Мужчина вернулся с кольцом скотча. Я подняла ногу, он поставил подошву на место, замотал скотчем.

– Будь осторожна, – напутствовал он меня. – Ты теперь мать, ты должна быть осторожной.

– Буду, – пообещала я. И захромала к указанному им углу.

В автобусе никто не обратил на меня ни малейшего внимания, грязную, с потеками слез на щеках, в кроссовке с примотанной скотчем подошвой. Всех занимали свои мысли, которых хватает по пути с работы домой: об обеде, о детях, о телепрограмме на вечер, – повседневные мысли нормальной жизни. Автобус, поскрипывая, тащился через город. Теперь я уже понимала, где нахожусь. Стадион, небоскребы, сверкающее вдалеке белизной здание «Икзэминер». И наконец увидела Центр профилактики избыточного веса и нарушений питания Филадельфийского университета, где бывала миллион лет назад. Тогда меня тревожила только одна проблема – как похудеть.

«Найдись, – сказала я себе и так сильно дернула шнур «Требуется остановка», что едва не оборвала его. Я поднялась на лифте на седьмой этаж, думая, что найду все лампы погашенными, а двери запертыми, и не понимая, чего меня туда потянуло.

Но свет в его кабинете горел, а дверь открылась.

– Кэнни! – Доктор К. просиял. Сиял, пока не поднялся, не обошел стол и не смог получше меня разглядеть.

– Я добилась потрясающего прогресса, – попыталась я улыбнуться. – Посмотри на меня! Сорока фунтов проклятого жира как не бывало! И всего за несколько месяцев! – Я провела рукой по глазам. – Я худая. – По щекам покатились слезы. – Да, я худая!

– Присядь. – Он закрыл дверь. Обнял за плечи и увлек к дивану, на который я и села, всхлипывающая и жалкая. – Кэнни, Господи, что случилось?

– Я пошла погулять. – Язык вдруг стал толстым, жестким, непослушным, я чувствовала, что губы потрескались. Да и голос сел. – Я пошла погулять и заблудилась. Я заблудилась, а теперь вот пытаюсь найтись.

Он положил руку мне на голову, погладил.

– Позволь отвезти тебя домой.

На лифте мы спустились вниз, вышли из здания, он усадил меня в свой автомобиль. Перед этим доктор К. на секунду задержался в холле у автомата и купил банку холодной колы. Я тут же выхватила ее у него из рук и осушила. Он ничего не сказал, даже когда я громко рыгнула. По пути остановился у магазинчика на углу, купил литровую бутылку воды и апельсиновое мороженое на палочке.

– Спасибо, – просипела я. – Очень мило с твоей стороны. – Я пила воду, слизывала с палочки мороженое.

– Я пытался дозвониться до тебя. Звонил домой и на работу.

– Я очень занята, – ответила я дежурной фразой.

– Джой уже дома? Я покачала головой. Он посмотрел на меня.

– Ты в порядке?

– Занята, – вновь просипела я. Груди болели. Я глянула вниз и не удивилась, увидев на футболке два круглых пятна.

– Занята чем? – спросил он.

Я крепко сжимала губы. Не ожидала, что на «занята» диалог не закончится.

Остановив автомобиль на красный свет, он наклонился ко мне, заглянул в глаза.

– Ты в порядке?

Я пожала плечами. Водитель вставшей нам в затылок машины нажал на клаксон, но доктор К. не тронул автомобиль с места.

– Кэнни... – Голос его наполняла доброта. Одна-единственная слезинка поползла по щеке. Он потянулся, чтобы смахнуть ее. Я отпрянула как от огня.

– Нет! – взвизгнула я. – Не прикасайся ко мне!

– Кэнни, Господи, да что с тобой?

Я покачала головой, уставившись на свои колени, на тающие на них остатки мороженого. Какое-то время мы ехали молча. Тихонько урчал мотор, холодный кондиционированный воздух обдувал колени и плечи.

На следующем светофоре он вновь попытался заговорить:

– Как Нифкин? Не забыл мои уроки? – Доктор К. быстро глянул на меня. – Ты помнишь, как мы навещали тебя, да?

