перекошенным от злобы лицом стоял Араро.
      Чомкаль кричал:
      - Уйди из моей яранги! Я не хочу, чтобы твой запах оставался здесь!
      - Что ты, Чомкаль? Или ты мухомора объелся? - спросил Ктуге, стараясь быть спокойным.
      - Уйди, уйди! - настаивал Чомкаль. - Поскорей уйди!
      - Постой, Чомкаль, - взяв его за руку, сказал Араро. Он выступил вперед и, обращаясь к Ктуге, сказал со всей злобой, накипевшей на сердце: Ты зачем приехал сюда, безумный щенок? Разве я тебе вчера не сказал, что не нужно нам учения русского? Ты зачем тут портишь детей оленных людей?
      - Я ведь уже говорил тебе, зачем я приехал, - несколько настороженно ответил Ктуге, продолжая сидеть на шкурах.
      Араро взбесился, схватил Ктуге за ногу и волоком протащил его в сенцы.
      Ктуге вскочил, толкнул Араро в грудь и крикнул:
      - Ты меня не трогай своими лапами! Я тебе не пастух! Я не боюсь тебя!
      Задыхаясь от злобы, Араро побежал к своей яранге и быстро вернулся с винчестером в руках. Чомкаль оробел и подался в сторону.
      - Ты не пугай меня ружьем, - сказал Ктуге. - Если ты мне отстрелишь хоть один палец, приедет Чельгы Арма и Андрей Андрей пробьет тебе пулей лоб.
      - Эта земля, на которой я стою, Чельгы Арма земля? - вскричал Араро. Это моя земля! Я здесь хозяин, а не Чельгы Арма!
      - Нет, не ты. Эта земля советская. И я все равно отсюда не уеду. Меня советская власть послала на свою землю. Видишь, как дети хотят учиться?
      - Вон отсюда, отросток бездельника Ульвургына! Ты береговой - и живи на берегу.
      - Я не поеду.
      Шаман вскинул винчестер, раздался выстрел. Ктуге схватился за ногу. Валясь на землю, он сквозь стон проговорил:
      - Бандит!
      - Чомкаль, отвези его на моих оленях на берег, к русским! Скажи там, чтобы никто из береговых чукчей не приезжал в мое стойбище, - сказал Араро и пошел к себе в ярангу.
      Чомкаль уложил Ктуге на нарты, схватил вожжи, и олени понеслись.
      Изумленные, напуганные дети долго стояли и молча смотрели вслед ускакавшей оленьей упряжке.
      Когда скрылось стойбище, Чомкаль остановил оленей. Он нагнулся над Ктуге, спустил с него окровавленные штаны, быстро отрезал ножом клок шерсти со штанов и старательно начал затыкать ею входное и выходное отверстие пули.
      Ктуге застонал, сжал зубы и, подняв голову, спросил:
      - Зачем ты?
      - Как же? Ведь и оленью кровь жалко. Всегда затыкаем. Чтобы не пролилось много.
      Новость о выстреле Араро в ученика Ктуге быстро облетела побережье. На культбазу опять приехал председатель райисполкома Кукай. Вместе с ним прибыл и секретарь райкома партии. Это было событие, которое захватило всех. Везде только и разговаривали о Ктуге. Ведь мальчик не просил смерти, - зачем же стрелять?
      Возбужденные ученики горячо обсуждали выстрел в их товарища. В них кипела ненависть к Араро.
      В комнату, где остановились Кукай и секретарь райкома, вошел Андрей Андреевич.
      - Ну как, товарищ секретарь, нравятся тебе эти дела? Я думаю, что нам пора прекратить церемонии с Араро. Он не только тормозит развитие оленного хозяйства, задерживает советизацию тундры, но он отъявленный уголовник.
      Кукай внимательно вслушивался в слова Андрея Андреевича и, помолчав немного, сказал:
      - Товарищи, я думаю, его надо взять оттуда и судить. Если его не взять, то все чукчи подумают, что советская власть боится Араро. Надо осудить его при всем народе.
      - Правильно, Кукай. И с конфискацией имущества, - сказал Андрей Андреевич.
      - Доктор! - крикнул в окно секретарь. - Зайдите сюда.
      Вошел доктор.
      - Вы знаете, - сказал он, - я иду от учеников. Они там организовали бригаду комсомольскую: ехать хотят к Араро.
      - Как Ктуге? - спросил секретарь.
      - Плохо. Раздроблена большая берцовая кость. Началось заражение. Думаю сейчас класть на стол, ампутировать ногу. Единственный исход.
      - Ну, если единственный - что ж поделаешь? А жалко парня!.. Секретарь помолчал и решительным голосом продолжил: - Делайте операцию. А мы сейчас едем к Араро. Сколько человек нас едет? - спросил он.
      - Если ученики собираются ехать, пусть поедет столько, сколько смогут увезти нарты. Пусть учатся ненавидеть врага, - предложил Кукай.
      - Моих пять бойцов поедут, - сказал Андрей Андреевич и, обращаясь к Кукаю, спросил: - Стрелять он будет?
      - Нет, я думаю, не будет. Когда много народу приедет, стрелять не будет. Только как бы сам себя не застрелил. Хотя нет. Он не захочет расстаться со своим большим стадом.
      Рано утром нарты, рассыпавшись веером, галопом неслись к стойбищу Араро. Возле стада оленей они остановились, и Кукай послал одну упряжку за пастухами.
      Едва из стойбища заметили приближение собачьих упряжек, как люди суетливо начали перебегать из яранги в ярангу. Прислонившись к стойке, Араро смотрел на подъезжавшие упряжки с видом полнейшего равнодушия. Он не сказал даже подошедшим к нему людям слова обычного приветствия, а только спросил: