– Два года назад, – наконец вымолвила она и с тревогой поочередно глянула на них, словно они могли знать о том испорченном дне рождения.
      – Кто бы мог такое подумать? Питер не болел, – заметил третий мужчина, прикуривающий одну сигарету за другой.
      – Как ты узнала, Габриэла? – поинтересовался Джим и опять посмотрел на часы.
      – Клер позвонила.
      – М-да. – Мэт вновь кивнул. – Ничего бы не случилось, если б он берег себя. Но ты же знаешь его – упрямый, как осел. Держу пари, что Питер уже с утра чувствовал себя неважно, а все равно отправился на корт.
      – Врач сказал, что инфаркт был обширный. Удар – и разрыв сердца!
      – Это все из-за работы. Поменьше бы утруждал себя, отдыхал бы почаще, все было бы по-другому. Не принимал бы так близко к сердцу всякую чепуху.
      – Да, – поддержал приятеля Мэт. – Этого делать не следует…
      Мужчины замолчали – стояли, позабыв о Габриэле, потом Джим шагнул, споткнулся о чемодан, потер ушибленную ногу и спросил:
      – С дочерью виделась?
      Габриэла вздрогнула, словно от удара! Об этом тоже следовало подумать и хотя бы прикинуть, что отвечать чужим людям, которые, безусловно, знают о решении Дины. В этом болоте нельзя сохранить семейных тайн.
      – Еще нет, – ответила Габриэла.
      Чтобы не встречаться с ними взглядами, скрывая смущение, Габриэла наклонилась и оторвала багажный ярлык, привязанный к ручке чемодана.
      – Девочка там, – сказал Мэт, указав на дверь. – Она несколько минут назад пришла с Клер.
      – Гарри тоже там, – добавил Джим.
      – Как он? – поспешно спросила Габриэла, стараясь избежать дальнейших расспросов. Вспомнился Гарри, судебный исполнитель. Бывшая золовка Габриэлы – Клер, чтобы соблюсти приличия, делала вид, что не живет с ним. Габриэла почувствовала, что ей придется еще хлебнуть и сплетен, и пересудов…
      – Гарри все такой же, я как раз сегодня завтракал с ним.
      Традиции, заведенный распорядок дня, привычки во Фрипорте – дело святое. Даже смерть известного в здешних местах человека не в состоянии их нарушить. Каждое утро в ресторанчике на углу Мейн-стрит – как раз между зданием суда и похоронным бюро – собиралось местное избранное общество. Судебные исполнители и судьи, клерки и служащие прокуратуры толпились у стойки и, поглощая булочки и кофе, обменивались новостями и сплетнями. Давали оценки, осуждали или одобряли действия своих коллег, потом не спеша пересекали улицу, расходились по рабочим кабинетам и осуждали или оправдывали действия своих сограждан.
      – Будет лучше, если я войду внутрь, – сказала Габриэла, чувствуя себя неуютно под их испытующими взглядами. – Как вы думаете, ничего, что я с багажом?
      «Конечно», «о чем речь!», «ничего страшного», – одновременно ответили они, однако при этом никто не сделал попытки помочь ей. Один озабоченно затянулся сигаретой, другой принялся внимательно изучать рукав своего пиджака, отыскивая пылинки, взгляд третьего устремился куда-то вдаль.
      Прикусив губу, она проронила:
      – Благодарю, – и начала перетаскивать тяжелый чемодан поближе ко входу. Висящая на ее плече сумочка упала на тротуар. Габриэла наклонилась, чтобы поднять ее, и в ту же минуту почувствовала, что на нее уже обратили внимание.
      Здесь, у дверей похоронного бюро, собрались те, кто начинал с Питом, – помощники, служащие, работавшие под его руководством. Верные сотрудники, обожающие и преклоняющиеся перед своим шефом, они были способны трудиться от зари до зари, сверхурочно, по субботам и воскресеньям и даже брать работу домой. Это была сплоченная группа людей, обожавшая своего лидера. Сейчас они уставились на Габриэлу, даже не пытаясь скрыть своего удивления ее появлением здесь в такой день.