Я кивнула.

– Я не чокнутая, – ответила я, однако полной уверенности в этом у меня не было. Разве сумасшедшие знают, что они сумасшедшие? Или думают, что никаких отклонений от нормы у них нет, хотя они и ведут себя как безумцы, ходят по городу грязными, в разваливающихся кроссовках и с головой, настолько переполненной яростью, что она грозит взорваться.

Еще несколько кварталов мы проехали в молчании. Я не знала, что сказать, что сделать. Вроде бы мне следовало задать доктору К. какие-то вопросы, расставить какие-то акценты, но мозг словно застлал густой туман.

– Куда мы едем? – наконец выдавила я из себя. – Мне надо домой. Или в больницу, я должна туда вернуться.

Мы остановились на красный свет.

– Ты работаешь? – спросил доктор К. – В последние месяцы я не видел твоего имени...

Я так давно не вела обычной светской беседы, что мне потребовалось время, чтобы понять смысл его слов.

– Я в отпуске.

– Ты ешь как положено? – Он искоса смотрел на меня. – Или вопрос следует сформулировать иначе: ты что-нибудь ешь?

Я пожала плечами:

– Это трудно. С ребенком. С Джой. Я дважды в день хожу к ней в больницу, и я готовлю дом к ее приезду... Я много хожу, – закончила я.

– Это я вижу.

Еще несколько кварталов молчания, опять остановка на красный свет.

– Я думал о тебе, – первым заговорил он. – Надеялся, ты зайдешь или позвонишь...

– Так я и зашла, не так ли?

– Я думал, мы сходим в кино. Или опять в тот ресторан. Слова его звучали так странно, что я рассмеялась. Какое кино, какой ресторан, если в мыслях у меня только дочь и ярость?

– И куда ты шла, когда заблудилась?

– Гуляла, – выдохнула я. – Просто пошла прогуляться. Он покачал головой, но не стал развивать тему.

– Позволь пригласить тебя к себе. Я приготовлю обед. Я обдумала его предложение.

– Ты живешь далеко от больницы?

– Ближе, чем ты. И я отвезу тебя туда по первому слову. Я кивнула, сдаваясь.

Я тихонько стояла, пока лифт поднимался на шестнадцатый этаж, пока доктор К. открывал дверь, заранее извиняясь за беспорядок, пока спрашивал, по-прежнему ли мне нравится курица и не хочу ли я позвонить. Насчет курицы я кивнула, насчет позвонить покачала головой, прошлась по его гостиной, провела рукой по корешкам его книг, посмотрела на фамильные портреты, смотрела, но не видела. Он исчез на кухне и тут же появился с полными руками: махровое полотенце, тренировочные штаны, футболка, маленькие кусочки мыла и бутылочки шампуня с логотипом одного из отелей Нью-Йорка.

– Не хочешь освежиться? – предложил он.

В большой и чистой ванной комнате я сняла футболку, потом шорты, попыталась вспомнить, когда они были чистыми. Сложила раз, другой, потом плюнула и просто бросила в корзину для грязного белья. Долго стояла под душем с закрытыми глазами, ни о чем не думая, лишь ощущая льющуюся по лицу воду. «Найдись, – сказала я себе. – Постарайся найтись».

Когда я вышла из ванной, одетая, с высушенными полотенцем волосами, доктор К. уже ставил на стол еду.

– Добро пожаловать, – улыбнулся он мне. – Тебя это устроит?

На столе я увидела овощной салат, жареную курицу, картофельные оладьи. И пахла еда отменно... впервые за долгое время запахи не вызывали у меня отвращения.

– Спасибо.

Он навалил мне полную тарелку, ничего не говорил пока я ела, лишь пристально наблюдал за мной. Если я отрывала глаза от еды, то встречалась с ним взглядом... он не таращился на меня, просто наблюдал, как я ем.

Наконец я отодвинула тарелку.

– Спасибо, – повторила я. – Очень вкусно.

Он отвел меня к дивану и вручил керамическую миску с шоколадным мороженым.

