Огромный силуэт возникшего видения четко вырисовывался на фоне неба, когда оно неожиданно застыло на самом краю долины. Это было колесо. Чудовищное черное колесо, высокое, как самые высокие из башен. Погруженный в пучину его тени, Саймон в изумлении смотрел, как оно мучительно совершает свой роковой поворот. Потом оно медленно покатилось по долине, оставляя за собой только темную полосу содранного дерна. Саймон, окаменев, стоял на его неотвратимом пути, а оно вертелось, неумолимое, как жернова ада.
      Теперь оно было над ним, черная колонна, подпирающая небесный свод, в лицо ему посыпался дерн, забивая глаза и рот. Почва под ногами Саймона прогнулась, когда тяжесть колеса поколебала ложе земли. Он упал, а когда с трудом выпрямился, черный обод уже нависал над ним. Он стоял в оцепенении, безгласный, пораженный ужасом, как вдруг серая тень промелькнула перед ним, серая тень с золотым блеском... воробей, зажавший в лапках что-то блестящее и бешено несущийся прочь. Он перевел глаза вслед улетающей птице и почувствовал, что ее быстрые движения что-то задели в его сердце, и бросился за ней, за пределы досягаемости опустившегося колеса.
      Он прыгнул, и широкий, как стена обод обрушился вниз. Но в этот момент его штанина зацепилась за обжигающе холодный гвоздь, торчащий из края колеса. Воробей, летевший на шаг впереди, теперь летел прочь, свободный и спокойный, поднимаясь по спирали в серое небо и сливаясь с ним. Он уносил в небеса свой золотой груз. И тут раздался величественный голос:
      - Ты был отмечен!
      Колесо подхватило Саймона и швырнуло в воздух, как собака швыряет крысу, желая сломать ей хребет. Потом оно продолжило свое движение. Саймон болтался вниз головой, земля под ним качалась и уходила в сторону, как пульсирующее зеленое море. Ветер, поднятый поворотом колеса, пронизывал его насквозь. Раскачиваясь, он поднимался к вершине, и кровь стучала в его ушах.
      Цепляясь руками с налипшей травой и глиной, Саймон мучительно подтягивался к ободу колеса. Наконец он оседлал его, как будто это была спина какого-то животного, достигавшая облаков. Он поднимался все ближе и ближе к небесному своду.
      И вот он очутился на самом верху. Некоторое время он сидел, выпрямившись, на вершине мира. За краем долины он видел несказанный простор расстилавшихся полей Светлого Арда. Солнечный свет пробился сквозь траурное небо, коснулся зубчатых стен замка и озарил стройный шпиль башни, которая, единственная в мире, могла поспорить с высотой черного колеса. Он моргнул, почувствовав что-то знакомое в ее летящем силуэте, но колесо продолжило движение" протолкнуло его через вершину и поволокло к далекой земле.
      Он боролся с гвоздем, впившимся в его штанину, но каким-то непостижимым образом он и гвоздь были теперь одним целым. Оставалось только покориться. Земля устремлялась вверх.
      Саймон и зеленая девственная земля неслись навстречу друг другу с шумом, подобным шуму Страшного Суда, разносящемуся над долиной. Удар - двое сошлись. Ветер, свет и музыка прекратились внезапно, как будто задули свечу.
      Саймон погружался во тьму, глубоко в землю, которая расходилась перед ним, как вода. Вокруг раздавались голоса медленные, запинающиеся голоса, исходившие из уст, задушенных землей.
      Кто ворвался в наш дом?
      Кто тревожит наш сон, наш долгий, покойный сон?
      Это воры! Они украдут нашу тишину и наши темные постели. Они снова вытащат нас наверх, через Светлые ворота...
      Скорбные голоса причитали, Саймон чувствовал прикосновения рук, стремящихся схватить его, рук, холодных и сухих, как кости, рук влажных и мягких, как древние корни, длинных извивающихся пальцев, рвущихся прижать его к пустой груди... но они не могли остановить его. Колесо все катилось, унося его глубже и глубже вниз, пока голоса не замерли вдали. Он уносился все дальше, в холодную, непроницаемую тьму.