      Габриэла взяла себя в руки и дружелюбно обратилась к проработавшей долгие годы с ее бывшим мужем секретарше:
      – Здравствуй, Глэдис.
      Глэдис, в пиджаке с широкими плечами, с алым цветком на лацкане, вся в черном, выглядела подчеркнуто траурно.
      – Здравствуй, Габриэла, – наконец ответила секретарша, немного растерявшись, и в поисках поддержки обернулась к коллегам.
      – Хелен. – Габриэла подошла ближе и мягко спросила другую женщину: – Как ты?
      Она окинула взглядом Хелен и заметила, что та держится скованно и что туфли у нее совсем стоптались.
      – Это, должно быть, такой удар для тебя, – продолжала Габриэла. Ей нравилось быть в центре внимания и владеть инициативой в разговоре.
      – Для всех, кто его знал, это тяжелый удар, мы все оплакиваем его, – вмешалась в разговор Луиза, одна из служащих Питера. Ее глаза были полны слез.
      В отличие от мужчин, которые вели себя сдержанно и больше помалкивали, женщины тихо переговаривались, промокали платочками глаза. Коллег Питера объединяла общая тревога за их будущее. Их можно было понять – что-то с ними будет, когда придет новый шеф.
      – Трудно поверить, – обронила Габриэла.
      – Когда вы вернулись? – поинтересовалась Глэдис, делая ударение на «вы», что придавало вопросу особый смысл.
      – Сегодня утром, – ответила Габриэла и указала на чемодан. – Прямо из аэропорта.
      – Твоя дочь всю ночь провела с Клер и Адриеной.
      – Адриеной? – удивилась Габриэла.
      – Ага, со святошей.
      – Одна из служащих, – добавила Глэдис, – адвокат.
      – Пит не мог обойтись без нее ни единого дня.
      – Уж это точно!
      – Жаль, что все случилось в тот самый момент, когда он собрался оформить их отношения.
      Габриэла едва успевала переваривать обрушивавшуюся на нее информацию.
      – Ты уже виделась с Диной?
      – Разве ты не слышала, она только что приехала, – Глэдис ответила за Габриэлу, указывая на чемодан.
      – Бедняжка Дина, – вздохнула Луиза, – как же она теперь будет без отца?
      – Нелегко ей придется, – согласилась Хелен. – Кто ей теперь поможет? Кроме того, она такая замкнутая.
      Габриэла промолчала, не зная, как правильно реагировать на колкие замечания и лицемерные соболезнования этих дамочек. Она постаралась взять себя в руки, уверенная, что худшее еще впереди, а трио бывших подружек все никак не могло успокоиться.
      – Ей, вероятно, понадобится много времени, чтобы пережить эту потерю, – печально заметила Глэдис.
      – Если только она сможет… – добавила Хелен.
      И на этот раз Габриэла промолчала – что тут говорить, она-то знала, что Дина по своей природе достаточно сильна, чтобы перенести эту утрату. Если уж Габриэла справилась с несчастьем, когда с матерью случился удар, то и Дина сможет справиться с этой потерей.
      – Как ты там устроилась в Париже? – поинтересовалась Глэдис.
      – Вышла замуж за француза? – спросила Луиза. – Или просто живешь с кем-нибудь?
      – Нет, – ответила Габриэла и заметила, как женщины недоверчиво переглянулись между собой.
      – Ни мужа, ни дружка, ни детей… – заключила Хелен, вертя на пальце свое обручальное кольцо. – Разве это жизнь для женщины?
      Среди местных обывателей это было святым правилом – женщина должна иметь мужа и детей.
      – Женщине туго приходится, когда о ней некому позаботиться, – поучающе заметила Луиза.
      Вот в чем дело, внезапно догадалась Габриэла! Ее даже позабавила пришедшая в голову мысль: «Неужели эти клуши решили, что, оставшись без Пита и не найдя себе мужчину в Париже, я начну охотиться в их угодьях?»