– «Бен и Джерри», – пояснил он. Голова у меня еще плохо соображала, я вдруг стала вспоминать сладости которые он приносил мне в больницу. Мороженое «Бен и Джерри» как-то с ними вязалось... – Помнишь, как на занятиях мы говорили про мороженое?

Я лишь смотрела на него, ничего не помнила – Когда речь шла о продуктах, которые вызывают цепную реакцию обжорства? – задал он наводящий вопрос Я вспомнила, хотя произошло сие миллион лет назад. Казалось невероятным, что когда-то я могла говорить о моих любимых блюдах, вообще могла есть... не только есть, но и жить нормальной жизнью. Ходить в рестораны в гости на прогулки, в кино. Неужто такая жизнь могла вернуться? Уверенности не было... но я подумала, что попытаться-то можно.

– Ты помнишь любимые блюда всех своих пациентов? – спросила я.

– Только пациентов-любимчиков. – Он сидел в кресле и наблюдал, как я ем мороженое, наслаждаясь каждой ложечкой. Я вздохнула, когда миска опустела. Давно уже я так хорошо не ела. Давно еда не была такой вкусной.

Он откашлялся. Я поняла, что мне пора уходить. Возможно, на вечер у него свои планы. Возможно, он собирался на свидание. Я порылась в памяти. Какой нынче день? Рабочий или уик-энд?

Я зевнула, доктор К. мне улыбнулся.

– Ты выглядишь такой усталой. Почему бы тебе не отдохнуть? – Голос добрый, успокаивающий. – Выпьешь чаю а не кофе, да? – Я кивнула. – Сейчас вернусь.

Он ушел на кухню, я вытянулась на диване и когда он вернулся, из последних сил боролась со сном. Веки стали очень уж тяжелыми. Я опять зевнула, попыталась сесть, он протянул мне фаянсовую кружку.

– Что ты сегодня делала? – спросил он.

Я отвернулась, протянула руку к одеялу, которое висело на спинке дивана.

– Пошла на прогулку. Наверное, действительно заблудилась. Вообще-то все у меня нормально. Можешь не беспокоиться. Я в порядке.

– Нет. – В его голосе прорвалась злость. – Ты далеко не в порядке. Ты голодаешь, ты бесцельно бродишь по городу, ты бросила работу...

– Я в отпуске, – поправила я его. – В отпуске по семейным обстоятельствам.

– В обращении за помощью нет ничего постыдного.

– Мне не нужна помощь, – без запинки ответила я. Привыкла так отвечать еще в молодости, со временем довела эту привычку до автоматизма. «Я в порядке. Справлюсь сама. Помощь мне не требуется». – Я в порядке. Ситуация под контролем. Мы в порядке. Я и моя девочка. Мы в порядке.

Он покачал головой:

– Как ты можешь быть в порядке? Ты такая несчастная...

– А с чего мне быть счастливой? – выстрелила я в ответ. – Где оно, мое счастье?

– У тебя прекрасный ребенок...

– Да, но за это благодарить мне некого.

Он смотрел на меня. Я – на него, кипя от ярости. Потом поставила чашку, поднялась.

– Мне пора.

– Кэнни...

Я нашла носки, кроссовки, одну – целую, вторую – развалину, обмотанную скотчем.

– Ты сможешь отвезти меня домой? На его лице отразилась печаль.

– Извини... я не хотел тебя расстраивать.

– Ты меня не расстроил. Я не расстроена. Но я хочу вернуться домой.

Он вздохнул, посмотрел на свои ноги.

– Я думал... – промямлил он.

– Думал о чем?

– Не важно.

– Думал о чем? – повторила я более настойчиво.

– Идея не из лучших.

– Думал о чем? – По моему тону чувствовалось, что я разобьюсь в лепешку, но добьюсь ответа.

– Я подумал, если ты приедешь сюда, то расслабишься. – Он покачал головой, опечаленный тем, что его надежды оказались тщетными, ожидания не оправдались. – Я подумал, может, ты захочешь поговорить со мной...

