– Она берет в клиенты писателей? Она хороший агент?

– Да, и очень, – ответила Макси, ведя меня по коридору. Постучала в открытую дверь, заглянула в комнату.

– Это бред собачий! – услышала я женский голос. – Тереке, я даже не хочу тебя слушать. Это тот самый проект, который ты ищешь, и ему надо все сделать к следующей неделе...

Я заглянула Макси через плече, рассчитывая увидеть непрерывно курящую даму с платиновыми волосами и, возможно, в пиджаке с подкладными плечами, с сигаретой без фильтра в одной руке и чашкой кофе в другой... короче, женскую версию агента в черных очках, который заявил мне, что толстых актрис в Голливуде нет. Вместо этого увидела сидящую на дальнем краешке огромного стола миниатюрную девчушку со светло-русыми волосами, кремовой кожей и россыпью веснушек. На ней были светло-зеленые слаксы, лиловая блузка и кеды на детских ножках. Волосы она собрала в пучок на затылке и закрепила светло-синим гребнем. И выглядела лет на двенадцать.

– Это Вайолет, – гордо представила ее Макси.

– Бред СОБАЧИЙ! – повторила Вайолет. Мне хотелось приложить руки к тому месту живота, под которым находились ушки ребенка.

– Что скажешь? – прошептала Макси.

– Она... э... Она выглядит как Пеппи Длинный чулок! В ее возрасте можно так ругаться?

Макси засмеялась.

– Не волнуйся. Возможно, выглядит она как герлскаут, но воля у нее о-го-го.

В очередной раз повторив «бред собачий», Вайолет положила трубку, поднялась, вышла из-за стола и протянула руку.

– Приятно познакомиться с вами, Кэнни. – Теперь я слышала голос обычного человека, а не огнедышащего дракона, который распекал несчастного, находившегося на другом конце провода. – Я получила огромное удовольствие, читая ваш сценарий. И знаете, что мне понравилось больше всего?

– Ругательства? – предположила я. Вайолет рассмеялась.

– Нет-нет. Мне понравилось, что ваша героиня так верит в себя. В стольких романтических комедиях женщину обязательно что-то или кто-то спасает... любовь, деньги, наконец, фея-крестная. Мне понравилось, что Джози спасает себя сама и всегда верит в себя.

Bay. У меня такие мысли не возникали. Я видела историю Джози как исполнение желаний, ничего больше... историю о том, что бы произошло, если б кто-нибудь из звезд, у кого я брала интервью в Нью-Йорке, посмотрел на меня и увидел нечто большее, чем толстуху, которую можно разве что завалить в постель, да и то на безрыбье.

– Женщинам чертовски понравится этот фильм, – предсказала Вайолет.

– Я очень рада, что вы так думаете, – улыбнулась я. Вайолет кивнула, выдернула гребень из волос, пробежалась по ним пальцами, вновь собрала в пучок.

– Мы еще поговорим об этом. – Она взяла блокнот, пригоршню ручек, копию моего сценария и, как я предположила, копию контракта. – А пока давайте заработаем вам немного денег.

В конце концов выяснилось, что Вайолет – потрясающий переговорщик. Возможно, этот командный голос и непрерывный поток ругательств, слетающих с ее очаровательных губ, в сочетании с миниатюрной фигурой производили столь неотразимое впечатление, но трое молодых мужчин в строгих костюмах согласились на куда большую сумму, чем предложили вначале за мой сценарий. Я просто не могла поверить, что теперь получу такую кучу деньжищ: первую часть – в течение пяти дней после подписания контракта, вторую – в день запуска фильма в производство, третью – за право «первой ночи» на мой следующий сценарий. Макси обняла меня. Вайолет обняла нас обеих.

– А теперь пошли отсюда. Нам есть чем гордиться, – сказала она, прежде чем повести нас обратно в свой кабинет. По моему разумению, со стороны она выглядела ученицей четвертого класса, возвращающейся на занятия после большой перемены.

