Глава 1

Снег валил крупными хлопьями. Хлопья были такими большими, казалось, что если их постоянно не стряхивать, снег мгновенно закроет сплошной пеленой лицо и руки седока, медвежью полость, сами легкие щегольские санки, уже не летевшие, как прежде, а еле тащившиеся в снежной мгле, утопая в сугробах.

То, что они сбились с дороги, Алексей понял еще час назад. После центра губернии широкая дорога, укатанная и блестящая под зимним солнцем, стала сужаться, а непрерывный снег, поваливший сразу после полудня, сделал ее чуть заметной. Короткий зимний день быстро перешел в ночь, а они так и не добрались до его имения Ратманово. И вот ко всем неприятностям добавилось то, что его лучшая тройка окончательно выбилась из сил. Было ясно, что с минуты на минуту лошади встанут.

– Все, барин, дальше не пойдут, – крикнул с облучка его кучер и личный слуга Сашка, – надо распрягать.

– Распрягаем, – распорядился Алексей, он выпрыгнул из саней и провалился в снег до колен. – Давай бросим сани, а лошадей попробуем вывести в поводу.

Сашка кивнул в знак согласия и начал расстегивать негнущимися пальцами упряжь левой пристяжной. Алексей, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, обогнул тройку и начал распрягать правую пристяжную, а потом и коренного – огромного светло-серого орловского рысака. Уставшие лошади стояли не шевелясь, и он усомнился, сможет ли Сашка выходить бедных животных, если им вообще посчастливится выжить в сегодняшней метели.

Кругом была непроглядная темень, и было непонятно, куда идти. Алексей молча вглядывался в эту кромешную мглу. Надежды не было.

– Что дальше делать, барин? – спросил Сашка. – Если вы возьмете Ганнибала, я выведу Леду и Ласточку.

Алексей молча взял под уздцы коренного, сделал наугад несколько шагов, и вдруг вдали в темноте вспыхнул огонек.

– Господи, спасибо тебе, – поблагодарил молодой человек и обернулся к кучеру: – Видишь огонек? Выходим туда. Поставь оглобли вертикально, иначе саней до весны не увидим.

Могучий Сашка, ростом не уступавший очень высокому Алексею, но вдвое шире его, поднял сани практически вертикально, а на одну из оглобель повязал свой красный кушак.

– Вот так не потерям, – довольно заметил он, – я пойду вперед, а вы – по моим следам.

Люди и уставшие лошади продвигались по снежной целине с черепашьей скоростью, но путеводный огонек не гас, а вел их к человеческому жилью, теплу и свету. Примерно через час из темноты выступили смутные очертания строения, где в окне горел свет. Оно оказалось маленькой деревенской церковью, слабый свет лился из ее окон. Где-то левее хлопнула дверь, и Алексей пошел на этот звук.

– Подожди здесь, – велел он Сашке, передавая ему поводья Ганнибала. – Я сейчас договорюсь о помощи.

В церкви было полутемно, только перед алтарем были зажжены свечи. Они освещали двоих: старого священника и женщину, похоже, молодую и высокую, с тонкой изящной фигурой, одетую в глубокий траур. Платье, шубка, крытая черным бархатом, меховая шапочка, полностью скрывающая волосы, – все было черным. Женщина стояла спиной к двери, и лица незнакомки Алексей не видел. Он сделал шаг вперед, и мгновенно из темноты бокового придела выступили двое рослых парней в одинаковых дубленых тулупах и молодая хорошенькая девушка, одетая с щегольством привилегированной служанки в богатом доме.

– Сюда нельзя, барин, – мрачно заявил один из парней, – батюшка занят, нельзя сейчас.

– Мы заблудились, – объяснил Алексей. – Что это за церковь, какого села? И есть ли здесь где переночевать? Мои лошади выбились из сил, им необходим отдых.

– Вы можете заночевать в доме батюшки Иоанна, – тихо сказала девушка, – он скоро выйдет, и вы сможете поговорить с ним.