      Тьма...
      Где ты, мальчик? Ты спишь? Сейчас я схвачу тебя! - Это был голос Прейратса. Он чувствовал, как давит на него злобная тяжесть мыслей алхимика. Я знаю теперь, кто ты, - мальчишка Моргенса, надоедливый судомойка. Ты видел то, чего не следовало, кухонный мальчишка, ничтожество в сравнении с тем, что за тобой. Ты знаешь слишком много. Я выслежу тебя.
      Где ты?
      И тогда настал еще большая тьма - тень от тени колеса, и глубоко в этой тени загорелись два красных огня: глаза, которые, должно быть, принадлежали наполненному пламенем черепу.
      Нет, смертный, сказал голос, прозвучавший для Саймона землей, пеплом и концом всего сущего. Нет, это не для тебя. Пылающие глаза наполнились любопытством и ликованием. Этого возьмем мы, священник.
      Саймон почувствовал, как хватка Прейратса ослабела, сила алхимика иссякла перед темным властелином.
      Приветствую тебя, сказал он. Здесь, во владениях Короля Бурь, позади Темнейших Врат.
      Как... твое ... имя?
      И глаза погасли, как прогоревшие угли, и пустота, открывшаяся за ними, обжигала холоднее любого льда, горячее самого жаркого огня... и темнее любой тени...
      Нет! Саймон хотел закричать, освободиться, но тяжесть тысяч лет земли и камня сковала его. Я не скажу тебе!
      Тогда мы сами дадим себе имя... У тебя должно быть имя, ничтожная мошка... бессмысленная пылинка... Мы хотим узнать тебя, когда встретимся... Ты должен быть отмечен...
      Нет! Рот его было полон земли. Я не хочу имени! Я не хочу имени! Я не... хочу имени от вас! Этот последний крик отозвался эхом в вершинах деревьев. Бинабик склонился над ним, неприкрытое беспокойство было на его лице. Слабый утренний свет, лишенный источника и направления, заливал поляну.
      - Лишенного совсем разума и одного подверженного смерти уже должен я лечить, - сказал Бинабик, когда Саймон наконец сел. - А теперь и ты хочешь также кричать во время сна? - Он хотел превратить все в шутку, но утро было слишком холодным и ранним, чтобы поддержать попытку. Саймон дрожал.
      - О Бинабик, я... - на лице его появилась жалкая дрожащая улыбка. Он был снова на свету, на поверхности земли! - Я видел ужасный, ужасный сон.
      - Я очень не удивлен, - сказал Бинабик и тронул плечо Саймона. - Этот отвратительный день, который ты имел вчера, сам по себе мог вызывать галлютинативные сновидения. - Тролль выпрямился. - Если имеешь желание, имей очень большую свободу во время поисков съедобного в принадлежащем мне мешке. Я реанимирую двух монахов. - Он указал на две темные фигуры лежащих. Ближайшая, завернутая в темно-зеленый плащ, как догадался Саймон, была Лангрианом.
      - Где... - Саймон не сразу вспомнил имя. - Хенгфиск? - Его стрясло. Нижняя челюсть прыгала, как будто он собирался колоть орехи.
      - Несимпатичный риммерсман, который вне зависимости от этого дал свой плащ для обогревания Лангриана, ушел разыскивать среди развалин его дома еду и прочую необходимость. Я должен возвращаться к моим подопечным, Саймон, если твои жизненные ощущения достигли нормальности.
      - О, конечно. Как они?
      - Лангриан, имею очень большое удовольствие сказать, очень улучшился. Бинабик удовлетворенно кивнул. - Он спал совсем спокойно некоторое долгое время, утверждение, которое не могу относить к тебе, хмммм? - тролль улыбнулся. - Брат Дочиас, к несказанному сожалению, остается за пределами моей помощи, но он не больной, вредные только его мысли, испытывающие страх. Он тоже получил от меня кое-что, оказывающее помощь спать. Теперь очень глубоко прошу извинить меня, но пришло то время, когда необходимо переменить повязку для брата Лангриана.
