Ну и что же, это принесло хорошие результаты, вот теперь они так мило сидят рядом и ведут дружескую беседу. Надо надеяться, что Кандо еще не пытался вывезти свои сокровища из страны, как это сделал изменник из монастыря святого Марка. В самом деле нет? Тем лучше. Известно, что новая метла чисто метет и новое правительство весьма энергично. В девяноста девяти случаях из ста попытка окончилась бы провалом и стоила бы не только фрагмента рукописи, но и свободы, а то и больше, так как часовые сразу стреляют, а стреляют они метко. Вместо побега лучше подумать о благопристойной, аккуратной продаже. Правительству? Боже упаси, об этом он не сказал ни слова! Правительства или слишком скупы, или у них не бывает денег, или и то и другое вместе. Ха-ха-ха! Нет, у него как у сотрудника музея превосходные связи с иностранцами и научными учреждениями, а у них-то деньги есть. Они не так прижимисты и абсолютно надежны, потому что не боятся нарушить законы страны, гостеприимством которой пользуются. Что на это скажут господа? Он может в один момент найти им покупателя, легче им не заработать.
      Кандо покачал головой и взглянул на Георгия. Георгий посмотрел на Кандо и тоже покачал головой. Затем Кандо и Георгий посмотрели на Саада, и все трое долго и от всего сердца смеялись, а Кандо пошел и принес новую бутылку, за свой счет. На этот раз в ней был напиток, достойный называться вином. И тут Кандо обещал своему новому другу Сааду, что он скоро навестит его в Иерусалиме, в музее.
      Несколько недель спустя Кандо на самом деле появился в музее в почти новой и почти безупречно чистой голубой рубашке. Саад был доволен. В течение нескольких дней они обменивались визитами, говорили о погоде, о туристах, о временах, которые все еще не стали лучше, и о других пустяках, но только не о пещере и рукописях.
      Наконец, когда Саад был близок к тому, чтобы отказаться от всякой надежды, Кандо, состроив загадочную мину, поманил его за деревья музейного парка, вытащил потрепанный бумажник и извлек из него кусок исписанной кожи шириной в четыре пальца. Саад внимательно рассмотрел его. Кожа была древняя, шрифт такой же, как на фрагментах, лежавших в подвале. Саад учтиво положил кусок обратно в бумажник.
      - Ну да,- проронил он,- но это только один кусок, и к тому же маленький. Одного куска для сделки мало. Нужно побольше, и почему бы не сразу все, что у вас есть?
      Кандо улыбнулся и попрощался, не сказав ни слова в ответ. Через несколько дней он снова пришел в музей и поинтересовался, кто же, собственно, будущий покупатель.
      - Английский профессор,- наобум брякнул Саад.- Я уже говорил с ним, один фрагмент его не интересует. Сколько вы можете предложить? Приблизительно?
      - О,- сказал Кандо и посмотрел вслед ласточке,- кое-что есть. Мы могли бы даже встретиться - английский профессор, вы и я. Я принесу все, что у меня есть, а английский профессор пусть принесет побольше денег. Где и когда мы встретимся?
      Были назначены день, час и место действия - третьеразрядный отель в Иерихоне.
      - Где мне взять английского профессора? - спросил Саад Хардинга.Я думал, что буду посредником, но если мы не хотим потерять доверие Кандо, нужно ему представить покупателя собственной персоной. Вы ни в коем случае не можете выступать в этой роли, вас слишком хорошо знают.
      - Это не так сложно. В Аммане у меня есть ассистент англичанин, Ричмонд Браун,- большего англичанина, чем он, невозможно себе представить. К счастью, он выглядит немного старше своих лет.
      - Хорошо, этот вопрос ясен. А как с деньгами? Хардинг получил из казначейства тысячу динаров банкнотами достоинством в один динар.