      – Мы все надеемся, что бедная Дина не забудет, кем был ее отец. Хотелось бы, чтобы ему на том свете не пришлось краснеть за нее. Мы все молимся, чтобы она не попала под дурное влияние, избежала бы общения с безнравственными людьми, – сказала Хелен и многозначительно посмотрела на Габриэлу.
      – Почему с ней должно произойти что-то дурное? – с невинным видом спросила Габриэла.
      – Все может быть, – пожала плечами Луиза. – Кто может предвидеть, что ее ждет впереди.
      Габриэла вскинула голову.
      – С Диной ничего подобного не случится, – твердо сказала она, обращаясь то ли к женщинам, то ли к самой себе, и добавила: – Дина сильная и достаточно разумная девушка, чтобы не совершать глупости!
      – Откуда ты можешь знать! – не выдержала секретарша, не скрывая враждебности. – Тебя здесь два года не было!
      Как будто бы не Пит и Дина отказались от нее, а Габриэла бросила их. Но за прошедшие два года боль от разрыва с мужем и дочерью притупилась, и она ответила спокойно и с достоинством:
      – Ну теперь я здесь. – И она вновь взялась за свой чемодан.
      Габриэла наконец добралась до входа в похоронное бюро, где у лифтов стоял высокий мускулистый парень с унылым выражением лица. Пластиковая карточка, приколотая к лацкану пиджака, извещала, что он служащий конторы Конроя.
      – Могу я где-нибудь оставить его? – спросила Габриэла, указывая на чемодан.
      – На чьи похороны вы прибыли?
      – Моллой, – нервно ответила Габриэла. Она уже с трудом сдерживала себя. – Питер Дэниэл Моллой.
      Рыдание перехватило горло, его абсурдный вопрос причинил ей боль. Даже при том, что в этом заведении ежедневно прощались с ушедшими из жизни людьми, он мог бы быть более тактичным.
      – Это на втором этаже, – без всякого выражения объяснил он. – Зал для прощания справа, часовня дальше, в конце коридора. Однако, боюсь, мы не сможем пристроить ваш чемодан. Бюро не несет ответственности за личное имущество посетителей.
      – О Боже! – Это все, что она смогла вымолвить. На языке вертелся вопрос – за покойника, доставленного в контору, они тоже не несут никакой ответственности? – но сил язвить уже не было. Она не стала спорить.
      Габриэла беспомощно огляделась в поисках укромного местечка, где бы можно было припрятать злополучный багаж, когда чья-то рука подхватила чемодан и поставила рядом. Габриэла, повернувшись, увидела стройного широкоплечего мужчину среднего роста с приятными чертами лица, на котором время не оставило своих следов, и было трудно определить его возраст, хотя его темные волосы были слегка тронуты сединой.
      – Разрешите вам помочь в этом небольшом затруднении, – доброжелательно предложил он.
      Голос незнакомца приятный, низкий, с легким выговором жителей Лонг-Айленда… Скорее всего, он из Фабурга, чем из Фрипорта.
      – Благодарю, но тут, кажется, нет места, где его можно было бы пристроить.
      Габриэла слегка удивилась – почему он даже не поинтересовался, из-за чего она явилась на похороны с чемоданом?..
      – Почему бы не сдать его на хранение?
      Габриэла кивнула в сторону служащего похоронной конторы:
      – Меня предупредили, что здесь никто не будет отвечать за его сохранность.
      Он на мгновение задумался.
      – А что, если я положу ваш чемодан в багажник моего автомобиля? Или вашего, если вы пожелаете… – предложил он.
      – У меня нет машины.
      – Я так и подумал.
      Мужчина решительно протянул руку и представился:
      – Меня зовут Ник Тресса.
      Габриэла ответила на его рукопожатие:
      – А меня Габриэла Карлуччи-Моллой.
      – Вы, должно быть, бывшая жена Пита?
      – Да.
      – Понятно. Вы добрались сюда на такси? – также полуутверждающе-полувопросительно сказал он.
      – Да, из Парижа!
      Он не смог скрыть улыбку.
      – Я имела в виду, что на такси приехала из аэропорта, где приземлился мой самолет, – объяснила Габриэла.
      – Из Парижа… – закончил он за нее фразу.