      Бинабик обошел костер, попутно перешагнув через Кантаку, спавшую у теплых камней, чью спину Саймон сначала принял за еще один большой камень.
      Ветер слегка шелестел в листьях дуба над головой Саймона, перебиравшего мешок Бинабика. Он вытащил мешочек, в котором, судя по всему, вполне мог находиться завтрак, но еще не успел открыть его, как характерное щелканье подсказало, что в нем лежат уже виденные Саймоном раньше странные кости. Дальнейшие поиски помогли обнаружить копченое мясо, завернутое в грубую ткань, но как только он развернул его, немедленно стало ясно, что его бурлящий желудок меньше всего расположен принимать любую еду.
      - Вода есть, Бинабик? Где твой мех?
      - Очень лучше, Саймон, - откликнулся тролль, согнувшийся над братом Лангрианом. - Здесь мы имеем ручей, совсем очень близко, в той стороне. - Он указал направление, потом достал откуда-то мех и кинул его Саймону. Наполнение этого может оказывать мне помощь.
      Поднимая мех, Саймон увидел свои пакеты-близнецы, лежащие неподалеку. Повинуясь внезапному порыву, он прихватил с собой манускрипт доктора.
      Ручеек с трудом пробирался через завалы веток и листьев. Саймону пришлось сначала расчистить русло, чтобы напиться и умыть лицо. Он изо всей силы тер щеки. Казалось, что дым и кровь разрушенного аббатства проникали в каждую клеточку его кожи. После умывания он еще раз глотнул воды и наполнил мех Бинабика.
      Потом он сел на берегу и вернулся к размышлениям о странном сне. Тяжелый сырой туман окутал его мысли с тех пор, как он проснулся. Вслед за дикими словами брата Дочиаса этот сон поднял скопище мрачных теней, спавших где-то в глубине души Саймона, но дневной свет заставил их растаять, как беспокойных духов, оставив только тяжелый гнет страха. Все, что осталось от сна, было воспоминанием об огромном черном колесе, нависшем над ним. Все остальное исчезло под темным пологом забвения, а черные дыры в нем были как двери памяти, но открыть их он не мог.
      И все-таки он был уверен теперь, что замешан в нечто большее, чем просто борьба двух царственных братьев - большее даже, чем жестокая смерть доброго и, может быть, великого человека Моргенса, и большее, чем убийство двадцати святых людей. Это были только маленькие водовороты глубокого бурного потока - или, скорее, кустики травы, вырванные небрежным вращением могучего колеса. Его разум был бессилен разобраться во всем этом, и чем больше он думал, тем меньше понимал. Он только знал, что попал под широкую тень колеса, и если хочет выжить, должен стать равнодушным к его неумолимому вращению.
      Плюхнувшись на берег, почти убаюканный тонким звоном насекомых, во множестве сновавших над ручьем, он раскрыл "Жизнь Престера Джона" и начал перелистывать страницы. Он не видел их уже некоторое время из-за длинных переходов и порожденной ими всепоглощающей усталости. Он разъединил слипшиеся страницы и начал читать - предложение тут, несколько слов там. Саймон не особенно интересовался смыслом прочитанного, предаваясь упоительным воспоминаниям об умершем друге. Глядя на знакомый почерк, он вспоминал тонкие руки старика, опутанные сетью синих вен, проворные и умелые, как птицы, вьющие гнездо. Вдруг его внимание привлекло одно место рукописи. Оно находилось сразу под грубо нарисованной картой, которую доктор озаглавил "Поле битвы у Нирулага". Сам рисунок не представлял никакого интереса, потому что доктор, по неизвестным причинам, не потрудился обозначить названия действующих армий, и даже не привел никаких пояснений к упомянутым названиям. Но текст бросился ему в глаза, потому что в нем заключался в некотором роде ответ на те бесконечные вопросы, которые он задавал себе после прошедшей ночи.