      - Только но отдавайте все сразу,- предупредил он.- Восьмисот динаров вполне достаточно, кто знает, сколько фрагментов у этого мошенника. Я еще раз говорил об этом деле с министром. Больше фунта, т. е. динара, за каждый квадратный сантиметр свитка мы дать не можем. Но меньше мы тоже не можем предложить - газеты и радио так раструбили о миллионе митрополита, которого он, кстати, еще не получил, что цена в один фунт должна считаться нормальной. Столько платят и частные коллекционеры, а они, к сожалению, уже пронюхали об этом деле. Следовательно, торговаться особенно не стоит, надо спасти добычу Кандо для нас, а тем самым и для науки. Впрочем, я буду сопровождать вас и Брауна. Не доезжая Иерихона, я выйду и отправлюсь в Интерпалас-отель. Может случиться, что ваших полномочий будет недостаточно и появится необходимость поставить меня в известность, ведь ответственность перед правительством несу все-таки я, а не вы.
      Точно в назначенный час Саад был в Иерихоне. Вблизи отеля, избранного местом встречи, ему то и дело попадались бравого вида молодые люди. Саад не мог отделаться от неприятного впечатления, что это преторианская гвардия Кандо. Слишком уж равнодушно они взирали по сторонам. Саад невольно попытался засунуть пакет с деньгами поглубже, но машина уже затормозила у подъезда, да и пакет был слишком велик. Хорошо еще, что те двести динаров, которые он собирался выторговать, лежали в нагрудном кармане пиджака и не так бросались в глаза.
      - Держитесь как можно проще,- шепнул он молодому англичанину, выходя из автомобиля,- и сделайте вид, что не понимаете ни слова по-арабски.
      - О yes, very nice 59,- прогудел Браун густым басом. Он твердо решил, чтобы не вызывать подозрений, употреблять только те английские слова, которые легко понять арабу или сирийцу.
      Хозяин отеля (или человек, уполномоченный его изображать) ввел гостей в комнату на первом этаже, где уже сидели Кандо и Георгий спиной к запасному выходу - настежь открытому окну. Продавцов и покупателей разделял большой пустой стол.
      После комичной своей торжественностью церемонии и представления "высоких договаривающихся сторон", как подумал Саад, он без обиняков спросил:
      - Рукописи принесли?
      - Да! - Кандо поднял голову и вопросительно посмотрел на "профессора" Брауна.
      Саад кивнул, вытащил из кармана пачку банкнот, снял скреплявшую ее резинку и, словно опытный картежник, веером раскинул по столу. Кандо, не говоря ни слова, вынул из старенького портфеля и положил на другую сторону стола перевязанную грязным шнуром пачку исписанных лоскутков древней кожи, издававших запах плесени. (При этом Кандо еще раз выругал себя за то, что в свое время, поддавшись панике, закопал куски побольше у себя в саду. Тучная вифлеемская земля не обладала консервирующими свойствами каменистого грунта пещеры, и когда он попытался выкопать свое сокровище, то обнаружил лишь черную зловонную массу, растекавшуюся между пальцами.)
      Георгий принялся считать деньги. Саад развязал шнурок на пачке фрагментов и протянул ее "профессору". "Профессор", который ничего не смыслил в библейской археологии, а тем более в древнееврейских рукописях, изображал этакое сочетание бизнесмена и ученого. Вооружившись линейкой с делениями, он начал измерять фрагменты, отмечая длину и ширину каждого.
      Естественно, Брауну понадобилось больше времени, чем Георгию, но и полученный им результат превзошел все ожидания: тысяча двести пятьдесят квадратных сантиметров.
      - Восемьсот фунтов,- твердо сказал Саад.