К пяти часам дня я сидела на столе Макси с миской винограда на коленях и стаканом грейпфрутового сока в руке, чувствуя безмерное облегчение. Теперь я могла купить дом, как и хотела, нанять няню или не работать год после рождения ребенка. А что касалось переделки сценария... все лучше, чем ежедневно лицезреть Габби и слушать ее безостановочную критику, как в лицо, так и за спиной. И куда лучше, чем корпеть над седьмым вариантом письма Брюсу. Вот это работа. А переделка сценария – удовольствие.

Во второй половине дня я провисела на телефоне не один час, выкрикивая радостные новости моей матери, Люси и Джошу, Энди и Саманте, родственникам и коллегам, всем, кто, по моему мнению, мог порадоваться вместе со мной. Потом я позвонила на работу доктору К.

– Это Кэнни, – представилась я. – Хочу доложить, что все обошлось.

– Твой друг чувствует себя лучше?

– Гораздо лучше, – ответила я и рассказала, что Адриан улетел на съемки, я решила остаться у Макси, а Вайолет выторговала мне кучу денег.

– Это будет отличный фильм, – заверил меня доктор К.

– Я до сих пор не могу в это поверить, – повторила я, должно быть, в тринадцатый раз. – В реальной жизни такого не бывает.

– А ты просто радуйся, что все так обернулось, – ответил он. – Похоже, ты взяла отличный старт.

Макси с улыбкой наблюдала за всем этим действом и бросала Нифкину мяч, пока он не свалился, совершенно выдохшийся, у кучи водорослей.

– Кто это? – спросила она, и я объяснила:

– Он... ну, он был моим врачом, когда я пыталась похудеть, до того, как узнала, что беременна. А теперь, полагаю, он мой друг. Я позвонила ему прошлой ночью, чтобы спросить, что делать с Адрианом.

– Похоже, он тебе нравится, – улыбнулась она. – Он выезжает на дом?

– Понятия не имею, – ответила я. – Он очень милый. И очень высокий.

– Высокий – это хорошо. Так что теперь?

– Обед? – предложила я.

– Логично, – кивнула Макси. – Я забыла, что у тебя масса талантов. Ты умеешь не только писать, но и готовить.

– Не рассчитывай на многое. Сначала давай посмотрим, что у тебя в холодильнике.

Макси улыбнулась:

– Мне представляется, что сначала нам надо кое-что сделать.

Охранник у входа в ювелирный магазин кивнул мне и Макси и широко распахнул тяжелую стеклянную дверь.

– А чего мы сюда приехали? – прошептала я.

– Покупать тебе подарок, – ответила Макси. – И не надо шептать.

– А ты кто, мой персональный Санта-Клаус? – рассмеялась я.

– О нет. – Макси говорила очень серьезно. – Подарок ты должна купить себе сама.

Я вытаращилась на нее.

– Что? Почему? Разве не ты советовала мне откладывать деньги? У меня скоро родится ребенок...

– Разумеется, деньги надо откладывать, – покивала Макси. – Но моя мать всегда говорила мне, что у каждой женщины должна быть прекрасная вещь, которую она купила себе сама. И ты, моя дорогая, теперь можешь себе это позволить.

Я глубоко вдохнула, словно собралась нырнуть в воду, а не войти в ювелирный магазин. Зал наполняли стеклянные выставочные стенды, в каждом из которых на черных и сизо-серых бархатных подушечках искрились изделия из драгоценных камней. Кольца с изумрудами, кольца с сапфирами, платиновые кольца с бриллиантами. Янтарные серьги, броши с топазами, браслеты из серебра такого тонкого плетения, что я не могла различить отдельные звенья, запонки из литого золота. Браслеты с миниатюрными балетными пачками и крошечными автомобильными ключами, серебряные серьги в форме сердечек, комбинированные кольца из розового и желтого золота, заколки для галстуков в форме божьих коровок и морских коньков, браслеты с бриллиантами, вроде того, что я видела у матери Брюса... Я остановилась и облокотилась на прилавок, чувствуя, что от всего этого блеска у меня рябит в глазах.

