— Я с этим справлюсь. А что ты им говорила?
      — Что ты в Лос-Анджелесе, где именно я не в курсе, и что если у них что-то особо важное, они могут, наверно, попытаться достать тебя через офис Френка Сайза. А теперь марш в постель!
      — Я вот думаю, не надеть ли мне пижаму?..
      — Сейчас тебе будет не до нее, — пообещала она.
 
      Это было смутное чувство, что здесь есть кто-то еще. Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть руку. Пальцы ее были напряжены и вытянуты, и она стремительно приближалась к моей переносице. Я резко откатил голову влево, и пальцы цапнули меня чуть повыше правого уха. «Уанг!» — крикнул Мартин Рутерфорд Хилл вместо «Доброе утро!».
      — Да ты у нас киллер, да, малыш? — спросил я.
      Затем прислушался к себе, стараясь оценить, насколько тяжелое похмелье я заработал в результате вчерашнего бесконтрольного потребления внутрь горячительных напитков. По ощущениям, была не крайняя степень, но почти.
      — Дик! — сказал Мартин Рутерфорд Хилл.
      — Эй, Сара! — закричал я.
      — Что? — донесся ее крик с первого этажа.
      — Ребенок произнес слово!
      — Сейчас несу! — крикнула она.
      Некоторое время спустя она появилась, неся с собой чашку кофе. Я с кряхтением сел на кровати и благодарно принял ее.
      — Дать тебе сигарету? Или ты собираешься опять бросать?
      — Я брошу на следующей неделе. Они в кармане пиджака.
      Она нашла пачку, вложила сигарету мне в рот и зажгла ее для меня.
      — Спасибо, — сказал я. — А ребенок сказал слово.
      — Правда?!
      — Он сказал мое имя. Дик. Скажи опять «Дик», Мартин Рутерфорд!
      — Дик, — тут же сказал Мартин Рутерфорд.
      — Видишь?
      Она покачала головой.
      — Ну, такое он говорит целыми днями.
      — Ступай, чадо, — сказал я. — Придешь, когда сможешь сказать «Декатур».
      — Примерно в пять лет, — сказала Сара.
      — Сколько сейчас времени?
      — Начало одиннадцатого.
      — Ты сегодня работаешь?
      Она опять покачала головой.
      — Не сегодня.
      — Возьми няньку для ребенка, сходим куда-нибудь вечером вместе.
      — Боже, мистер Лукас, я вся трепещу! По какому случаю?
      — Просто так, никакого особого случая.
      — Здорово, — сказала Сара. — Это лучше всего.
 
      К 10.30 я уже принял душ, побрился, оделся и сидел за столом в нашей второй спальне, которая некогда была моим кабинетом, а теперь я делил ее с Мартином Рутерфордом. Окно комнаты выходило на восток, и теперь солнце заливало светом мой письменный стол, расположенный прямо напротив окна. Третий обитатель комнаты, кот Глупыш, развалился возле телефона. Стараясь его не побеспокоить, я набрал номер лейтенанта Синкфилда, записанный Сарой.
      Он тут же возник в трубке со своим резким «Лейтенант Синкфилд слушает!» — весь по горло в делах, не терпящий пустопорожней болтовни, — словно именно ему сегодня утром выпало встать во главе непрекращающейся войны с преступностью.
      Назвавшись, кто я есть, я продолжил:
      — Ты мне звонил дважды. Я подумал, что у вас, должно быть, что-то важное.
      — Важным оно казалось вчера, — сказал он. — Сегодня это так — не более чем интересно.
      — А вы, парни, обедаете когда-нибудь?
      — Обедаем, не сомневайся. Наедаемся до отвала в кафетерии «Шолль», потому что там дешево и они обходятся без всех этих религиозных штучек. По нашей работе ничего лучше не найдешь.
      — А я вот думаю о чем-то покучерявее.
      — Да уж надеюсь, — сказал он.
      — Как насчет «Герцог Зиберт»?
      — Что ж, достаточно кучеряво.
      — А когда вам было бы лучше поесть? — спросил я.
      — Я люблю обедать в районе полудня, не сочти только меня деревней.