      Кандо с сожалением покачал головой и начал собирать фрагменты. "Если я сразу дам ему тысячу, то он потребует тысячу пятьсот или по крайней мере тысячу двести пятьдесят",- подумал Саад и тоже стал собирать деньги. Каждый тянул время, и ждал, что другой пойдет на уступки, прервет молчание и заговорит. Никто этого не сделал, атмосфера оставалась накаленной. Все торжественно, продолжая хранить молчание, раскланялись, Саад и Браун покинули отель и поехали к Хардингу. Минуту подумав, тот сказал:
      - Вы поступили правильно, Саад. Завтра Кандо явится в Иерусалим и согласится взять восемьсот динаров.
      В одном он был прав: Кандо пришел. В другом ошибся: Кандо настойчиво требовал тысячу динаров. Саад делал вид, что раздумывает, ровно столько, сколько было возможно, чтобы не испортить сделку. Затем он объявил, что должен спросить профессора Брауна, и вышел в соседнюю комнату. Там, горя нетерпением, ждал исхода дела Хардинг.
      - Конечно,- прошептал он,- дайте ему эту тысячу, ради бога.
      Когда фрагменты, все 1250 квадратных сантиметров, были вручены Сааду, а Кандо пересчитал деньги, он поднял голову, взглянул Сааду прямо в глаза и спросил:
      - Собственно говоря, почему мистер Хардинг остался вчера в другом отеле, а не пришел вместе с вами? И не забудьте передать привет малышу Брауну.
      Саад опешил. "Остался в другом отеле... Не забудьте передать привет..." - значит, Кандо понял, что имел дело с подставным лицом.
      - Этого я от вас не ожидал,- искренне произнес Саад.
      - Неужели я, сирийский христианин, должен цитировать Коран вам, мусульманину? - промолвил Кандо.- "Неверные плетут сети, но никому из них не сравниться с Аллахом". Шутки в сторону, доктор Саад, мне очень приятно, что я заключил сделку с правительством, а не с подставным или подлинным иностранным профессором. Ему бы я не отдал свои свитки так дешево. Честный путь лучше всего.
      Саад согласился, а когда Кандо еще назвал ему племя таамире и имена обоих мальчиков, которые нашли пещеру, он был почти готов дать господину Халилу Искандеру Шахину письменное свидетельство на официальном музейном бланке, что считает его самым честным мошенником, с каким ему когда-либо приходилось иметь дело.
      Так же поступил бы и Джеральд Ланкестер Хардинг. Наконец-то Иордания добилась первых успехов! Правда, она не могла опираться ни на право традиций (как профессор Сукеник и правительство государства Израиль), ни на право первооткрывателя (на которое, в качестве опекунов митрополита Афанасия, претендовали американцы), но ведь земля, где были найдены рукописи, принадлежала Иордании! Хотя Иордания не имела еще ни одного целого свитка, у нее уже было 1250 квадратных сантиметров фрагментов, без которых остальные находки были неполными. А главное, у нее были умный генеральный директор Департамента древностей и ловкий, толковый секретарь музея, способные справедливости ради нарушить мертвую букву закона.
      Между Хардингом и шейхом таамире начались переговоры о том, чтобы Мухаммед и Омар, многообещающие юноши, могущие также и впредь оказаться весьма полезными членами племени, приехали в Амман. На шейха подействовали не столько обещания гарантировать безопасность Мухаммеда и Омара, сколько настойчивые просьбы мальчиков.
      В один прекрасный день на мосту через Иордан Мухаммеда и Омара поджидал джип. В новых белых рубашках и накидках они, гордясь и замирая от страха, в первый раз в жизни сели в машину. Это приключение было еще интереснее, чем спуск в темную зловонную пещеру, которой они были всем обязаны. И снова, но уже в последний раз, они стали детьми. Они были детьми и во время поездки, и в отеле, где ванна и, главное, душ вызвали бурю восторгов. (Причем последствия этого восторга в виде огромных луж на полу заставили коридорного презрительно отозваться о "диких туземцах" - сам он уже целых полгода работал в Аммане.) Они оставались детьми и на следующее утро, когда, проснувшись, увидели напротив отеля огромный амфитеатр. На его мраморных скамьях, розово-желтых под лучами утреннего солнца, так чудесно было играть в салки! Они сами здесь же изобрели эту игру, потому что ни в детстве, ни потом, когда жили в пустыне на берегу Бахр Лут, ничего похожего не знали.