Говоря это, девушка продвигалась вперед, загораживая собой центральный проход церкви, парни, как по команде, стали с обеих сторон от нее. Хотя высокий Алексей мог видеть то, что происходит у алтаря, поверх их голов, он решил не сердить верную охрану, по-видимому, принадлежавшую даме в черном, а отошел к выходу и даже хлопнул дверью. Боковые приделы церкви были темными. Бесшумной походкой бывалого охотника он тихо прошел по правому приделу и, оставаясь невидимым для стоящих у алтаря людей, начал наблюдать за происходящим.

Старый священник, стоя к Алексею спиной, что-то горячо говорил женщине, склонившей голову над сложенными в молитве руками. Из-за плеча священника Алексей видел только гладкий лоб под собольей шапочкой и высокие брови, одного цвета с соболем. Она стояла неподвижно, и вся ее поза говорила о глубоком горе, даже отчаянии. Священник перекрестил женщину и пошел к ее слугам. Женщина осталась одна. Она подняла голову, и Алексей увидел безупречный профиль и высокую лебединую шею. Незнакомка перекрестилась, приложилась к алтарной иконе и, повернувшись, сделала несколько шагов в сторону бокового придела, где в темноте стоял Алексей.

Сердце молодого человека забилось чаще, когда он увидел лицо незнакомки. Это была молодая девушка лет семнадцати. Нежное бледное лицо с высокими скулами и тонкими чертами освещали огромные светлые глаза, он не мог разобрать, голубые или серые. Глаза девушки блестели от непролитых слез. Она остановилась перед образом, висевшим в простенке, за которым стоял Алексей.

Незнакомка начала молиться. Шепотом, в котором слышались слезы, она читала одну молитву за другой. Затаив дыхание, молодой человек стоял в двух шагах от нее, боясь выдать свое присутствие.

Девушка трижды перекрестилась и произнесла:

– Матушка, царица небесная, помоги мне, спаси мою семью, спаси меня, прошу тебя. Пусть батюшка выздоровеет, не забирай и его тоже, – всхлипнув, она приложилась к иконе и, развернувшись, быстро пошла по проходу к ожидавшим ее слугам. Хлопнула дверь, все вышли. Алексей остался в церкви один.

Он был настолько ошеломлен всем увиденным, что не сразу поспешил за незнакомкой, а когда открыл дверь церкви, то на крыльце уже никого не было, только из-за церковной ограды доносился звон колокольчика и глухой стук копыт по снегу.

Алексей вернулся к своему кучеру. Сашка попеременно гладил и ободрял уставших лошадей и очень обрадовался возвращению барина. Тут же к ним подошел старый священник в шубе, накинутой поверх облачения.

– Кто вы и что хотите, дети мои? – ласково спросил он.

– Я – князь Черкасский, а это мой слуга, мы ехали в Ратманово, да сбились с дороги. Кони наши выбились из сил. Можем мы переночевать где-нибудь здесь?

– А я – отец Иоанн, ночуйте в моем доме, а лошадей можно поставить в старой конюшне, она пустая. Овса и сена найдем, – пригласил батюшка. – Обойдите храм слева и увидите мой дом, милости прошу.

Алексей взял под уздцы Ганнибала, Сашка – двух пристяжных, и они пошли устраиваться на ночлег. Убедившись, что с лошадьми все в порядке, а Сашка устроен на кухне, князь прошел к отцу Иоанну в большую комнату, занимавшую всю переднюю половину дома, служившую священнику и столовой, и гостиной, и кабинетом, а сегодня и спальней для гостя – Алексея.

Две изразцовые печки распространяли приятное тепло, свечи в медных подсвечниках озаряли теплым светом эту большую комнату с дубовой мебелью и вишневыми гардинами на окнах, давая ощущение уюта и безмятежности. Круглый стол в центре комнаты был накрыт на двоих. Старый батюшка сидел за столом и ждал прихода Алексея.