      Ни война, ни насильственная смерть, писал Моргенс, сами по себе не представляют ничего возвышенного, но они, однако, являются теми, образно говоря, свечами, на которые неизменно летит безумный мотылек человечества. Те же, кто однажды побывал на поле битвы, если они не ослеплены общеизвестными популярными концепциями, согласятся подтвердить мое убеждение, исходя из которого все вышеперечисленное представляет собой ад на земле, созданный нетерпеливым человечеством, не желающим дожидаться медлительного чудака, под юрисдикцию которого, если правы священнослужители, каждый из нас рано или поздно попадет.
      Но все же поле битвы остается единственным решением проблемы, о которой Бог, вероятно, позабыл - случайно или нет, к несчастью, не может сказать ни один смертный. Таким образом, оно часто представляется Исполнителем Божественной Воли, а Насилие - Его Летописцем.
      Саймон улыбнулся и отпил немного воды из меха. Он прекрасно помнил пристрастие Моргенса к сравнениям, например, он любил сравнивать людей и насекомых или саму смерть со старым морщинистым архивным священником. Обычно все эти сравнения выходили за пределы понимания Саймона, но время от времени, когда он особенно старался неуклонно следовать за всеми поворотами и завивами мыслей доктора, смысл сказанного внезапно прояснялся, как бывает, если отдернуть занавеску.
      Джон Пресвитер, говорилось далее, был вне всякого сомнения, одним из величайших воинов своего времени. Без этого замечательного качества ему бы никогда не удалось возвыситься до вершины своего королевского положения. Но не сражения сделали его великим королем; скорее те орудия королевской власти, которые одни битвы могли дать ему в руки - почитание и уважение, которым он пользовался в среде простого народа.
      Фактически, его величайшие победы, одержанные на поле боя, являлись одновременно его величайшими поражениями как Верховного короля. В разгаре битвы он перевоплощался в бесстрашного, хладнокровного убийцу, уничтожавшего своих противников с радостным наслаждением Утаньятского барона, преследующего оленя.
      Уже будучи королем, он иногда был склонен к быстрым и необдуманным действиям, что едва не повлекло за собой поражение у долины Элвритсхолла и стало причиной потери благорасположенности и лояльности покоренных риммеров.
      Саймон поморщился, читая этот отрывок. Солнце, пробивавшееся сквозь густую листву, уже начинало припекать. Он знал, что на самом деле давным-давно пора отнести Бинабику мех с водой... но ему уже так долго не удавалось спокойно посидеть в одиночестве, а кроме того, он был так удивлен, что доктор Моргенс недостаточно восторженно пишет о золотом Престере Джоне, человеке, имя которого фигурировало в таком количестве песен и историй, что только имя Узириса могло поспорить с ним.
      Сопоставляя, гласил манускрипт, мы можем заметить, что единственный человек, равный Джону на поле боя, был, фактически, его полной противоположностью. Камарис са-Винитта, последний принц Наббанайского королевского дома и брат нынешнего герцога, был человеком, которому война казалась всего лишь плотским безумием. Сидящий на боевом коне Атарине, с огромным Торном в руке - он являлся носителем самой смертоносной силы нашего мира. Тем не менее он не получал никакого удовольствия от битвы, и его огромный ум был только почти непосильным бременем, многих восстановившим против него и заставлявшим его убивать гораздо чаще, чем ему самому бы этого хотелось.
      В Книге Эйдона сказано, что когда стражники Вивениса пришли арестовать Святого Узириса, он охотно последовал за ними, но когда они попытались забрать также и его последователей Сутриниса и Граниса, Узирис Эйдон не мог допустить этого и убил стражников касанием своей руки. Убивая их, он рыдал, и горячо благословил их тела.
      То же было и с Камарисом, если такое кощунственное сопоставление допустимо. Если кто-то на земле и приближался к ужасающему могуществу всеобъемлющей любви к ближнему, то это был Камарис са-Винитта, воин, убивающий без ненависти, самый великий воин своего, а возможно и всякого другого...
      - Саймон! Пожалуйста, приди быстро! Мне требуется вода, и она мне требуется сейчас!
      Звук хриплого от нетерпения голоса Бинабика заставил Саймон виновато подскочить. Он вскарабкался по скользкому берегу и бросился к лагерю.