      Вдруг их окликнул незнакомый голос. Оглянувшись, они увидели высокого широкоплечего человека в белом костюме и пробковом шлеме на голове. Его звали мистер Хардинг, и был он могущественным шейхом целой страны, но при ближайшем знакомстве не только оказался совсем не строгим, но был похож на доброго дядюшку и даже умел рассказывать сказки, чудесные невероятные сказки, каких они никогда не слыхали. Только однажды в эти прекрасные дни он стал совершенно серьезен: когда водил мальчиков по музею и объяснял им, на что следует обращать внимание и как нужно себя вести, если они хотят стать его верными помощниками. А ведь они этого хотят?
      "Да" прозвучало единодушно и слишком громко для тихого зала, где они стояли.
      А потом он подарил каждому новенький сверкающий велосипед, потому что, к сожалению, был не в состоянии купить самолет, который они, собственно, хотели. Бедняга! У него не было волшебной лампы, которую достаточно потереть, чтобы вызвать услужливого джина. Это нетрудно было понять, поэтому мальчики согласились на велосипеды. Мистер Хардинг знал, что они не умеют ездить, что в скалах, где пасут своих коз таамире, и ездить-то негде, но какое это имело значение? Разве счастливым делает только полезное и необходимое, а не само по себе обладание желаемым? Никогда еще ни один таамире не имел велосипеда. Они были первыми обладателями велосипедов, но они же были и первыми, кто вошел в пещеру и нашел волшебную лампу.
      Часть II
      Глава 9
      В Йельском университете в США, в Еврейском университете в Иерусалиме, в Иорданском палестинском музее день за днем, а то и ночь за ночью трудились специалисты: расшифровывали находки, объясняли их или, по крайней мере, пытались это сделать. Они старались из обрывков воссоздать целое, по рассыпанной мозаике составить себе представление о всей картине и, насколько это возможно, реконструировать ее.
      Это был тяжелый, изнурительный труд, иногда у ученых голова шла кругом, и работа казалась безнадежной и напрасной. Они походили на людей, поднявшихся ночью на высокую гору и ждущих солнца, чтобы в его свете увидеть землю, скрытую до утра во мгле. Но вершину горы окутывали тяжелые тучи и туман, и, когда где-нибудь появлялся просвет, взорам людей открывалась лишь ничтожная часть ландшафта, а не весь он целиком. И они ждали, когда солнце поднимется выше и его яркие лучи пробьют толстый слой облаков. Настанет ли этот момент? Кто знает...
      Прежде всего ученым следовало опровергнуть мнение тех, кто утверждал, что свитки - подделка. В археологии фальсификации не редкость, но еще чаще случается, что фальсификацией объявляют любую новую находку, в особенности, если она противоречит привычным представлениям или, напротив, целиком их подтверждает. В свое время фальсификацией считали троянские раскопки Шлимана и величайшие приобретения Виганда для Берлинского музея - богиню сидящую и богиню стоящую.
      Какую цель преследуют люди, фабрикуя подделки? Большей частью они хотят нажиться, реже ими руководит честолюбие или стремление к "сенсации", в совершенно исключительных случаях фальсификатор ученый-шутник, которому доставляет тайное наслаждение водить за нос чрезмерно серьезную братию господ-профессоров.
      Могли ли быть фальсификацией находки из пещеры у Мертвого моря? Было ли здесь налицо желание разбогатеть? Нет, если говорить о тех, кто обнаружил рукописи. Конечно, бедуины не подарили свою находку, но то, что они за нее выручили, составляло ничтожную часть ее цены. Корыстные соображения появились позднее, как говорится, у персонажей из второго акта - у митрополита Афанасия и Кандо.