– Милости прошу закусить, чем Бог послал, – радостно пригласил он, потирая ладони. – Прошу, ваша светлость, у нас по-простому. Снимайте сырую одежду, поставьте сапоги к печи, они быстро высохнут, а сами тапочки наденьте, да вот вам плед.

Алексей последовал его совету, а потом сел к столу. Еда была очень вкусной: жаркое таяло во рту, к нему подали грибочки, пироги с мясом и луком, а к чаю – вазочки с вареньями и мед с церковной пасеки.

Гость согрелся, наелся и испытывал искреннее наслаждение от беседы со старым священником, оказавшимся умным, образованным человеком. Отец Иоанн задавал множество вопросов о прошлой войне, про государя и двор, про Буанопарте, как он называл императора Наполеона. По каждому вопросу он имел свое мнение, основанное на жизненном опыте и житейской мудрости, часто такое точное, что Алексей искренне удивлялся его правдивости и соответствию действительности. Ведя разговор, он все время думал, как спросить старика о девушке, которая к нему приезжала. Не придумав ничего, он решил расспросить о ней, не выдавая своего присутствия в церкви.

– Батюшка, мне показалось – или кто-то передо мной тоже приезжал к вам? – задал он вопрос, внимательно глядя на старика.

– Нет, никого не было, – ответил старый священник, не моргнув глазом. – Вы ошиблись, ваше сиятельство.

Алексей был обескуражен. Его поразило не только то, с какой невозмутимостью старик лгал ему в лицо, но и то, что более о расспросах не могло быть и речи, поскольку он не мог обвинить гостеприимного хозяина во лжи. Любопытство его, подогретое новой тайной, разгорелось ярким костром, и он поклялся себе, что завтра обязательно узнает все о девушке и постарается с нею познакомиться.

Отец Иоанн распорядился убрать со стола, и когда кухарка, такая же старая и сухонькая, как он сам, унесла посуду из комнаты, указал Алексею на постель. Ему постелили на широком диване, стоявшем в нише у одной из печей. Батюшка пожелал ему спокойной ночи и вышел из комнаты. Алексей лег на диван и мгновенно заснул, ночью ему снились метель и прекрасное лицо с заплаканными глазами.

Утром молодого человека разбудил яркий солнечный луч, пробившийся между вишневыми шторами. Одежда его просохла, сапоги блестели, а плащ был почищен и поглажен. Он быстро оделся, выбежав во двор, умылся снегом из белоснежного сугроба, нанесенного за ночь около крыльца, и пошел искать гостеприимного хозяина. Отец Иоанн был в церкви, служил заутреню. Дождавшись окончания службы, Алексей подошел к нему.

– Батюшка, помогите мне людьми, мне нужно найти и откопать мои сани и найти проводника до Ратманова, – попросил он. – Я хорошо им заплачу.

– Деревенские с удовольствием помогут: зима, работы нет, они все для вас сделают, – объяснил священник, одновременно подзывая двоих мужиков, направлявшихся к выходу из церкви. – Иван, Федор, помогите его сиятельству разыскать сани, а потом проводите до почтовой станции на повороте дороги. А там, ваше сиятельство, вы и проводника возьмете, от нас до Ратманова верст тридцать, если не больше.

Договорившись с крестьянами об оплате и передав их под начало Сашки, Алексей пошел вдоль дороги, по которой вчера уехала незнакомка. Маленькая деревушка была расположена позади церкви, а дорога, обогнув старые вязы, росшие за церковной оградой, убегала в чистое поле. Натоптанная в начале, уже через сотню шагов она начала теряться в сугробах, а еще через сотню совсем исчезла. Алексей стоял на краю бескрайней снежной равнины, только на горизонте ограниченной таким же белым кружевным лесом. Если незнакомка и проезжала здесь, следы ее исчезли под снегом. Если бы он сам не стоял ночью в нескольких шагах от нее и не слышал бы тихий шепот, он еще мог бы подумать, что все это ему померещилось. Но перед его глазами до сих пор стояло прекрасное заплаканное лицо. Ему оставалось только выполнить данное себе вчера обещание и узнать, кто эта девушка. Алексей обошел церковь и пошел в деревню.

