ЛАГАДАМИЯ 7

Мы добрались до вершин холмов, что тянутся вдоль долины Петляющего Ручья на востоке, когда полная луна стояла в зените. Кости ломило от усталости – так бывает только от страха или после боя. Для привала я выбрала место на самой вершине, у поворота дороги, на обочине, укрытой от ветра каменным выступом, – там мои люди поставили повозку и сами улеглись спать рядом. Я, Ниффт и Мав остались сторожить: повернувшись спиной к спящим, мы смотрели в разные стороны – я в долину, Мав и Ниффт вверх и вниз вдоль дороги.

Я прямо-таки висела на своем копье, безжизненная и слабая, как засохшая виноградная лоза. Признаться, только злоба против нанятого нами вора, что жгла меня изнутри всю дорогу наверх, – а мы весь путь проделали бегом, не давая себе ни секунды передышки, – придавала мне сил. Но изнеможение взяло верх даже над гневом, задуло его живое пламя, оставив лишь воспоминания о злости. С мыслью о том, что вор запятнал своим присутствием возложенную на мой отряд миссию, я безвольно смирилась; да и как тут было не смириться, когда вся миссия оказалась игрой, которую затеяла ведьма и в которой мне отводилась роль круглой дуры? Сама судьба, верно, решила посмеяться надо мной. Как будто мало того, что я ринулась как оголтелая в самое сердце кишащей пауками-людоедами страны по первому слову лживой старой карги, так нет, надо было еще и нанять себе в копьеносцы вора, зная, что на них-то пауки и охотятся!

Час прошел в молчании, а потом я окликнула:

– Эфезионит. – Я старалась говорить как можно тише, ибо часовым нужны не только глаза, но и уши. – Эфезионит, вот мы и повстречались с богами. Одного этого довольно, чтобы два человека, сколь бы различны они ни были, почувствовали себя союзниками. Каждую секунду на этой земле нам обоим угрожает одна и та же опасность. Скажи же, что такое ты узнал об А-Раке, что священник заплатил тебе?

И тогда, без долгих предисловий, Ниффт прочел свой стих – непроницаемо загадочную угрозу А-Раку, вся суть которой сводилась к упоминанию о таинственном убийце по имени Пам-Пель.

– Эти слова впервые бросились мне в глаза, – пояснил он, – когда я перебирал пергаментные листки с грошовыми балладами на колодрианском базаре. Потом, во время странствий по Большому Мелководью, мне не раз доводилось слышать о каком-то перевороте, который вот-вот якобы произойдет на Хагии, в особенности много говорили о «неохраняемых подвалах»…

– «Неохраняемые подвалы», – прошептала Мав. – Ну конечно…

Внизу, на дне долины, которую мы совсем недавно оставили позади, люди вдруг стали подавать признаки жизни, совершенно, казалось бы, неуместные в эту ночь Жребия. Насколько мы могли разглядеть, вокруг трех деревень сразу заплясали крохотные дрожащие огоньки – наверное, факелы. Это были не процессии, в движении огней вообще не было ничего упорядоченного, они метались судорожно, как обезумевшие, наводя на мысль о перепуганных насмерть людях, вырванных из объятий сна вторжением чего-то ужасного. И вдруг самый крупный рой огненных мошек начал стремительно редеть, точно чья-то невидимая рука без разбора прихлопывала светящихся насекомых.

– Слушайте! О, слушайте, как стенают бедные души! – захлебнулась свистящим шепотом Мав, и я не столько увидела, сколько услышала ее слезы. Она была права: со дна наполненной лунным светом чаши между двумя грядами холмов то и дело доносились слабые, еле различимые отголоски предсмертных человеческих криков.