      Далее: кто мог бы сфабриковать такие гениальные подделки? Бедуины, конечно, не могли. Кандо и митрополит тоже. Не говоря уже о том, что у них не было для этого ни научной подготовки, ни технических условий, сфабриковать одновременно такое множество мелких и мельчайших фрагментов практически невозможно.
      Честолюбие также следует исключить. Никто из людей, причастных к находке, не был излишне честолюбив. Ученые, расшифровавшие и опубликовавшие свитки, также не думали о том, чтобы прославить свое имя. Оба они и без того уже были знамениты. Работу над свитками, занявшую много лет, они считали своим научным долгом, своей почетной, хотя и трудной, миссией.
      Существовала ли здесь возможность подделки ради сенсации? Конечно, нет! Всем, кто вначале был связан с рукописями, начиная от бедуинов и кончая почтенным архиепископом сирийско-якобитской церкви, пришлось обивать пороги, подобно лоточнику, торгующему шнурками и расческами. К тому же, как справедливо заметил Ганс Бардтке, настоящей сенсации здесь и не было. Найденные библейские тексты и рукописи неизвестной еврейской общины во многих отношениях представляли большую ценность, но сенсационного в них все же не было ничего.
      Возможность шутки также следовало исключить по той простой причине, что подделка свитков и фрагментов потребовала бы гораздо больше времени, чем вся жизнь ученого-шутника.
      Следовательно, психологических оснований для фальсификации не было. Теперь посмотрим, о чем свидетельствуют обстоятельства находки.
      Во-первых, пещера. Ее подлинность не вызывает сомнений, и, что рукописи были найдены именно в ней, тоже доказано. Во-вторых, во всех подделках (или предполагаемых подделках) значительная роль обычно принадлежит таинственному незнакомцу. В деле Шапира им был бедуин, который, к сожалению, умер и, следовательно, не мог ничего рассказать. В случае с богинями Виганда невыясненными оставались личность продавца, место, время и обстоятельства находки. С кумранскими рукописями все обстояло иначе. Все действующие лица были живы, и каждое более или менее подробно рассказало о своем участии в находке. Все данные можно было проверить, и они были проверены самым тщательным образом.
      Итак, о фальсификации не могло быть и речи. Возникал другой вопрос: сколько лет свиткам из пещеры? Здесь мнения сильно расходились. Ученые, первыми исследовавшие и опубликовавшие рукописи, датировали их концом II и началом I в. до н. э. с амплитудой колебаний в несколько десятилетий. Большинство же из тех, кто ознакомился с первыми публикациями, считали, что свитки значительно моложе.
      Особенно энергично против древнего возраста свитков возражал профессор С. Цейтлин из Дропси-колледжа в Филадельфии.
      В сердитом и резком "последнем слове" о рукописях (за которым в течение нескольких лет последовали еще 14 статей и одна книга, где это "последнее" слово варьировалось) он решительно заявил, что все свитки относятся к периоду средневековья и поэтому не имеют никакого значения для истории как иудаизма, так и происхождения христианства. В "доказательство" своей мысли Цейтлин сослался на то, что присущие свиткам языковые особенности письма, по данным науки, стали появляться лишь со II в. н. э. и что рукописи принадлежали средневековой секте караимов60. Но Цейтлин не мог привести доказательств, что в то время, о котором идет речь, на берегу Мертвого моря жили караимы. Что же касается его первого тезиса, то известно, что состояние покоя чуждо науке, что она всегда в движении, всегда доучивается и переучивается и что бесспорного, раз навсегда установившегося представления об определенной эпохе просто не может быть. К тому же до 1947 г. еврейские рукописи, датируемые первыми веками до нашей эры и нашей эры, почти не были известны, и именно кумранские находки могли служить свидетельством того, что особенности письма, относимые до тех пор лишь ко II в. н. э., на самом деле возникли значительно раньше.