      — Полдень — отлично, — сказал я. — Кстати, а ты знаешь кого-нибудь в Лос-Анджелесе, в убойном отделе?
      — Да знаю там кое-кого, — сказал он осторожным тоном, словно боясь сболтнуть лишнего.
      — Да тут такое дело… По-моему, вчера там кто-то хотел меня убить. Я подумал, может, твои друзья смогут выяснить кто?
      — Ты шутишь?
      — Нет, какие шутки.
      — Ты запомнил его внешность?
      — Это была она. Я хорошо запомнил.
      — Начинай описывать, — приказал Синкфилд. — Я буду сразу печатать… если с тобой все в порядке.
      — Со мной все о-кей, — сказал я.
      В 11.30 утра я подтолкнул свой отчет о расходах, и он скользнул через стол Френка Сайза. «Первоочередное первым!» — сказал я. Отчет я ему сунул вверх ногами. Он нахмурился, глядя на него, и потом стал разворачивать к себе при помощи ластика на другом конце желтого карандаша. По-моему, он не хотел к нему прикасаться.
      Закончив читать, он стал медленно поднимать на меня глаза. Недоверие прямо-таки нарисовалось у него на лице. Недоверие читалось также и в его глазах — но их оно никогда и не покидало. «Один костюм? — спрашивал он. — Одна электробритва? Одна зубная щетка? Один тюбик зубной пасты «Крест»? Одна пара жокейских шорт? Одна голубая рубашка? 183 доллара и 45 центов?!» К тому моменту, когда он дошел до 45 центов, его голос поднялся до верхнего регистра полнейшего недоверия.
      — Вы хотите, чтобы я рассказал вам об этом, — сказал я, — или хотите проверить, сможете ли петь сопрано?
      — Расскажите мне об этом, — сказал он. — Что-то с утра я еще не слышал ничего занимательного.
      И я рассказал ему, а он слушал как всегда — полностью погрузившись в процесс, только временами помечая для себя вопросы, которые надо задать по окончании рассказа.
      Когда я закончил, Френк воспользовался своим желтым карандашом, чтобы поставить «ОК!» и свои инициалы на отчете. Он подтолкнул его через стол ко мне.
      — Честно говоря, — сказал он, — я б, наверно, и не подумал заворачивать ни к какому Стейси. Или первым же самолетом отбыл бы куда подальше, или пошел бы к легавым.
      — У меня с собой было много Скотча, — сказал я.
      Он кивнул.
      — Что вы расскажете Синкфилду?
      — Да, думаю, практически все.
      Он снова кивнул.
      — Я тоже так считаю. Затем?
      — Затем я позвоню или навещу всех тех, кто мне звонил в мое отсутствие. Может быть, у них что-нибудь есть.
      — Мы уже набрали материала для целой грозди колонок, — сказал он. — Как лихо Конни Мизелль и этот ее наполовину брат подъехали к сенатору и к его дочери! Просто красота!
      — По-моему, недельку с тем, что у вас есть, вы продержитесь, — сказал я.
      — За исключением одной вещи, — сказал Сайз.
      Тут кивнул я.
      — Вместе ничего не стыкуется.
      — Да, — сказал он. — Не сходится.
      — Колонка-другая — может, тогда и остальное проявится?
      — Так-то оно так… Но пока ведь не скажешь, что они у меня в руках?
      — Для себя — нет, не скажешь.
      — А я хочу всю историю, — сказал он.
      — Вот и я того же мнения.
      — Вы хотите довести все до конца самостоятельно или вам потребуется помощь?
      — От кого? — спросил я.
      — От меня.
      — Давайте поглядим, что случится в ближайшую пару дней. У меня чувство, что что-то должно вот-вот произойти.
      Сайз кивнул.
      — У меня тоже. Потому-то я и хочу вмешаться.
      — Ну, черт возьми, хозяин-барин. Босс — вы!
      — Но то, что я хочу, не всегда оказывается самым разумным.
      — Наверно, потому вы и босс, раз это знаете, — сказал я.
      — Да уж, — сказал он. — Может и поэтому.