– Они не покидали своих домов, как и полагается законопослушным гражданам в такую ночь, – продолжила она через несколько минут, – но сегодня и этого мало. Никогда мне еще не доводилось слышать о такой свирепой, дикой охоте. Похоже, гнусный старый многоног и впрямь напуган, он так жрет, как будто хочет впрок набраться сил…

Вскоре и два других водоворота искр потухли, как не бывало. Некоторое время внизу, на дороге, по которой мы поднимались совсем недавно, еще виднелись отдельные огоньки, точно звенья разорванной цепи. Должно быть, люди, в чьих руках горели эти факелы, бежали, напрягая все силы, и сверху невозможно было без жалости глядеть на то, как медленно, ужасающе, безнадежно медленно ползут эти красные искорки в гору. Но вот первый огонек дрогнул, замер на мгновение и заскользил вниз по склону, остальные посыпались за ним, словно падающие звезды, и так же быстро, как те, растаяли в окружающей тьме.

Луна клонилась к закату, когда Оломбо и погонщики сменили нас на часах, а мы легли соснуть. Открыв глаза, я увидела над собой серое, как сталь, предрассветное небо.

Невыспавшиеся, с красными глазами, дрожа от предрассветного холода, мы уселись в кружок на корточки и принялись за сухой хлеб, макая его в разбавленное вино. Как только край солнечного диска поджег верхушки холмов на востоке и первые лучи позолотили море травы, Шинн и Бант-рил впряглись в оглобли повозки, копейщики выступили вперед, и тут прозвучал голос Мав:

– Подождите! Смотрите, кто-то торопится к нам, вон там, сейчас вынырнет из-за поворота!

И действительно, кто-то низкорослый поднимался по склону, меряя его шагами неутомимо и монотонно, как заведенный. Мы молча наблюдали, гадая, кто это может с таким неколебимым спокойствием пересекать долину, переполненную смертью. И тут я поняла, кто это был.

Недолгий сон и скудная еда подкрепили мои силы настолько, что я снова разозлилась, да еще как. Солнце лишь на две пяди поднялось над горизонтом, когда она одолела подъем и зашагала к нам по вершинам холмов, то скрываясь из виду в ложбине, то возникая на очередном пригорке. Привычной черной вуали не было, зато на голове красовалась целая башня из желтоватых, тронутых чернотой волос, заплетенных в многочисленные косички и подколотых дюжинами шпилек. Шагала она с такой же неумолимой решительностью, что и прежде. Замызганная, неуклюже перетянутая ремнем туника облегала мощный торс, подчеркивая, что мускулатуры в нем столько же, сколько и жира. Эта ее походочка меня больше всего и взбесила – я вспомнила, как мы покорно трусили за ней, пока она вот так же невозмутимо шагала по горам и долам до небезызвестной фермы, а потом обратно. К тому времени, когда она остановилась прямо передо мной, гневные обвинительные речи переполнили меня до такой степени, что я не могла вымолвить ни слова. К тому же кожа у нее оказалась лимонно-желтого оттенка, а глаза горели таким неприятным оранжевым огнем, что я от неожиданности, наверное, все равно забыла бы, что хотела сказать. Ведьма подняла пухлую ладонь, точно желая предупредить поток обвинений, которые я все равно не в силах была из себя выдавить.

– Оставь свои заезженные претензии при себе! – каркнула она. – Если вас обманули, обвели вокруг пальца и одурачили, то лишь ради достижения цели столь благородной, что вам и не снилась, любезные мои нунции! К тому же вам щедро заплатили! Так что прикусите языки и мотайте себе на ус, ибо, клянусь всеми кособрюхими богами этого острова, работы у нас нынче утром больше чем достаточно! Прежде всего, Помпилла – это не я. Это она!

И ведьма ткнула пальцем в треснувший, перевязанный веревкой гроб. У нас, наверное, рты открылись от удивления, ибо она тут же поспешила добавить:

– Тихо! Все по порядку. Меня зовут Желтушница Толстая, я урожденная бродячая ведьма со Стреги, рано осталась сиротой и всего в жизни добилась самостоятельно. Но мне уже недолго оставаться Желтушницей Толстой, ибо теперь я пустилась в предприятие – и разумеется, вы все вместе со мной, – которое называется Подвигом Имянаречения! Да – да! Вот до каких высот в избранной мною науке я поднялась своим трудом! И когда с этим будет покончено, я стану зваться новым, славным именем, которое выберу себе сама, и по заслугам: Желтушница Аракницидия! Или, может, так: Желтушница Молот Пауков, или вот так – я еще обдумываю: Желтушница Погибель А-Рака!