      Что могло сказать о возрасте рукописей само место находки пещера? Грабители - а к ним бесспорно следует отнести и обоих монахов монастыря святого Марка, потому что и они, как бедуины и Кандо с его помощником, желая лишь одного - найти значительные фрагменты и не зная даже самых элементарных методов археологических исследований, переворачивали все вверх дном,- грабители не оставили в пещере ничего, кроме осколков сосудов и лоскутов льняной ткани, в которую были завернуты свитки.
      О чем свидетельствовали эти остатки? Крупнейшие специалисты по античной керамике в основном сказали то же, что уже в общих чертах отметили Хардинг и патер де Во время первого исследования пещеры. Часть черепков (те, что остались от сосудов, где хранились рукописи), относилась, по всей вероятности, к эллинистическому периоду, или к I в. н. э., то есть была на сто - двести лет моложе рукописей (пли некоторых из них). Ученые утверждали, что сосуды такой формы никогда ранее не встречались. Это позволяло сделать несколько рискованный вывод, что они были изготовлены специально для хранения данных рукописей. Значительно меньшая часть обломков керамики, светильник и остатки сосудов были более позднего происхождения и, безусловно, римского типа.
      К сожалению, датировка керамики еще не определяла времени происхождения рукописей. Рукописи могли быть значительно старше керамики, могли быть современны ей и, наконец, могли появиться позднее, чем сосуды.
      Писчий материал и форма рукописей тоже еще не позволяли сделать окончательное заключение о времени их происхождения. Известно, что свиток старше кодекса, т. е. современной формы книги, но ведь и Тора, которой продолжают пользоваться в современной синагоге, сохраняет форму свитка. Писчим материалом для рукописей в основном послужила кожа (то ли вследствие ее устойчивости, то ли в силу особой святости материала), но был найден ряд фрагментов и на папирусе. Некоторые свитки в особо уязвимых или потрескавшихся местах с обратной стороны были подклеены полосками папируса. Но из этого обстоятельства нельзя было сделать иного вывода, кроме того, что находки моложе VII в. до н. э., потому что папирус лишь с этого времени стал употребляться для письма. Но в том, что рукописи появились позднее VII в. до и. э., никто и не сомневался.
      А что говорит о возрасте рукописей палеография, наука о форме письма, которая меняется на протяжении веков, а иногда от поколения к поколению? Прежде всего необходимо оговориться, что на коже буквы выглядят иначе, чем на камне или на бронзе, даже если они написаны одной и той же рукой. Следовательно, для сравнения нужно располагать еврейскими рукописями на коже или аналогичном материале. Но от времени, о котором идет речь, рукописей на коже не сохранилось. Есть папирус Нэш с текстом десяти заповедей и молитвой "Слушай, Израиль!", который один ученый отнес к 200 г. до и. э., а другой - к 100 г. н. э. Есть пергаментный фрагмент из Дура-Эвропос, датируемый, хотя отнюдь не всеми, III в. н. э. Кроме того, наука располагает арамейскими папирусами V в. до и. э., найденными на Элефантине, и надписью царя Уззии61, которую открыл профессор Сукеник. Внимательное сравнение кумранских рукописей с этими древними памятниками выявило, с одной стороны, их очевидное сходство, а с другой - их отличие от средневековых рукописей из генизы Каирской синагоги.
      Была установлена и верхняя граница во времени. Отдельные рукописи и фрагменты написаны не обычным квадратным письмом, а курсивом, который не встречается позднее III в. н. э. Но к более определенным выводам так и не удалось прийти62.
      Среди найденных свитков были не только библейские рукописи, но и обширная литература неизвестной религиозной общины. Ученые справедливо указывали, что любые теологические сочинения содержат столько откликов на события современности, что по ним можно приблизительно определить время создания книги. Нельзя ли этот метод применить к рукописям из пещеры? Можно, но это было бы очень долгое и сложное исследование, прежде всего потому, что рукописи публиковались в отрывках, и потребовались бы годы, если не десятилетия, пока они были бы опубликованы полностью.