– Вообще-то говорить особо не о чем, – ответила я, но теперь мой тон был куда мягче. В конце концов, он накормил меня обедом, дал чистую одежду, подвез, купил колу и апельсиновое мороженое. – Я в порядке. Действительно. Я в порядке.

С минуту мы постояли, а потом между нами проскочила какая-то искра, чуть снявшая напряженность. Я почувствовала мозоли на обеих ногах, почувствовала, как обожженная солнцем кожа обтягивает скулы, почувствовала спиной мягкость хлопчатобумажной ткани его футболки, приятную тяжесть в животе. И почувствовала, как ноют переполненные молоком груди.

– Эй, а у тебя, часом, нет молокоотсоса? – спросила я. Попыталась пошутить впервые после того, как очнулась в больнице.

Он покачал головой.

– Лед поможет?

Я кивнула и села на диван. Он принес кубики льда, завернутые в полотенце. Я повернулась к нему спиной, сунула полотенце под футболку.

– Как Нифкин? – вновь спросил он. Я закрыла глаза.

– Он у матери, – пробормотала я. – Пока я отправила его туда.

– Нельзя оставлять его там надолго. Он забудет все трюки. – Доктор К. пригубил чай. – Я бы научил его говорить, если б мы могли провести вместе побольше времени.

Я кивнула. Веки снова потяжелели.

– Может, такая возможность еще представится. – Он деликатно отвел глаза, когда я перемещала лед. – Мне бы хотелось вновь увидеться с Нифкином. – Он помолчал, откашлялся. – Я бы хотел видеться и с тобой, Кэнни.

Я посмотрела на него.

– Зачем? – Я знала, это грубый вопрос, но я давно уже забыла про хорошие манеры... про любые манеры. – Почему со мной?

– Потому что ты мне небезразлична.

– Почему? – повторила я.

– Потому что ты... – Он замолчал, не договорив. Когда я посмотрела на него, он махал руками, словно пытался слепить слова из воздуха. – Ты особенная.

Я покачала головой.

– Да-да.

«Особенная», – подумала я. Не чувствовала я себя особенной. Нелепой – да. Истеричкой, плаксой, уродиной. А как, собственно, я выглядела? Я представила себя на улице тем вечером: с одной развалившейся кроссовкой, потную и грязную, с сочащимися молоком грудями. Меня следовало сфотографировать, а потом развесить постеры с моим изображением в каждой школе, в каждой библиотеке рядом с полками, на которых стоят любовные романы издательства «Арлекин» и книги, разъясняющие, как найти духовно близкого человека, спутника жизни, истинную любовь. Я могла бы служить предупреждением, могла помочь другим женщинам избежать моей судьбы.

Должно быть, с этими мыслями я и задремала, потому что проснулась как от толчка, с щекой на одеяле и полотенцем с тающим льдом на коленях. Доктор К. сидел в кресле напротив.

Очки он снял и добрыми глазами смотрел на меня.

– Пойдем. – Он что-то держал в руках, что-то похожее на спеленатого ребенка. Подушки, простыни, одеяло. – Я постелю тебе в спальне для гостей.

Я пошла в полузабытьи, от усталости меня шатало. Простыни были холодные и пахли свежестью, подушки мягкие. Я позволила доктору К. снять покрывало, застелить постель, уложить меня, накрыть одеялом. Без очков, в полутьме, его лицо казалось моложе.

Он присел на краешек кровати.

– Скажешь мне, почему ты так злишься? – спросил он. Я ужасно устала, тяжелый язык едва ворочался во рту.

Меня словно накачали наркотиками или загипнотизировали. А может, мне хотелось все рассказать кому-то, достаточно близкому мне человеку.

– Я злюсь на Брюса. Я злюсь на его подругу, которая толкнула меня, и я злюсь на него, потому что он меня не любит. И наверное, я злюсь на своего отца.

Доктор К. приподнял бровь.

– Я видела его... в Калифорнии... – Я прервалась, чтобы сладко зевнуть. – Он проявил ко мне полнейшее безразличие. Ничего не захотел узнать. – Я провела руками по животу, по тому месту, где был живот. – Ребенок... – Мои веки стали такими тяжелыми, что я едва удерживала их на весу. – Он ничего не захотел узнать.