      Габриэла никак не могла понять, чем он так сразу привлек ее, вызвал у нее симпатию.
      – Давайте начнем наше знакомство с того, что я избавлю вас от этой обузы? – спросил Ник и кивнул в сторону злосчастного чемодана.
      – Я была бы очень благодарна, – ответила Габриэла, и ей стало сразу легче на душе.
      – Мы увидимся наверху, – сказал он. Она проследила, как легко и уверенно Ник проложил себе путь сквозь толпу к своей машине. Эта встреча всколыхнула в ее душе уже забытые чувства.
 
      Траурный зал представлял из себя узкую длинную комнату, в которой вдоль голых стен тянулись столы с напитками и бутербродами. Одну стену оживляли три пастельных рисунка, изображающих земные страдания Иисуса Христа. У изголовья гроба трое служащих похоронного бюро беседовали о чем-то с сутулой женщиной маленького роста. Поминутно кто-то из них отвлекался, чтобы демонстративно поправить цветы, и прикладывал платок к глазам, якобы промокая слезы. В изножье роскошного гроба толпились школьные друзья Пита, которых привело сюда, скорее, любопытство, потому что многие годы их уже ничего не связывало с покойным. Они с испугом заглядывали в гроб, и вид безжизненного тела Питера заставлял задуматься о скоротечности человеческой жизни.
      Слева от входа и чуть поодаль за постаментом, на котором возвышался гроб из красного дерева, отделанный латунью и покрытый бледно-розовым атласным покрывалом, были выставлены многочисленные венки из искусственной зелени и живых цветов, увитые черными лентами с золотыми и серебряными траурными надписями. По другую сторону пьедестала возвышались две напольные вазы с букетами, составленными из белых лилий, хризантем и алых роз, между ними, почти скрытый цветами, пластмассовый ангел с нимбом из серебряной фольги. Ручки ангела сложены в молитвенной позе, и на правой румяной щечке небесного создания наклеена крупная жемчужина, олицетворяющая слезу безутешного горя…
      В зале собралось не менее четырех десятков человек – Габриэла знала почти всех, кроме разве несколькиз мужчин, лица которых ни о чем ей не говорили. Политические деятели, адвокаты, партнеры по бизнесу, друзья по университету, приятели, с которыми Пит Моллой встречался в спортивном зале или за чашечкой кофе, коллеги из местного суда почти в полном составе. Пробираясь вперед, Габриэла искала глазами только Дину, даже сердце щемило от нетерпения. Люди оборачивались, перешептывались, провожали ее любопытными взглядами, некоторые издали кивали, но никто во всем зале не сделал попытки остановить ее, поговорить, выразить соболезнование…
      Так, пробираясь сквозь толпу вперед, она приблизилась к гробу и стала пристально взглядываться в лицо своего бывшего мужа.
      Питер Дэниэл Моллой! Если до настоящего момента ей не верилось, что Пита нет в живых, то, увидев, как загримировано и подкрашено служителями ритуального бюро его лицо, все ее нелепые сомнения улетучились. Чувство утраты овладело ею. У Габриэлы слезы навернулись на глаза. Мысленно она обратилась к нему: «Наша девочка тоже здесь, в этой комнате, только мы пришли оплакивать тебя порознь, Пит, потому что ты забрал ее у меня…»
      Даже теперь, после своей смерти, он был преградой между нею и дочерью. Габриэла разглядывала его лицо, такое знакомое и такое чужое одновременно. Его руки были неестественно сложены на груди, за все годы их совместной жизни она не видела его в такой нелепой позе. Габриэла не могла отвести взгляд от его рук и обратила внимание на ногти – крупные, коротко постриженные. Один из них с щербинкой – Пит сломал его, когда играл в волейбол на пляже. Они в ту пору только что поженились… Синий саржевый костюм теперь стал его последним одеянием. Под пиджаком рубашка от братьев Брукс. Ремень, конечно, от Марка Кросса… Помнится, когда они стали жить вместе, живот у него был подтянутый и мускулистый. Потом, когда семейная жизнь пошла наперекосяк, Пит располнел, как-то обрюзг, но после развода быстро вошел в первоначальную форму – согнал лишний