      Но Камарис действительно был великим бойцом. Все песни свидетельствовали, что он весело смеялся, когда рубил головы тритингам.
      Шем пел одну... Как же это...?
      Он полетел на них стремглав, Он громко пел в бою. Они бежали, показав Нам задницу свою!
      Камарис громко хохотал, Камарис мстил за всех. С коня он в битве не слезал И нам принес успех!
      Выйдя из кустов, Саймон увидел, что брат Хенгфиск вернулся и что они с Бинабиком низко склонились к брату Лангриану. Яркий солнечный свет - как это солнце умудрилось взобраться так высоко? - озарял эту картину.
      - Вот, Бинабик, - и Саймон протянул бурдюк стоящему на коленях троллю.
      - Это было очень долгое время, когда ты... - начал тролль и замолчал, встряхивая бурдюк. - Только половина? - спросил Бинабик, и выражение его лица было таким, что Саймон немедленно вспыхнул от стыда.
      - Я отпил немного, когда ты позвал, - пробормотал он, оправдываясь.
      Хенгфиск бросил на него быстрый, змеиный взгляд и нахмурился.
      - Очень хорошо, - сказал Бинабик, поворачиваясь к Лангриану, который сильно порозовел с тех пор, как Саймон видел его в последний раз. - Влезть есть влезть, упасть есть упасть. Я думаю, что наш приятель очень немного исправляется. - Он поднял мех и вылил несколько капель воды в рот Лангриана. Монах, не приходивший в сознание, некоторое время разрывался в кашле, потом кадык его судорожно дернулся, и он сделал глоток. - Видишь? - гордо спросил тролль. - Это рана, которую он имеет на голове, я думаю, что я ее...
      Прежде чем Бинабик закончил свои разъяснения, Лангриан глубоко вдохнул и открыл глаза. Саймон услышал, как засопел Хенгфиск. Лангриан обвел туманным взглядом склоненные над ним лица и снова закрыл глаза.
      - Еще воды, тролль, - прошипел Хенгфиск.
      - То, что я делаю здесь, это только то, что я могу знать, риммерсман, - с ледяным спокойствием ответил Бинабик. - Ты исполнял свою должность, когда выносил его из руин, я исполняю свою, и нет необходимости в чьих-то советах. Говоря, маленький человек непрестанно смачивал тонкой струйкой потрескавшиеся губы Лангриана. Через некоторое время показался распухший от жажды язык монаха. Бинабик увлажнил и его, а потом смочил водой тряпку и положил ее на лоб монаха с подживающими ранами.
      Наконец раненый открыл глаза и попытался сосредоточить взгляд на Хенгфиске. Тот взял руку Лангриана в свою.
      - Хен... Хен... - прохрипел Лангриан. Хенгфиск плотнее прижал влажную ткань к его лбу.
      - Молчи, Лангриан, отдыхай.
      Лангриан медленно перевел взгляд с Хенгфиска на Бинабика и Саймона, и потом снова на монаха.
      - Остальные?.. - выговорил он.
      - Отдохни теперь. Тебе надо отдохнуть.
      - Этот человек и я наконец имеем консенсус, что значит согласны, терпеливо улыбнулся Бинабик. - Ты должен поспать.
      Лангриан хотел, видимо, возразить что-то, но тут веки его опустились, как бы следуя совету, и он уснул.
      Два события произошли в этот день. Первое случилось, когда Саймон, монах и тролль перекусывали. Поскольку Бинабик не мог оставить Лангриана, свежей дичи не было, и им пришлось обойтись сушеным мясом, а также ягодами и зелеными орехами - результатом тщательных поисков Саймона и Хенгфиска.
      Они молча жевали, погруженные в свои, такие непохожие мысли - Саймон, например, размышлял в равной степени об ужасном колесе его сна и о легендарных подвигах героев сражений Джона и Камариса - когда брат Дочиас внезапно умер.