Тыльной стороной ладони доктор К. провел по моей щеке, и я подалась вперед, словно кошка, жаждущая ласки.

– Мне очень жаль. Тебе столько пришлось пережить. Я глубоко вздохнула, осмысливая его слова.

– На сенсацию это не тянет. Он улыбнулся:

– Я только хотел, чтобы ты знала. Хотел увидеться с тобой, чтобы сказать...

Я смотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Ты не должна все делать одна. Есть люди, которым ты близка. Ты только должна позволить им помочь.

Я села. Простыня и одеяло упали.

– Нет, это неправильно.

– Ты про что?

Я нетерпеливо мотнула головой.

– Ты знаешь, что такое любовь? Он обдумал вопрос.

– Кажется, я слышал об этом песню.

– Любовь – это ковер, который выдергивают из-под твоих ног. Любовь – это Люси, которая всегда поднимает футбольный мяч в последнюю секунду и Чарли Браун шлепается на задницу. Любовь – это нечто, убегающее от тебя всякий раз, когда ты веришь в него. Любовь – для неудачников, а я больше не собираюсь возвращаться в их ряды. – Закрыв глаза, я увидела себя, лежащую на полу в туалете аэропорта, когда прекрасная прическа, отменный макияж, дорогая обувь, модная одежда и бриллиантовые серьги не смогли защитить меня, не смогли не подпустить волка к моей двери. – Я хочу дом с паркетными полами и не хочу, чтобы кто-то еще входил в него.

Он коснулся моих волос, что-то говоря.

– Кэнни, – повторил он. Я открыла глаза.

– Это не единственный вариант. В темноте я смотрела на него.

– А какой есть еще? – задала я логичный вопрос. Он наклонился и поцеловал меня.

Он поцеловал меня, а я от неожиданности не знала, как реагировать, не могла даже шевельнуться, сидела, застыв как статуя, пока его губы касались моих.

Он подался назад.

– Извини.

Я наклонилась к нему.

– Паркетные полы, – прошептала я и поняла, что подкалываю его и при этом улыбаюсь, впервые за долгое, долгое время.

– Я дам тебе все, что смогу. – Слова эти он произнес, глядя на меня так, что (о, чудо из чудес!) не оставалось ни малейших сомнений в его абсолютной серьезности. А потом он поцеловал меня вновь, уложил, укрыл одеялом до подбородка, положил теплую ладонь мне на макушку и вышел из комнаты.

Я слушала, как он закрыл дверь, как вытянулся на диване. Слушала, как он погасил свет, потом его дыхание стало ровным и размеренным. Я слушала, прижимая к себе одеяло, ощущая себя в полной безопасности, чувствуя, что обо мне заботятся. И впервые с рождения Джой голова стала ясной. Я решила, лежа в этой незнакомой кровати в темноте, что могу вечно бояться, бродить и бродить по городу, носить в голове и груди ярость. Но, возможно, есть и другой путь. «У тебя есть все, что нужно», – сказала мне мать. И возможно, от меня требовалось лишь одно: признать, что мне нужен человек, на которого я могла бы опереться. И я могла бы быть хорошей дочерью и хорошей матерью. Возможно, даже могла стать счастливой. Возможно, могла.

Я выскользнула из кровати. Пол холодил босые ноги. Двигаясь сквозь темноту, я вышла из комнаты, закрыла за собой дверь, подошла к дивану, на котором спал доктор К. с книгой, выпавшей из пальцев. Села на пол рядом, наклонилась к нему так, что мои губы практически коснулись его лба. Потом закрыла глаза, глубоко вдохнула и прыгнула в воду.

– Помоги, – прошептала я.

Его глаза открылись мгновенно, словно он не спал, а ждал. Он протянул руку, коснулся моей щеки.

– Помоги, – повторила я, словно стала ребенком, только что выучившим это слово и произносящим его вновь и вновь. – Помоги мне. Помоги.