– Так ты хочешь сказать, – выдохнула я, – что наняла нас помочь в убийстве?..

– Именно так! – В темно-золотых глазах ведьмы полыхало безумие. – Мы зарежем и выпотрошим самого дедушку А-Рака! Вот в каком славном подвиге вам благодаря моей хитрости выпало на долю участвовать! Как, разве вы не слышали о строжайших ограничениях, которые орден Сестер налагает на всякую, кто претендует на собственный титул? Не знаете, сколь скудный запас магии и волшебства полагается всякой претендентке? Неужели вы все еще не поняли, почему я прибегаю к унизительным уловкам и ухищрениям, иду в обход и пользуюсь подручными средствами? И вы еще смеете скулить и жаловаться? Да вы должны лопаться от гордости, в ногах у меня валяться и благодарить за то, что я оказала вам такую честь! И уж по крайней мере не перебивать меня, пока я рассказываю вам, что да как!

По правде сказать, никому из нас не удалось еще и словечка вставить. Ведьма продолжала свое словоизвержение:

– И знайте, что я прошла дьявольски тяжелый путь, чтобы стать тем, чем я стала, но тяготы не пугали меня, я встречала их лицом к лицу! Ограничения, которым подвергаются все претендентки на Подвиг Имянаречения, суровы до жестокости, это всем известно. Сущие крохи колдовства – вот все, что нам позволено, а в остальном приходится полагаться на собственную изобретательность, находчивость и хитрость. За ценой я никогда не стояла. Чтобы раздобыть те деньги, которые я заплатила вам за службу, мне пришлось расстаться со своей красотой, – хотя и тут я умудрилась обставить все так, что старая скряга вынуждена была оставить мне мой чудный цвет лица! – Я так и не поняла, была ли то шутка или она говорила всерьез, однако мне кажется, что у нашей ведьмы, как и у большинства фанатиков, чувства юмора не было ни на грош, если не считать приступов безумного ликования, которые на нее иногда находили. – Я разработала свой план до последней мелочи, а их в нем тысячи, – неистовствовала она, – мой неутомимый разум исчислил все возможности, вплоть до последнего шага. Каждый тончайший намек, каждое зернышко беспокойства, посеянное в сознании противника, каждое безупречное, дорого доставшееся звено в этой цепи выковано мною и только мною, и каждое подтверждает мою правоту!

И до чего же меня бесит, что мой ученый руководитель в этом Подвиге, эта доцента Угрезадница со Стреги, – разумеется, я нисколько не хочу принизить ее академический статус, – эта чешуйчатая сука вечно пристает ко мне со своими придирками, норовит уколоть тем, что я все делаю не так, как положено, и вообще на каждом шагу вставляет мне палки в колеса! Ну почему гений всегда вынужден терпеть от воинствующей посредственности?! Но теперь-то я по крайней мере от нее свободна – теперь, когда дело дошло до самой сути, когда мне предстоит прыгнуть прямо в пасть врага, я наконец-то свободна! Так что, друзья мои, готовьтесь, дела у нас пойдут живее некуда!

Завороженные отчаянным бахвальством ведьмы, мы даже вздрогнули, когда она вдруг умолкла. Первой пришла в себя Мав. Задумчиво, точно и не ожидая ответа, она спросила:

– Если я не ошибаюсь, Желтушница, название храма Эндон Тиоз, куда мы должны доставить этот груз, звучит очень похоже на верхнеархаический, и тогда его можно перевести как «внутри бога»…

– А, так ты заметила? – улыбнулась оранжевоглазая Желтушница Толстая. «Нет, определенно, когда она выдает себя за хитрую тихоню, становится еще противнее, пусть бы лучше распиналась дальше», – невольно подумала я.