      Сначала он тихо сидел у костра, но ничего не ел, поглядев на предложенные Саймоном ягоды, как раненое недоверчивое животное, - а потом вдруг упал ничком. Его била крупная дрожь, потом он заколотился в судорогах. Когда его сумели поднять, глаза Дочиаса закатились, жутко белея на черном от грязи лице, а еще через секунду он перестал дышать, хотя тело его оставалось твердым, как доска. Глубоко потрясенный Саймон был все-таки уверен, что слышал, как перед самым концом брат Дочиас прошептал: "Король Бурь". Слова эти не выходили из головы Саймона, хотя он и не понимал почему - разве что он слышал их во сне? Ни Бинабик, ни монах ничего не сказали, однако Саймон был убежден, что и они тоже слышали.
      Хенгфиск, к удивлению юноши, горько рыдал над телом. Сам он, как ни странно, испытал что-то похожее на облегчение, и никак не мог подавить в себе это эгоистическое чувство.
      Бинабик оставался спокойным и хладнокровным, как камень.
      Второе происшествие произошло часом позже, во время горячего спора между Бинабиком и Хенгфиском.
      - ...и я соглашаюсь, что мы имеем должность помочь, но ты потерял справедливость, когда решил приказать мне. - Ярость Бинабика оставалась под жестким контролем, но глаза его превратились в едва заметные черные щелки.
      - Но ты хочешь похоронить только Дочиаса. Что же ты думаешь, остальные пойдут в пищу волкам?! - Ярость Хенгфиска не контролировалась вовсе, он покраснел и выпучил глаза.
      - Я собирался оказать помощь Дочиасу, - отрезал Бинабик. - Я потерпел незадачу. Мы имеем возможность похоронить его, если ты так это желаешь. Но мы не имеем возможность пропадать три дня для того, чтобы похоронить всю массу твоих собратьев. И есть очень худшие цели, для которых они могли годиться после смерти, а некоторые и при жизни, чем "пища для волков".
      Хенгфиску понадобилось некоторое время, чтобы понять, что же хотел сказать Бинабик своей витиеватой речью. Когда ему это удалось, из красного он стал багровым.
      - Ты... ты, языческое чудовище! Как ты можешь дурно говорить о непохороненных мертвых, ты... ядовитый карлик! Бинабик улыбнулся беспощадной, плоской улыбкой.
      - Если ваш бог так их любит, та он забирал их... духи, да?... в благословленные небеса, так что проводить время на открытом воздухе будет вредноносно только для их смертных туловищ...
      Прежде чем было вымолвлено хотя бы слово, обе воющие стороны были отвлечены от своего диспута глубоким рыком Кантаки, которая отдыхала у костра рядом с Лангрианом. Тут же стало ясно, что встревожило умницу волчицу.
      Лангриан заговорил.
      - Кто-то предупредил... предупредил... аббата... предательство! - это был только хриплый шепот.
      - Брат! - закричал Хенгфиск и, прихрамывая, поспешил к костру. - Береги свои силы!
      - Дай ему говорить, - заметил Бинабик. - Это может спасти наши жизни и твою тоже, риммерсман.
      Прежде чем Хенгфиск сумел ответить, Лангриан открыл глаза, посмотрев сначала на Хенгфиска, а потом и на прочих, он содрогнулся, как от сильного холода, несмотря на то, что его укутывал теплый плащ.
      - Хенгфиск, - выдохнул он, - остальные... они...?
      - Все мертвы, - отчетливо произнес Бинабик. Риммерсман обжег его ненавидящим взглядом.
      - Узирис забрал их к себе, Лангриан, - сказал он. - Ты один был оставлен здесь.
      - Я боялся этого...
      - Имеешь ты возможность рассказать нам, как все происходило? - тролль наклонился и сменил мокрую тряпку на лбу монаха. Саймон впервые понял, что изуродованное кровью, шрамами и тяжелой болезнью лицо брата Лангриана было лицом очень молодого человека, может быть даже моложе двадцати лет. - Не утомляй себя очень, - добавил Бинабик, - но расскажи сейчас, что ты знаешь.
      Лангриан прикрыл глаза. Саймон подумал, что он опять заснул, но нет, монах просто собирался с силами.