Деревушка была совсем маленькой, дворов двадцать. Церковь стояла на высоком берегу неширокой речки, окруженной плакучим кустарником, дома были свободно разбросаны по обоим берегам речки, схваченной льдом, а теперь и засыпанной блестящим пушистым снегом, еще не тронутым следами.

Алексей решил заходить во все дома подряд. В первом доме, в который он постучал, ему открыла быстроглазая смешливая девушка лет шестнадцати.

– Здравствуй, милая, – молодой человек приветливо улыбался, вертя в руке монетку. – Я ищу барышню – высокую, красивую, в траурной одежде, подскажи, как ее найти, и это будет твоим.

Приветливое выражение сразу исчезло с лица девушки, она насупилась и опустила глаза в пол.

– Я ничего не знаю, барин, – бубнила она монотонно, одновременно закрывая дверь перед носом князя.

Во втором доме дверь открыл пожилой крестьянин в широкой холщовой рубахе.

– Дедушка, я ищу барышню, высокую, одетую в темную одежду, подскажи, как ее зовут, и получишь это, – сказал Алексей, протягивая монету.

– Такой здесь нет, – отрезал старик и захлопнул дверь.

– Ну и ну, – удивился молодой человек, и пошел к третьему дому.

На стук из двери выглянула красивая женщина средних лет, прижимающая к себе маленькую девочку. Она вопросительно уставилась на гостя.

– Хозяюшка, я ищу молодую барышню, высокую, красивую, она одета во все темное, скажи, кто она и где ее искать, и купишь на это гостинцы своим ребятишкам, – Алексей протянул женщине монету.

– Нет, барин, я не знаю такой барышни, – женщина быстро захлопнула дверь.

Алексей расхохотался. Его, любимца женщин и первого любовника столицы, крестьяне не хотели подпускать к провинциальной барышне, боясь, что он окажется грозой невинных крошек. Ясно было, что здесь никто ничего не скажет. Решив поговорить со смотрителем почтовой станции, все еще смеясь, молодой человек направился к дому священника в надежде, что Сашка уже нашел сани и они смогут уехать.

Сашка не подвел. Сани стаяли около церкви, были очищены от снега, медвежья полость выбита, на сиденьях лежали нагретые кирпичи, обернутые в чистые мешки. Сашка запрягал отдохнувших лошадей и сказал, что до почтовой станции их проводит сын Федора Васька. Алексей расплатился с крестьянами, попрощался с отцом Иоанном, оставив щедрое пожертвование на церковь, и вышел во двор. Сашка и крестьянский паренек сидели на облучке, Алексей сел на нагретые подушки, запахнул шкуру и дал приказ трогать. Тройка понеслась как птица. За пару минут, миновав деревню, пересекла реку и вылетела на снежную равнину, под которой угадывалась дорога. Васька показывал кучеру, где нужно взять левее или правее, и, к удивлению Алексея, тройка через час свернула на широкую дорогу, приведшую их к почтовой станции. Здесь, попрощавшись с парнишкой и дав ему пятак, они зашли в станционную избу. Пока ждали самовар и завтрак, Алексей попытался расспросить смотрителя и его служанку о загадочной девушке, но и теперь ответ был отрицательным – барышню в черном никто не знал. Князь понял, что след потерян, и решил, что это к лучшему, он еще ни разу не нарушил данного десять лет назад слова и не преследовал незамужнюю девушку, а ночная незнакомка была слишком молода для замужества. Он решил искать проводника и добраться, наконец, до дома.

Но новый проводник не понадобился, станционный смотритель подробно рассказал, как добраться до Ратманова, и даже любезно нарисовал карту на листе почтовой бумаги, выложенной для посетителей на конторке у окна. Он уверял, что дорога туда очень простая, всего четыре поворота, и что больше они не заблудятся. Так оно и получилось.