вес, вновь стал строен, моложав. Ее всегда смущал вид его члена, он был длинным, но, на ее взгляд, слишком тонким. В нем была какая-то странность, которая доставляла ей неприятные ощущения. Пит относился к типу легковозбудимых мужчин, постоянно готовых заниматься любовью в любом месте, в любое время суток. Габриэлу раздражала его постоянная готовность заняться сексом. Точнее, неукротимая требовательность Питера. В этом смысле он был похож на запрограммированного робота – даже сразу после бурного скандала он готов был к любовным ласкам. Эмоциональный настрой в спальне для него не играл роли. Он мог кричать и ругаться, когда они лежали обнаженные в постели. Особую неприязнь вызывала у Габриэлы его страсть к смакованию всяких интимных подробностей, пережевывание вслух таких вещей, о которых можно было и помолчать. В такие минуты никаких рамок приличий для него не существовало, он словно нарочно унижал ее, находя в этом особое удовольствие. В понимании Габриэлы любой мужчина, который вел себя подобным образом, был лишен настоящей чувственности и поэтому не мог являться хорошим любовником. Правда, все годы, которые они прожили вместе, она не считала это его недостатком. Вероятно, потому, что у него было слишком много других.
      Пит страшно не любил, когда трогали его вещи – сразу закатывал скандал. Даже в том случае, когда Габриэле приходилось приносить ему сменную одежду в здание суда, – случалось, что у него не хватало времени съездить домой переодеться, особенно в разгар избирательной кампании.
      Внезапно Габриэлу охватил гнев, и внутренний ее голос был преисполнен горечи: «Ты мог бы хоть разок позвонить мне и рассказать, как дела у Дины в колледже, есть ли у нее дружок, мучают ли ее по-прежнему приступы аллергии, упоминал ли ты при случае обо мне! Я ненавижу тебя, сукин ты сын, за то, что ты не отвечал на мои телефонные звонки, игнорировал меня, делал вид, что меня не существует на свете». Она так вцепилась в край гроба, что суставы ее пальцев побелели. Едва сдержалась, чтобы не вцепиться в это восковое холодное лицо и не начать его царапать, не надавать пощечин… До той поры, пока он не поднимется из гроба и не объяснит всего, что она хотела знать.
      Вместо этого она ласково коснулась его волос, заметив легкую седину на висках, как всегда у блондинов, желтоватого оттенка.
      «Пит, – опять зазвучал внутренний голос, – зачем нужно было постоянно изображать из себя хорошего парня? Зачем надо было изводить меня, превращать в сварливую ведьму? Зачем было являться перед дочерью в образе «папочки-спасителя», оставляя мне роль строгого воспитателя, который только наказывает и портит настроение? Зачем нужен был весь этот спектакль?» Габриэла встряхнула головой, пытаясь сосредоточиться на происходящем.
      «Почему ты не поговорил со мной, почему не сберег то, что было дорого нам обоим? Ведь жизнь так коротка!»
      Она замерла, прижала ладонь к губам – ее внезапно пронзила мысль: «Какими же мы были глупцами. Зачем поломали свою жизнь?» Ей тоже было в чем себя упрекнуть. Она вновь пыталась продолжить свой внутренний монолог, обращенный к Питу, человеку, подарившему ей ребенка, а потом приложившему столько усилий, чтобы отнять его.
      …Габриэла погладила пальцами сухую холодную кожу его щек, ощутила свежую щетину на щеках и подбородке. У нее на мгновение родилось желание нажать посильнее – тут же прихлынул испуг, и она отдернула руку.
      Если бы Габриэла хотела быть действительно объективной, она бы взглянула на сложившуюся ситуацию со стороны и ей бы стало очевидно, что их разрыв с Питером относится к числу обыденных житейских драм, когда люди, вовлеченные в подобные обстоятельства, против их же воли превращаются в чудовищ. В этом сказывался некий непреложный и неотвратимый закон, который заставляет нас раскручивать спираль обид, нетерпимости, взаимных обвинений, мучительных душевных пыток, которым мы подвергаем друг друга, хотя как легко было уничтожить в зародыше всякое намечающееся отчуждение.