Через две недели Джой переехала домой. Восьми недель от роду[76], весящая больше семи фунтов, наконец-то дышащая своими легкими. «Все у вас будет отлично», – заверили меня медсестры. Да только я решила, что еще не готова стать сама собой. В душе оставалась боль. И грусть.

Саманта предложила нам пожить у нее. Она могла взять отпуск и создать нам необходимые условия. Макси вызвалась прилететь сама или прислать за нами самолет, чтобы он доставил нас в Юту, где она снималась в роли девушки-ковбоя в блокбастере с незатейливым названием «Наездницы». Питер, конечно же, первым хотел принять нас у себя.

– Даже не думай, – сказала я ему. – Я выучила свой урок. Сначала даешь мужчине молоко забесплатно, а потом он уже готов купить корову.

Питер густо покраснел.

– Кэнни. У меня и в мыслях...

Я рассмеялась. До чего это приятно – смеяться. Как долго я обходилась без смеха!

– Шучу. – Я печально посмотрела на него. – Поверь, пока я не могу даже думать об этом.

В конце концов я решила поехать домой, домой к матери и этой ужасной Тане, которая согласилась на время убрать свой ткацкий станок и предоставить в наше распоряжение комнату, которая раньше была моей. Надо отметить, они с радостью согласились нас принять.

– До чего же здорово, когда в доме опять маленький ребенок! – воскликнула мать, абсолютно игнорируя тот факт, что крохотная, со слабеньким здоровьем Джой – не та внучка, о которой может мечтать бабушка.

Я подумала, что побуду у них недельку-другую, чтобы прийти в норму, отдохнуть, приспособиться к новому режиму. В итоге мы прожили там три месяца, я спала на своей прежней кровати, Джой – в детской кроватке, стоявшей рядом.

Мать и Таня всячески меня ублажали. Приносили к двери подносы с едой, к кровати – чашки с чаем. Привезли из моей квартиры компакт-диски и полдюжины книг, Таня подарила мне пурпурно-зеленый вязаный шерстяной платок.

– Это тебе, – застенчиво сказала она. – Я очень сожалею, что все так вышло.

И я видела, что она действительно сожалела. Сожалела и попыталась (ей это даже удалось) бросить курить. Ради ребенка, сказала мне мать. Меня это тронуло.

– Спасибо, – поблагодарила я Таню и завернулась в платок. Таня улыбнулась, как восходящее солнце.

– Я рада, что тебе нравится.

Саманта приезжала несколько раз в неделю, привозила из города разную вкуснятину: вьетнамские блюда из «Ридинг терминал», свежие сливы с фермы в Нью-Джерси. Приезжал и Питер. Привозил книги, газеты, журналы («Мокси» – никогда) и маленькие подарки для Джой, включая крошечную футболку с надписью «Девичья власть».

– Это круто, – улыбнулась я. Питер полез в брифкейс.

– Я купил тебе такую же.

– Спасибо.

Джой дернулась во сне. Питер посмотрел на нее, потом на меня.

– Как ты?

Я закинула руки за голову. Я оставалась очень загорелой с тех пор, как много ходила по солнцепеку, но изменения наметились. Во-первых, я стала принимать душ. Во-вторых, начала есть. Мои бедра и груди возвращались к прежним объемам, но меня это совершенно не волновало, скорее радовало... я словно заново узнавала себя. Возвращала себе не только тело, но и жизнь, которую вроде бы оставила в прошлом. И между прочим, не такую уж плохую жизнь. Да, что-то я безвозвратно потеряла, некоторые люди уже никогда не полюбили бы меня вновь, но... как говорится, что-то теряешь, что-то находишь. Я улыбнулась Питеру.

– Лучше. Полагаю, гораздо лучше.

А однажды утром, в сентябре, я проснулась, и у меня вновь возникло желание прогуляться.

– Составить тебе компанию? – проскрипела Таня.

Я покачала головой. Мать, хмурясь, наблюдала, как я зашнуровываю кроссовки.

– Ты хочешь взять с собой ребенка? – спросила она.