Через два часа они въезжали в широкие ворота имения Алексея, полученного им три года назад в наследство от бабушки Анастасии Илларионовны. Сейчас его здесь ждали сестры, и сюда же он должен был в ближайшие дни привезти молодую жену.

Глава 2

В молодости любимая фрейлина императрицы Елизаветы Петровны и первая красавица двора графиня Анастасия Илларионовна Солтыкова, обладавшая к тому же недюжинным умом и практической хваткой, вела блестящую жизнь, полную ярких страстей и приключений. Довольно позднее замужество, устроенное самой ее великой покровительницей, когда графине было уже двадцать пять лет, оказалось на удивление счастливым. Жених – наследник древнего и богатого рода светлейших князей Черкасских князь Никита Иванович был десятью годами старше невесты, хорош собой, а характером – весел и мягок. Попав с первого дня под прелестный каблучок своей красавицы-жены, он был в этом положении премного доволен, позволял ей крутить им, детьми, своим и ее состоянием, как ей заблагорассудится, и прожил с ней в мире и покое самые счастливые двадцать пять лет своей жизни.

Практичная Анастасия Илларионовна, помня старую истину, что солнце не может светить всегда и лучше исчезнуть с глаз государыни и света в расцвете красоты и славы, сочла за благо, сославшись сначала на интересное положение, а потом на слабость своего здоровья, удалиться с мужем в его подмосковное имение. После получения наследства от своего богатейшего батюшки, у которого была единственной наследницей, она переехала в Ратманово, откуда уже почти не выезжала. Пользуясь неограниченной властью в семье, она разумно вкладывала свои и мужнины деньги, все их семь поместий процветали, дома в Санкт-Петербурге и Москве сияли свежей отделкой и роскошью обстановки, ожидая приезда хозяев. В любимом Ратманове вместо деревянного господского дома княгиня выстроила роскошный трехэтажный дворец с белыми колоннами и куполообразной крышей по проекту столичной знаменитости – архитектора Растрелли. Сам дворец стоял на высоком искусственном холме, засеянном зеленой травой, а дорога на подъезде к нему разделялась на две полукруглые аллеи, подковой сходившиеся у широкого мраморного крыльца.

Кроме обычных хозяйственных построек, вокруг дворца княгиня выстроила оранжереи, где росли самые экзотические фруктовые деревья и кустарники и круглый год цвели розы, которые она очень любила. Мужики под неусыпным надзором барыни работали не покладая рук, при этом никто не пил, все дворы были зажиточны, дома чисты и свежепобелены. Всем крестьянам было велено ходить в чистой, опрятной одежде, а детей посылать в школу при церкви, где, кроме батюшки, с ними занимался специальный учитель, выписанный из губернии.

Князь Николай был старшим сыном и наследником родителей, его брат князь Василий, двумя годами моложе, по решению матери был направлен по дипломатической линии. Две младшие дочери Черкасских – княжны Елизавета и Елена, унаследовавшие красоту матери и веселый нрав отца, обеспеченные богатым приданым, сделали прекрасные партии, выйдя за европейских аристократов – графа Штройберга и герцога Сегюра, и жили одна в Австрии, а другая – в Швейцарии.

Князь Николай был любимцем и отца, и матери. Очень высокий и физически сильный, как все Черкасские, лицом он сильно походил на свою голубоглазую и светловолосую красавицу-мать. В детстве он ни в чем не знал отказа, все прихоти его беспрекословно выполнялись любящей маменькой. Учителя и гувернеры, беспрерывно сменяя друг друга, приезжали в Ратманово, чтобы воспитать и образовать Николеньку и Васеньку, но долго никто из них не задерживался. Любой намек на недовольство учителем со стороны Николеньки раздувался гневом любящей маменьки до размеров катастрофы, и бедняге отказывали от дома. Только выдающие способности обоих сыновей позволили им в этой неразберихе получить приличное для светского человека образование. Они свободно говорили и писали не только по-английски и по-французски, но, что было тогда редкостью, и по-русски. Хорошо знали историю и географию, поверхностно – точные науки, в философской беседе могли поддержать светский разговор и не попасть впросак. По достижении восемнадцатилетия Николеньку определили в гвардию, а Васеньку – в университет, где они и довершили свое образование, каждый по-своему.