 
      Я вручил Мейбл Зингер подписанный командировочный отчет и попросил ее позвонить в «Герцог Зиберт», чтобы зарезервировать для меня столик — не прямо возле кухни, и в достаточном отдалении от других столиков, чтоб никому не удалось «поставить ухо» под наш с лейтенантом Синкфилдом разговор. А то в «Герцоге» трудно бывает сесть так, чтобы не касаться плечом какого-нибудь спортивного типа из числа его завсегдатаев. Это нам ни к чему.
      Но имя Френка Сайза опять произвело волшебное действие, и мне, явившемуся парой минут раньше (как всегда), предоставили зарезервированный столик почти в полуметре от ближайшего соседа. Для «Герцога» это почти полная изоляция.
      Синкфилд прибыл вовремя, или, на худой конец, минутой или двумя позже назначенного. На свой стул он опустился с глубоким вздохом.
      — Неудачное утро? — спросил я.
      — Да все плохо, — ответил он. — Давайте выпьем!
      Подошел официант, и мы заказали себе выпить. И обед тоже. Синкфилд попросил бифштекс, я выбрал форель. Дождавшись выпивки, Синкфилд хорошо приложился к своему бокалу и сказал:
      — Да, вчера ты вел себя как порядочный идиот. Или, может быть, как чертовский умник. Все еще не могу точно определить.
      — Ты о чем?
      — Да о том, как ты выпрыгнул из машины.
      — Что ж тут идиотского? — возразил я. — Жив остался, между прочим.
      — Это и удивительно.
      — Так лос-анджелесские сыскари ее знают?
      Он кивнул.
      — Они считают, что твои дорожки пересеклись с Громилой Би.
      — Что еще за Громила Би?
      — Громила Би — это Беатрис Анна Уитт. Они никогда не слышали, чтоб она кого-нибудь раньше убивала, но однажды она уже отсидела два года за то, что ухайдакала одного парня пивной бутылкой. Тот был на волосок от смерти. Мои друзья в Эл-Эй говорят, что она вообще хороший боец, любит драки, избиения, во всяком случае, они это слышали. Берет заказы на избиения, хотя, как они считают, может разукрасить кого хочешь и просто так, «из любви к искусству». Под настроение. Там они, впрочем, заинтересовались тем фактом, что она тыкала в тебя пистолетом. Спрашивали меня, может, ты приедешь и напишешь заявление? Я им сказал, что едва ли.
      — Правильно, — сказал я.
      — У них там три или четыре нераскрытых убийства, которые, на их взгляд, можно привязать к ней. Каким, говоришь, она в тебя тыкала? 38 калибр?
      — Выглядел как 38-й.
      — Я им так и сказал. Они считают, вот если б взять ее, да так, чтоб пистолет был на ней… Они б тогда сделали баллистическую экспертизу и, может, нарыли бы что-то. Я их попросил — если возьмут ее, пусть сделают мне услугу и заодно попробуют выяснить у нее, на кого она работала.
      — Это могло бы быть интересно, — сказал я.
      — У тебя есть какие-то идеи?
      Я задумчиво покачал головой.
      — Ау! Живей, Лукас! — подбодрил Синкфилд.
      — Ну хорошо, — сказал я. — У меня есть идея. Это должен быть кто-то, кому я нужен или мертвым, или смертельно напуганным. Значит, это вполне может быть тот, кто взорвал Каролину Эймс и застрелил Игнатиуса Олтигбе. Это должен быть дока в разных областях, раз он может просто снять трубку и позвонить такой особе, как Громила Би.
      — Да нанять можно кого угодно, — сказал Синкфилд. — Но почему ты им нужен мертвый? У тебя есть что-то, о чем ты мне не рассказывал?
      — Не знаю, — сказал я. — Разве об одном единственном факте, который я раскопал в Лос-Анджелесе, насчет матери Конни Мизелль…
      — Гвендолин Рут Симмс, — подхватил Синкфилд. — Известная также как Гвен Мизелль, гражданская жена некоего Френкиса без-среднего-имени Мизелля. Она умерла 21 октября.
      — Хм… Ты уже проверил?