      - Дюжина... дюжина или около того...людей... пришли с Дороги... искать приюта и ночлега... - он облизал пересохшие губы. Бинабик принес бурдюк. Многие путешествуют... группами... в эти дни... Мы накормили их... и брат Сенесефа... отвел их в зал для путешественников... Не пришли в главный зал... вечером... только главарь... с белыми глазами... он носил... страшный шлем и темные доспехи... он спросил... спросил... не было ли... слухов... о группе риммеров... идущих... на север из Эрчестера...
      - Риммеров? - спросил Хенгфиск, нахмурившись. Эрчестер? подумал Саймон, стараясь припомнить. Кто же из Эрчестера?
      - Аббат Квинсинс сказал... этому человеку... что мы ничего не слышали об этом... Главарь был... доволен...
      Наутро один из братьев... пришел с горных полей... с вестью, что риммеры... едут с юга... Незнакомцы были довольны... сказали, что это их... друзья, приехали встретить их. Их белоглазый главарь... вывел людей во двор, чтобы встретить вновь прибывших... по крайней мере... мы так думали...
      Потом... новые люди... перешли Виноградную гору... их стало видно из аббатства... их было немного меньше, чем наших гостей...
      Тут Лангриану пришлось остановиться и сделать передышку. Он задыхался, и Бинабик собирался дать ему сонного зелья, но монах только отмахнулся от предложения тролля.
      - Говорить осталось... недолго... Один из братьев увидел, как запоздавший гость выбегает из зала путников. Он не застегнул плаща... они все были в плащах, хотя утро было теплым... под плащом блеснуло лезвие меча... Брат побежал к аббату, который ждал чего-то подобного... Квинсинс пошел поговорить с главарем... А те риммеры уже спустились с горы, все бородатые, с заплетенными волосами... Аббат сказал главарю, чтобы они вложили мечи в ножны, что Святой Ходерунд не должен стать местом какой-то бандитской схватки... Тогда главарь приставил меч к горлу аббата...
      - Эйдон Всемогущий! - вздохнул Хенгфиск.
      - Потом... раздался стук каблуков... Это брат Сенесефа внезапно кинулся к воротам и выкрикнул предостережение подъезжающим незнакомцам... Один из... "гостей"... пустил стрелу в спину... а главарь перерезал горло аббату.
      Хенгфиск подавил рыдания и сотворил знак древа, но лицо
      Лангриана оставалось торжественным и лишенным всяческие эмоций. Он продолжал свое кровавое повествование:
      - Потом началась резня... незнакомцы убивали братьев ножами и мечами, некоторые доставали луки и стрелы... Когда вновь прибывшие въезжали в ворота, их мечи были обнажены... Они наверно слышали предупреждение Сенесефы и видели его убитым в воротах...
      Я не знаю, что было потом... Это было безумие... Кто-то бросил факел на крышу церкви... Начался пожар... Я хотел принести воды... Люди кричали, и лошади кричали, что-то ударило меня по голове... Это все.
      - Таким образом, ты не понимал, кто участвующие в бандах? - спросил Бинабик. - Они имели обоюдную войну или были совместными?
      Лангриан серьезно кивнул.
      - Они сражались. Тем, что были в засаде, пришлось потяжелее с прибывшими, чем с безоружными братьями. Это все - все, что я знаю.
      - Гореть им вечным пламенем! - прошипел брат Хенгфиск.
      - Они будут гореть в нем, - вздохнул Лангриан. - А я опять хочу спать, он закрыл глаза. Бинабик выпрямился.
      - Я думаю, я должен пойти коротким путем, - сказал он. Саймон кивнул. Нинит, Кантака, - позвал он. Волчица вскочила, потянулась и побежала за ним. Они мгновенно скрылись за деревьями, оставив Саймона в обществе трех монахов двух живых и одного мертвого.