Когда Николаю исполнилось двадцать четыре года, князь Никита Иванович умер смертью доброго христианина – во сне, с улыбкой на лице. Николаю отошли три майоратных имения под Москвой, дома в Санкт-Петербурге и Москве, три миллиона рублей золотом и фамильные драгоценности. Смоленское имение, которым Никита Иванович мог распорядиться по своей воле, он оставил Василию вместе с пятьюстами тысячами рублей. Княжны, бывшие к тому времени замужем, получили по сто тысяч и по иконе с батюшкиным благословением. Все остальное, чем владел князь Никита, он оставил своей ненаглядной Настеньке. Умножив после его смерти и наследство мужа, и личное состояние, она стала самой богатой вдовой во всей Российской империи, если не считать, конечно, императрицу Екатерину Алексеевну.

Три года траура по отцу и мужу, что отвела для своей семьи безутешная Анастасия Илларионовна, окончились, и со свойственной ей энергией она начала планировать и претворять в жизнь мероприятия по женитьбе сыновей. Дочери, порученные заботам любимой кузины графини Апраксиной, вышли замуж в свой первый же сезон при дворе. И хотя выбор обеих пал на иностранных дипломатов – как говаривала княгиня, на «басурманов», но оба жениха были знатны и богаты, имели родственные связи при дворах Европы и могли считаться блестящими партиями. Поэтому князь Никита призвал жену «не гневить Бога» и дал согласие на браки своих девочек. Княгиня подчинилась не очень охотно. Хотя в глубине души она знала, что ее волнует только Николенька, но не хотела, чтобы домашние об этом догадались, да и зятьям не мешало бы поволноваться и больше ценить согласие на брак, полученное с таким трудом.

Выбор невест для сыновей, который вела княгиня, переписываясь с родней и старыми подругами, постепенно захватил все ее мысли. Многие благородные и богатые семейства предлагали своих дочек в жены светлейшим князьям Черкасским. Но если с Василием проблем у княгини не было, то Николай категорически отказался жениться на ком-либо по сговору или указке матери. Чем только ни пугала сына Анастасия Илларионовна: слабым своим здоровьем и скорой смертью, тем, что все свое огромное состояние распределит между другими детьми, а ему ничего не оставит, что пожалуется на сына императрице Екатерине, и та сама выберет Николаю невесту – все было напрасно. Сын смеялся, обнимал мать и уезжал в полк, вести свободную и веселую жизнь молодого гвардейского офицера.

Пришлось Анастасии Илларионовне ограничиться свадьбой младшего сына. Женив князя Василия на хорошенькой и богатой графине Ростопчиной и заставив весь высший свет приехать на свадьбу в Ратманово, княгиня на время успокоилась и стала ждать внуков. Дети Василия Николай и Никита родились в Ратманове через год и два года после свадьбы родителей, в то время, когда их дядя Николай находился с войсками на Кавказе. Он прислал каждому из новорожденных племянников по черкесскому кинжалу, а их отцу, своему брату, в первый раз – бурку из белой шерсти, а во второй раз – кривую турецкую саблю, чем вызвал испуг невестки, фальшивую улыбку брата и веселый смех матери, находившей любые выходки своего Николеньки «бесподобными».