      Прежде чем их семейная жизнь окончательно запуталась, Пит многократно изменял ей, она – однажды.
      Неверность и развод, общий ребенок и похороны. Странная цепочка…
      Сгорбленная пожилая женщина, окончив разговор со служащими похоронного бюро, подошла к Габриэле и обратилась к ней:
      – Вы тоже одна из моих учениц?
      Габриэла на мгновение смутилась, скользнула взглядом по лицу Пита, прежде чем ответить:
      – Нет, вы ошиблись.
      – Я – мисс Ковени, – представилась женщина. – Пит – из моего третьего выпуска. Я уже виделась сегодня кое с кем из моих бывших учеников. – Она криво улыбнулась одной стороной рта, что придало ее сморщенному личику неожиданно плутоватое выражение. Ей явно перевалило за восемьдесят, и, по-видимому, этой старушке суждено было пережить не только Пита.
      – Вы знаете, – продолжила она свою мысль, – тут есть над чем задуматься… Пит уже второй мой ученик, которого я потеряла за последние два года.
      – Какой ужас! – воскликнула Габриэла, продолжая высматривать в толпе дочь. Когда же она вновь взглянула на старую учительницу, то обнаружила, что та разговаривает с какой-то супружеской парой.
      – Я – Майк Джакомо, – сказал мужчина, подошедший к Габриэле, – моя Анжела училась в школе вместе с Диной.
      – О! – только и смогла вымолвить Габриэла, глядя на женщину рядом с мистером Джакомо.
      – Это моя жена, Сара, – представил ее Майк.
      – А я вас помню, – заявила женщина. – Вам никогда не нравилось сидеть на площадке и присматривать за дочерью, когда она была маленькой.
      Ошеломленная, Габриэла на мгновение потеряла дар речи, потом поинтересовалась:
      – Как Анжела? Она учится в колледже?
      – У нашей девочки сейчас маленькая проблема с поиском своего места в жизни, – ответил Майк и, словно ограждая от чего-то, обнял жену за плечи.
      – Она еще не решила, что делать после школы, – пояснила Сара Джакомо. – Так что пока она работает в магазине в секции хозяйственных товаров.
      – Надеемся, что осенью она пойдет куда-нибудь учиться. Пока мы рады, что она с нами. А что поделывает Дина?
      Габриэла помедлила, тщательно формулируя ответ:
      – Она учится.
      Габриэла так надеялась, что их интерес к этой теме иссякнет. Это было невыносимо – отвечать на вопросы о жизни Дины, на которые она не знала ответа. Мучительное ощущение – ничего не знать, что произошло с твоим ребенком за эти два года. Обо всех мелочах жизни ее девочки до шестнадцати она могла рассказывать часами, а потом провал, подобный могиле. Как велика обида Дины на мать, если она даже ни разу не позвонила и не написала Габриэле!
      – Я знаю, что она еще учится, – ответила Сара и странно посмотрела на нее. – Мы недавно видели ее с Питом.
      – Как она выглядит? – не выдержала Габриэла, чувствуя, как краснеет под их взглядами.
      – Копия вы, только моложе, – ответил Майк Джакомо. – Я ей сказал об этом, и она, поверьте, очень расстроилась, начала спорить, доказывать, что больше походит на отца. – Он почесал пальцем висок. – Действительно, смешно получается… Иногда, когда я наблюдаю, как Анжела стоит за прилавком и показывает какой-нибудь керамический горшок или что-нибудь в этом роде, я нахожу, что она – вылитая Сара, а знакомые, заглядывающие в магазин, уверяют, что она – полное мое подобие.
      Старушка снова оказалась рядом с Габриэлой и взяла ее за локоть своими костлявыми пальцами.
      – Пришла сестра покойного, – сообщила она в тот момент, когда Габриэла заметила Клер.
      Она бросилась к своей бывшей золовке, крепко обняла ее и, возможно, дольше, чем следовало, задержала в своих объятиях. Прошло время и смыло все обиды, которые возникали между ними.