Я посмотрела на Джой. Эта мысль даже не приходила мне в голову.

– Вроде бы нет.

– Она не рассыплется, – заметила мать.

– А вдруг?.. – Мои глаза наполнились слезами. – Она едва выкарабкалась.

– Дети гораздо крепче, чем ты думаешь, – настаивала мать. – Ничего с Джой не случится... не сможешь же ты вечно держать ее в доме.

– А если я организую ей домашнее обучение? – спросила я. Мать улыбнулась и протянула мне «кенгуру». Я неловко надела лямки на плечи, посадила внутрь Джой.

Маленькую, еще очень маленькую. Показавшуюся мне осенним листочком. Нифкин посмотрел на меня, заскулил. Я прицепила к ошейнику поводок, взяла и его. Шла медленно, сначала по подъездной дорожке, потом по улице. Впервые после приезда я вышла на улицу и теперь отчаянно боялась всего: и людей, и автомобилей. Джой прижималась ко мне с закрытыми глазами. Нифкин вышагивал рядом, рыча на проезжающие автомобили.

– Смотри, беби, – прошептала я головке Джой. – Смотри на мир.

Когда мы вернулись с утренней прогулки, на подъездной дорожке стоял автомобиль Питера. На кухне моя мать, Таня и Питер сидели за столом.

– Кэнни! – воскликнула мать, когда мы появились в дверях.

– Привет, – поздоровался Питер.

– Мы говорили о тебе, – сообщила мне Таня. Голос ее оставался таким же скрипучим, хотя она уже месяц не курила.

– Привет, – улыбнулась я Питеру, довольная его приездом. Помахала ему рукой, достала Джой из «кенгуру», завернула в одеяло, посадила на колени. Мать наливала чай, а Джой большими глазами смотрела на Питера. Он бывал в доме и прежде, но она всегда спала. Так что она видела его впервые.

– Привет, беби, – пробасил Питер. Личико Джой сморщилось, она заплакала. Питер разом расстроился. – О, извини.

– Не волнуйся. – Я повернула Джой лицом к себе и покачала, пока рыдания не перешли во всхлипывания, потом в икоту и, наконец, не затихли.

– Она не привыкла к мужчинам, – заметила Таня. Я могла бы съязвить по этому поводу, – но предпочла промолчать.

– Я думаю, все младенцы меня боятся, – вздохнул Питер. – Наверное, все дело в моем голосе.

– Джой слышала разные голоса, – ввернула я. Мать бросила на меня сердитый взгляд. Таня не отреагировала. – Она не испугалась, – добавила я. И действительно, Джой спала, чуть приоткрыв губки, длинные ресницы лежали на розовых щечках, на которых все еще высыхали слезы. – Посмотри.

Я вытерла Джой лицо и развернула ее к Питеру. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть девочку.

– Bay! – В голосе его слышался восторг.

Он вытянул длинный тонкий палец, осторожно коснулся щечки. Я ослепительно улыбалась Джой, которая тут же проснулась, бросила один взгляд на Питера и вновь зарыдала.

– Она к тебе привыкнет, – пообещала я. – Грубая девочка! – прошептала я ей на ушко.

– Может, она голодная? – предположила Таня.

– Мокрый подгузник, – высказала свою версию мать.

– Разочарована передачами Эй-би-си в прайм-тайм, – не согласилась с ними я.

Питер рассмеялся.

– Она очень придирчивый зритель, – заметила я, покачивая Джой. – И особенно любит спортивные передачи.

Как только девочка успокоилась, я пододвинула к себе чашку с чаем, взяла с блюда в центре стола пару шоколадных пирожных, добавила яблоко из вазы и принялась за работу.

Питер одобрительно посмотрел на меня.

– Ты выглядишь гораздо лучше, – объявил он.

– Ты говоришь это всякий раз, когда видишь меня, – заметила я.

– Потому что так оно и есть. Ты просто пышешь здоровьем.

Пожалуй, он не грешил против истины. Я завтракала, обедала и ужинала, кое-что прихватывала и в промежутках, поэтому быстро возвращалась к прежним пропорциям. И мне по-прежнему это нравилось. Ноги оставались крепкими и сильными, грудь служила не только для того, чтобы растягивать свитера. Даже живот, в полосках беременности, предполагал силу и мог многое рассказать. Я всегда знала, что я женщина крупная, и теперь поняла, что с этим можно жить. Воспринимала себя как безопасную гавань, как уютное место отдыха. «Создана для комфорта, а не для скорости», – подумала я и рассмеялась про себя. Питер мне улыбнулся.

– Ты просто пышешь здоровьем, – повторил он.

– Если твои слова станут достоянием общественности, тебя вышвырнут из Центра профилактики избыточного веса.

Он пожал плечами, показывая, что это не важно.

– Я думаю, ты прекрасно выглядишь. Всегда так думал. Моя мать просияла. Я бросила на нее быстрый взгляд, мол, занимайся своими делами, и усадила Джой на колени.

– А что привело тебя в наши края? – спросила я Питера.

– Вообще-то я хотел пригласить тебя и Джой на автомобильную прогулку.

У меня защемило в груди. Мы с Джой никуда не ездили, только в больницу.

– И куда? – спросила я.

– Вдоль берега. На чуть-чуть.

Идея манила и пугала одновременно.

– Ну, не знаю. Не уверена, что Джой к этому готова.

– Она не готова или ты? – полюбопытствовала мать. Вновь я взглядом предложила ей не лезть в чужие дела.

– Я буду рядом, – напомнил Питер. – Если потребуется медицинская помощь, далеко идти не придется.

– Поезжай, Кэнни, – не унималась мать.

– Тебе это пойдет на пользу, – встряла Таня.

Я посмотрела на Питера. Он мне улыбнулся. Я вздохнула, признавая свое поражение.

– Только на чуть-чуть, – повторила я, он кивнул, очень довольный, и поднялся, чтобы помочь мне.

Конечно, уехали мы не сразу, только через сорок пять минут и с тремя сумками, набитыми подгузниками, шапочками, носочками, свитерами, бутылочками, одеялами и прочими детскими вещами, не говоря уже о складной коляске. Но в багажнике места хватило. После этого Джой устроили на сиденье для младенцев, я заняла пассажирское место, Питер сел за руль, и мы тронулись в путь.

Мы с Питером немного поболтали: о его работе, о Люси и Макси, о том, что Энди пригрозили расправой после того, как он разнес в пух и прах один знаменитый филадельфийский рыбный ресторан. Когда же мы выехали на автостраду, ведущую к Атлантик-Сити, Питер улыбнулся мне и тронул пальцем кнопку на приборном щитке. Крыша над нашими головами уползла назад.

– Сдвижная крыша! – ахнула я под впечатлением увиденного.

– Я знал, что тебе понравится! – прокричал он.

Я обернулась к Джой, уютно устроившейся на сиденье для младенцев, опасаясь, не повредит ли ей ветер. Но девочке, похоже, нравилось. Розовая ленточка, которую я вплела ей в волосы, трепыхалась из стороны в сторону, а Джой смотрела во все глаза.

Мы приехали в Вентнор, припарковались в двух кварталах от берега. Питер разложил детскую коляску. Я достала из автомобиля Джой, завернутую в большее количество одеял, чем того требовал теплый сентябрьский день, усадила ее в коляску. И мы медленно направились к воде. Я толкала коляску, Питер шел рядом. Мои волосы сверкали под солнечным светом, по загорелому телу разливалось приятное тепло.

– Спасибо тебе.

Он пожал плечами, смутился.

– Я рад, что тебе нравится.

Мы прошлись по набережной, двадцать минут туда, двадцать – обратно, потому что я не хотела, чтобы Джой оставалась на открытом воздухе больше часа. Да только соленый воздух нисколько ее не беспокоил. Она крепко заснула, розовая ленточка развязалась, каштановые кудряшки подбирались к щечкам. Я наклонилась, чтобы послушать ее дыхание, пощупать подгузник. Не обнаружила поводов для тревоги. Питер вернулся с одеялом в руках.