Единственной выходкой сына, пришедшейся княгине не по вкусу, было его решение жениться на девушке, которую он выбрал сам. В декабре 1780 года прибывший в Ратманово нарочный привез с Кавказа письмо от князя Николая, где тот уведомлял близких, что, находясь при дворе царя Картлии и Кахетии Ираклия II, он познакомился с шестнадцатилетней дочерью царя красавицей Ниной. Он был намерен сопровождать царевну вместе с ее братом царевичем Лазарем в Санкт-Петербург ко двору императрицы Екатерины. Поскольку царевна и царевич должны были остаться при дворе до решения вопроса о протекторате России над Картлией и Кахетией, князь Николай уже просил руки царевны у ее отца и получил его согласие. Теперь он ждал согласия государыни на этот брак и намерен был сыграть свадьбу в Санкт-Петербурге – через месяц после получения разрешения от императрицы. Согласия матери он не просил, но просил ее благословения.

Полученное известие явилось ужасным ударом для княгини Анастасии Илларионовны. Она слегла и пролежала в нервном состоянии целую неделю, после чего встала и опять занялась делами имений и заботами о семье. О свадьбе князя Николая она не говорила, и все домашние, боявшиеся ее как огня, также молчали, как будто ничего не случилось и никаких известий они не получали. На свадьбу светлейшего князя Николая Никитича Черкасского и царевны Нины Ираклиевны, с огромной пышностью отпразднованную в Санкт-Петербурге в январе 1781 года, никто из родных жениха не приехал, что вызвало сплетни и пересуды при дворе. Но поскольку царь Ираклий II также не мог по политическим соображениям присутствовать на свадьбе дочери в Санкт-Петербурге, мудрая императрица, любившая красавца Николая и с симпатией относившаяся к его юной жене, заявила, что она сама приняла такое решение и не пригласила княгиню Анастасию Илларионовну ко двору.

Несмотря на то, что скандал удалось замять, князь Николай не простил родственникам пренебрежения к его горячо любимой молодой жене, поэтому о рождении в декабре 1781 года сына Алексея он сообщил только деду со стороны матери царю Ираклию. До Ратманова эта новость дошла только три месяца спустя через Вену, где жила княжна Елизавета, ставшая графиней Штройберг. Она переслала матери письмо от своей подруги княгини Щербатовой с описанием церемонии крещения мальчика, в которой крестной матерью была сама императрица, а крестным отцом – его дядя по матери царевич Лазарь.

Так пропасть отчуждения, возникшая между матерью и сыном, становилась все глубже и глубже. Никто не хотел уступать и сделать первый шаг к примирению. В июле 1783 года в городе Георгиевске состоялось подписание трактата о признании царем Картлии и Кахетии Ираклием II верховной власти России. Тогда в Георгиевск в составе большой российской делегации приехал и зять царя – светлейший князь Николай Черкасский. Он привез тестю портрет его любимой дочери с маленьким внуком на руках и сообщил счастливую новость, что они ждут второго ребенка. Своей матери князь Николай ничего об этом не сообщил.

Князь Василий, получив дипломатическое назначение к Венскому двору, уехал из Ратманова, оставив жену и детей на попечение матери. Его дети-погодки Николай и Никита росли красивыми и здоровыми мальчиками, веселыми, в меру озорными и, кажется, заняли все мысли и сердце своей бабушки.

Но тихая жизнь Ратманова была разрушена трагедией в канун нового 1784 года. Фельдъегерь государыни-императрицы привез от нее письмо к княгине Анастасии Илларионовне с ужасным известием, что молодая княгиня Нина три недели назад скончалась, родив мертвую дочь, и что князь Николай в отчаянии, оставив маленького сына на попечение крестной матери, уехал на Кавказ. Императрица делала предположение, что князь Николай, судя по его состоянию, будет искать смерти в бою, и предлагала Анастасии Илларионовне, если она согласна, забрать внука и сохранить его для сына и семьи. Несмотря на то, что письмо императрицы оставляло решение за княгиней, та, в силу своего ума и опыта, понимала, что нужно решить так, как посоветовала государыня. Поэтому она быстро собралась и, взяв только горничную, в одной карете с охраной из шести верховых выехала в Санкт-Петербург.

В сумерки, ровно через две недели после отъезда из Ратманова карета Анастасии Илларионовны остановилась перед воротами столичного особняка светлейших князей Черкасских на Миллионной улице. Старший из охраняющих карету дворовых слуг спрыгнул с коня, открыл дверцу кареты и подал княгине руку, его помощник в это время стучал начищенным дверным молотком в высокие дубовые двери дома. Дверь практически сразу открыл одетый во все черное седой дворецкий.

– Здравствуй, Ефим, – здороваясь, княгиня кивнула старому слуге, – постарел ты сильно, но выправка все та же, молодец.

– Благодарю покорно, ваша светлость, – поклонился дворецкий, – а вы совсем не изменились, как будто вчера ваша свадьба была.

– Ладно, Ефим, народ смешить, не до этого нам, дай мне чаю, да расскажи обо всем, – заметила Анастасия Илларионовна. На ходу снимая соболью шубу, шляпу и перчатки, она прошла в большую гостиную первого этажа.

Когда она была молодой хозяйкой этого дома, гостиная была обита китайским шелком золотистого цвета. Она обставила комнату изящной золоченой французской мебелью. Тяжелые бронзовые люстры с хрустальными подвесками были заказаны ее любящим мужем в Италии. Два огромных зеркала в золоченых рамах, привезенные из Венеции, висели над белыми с золотом мраморными каминами, завершая убранство гостиной, делая ее зрительно больше и наряднее.

Сейчас она с приятным чувством отметила, что обстановка гостиной бережно сохранена, мебель сверкает свежей позолотой, а ее обивка, явно новая, сделана из такого же шелка, по-видимому, вытканного на заказ по старым образцам. Драгоценный узорный паркет был покрыт новым персидским ковром с золотистым и красным рисунком, а в промежутках между высокими окнами появились два парных портрета, привезенные сюда из Ратманова. На портретах были изображены она и муж в свадебных нарядах, молодые, красивые и полные надежд.

Постояв около портретов и тяжело вздохнув, княгиня повернулась к дворецкому, почтительно стоявшему за ее спиной.

– Рассказывай, Ефим, все по порядку. Начни со свадьбы князя Николая, – велела княгиня, сев на диван у круглого чайного столика. Две молоденькие горничные поставили на столик чайный сервиз и подали варенье и маленькие пирожные.

– Идите, я сама налью, – отмахнулась Анастасия Илларионовна. Прислуга была из подмосковных имений Николая, все лица были для нее чужими и сейчас безмерно ее раздражали. – Слушаю тебя, Ефим.

– Ваша светлость, я не знаю, что рассказывать, – начал Ефим. – Его светлость как свадьбу сыграл, так молодую жену сюда привел, потом они через месяц в Москву уехали, потом в Марфино жили, потом, как княгине время рожать пришло, опять сюда переехали. Здесь князь Алексей Николаевич и родились. Он такой красавец, глаз не оторвать, недаром его сама государыня любит, она – его крестная мать.

– Не о том говоришь, расскажи, как господа жили. Как княгиня, была добра к моему сыну? – задала Анастасия Илларионовна мучивший ее вопрос. – И он как к ней относился?

– Уж княгиня, ваша светлость, чистый ангел была – и красива, и добра, никто от нее грубого слова не слышал, только ласковые слова, да улыбалась всегда. Как ее все в доме любили, а больше всех его светлость ее любил. По клубам ездить перестал, в полку отпуск взял, чтобы только с ней быть. Везде ее возил, и здесь приемы давали и даже балы. Такая красавица она была, он очень ею гордился.

– А обо мне что князь и княгиня говорили? – спросила Анастасия Илларионовна, строго взглянув на старика, отводящего глаза. – Не юли, говори все как было.

– Его светлость князь обижен был, что вы не приехали на свадьбу, часто об этом вспоминал в разговоре с женой. Но княгиня всегда говорила, что она тоже мать и понимает ваши материнские чувства, что не вы невесту выбирали, что, может быть, другой жены для сына хотели, говорила, что не надо обижаться, нужно прощать.