      Клер с притворной теплотой, более подходящей к тем временам, когда они все-таки считались родственницами, похлопала Габриэлу по спине.
      – Ему теперь, когда ты приехала, будет гораздо легче, – сказала Клер, отступая назад, и вытерла набежавшие слезы.
      – Как я могла не приехать? – воскликнула пораженная Габриэла.
      – Кто знает? Ты же сама знаешь, Габриэла, что у некоторых женщин нет ни капельки сострадания, ни желания забыть и простить. Я знаю, что на тебя я могу положиться, – прошлое есть прошлое и что было, то было. Пора все забыть, он не таил обиду. – Клер одним движением сняла очки с пухлого лица, откинув вуаль, и заодно поправила выбившуюся из-под черной шляпки белокурую прядь.
      – Откуда ты знаешь, что он не таил обиду? – выпалила Габриэла.
      – Он не был подлым по натуре, – прошептала Клер. – Знаешь, только добрые люди умирают молодыми. – Она приложила палец к губам и закончила: – Поверь мне.
      – Представить себе не могла, – задумчиво сказала Габриэла, – что такой молодой и крепкий мужчина, как Пит, умрет от сердечного приступа.
      – Он все принимал слишком близко к сердцу, – возразила Клер, повернувшись к Гарри, ища поддержки у человека, которого много лет назад она обрела с помощью короткого объявления в газете. – Поздоровайся с Габриэлой, – скомандовала она.
      – Как дела, Габриэла? – тепло приветствовал ее Гарри. В двубортном темно-синем костюме он здорово смахивал на подозрительную личность, шныряющую перед заездом среди публики и шепотом предлагающую: «Не желаете поставить двадцать баксов на Уайльд Вилли в четверг?»
      – У меня все в порядке, – ответила Габриэла, – если можно так сказать в данной ситуации.
      Все больше народу набивалось в помещение, в зале было не протолкнуться. Вереницей люди проходили мимо гроба, прощаясь с Питером. Среди них Габриэла наконец заметила Дину. Ее дочь, одетая в черное платье, с волосами, собранными в пучок на затылке, выглядела очень бледной и изможденной. Дина опиралась на руку какой-то неизвестной Габриэле женщины. Кое-кто из присутствующих, наиболее близкие друзья, останавливались возле них, говорили ободряющие слова, сочувственно похлопывали по плечу, некоторые целовали Дину в щеки, оставляя на бледной коже следы помады. Габриэла не сводила с нее глаз, наблюдая, как священник подошел к ней и о чем-то тихо переговорил. Габриэла уже совсем решилась подойти к дочери, но в эту секунду женщина, под руку с которой стояла Дина, махнула Клер и Гарри и направилась в их сторону.
      Некое юное подобие участницы молодежных рок-фестивалей шестидесятых годов. Эта женщина была по-своему привлекательна своей простотой, отсутствием косметики на лице, естественным загаром и даже проблеском первой седины в темных волосах – типичная представительница феминистского движения. Габриэла обратила внимание на ее сильные пальцы с обломанными ногтями, вероятно о струны гитары.
      Женщина подошла, обеими руками мягко взяла Клер повыше локтя и, взглянув Габриэле в глаза, представилась.
      – Привет, – с какой-то нерешительностью произнесла она, – я – Адриена Фаст.
      – Привет, – почему-то робко ответила Габриэла. – Я – Габриэла Карлуччи-Моллой.
      Трудно было сказать, которая из этих двух женщин выглядела привлекательнее. Они внимательно осматривали друг друга. Габриэла изучала три золотые звездочки в мочке правого уха Адриены, а та почти не слушала Клер, рассматривая серые замшевые лодочки Габриэлы.
      – Ну наконец-то вы встретились! – неожиданно выпалил Гарри.
      – Перестань, – предостерегающе сказала Клер.
      В это время в разговор вмешалась почтенная учительница. Она подвела к ним Дину и сказала, почему-то обращаясь именно к Габриэле:
      – А это дочь покойного, Тина.