      — Это моя работа.
      — Так вот, у нее был еще один ребенок. Я имею в виду — у Гвен Мизелль.
      — Да ну?
      — Угу. И звали его Игнатиус Олтигбе.
      Синкфилд не донес до рта кусок бифштекса, вернув его с полпути обратно на тарелку. Достал сигарету и закурил. Взгляд его устремился куда-то в пространство. После очередной затяжки он смял окурок, снова взял вилку, подцепил кусок мяса и отправил-таки его по назначению. Сделав несколько жевательных движений, он сказал:
      — Это должно бы быть совпадением — но это не так.
      — Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал я.
      — Они оба выплыли из тумана примерно в одно время, так ведь? Я говорю об этой девице Мизелль и ее полубрате-полукровке.
      — После смерти мамаша послала деткам кое-что, — сказал я. — Это кое-что переправил им по почте один местный парень, владелец бара. Олтигбе в Лондон ушло письмо, а Конни Мизелль — посылка в ящике размером с сигарную коробку.
      Синкфилд кивнул, отрезал себе очередной кусок бифштекса и положил его в рот. Говорить он начал, еще не закончив пережевывать:
      — Так что ж ты там, в Лос-Анджелесе, на самом деле вынюхивал?
      — Что-нибудь, что связывало бы сенатора Эймса и Конни Мизелль.
      — И что ж это, по-твоему? Какая-нибудь мерзость типа поляроидных фоток, на которых он, она и, может, еще какая-нибудь девка?
      — Может быть, — сказал я. — Она мне пару раз откровенно солгала. В принципе, достаточно безобидно — вроде как хотела уверить, что родители у нее были уважаемыми представителями среднего класса. А они не были. Но это ж не преступление, когда человек хочет малость приукрасить свое прошлое.
      — Она действительно завоевала стипендию и прямо со школы пошла в колледж, — сказал Синкфилд. — Я проверил.
      — Во многом она и есть то, что сама о себе рассказывает, — сказал я и отведал, наконец, кусочек своей форели. До этого я трудился в поте лица, пытаясь выбрать из нее кости. — Она ходила в школу в Голливуде, заработала там достаточно приличный аттестат, чтобы получить стипендию в колледже Миллз, а потом перепробовала много всяких занятий, прежде чем закончила поход в этой лоббистской конторе в Вашингтоне. Но вот что она никому не рассказывала — это то, что она росла в Голливуде, будучи во многом предоставлена сама себе, как сорная трава, и жила вместе с пианистом — который то ли был, то ли не был ей отцом — который обучал ее игре на пианино… и еще некоторым штучкам, когда ей перевалило за 12 или 13 лет.
      — И это пока все, значит? — хмыкнул Синкфилд.
      — Из того, что мне удалось собрать, вроде пока все. Что ни говори, а и это собрать было нелегко. И в этом, пожалуй, есть откровенная грязь.
      — Так тебе удалось найти что-то, связывающее сенатора с ней?
      — С Конни?
      — Угу.
      — Нет. Ничего.
      — А что мать?
      — Мать, судя по тому, что я слышал, трахалась со всеми в городе. Может быть, она и с сенатором трахалась, и, как ты сказал, сохранились фотоснимки…
      — Хм… И он оставил ее на произвол судьбы с двумя детьми?
      — Ну да, — сказал я. — Вот только, судя по тому, что я слышал, если б снимки имели какую-то цену, она бы давно сама ими воспользовалась. Если еще были какие-то снимки, которых, наверно, и не было.
      — Давай все же попробуем начать с грязных фото, а? — сказал он.
      — Это ты поднял тему.
      — Да, пожалуй, я.
      — Теория, откровенно говоря, слабенькая, — сказал я.
      — Это точно, будь я проклят.
      — Десерт какой-нибудь хочешь?
      — Нет, не надо мне никакого десерта.
      — Может, кофейку?
      — И кофе я тоже никакого не хочу.
      — Что же ты хочешь?
      — Я хочу видеть Конни Мизелль, — сказал он.
      — И что ж тебя останавливает?
      — Да ни черта! — сказал он. — Пошли!

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая