Вот ведь какая отменная

У обелиска служба, —

Знает, наверное,

Что кругом — весна откровенная.

Он ведь из металла — ему все равно, далеко ты или близко, —

У него забота одна — быть заметным и правильно стоять.

Приходи поскорее на зависть обелиску,

И поторопись: можешь ты насовсем, насовсем опоздать.

Гордая и неизменная

У обелиска поза, —

Жду с нетерпеньем я,

А над ним — покой и Вселенная.

Он ведь из металла — ему все равно, далеко ты или близко, —

У него забота одна — быть заметным и весело стоять.

Если ты опоздаешь на радость обелиску,

Знай, что и ко мне можешь ты насовсем, насовсем опоздать.

Если уйду, не дождусь — не злись:

Просто я не железный, —

Так что поторопись —

Я человек, а не обелиск.

Он ведь из металла — ему все равно, далеко ты или близко, —

У него забота одна — быть заметным и олицетворять.

Мне нужна ты сегодня, мне, а не обелиску,

Так поторопись: можешь ты насовсем, насовсем опоздать.

Чем славится индийская культура?

Ну, скажем, — Шива — многорук, клыкаст…

Еще артиста знаем — Радж Капура,

И касту йогов — странную из каст.

Говорят, что раньше йог

мог

Ни черта не бравши в рот —

год, —

А теперь они рекорд

бьют —

Все едят и целый год

пьют!

А что же мы? И мы не хуже многих —

Мы тоже можем много выпивать, —

И бродят многочисленные йоги —

Их, правда, очень трудно распознать.

Очень много может йог

штук:

Вот один недавно лег

вдруг,

Третий день уже летит, —

стыд! —

Ну, а он себе лежит

спит.

Я знаю, что у них секретов много, —

Поговорить бы с йогом тет-на-тет, —

Ведь даже яд не действует на йога:

На яды у него иммунитет.

Под водой не дышит час —

раз,

Не обидчив на слова —

два,

Если чует, что старик

вдруг —

Скажет: «стоп!», и в тот же миг —

труп!

Я попросил подвыпившего йога

(Он бритвы, гвозди ел, как колбасу):

"Послушай, друг, откройся мне — ей-бога,

С собой в могилу тайну унесу!"

Был ответ на мой вопрос

прост,

Но поссорились мы с ним

в дым, —

Я бы мог открыть ответ

тот,

Но йог велел хранить секрет,

вот…

Профессионалам —

зарплата навалом, —

Плевать, что на лед они зубы плюют.

Им платят деньжищи —

огромные тыщи, —

И даже за проигрыш, и за ничью.

Игрок хитер — пусть

берет на корпус,

Бьет в зуб ногой и — ни в зуб ногой, —

А сам в итоге

калечит ноги —

И вместо клюшки идет с клюкой.

Профессионалам,

отчаянным малым,

Игра — лотерея, — кому повезет.

Играют с партнером —

как бык с матадором, —

Хоть, кажется, принято — наоборот.

Как будто мертвый

лежит партнер твой.

И ладно, черт с ним — пускай лежит.

Не оплошай, бык, —

бог хочет шайбы,

Бог на трибуне — он не простит!

Профессионалам

судья криминалом

Ни бокс не считает, ни злой мордобой, —

И с ними лет двадцать

кто мог потягаться —

Как школьнику драться с отборной шпаной?!

Но вот недавно

их козырь главный —

Уже не козырь, а так, — пустяк, —

И их оружьем

теперь не хуже

Их бьют, к тому же — на скоростях.

Профессионалы

в своем Монреале

Пускай разбивают друг другу носы, —

Но их представитель

(хотите — спросите!)

Недавно заклеен был в две полосы.

Сперва распластан,

а после — пластырь…

А ихний пастор — ну как назло! —

Он перед боем

знал, что слабо им, —

Молились строем — не помогло.

Профессионалам

по разным каналам —

То много, то мало — на банковский счет, —

А наши ребята

за ту же зарплату

Уже пятикратно уходят вперед!

Пусть в высшей лиге

плетут интриги

И пусть канадским зовут хоккей —

За нами слово, —

до встречи снова!

А футболисты — до лучших дней…

У вина достоинства, говорят, целебные, —

Я решил попробовать — бутылку взял, открыл…

Вдруг оттуда вылезло чтой-то непотребное:

Может быть, зеленый змий, а может — крокодил!

Если я чего решил — я выпью обязательно, —

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

А оно — зеленое, пахучее, противное —

Прыгало по комнате, ходило ходуном, —

А потом послышалось пенье заунывное —

И виденье оказалось грубым мужиком!

Если я чего решил — я выпью обязательно, —

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

И если б было у меня времени хотя бы час —

Я бы дворников позвал бы с метлами, а тут

Вспомнил детский детектив — «Старика Хоттабыча» —

И спросил: «Товарищ ибн, как тебя зовут?»

Если я чего решил — я выпью обязательно, —

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

"Так, что хитрость, — говорю, — брось свою иудину —

Прямо, значит, отвечай: кто тебя послал,

Кто загнал тебя сюда, в винную посудину,

От кого скрывался ты и чего скрывал?"

Тот мужик поклоны бьет, отвечает вежливо:

"Я не вор, я не шпион, я вообще-то — дух, —

За свободу за мою — захотите ежели вы —

Изобью за вас любого, можно даже двух!"

Тут я понял: это — джин, — он ведь может многое —

Он ведь может мне сказать: «Враз озолочу!»…

"Ваше предложение, — говорю, — убогое.

Морды будем после бить — я вина хочу!

Ну а после — чудеса по такому случаю:

Я до небес дворец хочу — ты на то и бес!.."

А он мне: "Мы таким делам вовсе не обучены, —

Кроме мордобитиев — никаких чудес!"

«Врешь!» — кричу. «Шалишь!» — кричу. Но и дух — в амбицию, —

Стукнул раз — специалист! — видно по нему.

Я, конечно, побежал — позвонил в милицию.

«Убивают, — говорю, — прямо на дому!»

Вот они подъехали — показали аспиду!

Супротив милиции он ничего не смог:

Вывели болезного, руки ему — за спину

И с размаху кинули в черный воронок.

…Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, —

Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть!

Ну а может, он теперь боксом занимается, —

Если будет выступать — я пойду смотреть!

Вы учтите, я раньше был стоиком,

Физзарядкой я — систематически…

А теперь ведь я стал параноиком

И морально слабей и физически.

Стал подвержен я всяким шатаниям —

И в физическом смысле и в нравственном,

Расшатал свои нервы и знания,

Приходить стали чаще друзья с вином…

До сих пор я на жизнь не сетовал:

Как приказ на работе — так премия.

Но… связался с гражданкою этой вот,

Обманувшей меня без зазрения.

…Я женился с завидной поспешностью,

Как когда-то на бабушке — дедушка.

Оказалось со всей достоверностью,

Что была она вовсе не девушка,

Я был жалок, как нищий на паперти, —

Ведь она похвалялась невинностью!

В загсе я увидал в ее паспорте

Два замужества вместе с судимостью.

Но клялась она мне, что любимый я,

Что она — работящая, скромная,

Что мужья ее были фиктивные,

Что судимости — только условные.

И откуда набрался терпенья я,

Когда мать ее — подлая женщина —

Поселилась к нам без приглашения

И сказала: «Так было обещано!»

Они с мамой отдельно обедают,

Им, наверное, очень удобно тут,

И теперь эти женщины требуют

Разделить мою мебель и комнату.

…И надеюсь я на справедливое

И скорейшее ваше решение.

Я не вспыльчивый и не трусливый я —

И созревший я для преступления!

Как ныне сбирается вещий Олег

Щита прибивать на ворота,

Как вдруг подбегает к нему человек —

И ну шепелявить чего-то.

"Эй, князь, — говорит ни с того ни с сего, —

Ведь примешь ты смерть от коня своего!"

Но только собрался идти он на вы —

Отмщать неразумным хазарам,

Как вдруг прибежали седые волхвы,

К тому же разя перегаром, —

И говорят ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего.

"Да кто вы такие, откуда взялись?! —

Дружина взялась за нагайки, —

Напился, старик, — так пойди похмелись,

И неча рассказывать байки

И говорить ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего!"

Ну, в общем, они не сносили голов, —

Шутить не могите с князьями! —

И долго дружина топтала волхвов

Своими гнедыми конями:

Ишь, говорят ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

А вещий Олег свою линию гнул,

Да так, что никто и не пикнул, —

Он только однажды волхвов вспомянул,

И то — саркастически хмыкнул:

Ну надо ж болтать ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

"А вот он, мой конь — на века опочил, —

Один только череп остался!.."

Олег преспокойно стопу возложил —

И тут же на месте скончался:

Злая гадюка кусила его —

И принял он смерть от коня своего.

…Каждый волхвов покарать норовит, —

А нет бы — послушаться, правда?

Олег бы послушал — еще один щит

Прибил бы к вратам Цареграда.

Волхвы-то сказали с того и с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

Долго Троя в положении осадном

Оставалась неприступною твердыней,

Но троянцы не поверили Кассандре, —

Троя, может быть, стояла б и поныне.

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»

Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев —

Во все века сжигали люди на кострах.

И в ночь, когда из чрева лошади на Трою

Спустилась смерть, как и положено, крылата,

Над избиваемой безумною толпою

Кто-то крикнул: «Это ведьма виновата!»

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»

Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев —

Во все века сжигали люди на кострах.

И в эту ночь, и в эту смерть, и в эту смуту

Когда сбылись все предсказания на славу,

Толпа нашла бы подходящую минуту,

Чтоб учинить свою привычную расправу.

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»

Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев —

Во все века сжигали люди на кострах.

Конец простой — хоть не обычный, но досадный:

Какой-то грек нашел Кассандрину обитель, —

И начал пользоваться ей, не как Кассандрой,

А как простой и ненасытный победитель.

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»

Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев —

Во все века сжигали люди на кострах.

Здравствуй, Коля, милый мой, друг мой ненаглядный!

Во первых строках письма шлю тебе привет.

Вот приедешь ты, боюсь, занятой, нарядный —

Не заглянешь и домой, — сразу в сельсовет.

Как уехал ты — я в крик, — бабы прибежали.

«Ой, разлуки, — говорят, — ей не перенесть».

Так скучала за тобой, что меня держали, —

Хоть причины не скучать очень даже есть.

Тута Пашка приходил — кум твой окаянный, —

Еле-еле не далась — даже щас дрожу.

Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный —

Перед тем как приставать, пьет для куражу.

Ты, болтают, получил премию большую;

Будто Борька, наш бугай, — первый чемпион…

К злыдню этому быку я тебя ревную

И люблю тебя сильней, нежели чем он.

Ты приснился мне во сне — пьяный, злой, угрюмый, —

Если думаешь чего — так не мучь себя:

С агрономом я прошлась, — только ты не думай —

Говорили мы весь час только про тебя.

Я-то ладно, а вот ты — страшно за тебя-то:

Тут недавно приезжал очень важный чин, —

Так в столице, говорит, всякие развраты,

Да и женщин, говорит, больше, чем мужчин.

Ты уж Коля, там не пей — потерпи до дому, —

Дома можно хоть чего: можешь — хоть в запой!

Мне не надо никого — даже агроному, —

Хоть культурный человек — не сравню с тобой.

Наш амбар в дожди течет — прохудился, верно, —

Без тебя невмоготу — кто создаст уют?!

Хоть какой, но приезжай — жду тебя безмерно!

Если можешь, напиши — что там продают.

Не пиши мне про любовь — не поверю я:

Мне вот тут уже дела твои прошлые.

Слушай лучше: тут — с лавсаном материя, —

Если хочешь, я куплю — вещь хорошая.

Водки я пока не пью — ну ни стопочки!

Экономлю и не ем даже супу я, —

Потому что я куплю тебе кофточку,

Потому что я люблю тебя, глупая.

Был в балете, — мужики девок лапают.

Девки — все как на подбор — в белых тапочках.

Вот пишу, а слезы душат и капают:

Не давай себя хватать, моя лапочка!

Наш бугай — один из первых на выставке.

А сперва кричали — будто бракованный, —

Но очухались — и вот дали приз-таки:

Весь в медалях он лежит, запакованный.

Председателю скажи, пусть избу мою

Кроет нынче же, и пусть травку выкосют, —

А не то я телок крыть — не подумаю:

Рекордсмена портить мне — на-кось, выкуси!

Пусть починют наш амбар — ведь не гнить зерну!

Будет Пашка приставать — с им как с предателем!

С агрономом не гуляй, — ноги выдерну, —

Можешь раза два пройтись с председателем.

До свидания, я — в ГУМ, за покупками:

Это — вроде наш лабаз, но — со стеклами…

Ты мне можешь надоесть с полушубками,

В сером платьице с узорами блеклыми.

…Тут стоит культурный парк по-над речкою,

В ем гуляю — и плюю только в урны я.

Но ты, конечно, не поймешь — там, за печкою, —

Потому — ты темнота некультурная.

Сидели пили вразнобой

«Мадеру», «старку», «зверобой» —

И вдруг нас всех зовут в забой, до одного:

У нас — стахановец, гагановец,

Загладовец, — и надо ведь,

Чтоб завалило именно его.

Он — в прошлом младший офицер,

Его нам ставили в пример,

Он был, как юный пионер — всегда готов, —

И вот он прямо с корабля

Пришел стране давать угля, —

А вот сегодня — наломал, как видно, дров.

Спустились в штрек, и бывший зек —

Большого риска человек —

Сказал: "Беда для нас для всех, для всех одна:

Вот раскопаем — он опять

Начнет три нормы выполнять,

Начнет стране угля давать — и нам хана.

Так что, вы, братцы, — не стараться,

А поработаем с прохладцей —

Один за всех и все за одного".

…Служил он в Таллине при Сталине —

Теперь лежит заваленный, —

Нам жаль по-человечески его…

Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей!

Только помню, что стены — с обоями,

Помню — Клавка была, и подруга при ей, —

Целовался на кухне с обоими.

А наутро я встал —

Мне давай сообщать,

Что хозяйку ругал,

Всех хотел застращать,

Будто голым скакал,

Будто песни орал,

А отец, говорил,

У меня — генерал!

А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,

Говорил, будто все меня продали,

И гостям, говорят, не давал продыхнуть —

Донимал их блатными аккордами.

А потом кончил пить —

Потому что устал, —

Начал об пол крушить

Благородный хрусталь,

Лил на стены вино,

А кофейный сервиз,

Растворивши окно,

Взял да выбросил вниз.

И никто мне не мог даже слова сказать.

Но потом потихоньку оправились, —

Навалились гурьбой, стали руки вязать,

А потом уже — все позабавились.

Кто — плевал мне в лицо,

А кто — водку лил в рот,

А какой-то танцор

Бил ногами в живот…

Молодая вдова,

Верность мужу храня, —

Ведь живем однова —

Пожалела меня.

И бледнел я на кухне разбитым лицом,

Делал вид, что пошел на попятную,

«Развяжите, — кричал, — да и дело с концом!»

Развязали, — но вилки попрятали.

Тут вообще началось —

Не опишешь в словах, —

И откуда взялось

Столько силы в руках! —

Я как раненый зверь

Напоследок чудил:

Выбил окна и дверь

И балкон уронил.

Ой, где был я вчера — не найду днем с огнем!

Только помню, что стены — с обоями, —

И осталось лицо — и побои на нем, —

Ну куда теперь выйти с побоями!

…Если правда оно —

Ну, хотя бы на треть, —

Остается одно:

Только лечь помереть!

Хорошо, что вдова

Все смогла пережить,

Пожалела меня —

И взяла к себе жить.

В Ленинграде-городе

у Пяти Углов

Получил по морде

Саня Соколов:

Пел немузыкально,

скандалил, —

Ну и, значит, правильно,

что дали.

В Ленинграде-городе —

тишь и благодать!

Где шпана и воры где?

Просто не видать!

Не сравнить с Афинами —

прохладно,

Правда — шведы с финнами, —

ну ладно!

В Ленинграде-городе —

как везде, такси, —

Но не остановите —

даже не проси!

Если сильно водку пьешь

по пьянке —

Не захочешь, а дойдешь

к стоянке!

На краю края земли, где небо ясное

Как бы вроде даже сходит за кордон,

На горе стояло здание ужасное,

Издаля напоминавшее ООН.

Все сверкает как зарница —

Красота, — но только вот

В этом здании царица

В заточении живет.

И Кощей Бессмертный грубую животную

Это здание поставил охранять, —

Но по-своему несчастное и кроткое,

Может, было то животное — как знать!

От большой тоски по маме

Вечно чудище в слезах, —

Ведь оно с семью главами,

О пятнадцати глазах.

Сам Кащей (он мог бы раньше — врукопашную)

От любви к царице высох и увял —

Стал по-своему несчастным старикашкою, —

Ну а зверь — его к царице не пускал.

"Пропусти меня, чего там.

Я ж от страсти трепещу!.."

"Хоть снимай меня с работы —

Ни за что не пропущу!"

Добрый молодец Иван решил попасть туда:

Мол, видали мы кощеев, так-растак!

Он все время: где чего — так сразу шасть туда, —

Он по-своему несчастный был — дурак!

То ли выпь захохотала,

То ли филин заикал, —

На душе тоскливо стало

У Ивана-дурака.

Началися его подвиги напрасные,

С баб-ягами никчемушная борьба, —

Тоже ведь она по-своему несчастная —

Эта самая лесная голытьба.

Скольких ведьмочек пошибнул! —

Двух молоденьких, в соку, —

Как увидел утром — всхлипнул:

Жалко стало, дураку!

Но, однако же, приблизился, дремотное

Состоянье превозмог свое Иван, —

В уголку лежало бедное животное,

Все главы свои склонившее в фонтан.

Тут Иван к нему сигает —

Рубит головы спеша, —

И к Кощею подступает,

Кладенцом своим маша.

И грозит он старику двухтыщелетнему.

"Щас, — говорит, — бороду-то мигом обстригу!

Так умри ты, сгинь, Кощей!" А тот в ответ ему:

«Я бы — рад, но я бессмертный — не могу!»

Но Иван себя не помнит:

"Ах ты, гнусный фабрикант!

Вон настроил сколько комнат, —

Девку спрятал, интриган!

Я докончу дело, взявши обязательство!.."

И от этих-то неслыханных речей

Умер сам Кощей, без всякого вмешательства, —

Он неграмотный, отсталый был Кощей.

А Иван, от гнева красный,

Пнул Кощея, плюнул в пол —

И к по-своему несчастной

Бедной узнице взошел!..

Запретили все цари всем царевичам

Строго-настрого ходить по Гуревичам,

К Рабиновичам не сметь, тоже — к Шифманам!

Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам.

В основном же речь идет за Гуревичей:

Царский род ну так и прет к ихней девичьей —

Там три дочки — три сестры, три красавицы…

За царевичей цари опасаются.

И Гуревичи всю жизнь озабочены:

Хоть живьем в гробы ложись из-за доченек!

Не устали бы про них песню петь бы мы,

Но назвали всех троих дочек ведьмами.

И сожгли всех трех цари их, умеючи,

И рыдали до зари все царевичи,

Не успел растаять дым костров еще —

А царевичи пошли к Рабиновичам.

Там три дочки — три сестры, три красавицы.

И опять, опять цари опасаются…

Ну, а Шифманы смекнули — и Жмеринку

Вмиг покинули, махнули в Америку.

Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я —

Про дуб зеленый и про цепь златую там.

И вот сейчас я нахожусь у Лукоморья,

Командированный по пушкинским местам.

Мед и пиво предпочел зелью приворотному,

Хоть у Пушкина прочел: «Не попало в рот ему…»

Правда, пиво, как назло,

Горьковато стало,

Все ж не можно, чтоб текло

Прям куда попало!

Работал я на ГЭСах, ТЭЦах и каналах,

Я видел всякое, но тут я онемел:

Зеленый дуб, как есть, был весь в инициалах,

А Коля Волков здесь особо преуспел.

И в поэтических горячих моих жилах,

Разгоряченных после чайной донельзя,

Я начал бешено копаться в старожилах,

Но, видно, выпала мне горькая стезя.

Лежали банки на невидимой дорожке,

А изб на ножках — здесь не видели таких.

Попались две худые мартовские кошки,

Просил попеть, но результатов никаких.

Лукоморья больше нет,

От дубов простыл и след, —

Дуб годится на паркет —

так ведь нет:

Выходили из избы

Здоровенные жлобы —

Порубили все дубы

на гробы.

Ты уймись, уймись, тоска

У меня в груди!

Это — только присказка,

Сказка — впереди.

Распрекрасно жить в домах

На куриных на ногах,

Но явился всем на страх

вертопрах, —

Добрый молодец он был —

Бабку Ведьму подпоил,

Ратный подвиг совершил,

дом спалил.

Тридцать три богатыря

Порешили, что зазря

Берегли они царя

и моря, —

Каждый взял себе надел —

Кур завел — и в ем сидел,

Охраняя свой удел

не у дел.

Ободрав зеленый дуб,

Дядька ихний сделал сруб,

С окружающими туп

стал и груб, —

И ругался день деньской

Бывший дядька их морской,

Хоть имел участок свой

под Москвой.

Здесь и вправду ходит Кот, —

Как направо — так поет,

Как налево — так загнет

анекдот, —

Но, ученый сукин сын,

Цепь златую снес в торгсин,

И на выручку — один —

в магазин.

Как-то раз за божий дар

Получил он гонорар, —

В Лукоморье перегар —

на гектар!

Но хватил его удар, —

Чтоб избегнуть больших кар,

Кот диктует про татар

мемуар.

И Русалка — вот дела! —

Честь недолго берегла —

И однажды, как могла,

родила, —

Тридцать три же мужука

Не желают знать сынка, —

Пусть считается пока —

сын полка.

Как-то раз один Колдун —

Врун, болтун и хохотун —

Предложил ей как знаток

дамских струн:

Мол, Русалка, все пойму

И с дитем тебя возьму, —

И пошла она к ему

как в тюрьму.

Бородатый Черномор —

Лукоморский первый вор —

Он давно Людмилу спер, —

ох хитер!

Ловко пользуется, тать,

Тем, что может он летать:

Зазеваешься — он хвать! —

и тикать.

А коверный самолет

Сдан в музей в запрошлый год —

Любознательный народ

так и прет!

Без опаски старый хрыч

Баб ворует, хнычь не хнычь, —

Ох, скорей ему накличь

паралич!

Нету мочи, нету сил, —

Леший как-то недопил —

Лешачиху свою бил

и вопил:

"Дай рубля, прибью а то, —

Я добытчик али кто?!

А не дашь — тады пропью

долото!"

"Я ли ягод не носил?! —

Снова Леший голосил. —

А коры по сколько кил

приносил!

Надрывался — издаля,

Все твоей забавы для, —

Ты ж жалеешь мне рубля —

ах ты тля!"

И невиданных зверей,

Дичи всякой — нету ей:

Понаехало за ей

егерей…

В общем, значит, не секрет:

Лукоморья больше нет, —

Все, про что писал поэт,

это — бред.

Ты уймись, уймись, тоска, —

Душу мне не рань!

Раз уж это присказка —

Значит, сказка — дрянь.

Мне каждый вечер зажигают свечи,

И образ твой окуривает дым, —

И не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

Я больше не избавлюсь от покоя:

Ведь все, что было на душе на год вперед,

Не ведая, она взяла с собою —

Сначала в порт, а после — в самолет.

Мне каждый вечер зажигают свечи,

И образ твой окуривает дым, —

И не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

В душе моей — пустынная пустыня, —

Так что ж стоите над пустой моей душой!

Обрывки песен там и паутина, —

А остальное все она взяла с собой.

Теперь мне вечер зажигает свечи,

И образ твой окуривает дым, —