Но внимание Мав уже привлекло что-то новое.

– Вы слышали? – спросила она тихо. – И вот опять?

– Да. Незапертая дверь скрипит на ветру.

– Вот именно. Скрипит… а теперь ягненок заблеял, просит мамку… Здесь недалеко, сразу под горой, Кой-какая Деревушка. Странно, что стадо до сих пор не выгнали, солнце-то уж высоко.

– Кой-какая Деревушка и впрямь неподалеку, – загадочно промурлыкала ведьма, причем ликования в ее голосе заметно поубавилось, хотя глаза по-прежнему горели странным огнем. Что-то похожее на страх в голосе Мав заставило меня насторожиться.

– Честнейшая Желтушница, – начала я, даже не пытаясь скрыть насмешку, – так мы пойдем дальше или нет? Мав ничем тебе не обязана, но мне и моим людям она друг, и наш долг помочь ей узнать, что случилось там, впереди.

– Так вперед! – завопила ведьма. – Нам по пути!

Только через десяток-другой шагов я услышала то, что Мав и ведьма различили гораздо раньше: то и дело утренний ветерок доносил откуда-то снизу еле слышные глухие удары, как будто дверь заскрипит на сквозняке, захлопнется с размаху, тут же снова со скрипом, отворится, и опять.

– Что страшного в том, что дверь забыли запереть и она скрипит на сквозняке? – ласково спросила я у Мав. Причина ее нарастающего волнения была мне ясна: молодая женщина думала о собственной деревеньке среди гор, боялась за своих двух малюток.

– Народ в горах хозяйственный, – последовал уклончивый ответ.

Мав настороженно ловила каждый звук, с видимым усилием подавляя страх. Мне тоже стало не по себе. Горцы живут просто, даже скудновато, но грязнуль или нерях я среди них не видела. Так что скрип незапертой двери в этих местах и впрямь не предвещал ничего хорошего. Тут дорога обвилась вокруг последней складки холма и нырнула вниз, в долину, где в укромной ложбинке между двумя холмами приютилась Кой-Какая Деревушка.

Деревушка оказалась приличная, больше двух десятков дворов, – соломенные крыши выглядывали из травяного гнездышка, основательные трехстенные амбары из выбеленного солнцем дерева да сложенные из дикого камня загоны для стрижки выстроились вдоль околицы. Чисто выметенные мощеные дорожки, что вели от порога к порогу, были пусты. Солнце стояло уже довольно высоко над горизонтом, щедро заливая своим сиянием холмы, и вся деревушка была в этот час черно-золотой от утреннего света и длинных ночных теней.

– Видите, как странно проломлены местами стены? – Тревога в голосе Мав нарастала с каждым мгновением. Стоило ей сказать, как я тоже заметила: в невысоких оградах загонов для дойки и стрижки скота и впрямь зияли дыры, точно кто-то, забавы ради, проламывал их пинками, причем все камни высыпались внутрь загонов, по направлению к деревне.

Тут примчались наши уцелевшие шавки, счетом три, которые с самого рассвета бежали впереди, вынюхивая дорогу. Мав сразу поняла, что за весть они принесли, сорвалась с места и кинулась вперед – ну и здорова же она была бегать! Мимо Оломбо и Ниффта она пронеслась раньше, чем те успели услышать ее шаги, так что оба подскочили от неожиданности и бросились за ней. Мы все бросились за ней вдогонку, все, кроме Желтушницы Толстой, которая, еще не отойдя от своего неожиданного приступа молчаливости, только мрачно качала головой нам в след.