      – Дина, – поправила ее девушка, пристально глядя на мать.
      Габриэла совершила ошибку, невольно потянув руку к дочери, желая коснуться ее. Та неожиданно отпрянула. Враждебность не исчезла – сознавать это было горько даже в обстановке похорон, часто сплачивающей семьи.
      – Мы уже встречались. – Габриэла в замешательстве сказала первое, что пришло на ум. – Когда-то… В родильной палате.
      – Но те узы давно исчезли, правда, мама? – резко спросила Дина.
      Габриэла словно не услышала вызова.
      – Я люблю тебя, – тихо сказала она. – Разве в этом есть какие-нибудь сомнения?
      Она вдохнула знакомый запах шампуня, которым пользовалась ее дочь.
      Девушка отстранилась, избегая материнских объятий.
      – Пожалуйста, не надо этого, – сдержанно сказала она. – После всего что случилось? Во всяком случае, не здесь и не сейчас…
      Габриэла повиновалась. Она задумчиво разглядывала дочь и, чем дольше смотрела, тем сильнее убеждалась, что Дина очень изменилась. Не столько внешне, как внутренне. Она была какой-то чужой и далекой и поразила мать своей холодностью и неприязнью. Даже в те дни, когда произошел разрыв с Питом, когда Габриэле пришлось выслушивать всякие гадости, Дина оставалась ее дочерью, взъерошенной, растерянной, не знающей, кому верить, но все-таки ее дорогой девочкой!
      Габриэла была в полной растерянности.
      – Давай пройдемся, – предложила она.
      Но Дина отрицательно покачала головой.
      – Дина! – укоризненно начала Адриена, но девушка решительно оборвала ее:
      – Это не ваше дело, так что, пожалуйста, не вмешивайтесь!
      – Дина, как ты можешь… – начала Клер. На ее лице отразился испуг. – Постарайся держать себя в руках.
      – Пойдем, Дина, – поддержал Гарри, – сейчас не время устраивать скандал.
      Дина взглянула на мать:
      – Я хочу, чтобы ты ушла отсюда и оставила меня в покое. – Эти слова она выговорила тихо и без всяких эмоций. – Да, папа умер, но не надейся, что это что-то изменит в наших отношениях.
      Габриэла от неожиданности потеряла дар речи. Боль была нестерпима, в груди поднялась волна гнева, однако мгновением позже она справилась с яростью. Ее кольнула жалость к дочери, пытающейся изобразить взрослую постороннюю ей женщину. Она потеряла всякую опору в жизни и теперь бесцельно мечется. Ее самолюбие уязвлено, ее надежды рухнули, теперь она хватается за соломинку.
      – Дина, – наконец вымолвила она, мягко увлекая дочь в сторону, – давай на минутку отойдем, только на минутку. Я знаю, ничего не изменилось, но позволь мне кое-что сказать тебе… – Габриэлой руководило желание притушить намечавшуюся ссору, успокоить дочь. – Доченька, – сказала она, когда Дина угрюмо уставилась на нее. – Прошлое невозможно ни забыть, ни отбросить. Ведь мы же были очень привязаны друг к другу, правда? Мне кажется, что все, что случилось, результат чудовищного непонимания. – Габриэла говорила торопливо, боясь, что Дина прервет ее или просто повернется и уйдет. – Нам надо поговорить по душам, но не сейчас и не здесь. Я готова выслушать тебя, ответить откровенно на все твои вопросы…
      – Один раз я уже пробовала, – жестко сказала Дина. – Итак, пройдем через это все еще раз?
      Габриэла перевела дух.
      – Я знаю, что наделала ошибок, – продолжила она, дорожа каждым мгновением их разговора и пытаясь в эти драгоценные секунды установить с дочерью контакт. – Я знаю, мне иногда не хватало терпения, но пойми, на меня сразу свалилось столько забот. Поверь, я не ищу оправданий и никого не обвиняю, но если ты разочаровалась во мне, не найдя того, что искала, то это вовсе не потому, что я не люблю тебя или не думаю постоянно о тебе, или не желаю заботиться о тебе.