      Монеты, которые при раскопках служат основой для хронологии, в данном случае отсутствовали, а найденная в пещере машинка для свертывания сигарет была, к счастью, немедленно опознана как вещь, принадлежащая абсолютно живому Джабре, так что никто не мог употребить ее (или злоупотребить ею) для датировки рукописей.
      Все же ученые сошлись па том, что большой свиток Исайи самый древний и относится ко II в. до н. э.; за ним следует свиток с Уставом, датируемый 100 г. до н. э., а затем Хабаккук - 25 г. до н. э.- 25 г. н. э.63
      Тут на помощь теологам и филологам пришла химия. Доктор Плендерлейт в лаборатории Британского музея исследовал чернила, которыми были написаны рукописи. Он установил, что они представляют собой стойкое углеродистое соединение, которое не обесцвечивается и не бледнеет при чистке рукописи щеткой. Он же нашел средство для укрепления хрупких фрагментов и отбеливания сильно потемневшей кожи глицериновый раствор, делавший рукопись удобочитаемой.
      Доктор Бартон из университета города Лидса подверг анализу кожу свитков, для чего ему, скрепя сердце, пожертвовали несколько неисписанных лоскутков. Он выяснил, что это кожа козлят и ягнят.
      Госпожа Крауфут из Ширли-института в Манчестере исследовала льняную ткань, в которую были обернуты свитки. Она обнаружила на ней окрашенные индиго голубые декоративные полосы и проходящий но всему материалу рисунок в виде пересекающихся прямоугольников. Госпожа Крауфут определила, что куски были выкроены и сшиты специально для обертывания рукописей.
      Кроме того, госпожа Крауфут сделала еще одно важное открытие: часть полотнищ ко времени укрытия свитков в пещере настолько износилась от долгого употребления, что практически стала непригодной. Объяснение этому было найдено в Талмуде. Он предписывает истрепавшиеся покровы священных книг, как и самые книги, сначала выносить из синагоги в генизу, а затем закапывать в землю.
      В работу по датировке рукописей включились и физики. Они руководствовались физическим явлением, о котором мы расскажем словами Аллегро. "В верхних слоях земной атмосферы,- пишет он,- вследствие постоянной бомбардировки космическими лучами, из азота с атомным весом 14 выделяется нестабильный углерод, который вместо нормального атомного веса 12 имеет атомный вес 14". Известному чикагскому физику-атомщику В. Ф. Либби было передано для исследования 4 унции полотна из Кумранской пещеры, т. е. целых 113 граммов. В 1946 г. Либби доказал, что все живые организмы, как растительные, так и животные, поглощают радиоактивный углерод С-14 и, следовательно, содержат определенное его количество, "а именно одну триллионную часть грамма С-14 на каждый грамм С-12. Поступление C-14 прекращается после смерти организма, а содержащееся в нем количество С-14 подвергается медленному распаду, который происходит в неизменной пропорции. Период полураспада С-14 составляет 5500 лет, т. е. за это время грамм вещества превращается в полграмма, через следующие 5500 лет - в четверть грамма и т. д. Ясно, что, если точно измерить количество С-14 в органическом веществе, можно без труда вычислить время, когда прекратилось дыхание, т. е. поступление тяжелого углерода в организм (животного или растения). В лаборатории исследуемый объект сжигается до чистого углерода и полученный остаток измеряется при помощи чрезвычайно чувствительного детектора излучений, работающего по принципу счетчика Гейгера. Результат измерения выражается числом распадов С-14 в минуту и на один грамм углерода. Число распадов составляет для живущего ныне существа 15,3, для тела возраста 5508 лет - 7,65, для тела возраста 11 036 - 3,83 и т. д." Поскольку приходится иметь дело с ничтожно малыми величинами, не поддающимися абсолютно точному измерению, допускается предел погрешности плюс минус 200 лет64. Чтобы проверить правильность этих расчетов, были подвергнуты анализу объекты, время происхождения которых не вызывает сомнений. Так, при исследовании щепки от стропила дома периода первой египетской династии, правившей с 3100 по 2800 г. до н. э., детектор показал 2933 г. до н. э.