Дверь хлопала в доме по левую сторону от дороги, одном из ближних к околице. Передняя дверь, что показалось нам особенно зловещим. Через дорогу от дома стоял навес для сена, рядом с ним загон, полный не доенных с утра глиитов. Навес до самого верха заполняло сено: перехваченные соломенными жгутами тугие валки громоздились стеной, и только в одном месте строгий порядок был нарушен. В ближнем к дороге крае стены зияла дыра, связки сена рассыпались, точно кирпичи с лотка каменщика.

– Эгей! – крикнула Мав.– Дома есть кто-нибудь?! Есть кто живой в деревушке, отзовись, мы путешественники, ищем вас!

Оломбо указал пальцем на сено.

– Глядите-ка, там кого-то придавило, что ли? Вон под той охапкой рука как будто бы торчит… или это не рука?…

И в самом деле, из-под охапки сена высовывалась темнокожая детская рука. Мы поспешили туда. Это и впрямь оказалась рука, только не темнокожая – иссохшая до черноты. Судя по длине костей, она принадлежала взрослому человеку, но кожа на ней задубела так, словно то была конечность мумии, тысячу лет пролежавшей в пустыне. Оломбо поддел охапку сена копьем и перевернул ее.

Засыпанный сеном человек оказался под стать своей руке. На него было страшно смотреть: черный, сморщенный, как мартышка, он потерялся в огромной ночной рубахе, на спине которой зияли две прорехи. Кожа так плотно облепила череп, что сквозь нее можно было пересчитать все зубы; глаза исчезли, лишь две засушенные черные горошины болтались в глазницах, – увы, все мы слишком хорошо знали, какое зрелище довелось увидеть этому несчастному перед смертью.

О, бедная деревушка, злосчастные жители, какая страшная пытка пробудила их в последний раз ото сна! Никогда, покуда не истечет срок моей собственной жизни, не забуду я их – жалкие, иссушенные, поруганные тела людей, застигнутых врасплох в собственных постелях! Долго мы ходили от дома к дому, пока не разыскали всех покойников и не уложили почерневшие, искореженные останки на общее соломенное ложе, которое стало их погребальным костром!

Едва осознав, что произошло в деревне, Мав развернулась и убежала бы, не сказав нам и слова на прощание, снедаемая тревогой за свой Хаггис, но тут у нее на дороге встала ведьма и объявила:

– Хаггис не пострадал!

– Ты лживая ведьма! – Светло-голубые глаза Мав были полны такой ярости, что я испугалась, как бы она не бросилась на ведьму с кулаками.

– Дурочка сопливая, ну конечно, я ведьма, и ложь – моя вторая натура, но все же говорю тебе, Хаггис не пострадал, твои дочки в безопасности, и дальше с ними тоже ничего не случится! А ты, как я припоминаю, хвасталась, что хочешь убить паука. Так, может, лучше тебе сейчас, пока меч возмездия еще не вложен в твои руки, призадуматься, не тонка ли у тебя кишка для такого дела и сможешь ли ты совершить то, чем похвалялась?

Убеждать ведьма умела – ее вопрос безотказно подействовал на всех нас. Что и говорить, она нас обманула, притом самым злостным образом, ибо доставка груза была лишь прикрытием, а на самом деле она собиралась использовать нас как наемных солдат – сознательное грубейшее нарушение дипломатического нейтралитета нунциев, основы основ нашего кодекса чести. И все же, после встречи со здешними так называемыми богами, в глубине души мы плевали на нейтралитет – выпустить этим тварям кишки, всем до единой, вот чего нам хотелось.

Итак, мы собрали и предали огню останки жителей Кой-Какой Деревушки, и все время, пока мы работали, по щекам Мав катились слезы, но ни разу она не издала ни единого звука. Семьдесят три души мужчин, женщин и детей достались ночным разбойникам, и семьдесят три жалких, иссушенных, исковерканных тела, служившие когда-то их земной обителью, отправили в небытие наши факелы. Они горели, как сухие дрова, и почти без остатка превратились в жирный черный дым, столбом поднявшийся к небу.

Стоя над ложем из жарких, рассыпающихся углей, мы вглядывались в лица друг друга.