Но рядом возникла продавщица в строгом синем костюме.

– Что вам показать? – доброжелательно спросила она. Я ткнула пальцем в крошечные серьги с бриллиантами.

– Эти серьги, пожалуйста.

Макси выглянула из-за моего плеча.

– Только не эти, – осадила она меня. – Кэнни, они слишком маленькие.

– Может же на моем теле быть что-то маленькое, – ответила я.

Макси удивленно воззрилась на меня.

– Почему?

– Потому что... – Я не договорила. Макси схватила меня за руку.

– Знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, ты выглядишь прекрасно. Я думаю, ты выглядишь удивительно. Ты выглядишь счастливой... здоровой... и... и беременной...

– Вот про это не забывай, – рассмеялась я. Продавщица тем временем расстелила на прилавке кусок черного бархата и положила на него две пары сережек: те, на которые указала я, и другие, с бриллиантами размером с изюминку. Я взяла их в руку, посмотрела, как они сверкают.

– Они великолепны, – выдохнула я и поднесла к ушам.

– Они вам идут, – заметила продавщица.

– Мы их берем, – уверенно заявила Макси. – Заворачивать не надо. В них она поедет домой.

Позже, в машине, с новыми сережками в ушах, которые высвечивали радугу на потолке всякий раз, когда на них падал солнечный свет, я попыталась поблагодарить Макси за то, что пустила в свой дом, помогла продать сценарий, заставила поверить в будущее, в котором я заслужила такие вот серьги. Но Макси только отмахнулась.

– Ты действительно заслужила красивую жизнь, – ответила она. – И перестань этому удивляться, Кэнни.

Я глубоко вздохнула. «Подруга», – прошептала я ребенку. А Макси сказала:

– Я приготовлю тебе лучший в твоей жизни обед.

– Я этого не понимаю. – Мать, как обычно, звонила во второй половине дня, чтобы учинить допрос. – И у меня есть только пять минут, чтобы понять.

– Пять минут? – Я подтянула телефон поближе к груди и, прищурившись, уставилась на ногти на ногах, пытаясь решить, можно ли ходить по Голливуду с ободранным лаком или меня тут же оштрафует педикюрная полиция. – А куда ты так спешишь?

– Предсезонная игра, – ответила мать. – Мы встречаемся с «Лавандовой угрозой».

– Они хорошо играют?

– В прошлом сезоне играли очень даже неплохо. Но ты уходишь от темы. Значит, так, ты живешь с Макси... – начала мать и замолчала с ноткой надежды. Во всяком случае, мне показалось, что я уловила эту нотку.

– Мы всего лишь подруги, мама. И отношения у нас чисто платонические.

Она вздохнула.

– Еще не поздно все изменить, знаешь ли. Я закатила глаза.

– Уж извини, но придется тебя разочаровать.

– И что ты поделываешь?

– Развлекаюсь. Отлично провожу время. – Я не знала, с чего и начать. Я провела в Калифорнии уже три недели, и каждый день мы с Макси отправлялись в маленькое путешествие на красном кабриолете Адриана, который превратился для нас то ли в волшебную карету, то ли в ковер-самолет. Прошлым вечером, после обеда, мы прогулялись по пирсу Санта-Моники, купили по пакетику масляного сладко-соленого картофеля фри и по бумажному стаканчику ледяного розового лимонада, все съели и выпили, болтая ногами в воде. Днем раньше съездили на фермерский рынок, где набили багажник малиной, маленькими морковками и белыми персиками, которые Макси раздала членам съемочной группы (за исключением исполнителя главной мужской роли, поскольку он, по разумению Макси, мог воспринять персик как закуску, к которой непременно требуется выпивка («А я не хочу, чтобы на меня возложили ответственность за его очередной запой»).

К некоторым особенностям Калифорнии я никак не могла привыкнуть. Во-первых, к всеобщей красоте женщин. Во-вторых, к тому, что лица людей, которых я видела в кофейнях или в магазинах для гурманов, казались знакомыми, словно их обладатели играли подружку или приятеля главного героя в каком-то телесериале, появившемся в 1996 году и быстро сошедшем с экранов. Удивлял меня и культ автомобиля. Все всюду ездили, поэтому я не видела ни тротуаров, ни велосипедных дорожек, только бесконечные автомобильные пробки, смог, густой, как мармелад, и многочисленные платные автостоянки, даже на пляже, куда мы как-то раз приехали.

– Теперь я, можно сказать, увидела все, – заявила я Макси.

– Нет, не все, – возразила она. – На Третьей улице есть такса, одетая в полосатое трико. Она выступает в уличном цирке. Увидев ее, ты сможешь сказать, что видела все.

– Ты вообще-то работаешь? – спросила моя мать, на которую не произвели впечатления такса в трико и белые персики.

– Каждый день, – честно ответила я. Между поездками и выходами в свет я как минимум три часа в день сидела перед моим лэптопом. Вайолет прислала мне столь исчерканный сценарий, что на первый взгляд в нем не было ни одного неправленого слова. «НЕ ПАНИКУЙ, – написала она на титульном листе чернилами цвета лаванды. – Лиловая правка – моя, красная – студии, черная – парня, который, возможно, будет ставить фильм, и все его замечания, думаю, – бред. Всю правку подвергай сомнению, потому что это ТОЛЬКО ПРЕДЛОЖЕНИЯ!» Вот я и продиралась сквозь частокол сносок на полях, вычеркиваний, стрелок, примечаний.

– Так когда ты возвращаешься домой? – спросила моя мать.

Я прикусила губу. Я этого еще не знала, но понимала, что решение придется принимать в самом ближайшем будущем. Моя тридцатая неделя стремительно приближалась. А после этого мне предстояло или найти доктора и рожать в Лос-Анджелесе, или добираться до дому наземным транспортом.

– Пожалуйста, дай мне знать о своих планах, – говорила мать. – Я с радостью отвезу тебя из аэропорта домой и, возможно, даже посижу с внуком или внучкой, пока ему или ей не исполнится годик...

– Мама...

– Я просто хочу, чтобы ты помнила об этом. – И она положила трубку.

Я поднялась, вышла из дома на пляж. Нифкин кувыркался у моих ног, надеясь, что ему удастся достать из волн брошенный мной теннисный мяч.

Я понимала, что принимать решение в конце концов придется, но все шло так хорошо, что ни о чем не хотелось думать, разве что о следующем прекрасном солнечном дне, следующем вкусном обеде, следующей поездке по магазинам или на пикник, прогулке по берегу под звездным небом. Если отбросить мимолетные воспоминания о Брюсе и времени, когда мы были счастливы вместе, да редкие мысли о неопределенности будущего, я, можно сказать, блаженствовала в доме Макси.

– Тебе следует остаться здесь, – убеждала меня Макси. Я не говорила «да», но и не отказывалась. Я старалась найти оптимальное решение, пытаясь ответить на два конкретных вопроса: подходит ли мне такая жизнь и смогу ли я так жить?

Я думала об этом по вечерам, закончив работу и приготовив пищу, когда мы с Нифкином прогуливались вдоль прибоя. «Остаться или уехать?» – спрашивала я и ждала ответа: от собаки, от ребенка, от Бога, который отказался проинструктировать меня в ноябре. Но вновь мне никто ничего не говорил, только шуршали о песок волны да в небе горели звезды.

В мое третье субботнее утро в Калифорнии Макси вошла в спальню для гостей и щелкнула пальцами Нифкину, который тут же метнулся к ней, навострив ушки, словно самая маленькая в мире сторожевая собака.

– Подъем! – воскликнула она. – Мы едем в спортзал. – И поднялась на мысочках.

Я не без труда села.

– В спортзал? – переспросила я и увидела, что Макси готова к тренировке. Волосы, завязанные в конский хвост, черное обтягивающее трико, ярко-белые носки, белоснежные кроссовки.

– Не волнуйся, – успокоила меня Макси. – Ты не перетрудишься. – Она села на кровать и показала мне буклет некой организации, которая называлась Образовательный центр внутреннего света. – Видишь... вот здесь?

«Самоактуализация, медитация и визуализация», – прочитала я предполагаемый план занятий.

– С последующей мастурбацией? – спросила я. Макси бросила на меня суровый взгляд.

– Не смейся. Эта штука работает.

Я подошла к шкафу и начала искать хоть что-нибудь, соответствующее самоактуализации. Решила поехать с Макси и использовать сессию медитации для того, чтобы отточить диалог Джози, героини моего сценария, с ее бойфрен-дом, которому вскорости предстояло стать бывшим. Или подумать о будущем, о том, как мне им распорядиться. Самоактуализацию и визуализацию я воспринимала как причуды нового века, но по крайней мере знала, что это время не пропадет у меня впустую.

Образовательный центр внутреннего света располагался в белом одноэтажном деревянном здании на вершине холма. Я увидела широкую стеклянную террасу, на которой стояли горшки с цветами. На стоянке, слава Богу, плату не брали.

– Тебе наверняка понравится, – заверила меня Макси, когда мы шли к двери. Я надела футболку Макси запредельного размера, которая, однако, уже с трудом вмещала мой живот, легинсы, кроссовки, бейсболку и черные очки, единственное, в чем наши наряды совпали.

– Знаешь, в Филадельфии в таком месте продавали бы чиз-стейки, – проворчала я.

Мы вошли в большую, просторную комнату с зеркалами на стенах, где пахло потом и чуть-чуть сандалом. Мы с Макси нашли свободные места около задней стены, и, когда Макси пошла за поролоновыми ковриками, я оглядела собравшихся. Впереди – ослепительные супермодели, но есть и несколько женщин в возрасте, одна даже с седыми волосами, да еще старик с длинной окладистой седой бородой и в футболке со словами «Ешьте крабов и ни о чем не думайте». Определенно не «Звездный бар», радостно отметила я, и тут в дверь вошла инструктор.

– Давайте все встанем, – предложила она и наклонилась, чтобы вставить компакт-диск в проигрыватель.

Я смотрела, моргала и не верила своим глазам, потому что видела перед собой настоящую толстушку в сверкающем синем трико и черных колготках, ни больше ни меньше. Ее тело напомнило мне маленькие фигурки богини плодородия, которые археологи находили на раскопках древних городов: большущие груди, широченные бедра, ядреные ягодицы. Губы она красила розовой помадой, в носу сверкал бриллиант, и выглядела она довольной собой. Уверенной. Счастливой. Я таращилась на нее, ничего не могла с собой поделать и гадала, а выглядела ли я когда-нибудь такой счастливой, и смогу ли теперь этому научиться, и как я буду выглядеть с проколотым носом.

– Я Эбигейл! – объявила она. «Эбигейл!» – подумала я. Имя, занимающее первую строку в моем списке женских имен! Должно быть, это знак. Знак чего, я, конечно, сказать не могла, но определенно чего-то хорошего. – А это – самоактуализация, медитация и визуализация. Если кто-то из вас попал не туда, пожалуйста, уйдите. – Никто не ушел. Эбигейл улыбнулась нам и нажала кнопку стереосистемы. Зал заполнили звуки флейт и мягкая барабанная дробь. – Мы начнем с того, что потянемся и глубоко вздохнем, а потом перейдем к так называемой управляемой медитации. Вы все займете самое удобное для вас положение, закроете глаза, и я поведу вас через различные воображаемые ситуации, различные возможности. Можем начинать?

Макси улыбнулась мне. Я – ей.

– Нормально? – прошептала она, я кивнула, тут же уселась, скрестив ноги, на поролоновый коврик и закрыла глаза, а в ушах звучали флейты и мягкая барабанная дробь.

– Представьте себе безопасное место, – начала Эбигейл низким успокаивающим голосом. – Не пытайтесь выбирать. Просто закройте глаза и посмотрите, что увидите.

Я не сомневалась, что увижу веранду Макси или ее кухню. Но увидела, стоило Эбигейл повторить слова «безопасное место», свою кровать... свою кровать в филадельфийской квартире. Синее одеяло, яркие наволочки подушек, Нифкина на покрывале, словно маленький, живой, шерстяной орнамент. По свету, проникающему в квартиру сквозь жалюзи, я поняла, что дело происходит вечером, когда я возвращаюсь с работы. Самое время, чтобы выгулять собаку, позвонить Саманте и спросить, не хочет ли она сходить в тренажерный зал, повесить одежду на вешалки, приготовиться ко сну... И внезапно меня захлестнула такая тоска по моему городу, моей квартире, моей кровати, что я едва не потеряла сознание.

Я не без труда поднялась. Голову переполняли картинки города: кофейня на углу, где мы с Самантой пили ледяной капуччино, делились интимными подробностями и ужасными историями о мужчинах... Индепенденс-молл[68], которую я проезжала по пути с работы, ее широкие зеленые лужайки, заполненные туристами, приехавшими взглянуть на Колокол свободы, кизиловые деревья в розовом цвету... «Ридинг терминал», пропитанный запахами свежесрезанных цветов и корицы... Пеннс-Лендинг по субботам, Нифкин, рвущийся с поводка, пытающийся поймать чаек, низко летящих над водой. Моя улица, мои друзья, моя работа...

– Дом, – прошептала я ребенку... и себе. – Туалет, – прошептала я Макси и вышла за дверь.

Я стояла под лучами солнца, глубоко дыша. Минуту спустя кто-то притронулся к моему плечу. Эбигейл стояла рядом со стаканом воды в руке.

– Вы в порядке? Я кивнула.

– Просто... почувствовала тоску по дому, – объяснила я. Эбигейл задумчиво кивнула.

– Дом, – произнесла она, и теперь уже кивнула я. – Что ж, это хорошо. Если дом – ваше безопасное место, это прекрасно.

– Как вы... – Я не могла найти слов для вопроса, который хотела задать. Как вы смогли найти счастье в таком теле, как ваше... как мое? Как найти в себе мужество поступать, как считаешь нужным, если чувствуешь, что живешь в чужом для себя мире?

Эбигейл мне улыбнулась.

– Я повзрослела, – ответила она на мой невысказанный вопрос. – Я. многому научилась. Вы тоже научитесь.

– Кэнни!

Макси щурилась от солнечного света, глядя на меня, на лице ее читалась тревога. Эбигейл кивнула нам обеим.

– Удачи, – сказала она и ушла в дом, покачивая бедрами, с подпрыгивающими грудями, гордая и бесстыдная. Я смотрела ей вслед, и мне очень хотелось сказать ребенку: «Оптимальная актриса на роль».

– В чем дело? – спросила Макси. – Ты в порядке? Ты не вернулась, и я испугалась, вдруг ты рожаешь в кабинке или...

– Нет, – покачала я головой. – Пока не рожаю. Все у меня хорошо.

Мы поехали домой, и Макси радостно трещала о том, что визуализировала себя, получающую премию «Оскар» и одного за другим сбрасывающую со сцены всех бывших бойфрендов.

– Я чуть не рассмеялась, когда визуализировала выражение лица Кевина. – Она искоса глянула на меня. – А что увидела ты, Кэнни?

Я не хотела отвечать ей, не хотела обижать ее словами о том, что счастье я увидела в тысячах миль от домика на калифорнийском побережье, от самой Макси.

– Дом, – прошептала я.

– Что ж, мы скоро приедем, – ответила Макси.

– Кэнни! – взвыла Саманта в телефонной трубке на следующее утро, в совершенно неподобающей для юриста манере. – Это нелепо! Я настаиваю на твоем возвращении. Тут столько всего произошло. Я рассталась с инструктором по йоге, а тебя не было рядом, чтобы выслушать всю историю...

– Так расскажи мне, – предложила я, чтобы избавиться от укола вины.