      Итак, Либби исследовал остатки полотна, которые ему разрешено было уничтожить, и получил результат - 33-й год и. э. Тем самым было установлено, что лен, из которого спряли полотно, был убран в период от 168 г. до н. э. до 233 г. н. э. В пределах этого отрезка времени и раньше колебались предположения археологов всех направлений относительно возраста пещерных находок. Но какой ученый удовольствуется степенью точности в 400 лет? Едва заканчивалось одно исследование, как начиналось другое, и никто не сомневался в том, что когда-нибудь удастся получить точный результат.
      В те годы мир интересовался не только обстоятельствами находки, но и самими рукописями. Ими, естественно, занимался главным образом узкий круг ученых.
      Основной объект исследования - большой свиток с текстом пророка Исайи имел в длину 7,34 м и был сшит из 17 кусков хорошо сохранившейся кожи.
      Текст был нанесен только на одной стороне - 53 колонками шириной от 16,3 до 8,8 см. (Различие в ширине обусловливалось лишь прихотями писцов и особенностями писчего материала).
      Свиток в общем хорошо сохранился. Несмотря на то, что кожа была свернута и просмолена, она так высохла за две тысячи лет пребывания в пустыне, что в некоторых местах немного потрескалась по краям, прежде всего потому, что те, кто нашел свиток, развернули его неумело. Особенно пострадали начало и конец рукописи. Несколько трещин, возникших при пользовании свитком еще в древности, были сшиты или подклеены с обратной стороны.
      Наверное, не один дилетант интересовался, выделены ли в кумранской рукописи стихи и главы. В ответ специалисты лишь сострадательно усмехались: они-то еще со студенческих лет знали, что стихи и главы возникли в Библии довольно поздно. На главы ее разделил в 1205 г. Стефан Ленгтон Кентерберийский, а на стихи в 1551 г.знаменитый парижский печатник Робертус Стефанус (он занимался этим делом в пути из Парижа в Лион, поэтому злые языки уже тогда твердили, что дорожные рытвины и норов коня Робертуса Стефануса повлияли на то, как Библия разделена на стихи).
      Конечно, разделение текста по содержанию существовало и раньше, и все это знали, и тем не менее ученые были поражены, обнаружив его в найденном свитке Исайи. После каждого законченного по смыслу куска текста переписчик либо начинал с абзаца, либо делал отступ перед началом следующей строки, либо оставлял заметный промежуток внутри строки.
      Если до сих пор речь шла о внешних качествах рукописей, то теперь можно было перейти к их содержанию, т. е. к самому тексту. Еще не прошло и десяти лет с тех нор, как в 1939 г. сэр Фредерик Джордж Кенион - директор и главный библиотекарь Британского музея, один из величайших палеографов и знатоков папирусов, писал: "Вряд ли мы когда-либо найдем рукописи и тексты на древнееврейском языке более раннего происхождения, чем масоретский текст". А теперь налицо была рукопись или даже несколько рукописей, которые были много старше.
      Между учеными давно шел спор относительно подлинности масоретского текста, т. е. его идентичности утраченному архетипу. Теперь появилась возможность провести сравнение, и ею немедленно воспользовались. Результат ошеломил обе стороны: и тех, кто предполагал, что между оригиналом и масоретским текстом существует глубокое различие, и тех, кто, основываясь более на вере и догматизме, чем на данных науки, считал масоретский текст традиционным.