– В одних домах, – произнес Оломбо раздумчиво, – двери вырваны, и стены вокруг проемов разворочены, а в других только дыры в дверях, как будто туда врывались твари поменьше.

– Стаей охотились, мелкие и побольше. И внизу, в долине, тоже прошлой ночью охотились стаями, – ответила, не сводя глаз с ведьмы, Мав. – Никогда не слышала ничего похожего.

– А-Рак спешно готовится к защите,– сказала та. – Что скажешь, если я предложу тебе биться со мной об заклад, горянка? Спорю на что угодно, вам не придется далеко ходить, чтобы опустить меч отмщения на головы той самой своры гадов, которые учинили здесь побоище.

– Ты хочешь сказать, что мы повстречаем и убьем их? – не удержалась я.

– Вот именно, нунция, если их еще, конечно, можно убить. Да вы что, и в самом деле не понимаете, что ли, какая гигантская кормежка шла всю прошлую ночь? Неужели вы совсем ничего не почувствовали?

– Скажи, где они, – воскликнула я, – и мы тут же помчимся за ними в погоню!

– Кликните ваших собак и узнаете, – осклабилась Желтушница.

Мав тут же сунула два пальца в рот и свистнула так, что у нас чуть уши не полопались. Три пережившие прошлую ночь колченогие шавки прискакали неправдоподобно быстро. Должно быть, они уже неслись к нам с рассказом о том, что видно впереди, когда Мав позвала их.

– Там-паук, там-паук, там-паук!

Мав знаком приказала им поворачивать и сама понеслась вниз по склону, через проломы в изгородях, прямо в высокую траву. Мы поспешали за ней, как могли, – повозка мешала, но стоило только ведьме сказать, что она сама о ней позаботится, как мы помчались вперед во всю прыть, и я даже выхватила из ножен меч, рукоять которого так удобно ложилась в ладонь, а старый * надежный клинок был словно продолжением моей руки, заставляя сердце чаще биться в нетерпеливом предчувствии битвы, пробуждая видения окровавленной травы, покрытой паучьими внутренностями…

Мы нагнали Мав в самом начале огромного луга и все вместе бросились в высокую, по пояс, траву. Там мы рассыпались, пригибаясь к земле, и шавки перебежками повели нас к кустам.

О, леденящий душу трепет ужаса и жажды крови! Сквозь просвет в кустах мы увидали целую компанию пауков, которые затихли в неподвижности, точно спали, и мы, боясь упустить удачный момент, кинулись на них с мечами наголо…

И в ту же секунду застыли в разных смешных позах – до нас вдруг дошло, что именно лежало на залитой солнцем полянке среди кустов.

Некоторые пауки при жизни были здоровенные, между лапами вполне поместился бы небольшой домишко, но теперь от них остались лишь ссохшиеся, скукожившиеся оболочки с плоскими, расплющенными животами да пучками перекрученных ног. Все до единого были так же мертвы, как их недавняя добыча в Кой-Какой Деревушке. Солнце отражалось в граненых полушариях их адских гляделок, играло на лезвиях громадных клыков, освещало кошмарные пасти, бессильные отныне причинять вред.

Желтушница неторопливо вышла из-за деревьев, таща за собой поскрипывающую повозку.

– Ну вот, теперь вы видите, – заговорила она самодовольным, непереносимо игривым тоном, – что, как сказала бы наша горянка, их тут повстречали шибко большие братцы. Но не волнуйтесь, и на тех найдутся братцы побольше, и еще побольше, и еще. На первый взгляд, мое намерение отправить вас в дорогу в самый разгар этой оголтелой кормежки – а она еще далеко не окончена, уверяю вас, – выглядит как чистой воды убийство. На это, собственно, и намекала скользкая сучка доцента! Но это был гениальный план! Что еще могло так надежно отвлечь их внимание от Помпиллы в тот самый миг, когда колеса вашей тачки коснулись суши? Что, кроме их собственного неутолимого голода и слепой жажды убийства, могло послужить более надежным прикрытием для вашего продвижения по горам и долинам Хагии?! Да еще в то самое время, когда почуявший приближение Помпиллы А-Рак – а он почуял, куда ж ему деваться! – тоже начал жрать в три горла, подстегивая других?! Я знала, что так будет, и блестяще воспользовалась этим для маскировки! Но предупреждаю, с этой самой минуты и до конца пути нам предстоит все делать быстро, бегом. Так что вдохните поглубже, ибо сейчас начнется настоящая работа, и, пока все не кончится, у нас и секунды отдыха не будет.