– Да ладно, – небрежно ответила Саманта. – Я уверена, что наш разрыв не идет ни в какое сравнение с тем, что творят твои звездные друзья...

– Перестань, Сэм, ты знаешь, что это неправда. Ты моя лучшая подруга, и я хочу услышать от тебя об этом злобном фанате йоги...

– Ничего интересного действительно нет, – уклонилась от прямого ответа Саманта. – Я бы лучше поговорила о тебе. Как обстоят дела со сценарием? Ты там в постоянном отпуске? Собираешься оставаться в Калифорнии до скончания веков?

– Не до скончания, – ответила я. – Я просто... Я не знаю, чего мне действительно хочется. – Чего мне хотелось в тот момент, так это прекратить разговор о моих планах на ближайшее будущее.

– Ладно, давай сменим тему, – должно быть, поняла Саманта. – Догадайся, кто мне звонил? Тот высокий врач, на которого мы наткнулись на Келли-драйв.

– Доктор К.! – При упоминании о нем я почувствовала и радость, и чувство вины: я ни разу не позвонила ему с тех пор, как подписала контракт с Вайолет. – Откуда он раздобыл твой номер?

Голос Саманты стал ледяным.

– Очевидно, несмотря на мои убедительные просьбы, ты указала в одном из многочисленных бланков, которые заполняла, что в случае чрезвычайных обстоятельств связываться надо со мной.

Действительно, так оно и было. Даже когда я куда-то ехала на велосипеде, всегда брала с собой телефон Саманты именно на такой случай. И ей это очень не нравилось.

– Скажи, Кэнни, почему ты не указала телефонный номер матери?

– Боялась, что трубку снимет Таня и предложит бросить мое тело в море.

– В общем, он позвонил, чтобы узнать, как идут у тебя дела и нет ли у меня твоего адреса. Полагаю, он хочет что-то тебе послать.

– Отлично! – воскликнула я, гадая, что же это.

– Так когда ты возвращаешься домой? – вновь спросила Сэм.

– Скоро, – сжалившись, ответила я.

– Обещаешь?

Я обхватила руками живот и ответила:

– Обещаю, – обращаясь и к ней, и к ребенку.

Назавтра, во второй половине дня, прибыла посылка из Филадельфии.

Я отнесла ее на веранду и вскрыла. Прежде всего увидела почтовую открытку с изображением маленькой собачки озабоченного вида, с большими глазами, очень похожей на Нифкина. Я перевернула ее. «Дорогая Кэнни, – было написано на обратной стороне. – Саманта сказала мне, что ты какое-то время побудешь в Лос-Анджелесе, и я подумал, что тебе захочется что-нибудь почитать (они там читают, не так ли?). Я положил в коробку твои книги и несколько вещей, которые напомнят тебе о доме. Звони мне, если захочешь услышать знакомый голос». И подпись: «Питер Крушелевски (из Филадельфийского университета)». Под подписью постскриптум: «Саманта сообщила, что Нифкин тоже отправился на Западное побережье, поэтому я посылаю кое-что и ему».

В коробке я нашла открытку с изображением Колокола свободы и Индепенденс-холл, а также жестянку с покрытыми шоколадом претцелями из «Ридинг терминал» и вафельный торт. В самом низу мои пальцы нащупали что-то круглое и тяжелое, завернутое в множество слоев «Филадельфия икзэминер». Из них я извлекла керамическую собачью миску. Снаружи ее украшали портреты Нифкина, прыгающего, сидящего, лежащего, грызущего искусственную косточку. Я радостно рассмеялась.

– Нифкин! – позвала я, Нифкин гавкнул и тут же прибежал.

Я поставила миску на пол, чтобы Нифкин мог ее обнюхать, и позвонила доктору К.

– Сюзи Лайтнинг! – приветствовал он меня.

– Кто? – переспросила я. – Э...

– Это из песни Уоррена Зенона[69], – уточнил он.

– Ага... – Я знала только одну песню Уоррена Зенона, про адвокатов, оружие и деньги.

– Она о девушке, которая... много путешествует.