      Похороны Дочиаса были быстрыми и скромными. Хенгфиск отыскал в развалинах аббатства готовый саван. Они завернули в него тело и опустили его в яму, вырытую, пока Лангриан спал под охраной Кантаки, на монастырском кладбище. Рыть было тяжело - деревянные рукояти лопат сгорели, приходилось копать уцелевшими лезвиями, и это был действительно каторжный труд. Когда брат Хенгфиск закончил страстные молитвы, дополненные обещаниями Страшного Суда грязным убийцам, видимо позабыв, что брата Дочиаса не было в аббатстве и значит он не может иметь к ним никаких претензий, солнце уже клонилось к западу. Оставался только яркий ореол над
      Виноградной горой, и трава на церковном дворе стала мокрой и холодной от росы. Бинабик и Саймон оставили скорченного Хенгфиска молиться у могилы, а сами отправились поискать продовольствия и осмотреть аббатство.
      Хотя тролль старался по возможности избегать встречи с жертвами трагедии, но их было так много, что Саймон почти сразу начал жалеть, что не остался в лесном лагере с Кантакой и Лангрианом. Второй жаркий день "не мог положительно сказаться на состоянии мертвецов. В обгоревших трупах Саймону почудилось неприятное сходство с жареным поросенком, выставлявшимся на стол в День леди. Сначала он удивился такой сердечной слабости - уж он навидался насильственных смертей за последние две недели, пора бы и привыкнуть, - но потом осознал, стараясь не встретиться взглядом с невидящими глазами, потускневшими и потрескавшимися на солнце, что смерть, по крайней мере для него, никогда не станет привычной и обыденной. В каждом из этих зловонных мешков костей и требухи когда-то билось сердце, каждый обладал голосом, который жаловался, смеялся и пел.
      Однажды это случится со мной, думал он, когда они обогнули церковь, - и кто вспомнит обо мне? Он не мог найти ответа, и вид маленького кладбища, такого опрятного, по сравнению с лежащими в беспорядке телами, принес ему некоторое облегчение.
      Бинабик отыскал остатки боковой двери церкви. Куски сохранившегося дерева сияли на обугленной поверхности, как полосы свежеочищенной меди на старой лампе. Тролль толкнул дверь. Обгоревшие куски обвалились, но дверь не поддалась. Он ударил по ней посохом, но дверь оставалась непреклонной, как часовой, погибший на посту.
      - Очень хорошо, - сказал Бинабик. - Это имеет значение, что мы можем заходить внутрь, и все помещение не позволит себе упасть на наши головы. - Он вставил посох в щель между дверью и дверной рамой, действуя им как рычагом, и она при некоторой помощи Саймона наконец распахнулась, осыпав их дождем черной сажи.
      После того как проникновение в церковь стоило им таких усилий, очень странно было обнаружить, что крыша обвалилась, и церковь изнутри похожа на незакрытую кастрюлю. Саймон поднял голову и увидел небо, серое наверху и розовое по бокам. Створки закопченных окон выгнулись наружу, рассыпая лопнувшие стекла, как будто гигантская рука стянула крышу, и выдавила их титаническим пальцем.
      Быстрый осмотр помещения не обнаружил ничего примечательного. Все внутреннее убранство церкви огонь не пощадил. Странное депо, скамейки и ступени стояли на своих местах, но были они из пепла, как и изящный венок на каменных ступенях алтаря.
      Затем Саймон и Бинабик через общие помещения прошли к жилищам, длинному низкому коридору крошечных келий. здесь последствий пожара было меньше, потому что огонь, охвативший один конец здания, по какой-то причине погас, не успев распространиться.
      - Имей особенность на поиск башмаков, - сказал Бинабик. - Повседневно в аббатстве носят сандалии, но отдельные экземпляры имеют должность путешествовать, когда очень холодно. Лучше найди, которые тебе подойдут, но если таковых не предвидится, очень лучше брать слишком большие, чем слишком маленькие.
      Они начали с разных концов длинного коридора. Двери не запирались, но комнаты были нищенски пусты, и единственным украшением большинства из них было деревянное древо на стене. Один монах подвесил над своей жесткой лежанкой цветущую ветку рябины, и такая изысканность в этом грубом помещении очень развеселила Саймона, но тут он вспомнил о печальной судьбе обитателя комнатушки.