Тут заговорил Ниффт:

– Прежде чем кинуться очертя голову в эту твою… зубодробительную работенку, я бы хотел задать несколько вопросов. Ты назвала свою доценту Угрезадницей. Уж не родственница ли она…

– Да она и есть сама Угревсадница, твоя дама-стихоплетка! Она-то и помогла мне заручиться твоей помощью. Кстати, ты, вор, больше других должен быть благодарен мне за то, что я рекрутировала тебя в ряды мстителей! Подумай только, какие перспективы откроются перед тобой, если все кончится благополучно! Какие возможности удовлетворения твоей жадности дарит тебе моя изобретательность!

Ниффт чопорно возразил:

– У меня имелся целый ряд безупречно благородных оснований, чтобы приехать сюда, моя добрая ведьма, однако я не желаю опускаться до их перечисления прямо сейчас.

– Ну разумеется!

– Другое беспокоит меня. Э-э-э, вот она, которая на тачке… Это она убьет А-Рака?

– Ну разумеется! Разве не об этом твержу я вам все утро?

– И ты хочешь сказать, – вмешалась Мав, – что она это сделает, когда мы поместим ее в его брюхо?

– Слава силам тьмы, все не так сложно, как кажется. Чтобы воскреснуть, ей достаточно оказаться внутри любого бога, необязательно того самого. Конечно, это должен быть очень крупный бог, другой для наших целей не подойдет. Вот примерно такой, как тот, что пожрал всю эту ораву. Чудовище такой величины наверняка обитает в каком-нибудь постоянном святилище, поэтому и нам предстоит отправиться к святилищу – причем сию секунду, мы отбываем к ближайшему храму, куда приведет нас дорога.

– И вот внутрь этого крупного обитателя святилища А-Рака, – заговорила я, горя, как и эфезионит, желанием расставить все точки над «и», – внутрь этого отпрыска А-Рака мы и должны поместить нашу Помпиллу?

– Правильно! Засунуть ее туда, запрятать, воткнуть, вставить, поместить, захоронить! Как только мы это сделаем, у нас в руках окажется оружие, с которым мы сможем развязать войну и против самого А-Рака, и против всего его кривоногого, кровожадного, ненасытного отродья!

И только когда мы вернулись на дорогу и понеслись дальше, я заметила, что, видать, пока мы трудились над погребальным костром для несчастных жителей Кое-Какой Деревеньки, ведьма насобирала в разграбленных домах и привязала к днищу нашей повозки множество полезных вещей: несколько мотков веревки, молотки, бочонок гвоздей, не меньше пяти топоров, запасные охотничьи луки и копья…

НИФФТ 6

Прежде чем вернуться к рассказу о том, что приготовила для нас ведьма в тот день, со всей откровенностью скажу: глубокое уныние охватило меня, когда я осознал, какая роль в грядущих событиях мне уготована. На Хагию я прибыл вестником грядущей катастрофы, намереваясь без промедления приступить к сбору золотого урожая, которым она может быть чревата. Вместо этого я очень скоро обнаружил, что, по меткому выражению ведьмы, рекрутирован в ряды тех, кто своими усилиями эту катастрофу приближает (если можно так сказать). Создавшееся положение вещей раздражало меня вдвойне: во-первых, мне не терпелось показать свое искусство, и затянувшееся ожидание подходящего случая превратилось в пытку, во-вторых, я безумно боялся за свою жизнь, зная, с какими противниками нам предстоит столкнуться.