– Любопытно. – Я решила, что непременно посмотрю слова. – Я звоню, чтобы поблагодарить за подарки. Они великолепны.

– Спасибо. Я рад, что они тебе понравились.

– Ты рисовал Нифкина по памяти? Это потрясающе. Тебе давно пора податься в художники.

– Я копировал, – признался он, и я рассмеялась. – Твоя подруга Саманта дала мне несколько фотографий. Но я ими не очень-то пользовался. У твоего песика запоминающаяся внешность.

– Ты такой добрый. – Я говорила совершенно искренне.

– Недалеко от кампуса открыли гончарную мастерскую, где каждый может разрисовать выбранное им изделие. Там я все и сделал. Какому-то мальчику исполнилось пять лет, поэтому в студии работали восемь пятилетних крох и я.

Я улыбнулась, представив себе эту картину: высоченный басистый доктор К. рисует Нифкина под восторженными взглядами детей.

– Так как идут дела?

Я кратко доложила о походах по магазинам с Макси, о приготовленных мной обедах, о фермерском рынке, который я нашла неподалеку. Описала маленький домик на берегу океана. Призналась, что Калифорния и удивительная, и ирреальная одновременно. Сообщила, что гуляю каждое утро, работаю каждый день, а Нифкин научился доставать теннисный мяч из прибоя.

Звуки, долетавшие с другого конца провода, говорили о том, что доктор К. заинтересованно слушает, он задавал вопросы и по ходу моего отчета, но в конце концов задал самый главный:

– Так когда ты возвращаешься домой?

– Я не знаю. Сейчас я в отпуске, и мне еще надо доработать сценарий.

– Так ты... собираешься рожать там?

– Не знаю, – медленно ответила я. – Скорее нет, чем да.

– Хорошо, – услышала я в ответ. – Мы снова позавтракаем вместе, когда ты вернешься.

– Конечно. – Меня сразу потянуло в «Утреннюю красу». Второго такого места для завтрака просто не существовало. – Это будет отлично. – Я услышала подъезжающий автомобиль Макси. – Извини, мне надо бежать...

– Нет проблем. Звони, как только возникнет такое желание.

Я положила трубку, улыбаясь. Интересно, сколько все-таки лет доктору К. и нравлюсь ли я ему больше, чем просто пациентка, одна из крупных женщин, которые заходят к нему в кабинет, каждая со своей историей о разбитом сердце. Я. решила, что обязательно повидаюсь с ним.

Утром Макси предложила еще одну поездку.

– Я все-таки не могу поверить, что у тебя есть пластический хирург, – проворчала я, усаживаясь в маленький автомобиль и думая о том, что только в этом городе и в эти годы двадцатисемилетняя актриса с идеальными чертами лица будет регулярно наведываться к пластическому хирургу.

– Неизбежное зло, – коротко ответила Макси, проскочив мимо нескольких автомобилей с не столь мощными двигателями и выруливая на быструю полосу движения.

Приемная была выдержана в серых и розовато-лиловых тонах. Мраморные полы, сверкающие стены, еще более сверкающие регистраторы. Макси сняла огромные очки, перекинулась несколькими словами с женщиной за столом, а я в это время прогуливалась по приемной и поглядывала на огромные фотографии врачей на стенах, гадая, кто удостоился чести утолщать губы Макси и убирать невидимые морщинки вокруг ее глаз. Доктор Фишер напоминал Кена, блондинистого бойфренда Барби. Доктор Роде, брюнет с изогнутыми черными бровями, выглядел на мой возраст. Доктор Такер походил на Сайта-Клауса, разумеется, без толстых щечек и двойного подбородка. Доктор Шапиро...

Я остановилась как вкопанная, глядя на увеличенную фотографию моего отца. Он похудел, сбрил бороду, но я его, конечно же, узнала.

Макси подошла, цокая каблучками по полу. Глянув на мое лицо, схватила за локоть и потащила к стулу.

– Кэнни, в чем дело? Ребенок? Я указала на стену.