Желтушница Толстая высокомерием не уступала другим странствующим ведьмам, которых мне доводилось встречать, однако достоинство полководца отнюдь не мешало ей обсуждать стратегические тонкости с подчиненными, скорее даже наоборот; главная трудность заключалась в том, чтобы отвлечь ее от бесконечного переливания из пустого в порожнее, которое всем нам порядком надоело. Правда, Мав заявила, что ведьма рассуждает здраво, и нас это успокоило. Паук который в состоянии убить и сожрать с полдесятка тварей, подобных тем, что мы недавно видели в зарослях, наверняка живет при храме, точнее, в пещере под ним, и возможно даже, что он расположен недалеко от того места, где мы находились, поскольку, как выразилась Мав, здоровенные держатся поближе к своим приходам. Они боятся трогать таких же, как они сами.

– А ты подумала о том, – это уже ведьме, – что их папаша наверняка носится теперь по подземным ходам, застигая врасплох и пожирая вот этих самых, что побольше? Это ведь гораздо проще, чем ловить мелких пауков поодиночке.

– Ну, тут уж как повезет, девушка, – отрезала Желтушница. – Подвиг – это всегда наполовину риск, иначе по-настоящему великим его не назовешь. Верно ли, что ближайший храм – это святилище Тощей Фермы?

– Да, – ответила Мав.

– Тогда подтверди еще кое-что, дорогуша. Река Тощей Фермы, как мне говорили, это порядочный поток в сажень – другую глубиной на всем своем протяжении? А причиной тому значительная величина озера Тощей Фермы, которое находится в северной долине и питает реку через ручей, тоже довольно полноводный?

– И это тоже верно, ведьма.

– И может быть, чтобы покончить с этим, ты мне скажешь, действительно ли святилище Тощей Фермы стоит сравнительно недалеко от леса, который тянется по берегу реки?

– Да, пара десятков саженей до леса, думаю, будет…

– Великолепно, хотя в точности моей рекогносцировки я и не сомневалась. Нунция, посмотри в карту, наш новый маршрут уже должен быть там. Тощая Ферма в следующей долине к северу отсюда, так что если мы возьмем ноги в руки, то окажемся у леса перед святилищем за пару часов до заката.

Мы и впрямь «взяли ноги в руки» и бежали, пока солнце не встало в зените, а потом без остановки неслись, пока дневное светило не начало клониться к западу. Долина Тощей Фермы, куда мы ворвались после полудня, поразила нас безлюдьем. Только у дальней гряды холмов, отделявших одну долину от другой, в поле за рекой виднелась крохотная человеческая фигурка: кто-то косил сено. Кто бы это ни был, мужчина или женщина, вид его показался мне слегка безумным, движения замедленными, словно разум не выдержал напряжения прошедшей ночи и покинул былого владельца…

Вечером того же дня у Верхнего Моста – деревушки по обоим берегам реки Тощей Фермы, – подбегая к переправе, мы заметили горстку людей внизу, у маленькой пристани, где были привязаны три или четыре гондолы с грузом шерсти и сыра. Пережитый ужас сказывался в каждом движении этих людей. По тому, как они ковыляли, было видно, что картины страшной смерти родных и любимых все еще стоят перед их глазами.

Госпожа Лагадамия уже поведала в своем отчете о том, какую ярость разжигало в ней зрелище деревень, которые жили в постоянном страхе перед паучьим нашествием, скованные невидимой тиранией ужаса. Такой же гнев испытал и я при виде деревни Верхний Мост. Какими бы опасностями и неудобствами ни грозило мое негаданное попадание в ряды добровольцев, не стану притворяться, будто совсем не испытывал от этого удовольствия.

Сразу за переправой дорога поворачивала на север и дальше шла по берегу реки. Вдоль левой обочины сплошной стеной стоял лес, справа деревья чередовались с травянистыми склонами.