Предисловие

В последнее десятилетие ХХ века русские вступили тяжело больной нацией. Больная нация в больной стране. Трагизм положения состоял в том, что нас к этому времени уже нельзя было, как справедливо сказал патриарх Московский и всея Руси Алексий II, благословляя Ельцина на первый срок президентства, «переделать ни за ночь, ни за пятьсот дней… Больное общество и столь многое пережившие люди нуждаются в понимании, любви и терпимости».

Патриарх поставил диагноз и обозначил курс лечения. Но одних только понимания, любви и терпимости недостаточно, чтобы сделать русских и Россию здоровыми. Необходимо понять, куда мы идем? Все прежние руководители страны в ХХ веке, начиная от Николая II и до Ельцина включительно, звали Россию и русских в «даль светлую». При этом каждый из них вкладывал в понятие «даль светлая» свой особый смысл. А результат оказался одинаково плачевный: Россия и русские зашли в тупик. Как выбраться из него?

Отдаю себе отчет в том, что вопрос, вынесенный в заглавие этой книги, поставлен некорректно. На всем протяжении нашей истории ни наши предки, ни формировавшийся и к концу XVI века сформировавшийся русский народ не были самостоятельны в выборе пути развития. Поначалу это делали старейшины родов, затем призванные из-за рубежа правители, позже размножившиеся и раскроившие страну и ее народ на множество мелких самостоятельных уделов князья – потомки первых правителей, – следом за ними и совместно с ними татаро-монгольские ханы, цари, генсеки и, наконец, президенты.

Менялись правители и формы правления, а суть оставалась неизменной – рабской со всеми присущими этой форме правления уродствами. Крепостные мужики называли своих бар «кормильцами», хотя ясно, кто кого кормил, а кто был нахлебником-паразитом. Такими же «кормильцами» сегодня выставляются «работодатели», присвоившие практически все источники богатства страны. Теперь уже не одним только русским женщины, угоняемым в рабство, а всему русскому народу впору исходить стоном, рефреном звучавшим в стариных былинах:

В этом контексте становится понятным, почему даже люди, с симпатией относящиеся к России и русским, не видят перспектив нашего будущего.

И все же дерзнем рассмотреть этот вопрос в том виде, в каком он сформулирован в знаменитой триаде Поля Гогена: откуда мы? (ответу на этот вопрос посвящена первая книга нашего триптиха – «Русские: откуда мы?»), кто мы? (на этот вопрос мы попытались ответить во второй книге, посвященной рассмотрению жизни русских в советский период – «Русские: кто мы?»), наконец, куда мы идем?

Современная Россия вернулась на капиталистический путь развития, который указали ей правители в конце XIX – начале ХХ века. Капитализм получился сугубо русский, круто замешанный на феодальных дрожжах. Такой феодальный капитализм возродился и сегодня. Чаще, впрочем, его называют либеральной экономикой, а чтобы смикшировать ее феодальную основу, – экономикой переходного периода.

Разберемся.

Известно, что на различных этапах исторического развития возникают определенные типы общества: первобытнообщинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, коммунистический. Не все страны и народы обязательно проходят последовательно все эти формации, или, как их еще называют, фазы. Так, наши предки, как и предки современных народов Востока, миновали рабовладельческую фазу, в ХХ веке многие народы Азии и Африки, минуя капитализм, сделали попытку построить у себя социализм. Тут важны не последовательность смены одной фазы другой, а способ производства, который определяет тип семьи, быт, всю совокупность общественных отношений.

Способ производства образует базис, из которого ворастает надстройка со своими идеологическими отношениями и взглядами: политика, право, мораль, религия, философия, искусство и соответствующие им организации и учреждения: государства, партии, религия и т. д. Надстройка не обязательно соответствует породившему ее базису, она может быть и полной противоположностью ему. Объясняется это тем, что в основе любой формации лежит один-единственный краеугольный камень: собственность. Именно собственность положила начало разделению общества на классы, именно из-за обладание ею возникли войны на земле, именно в погоне за собственностью мир оказался расколот на метрополии и колонии.

Собственность в ее самом общем виде представляет собой форму присвоения материальных благ, которые определяются характером производственных отношений, и потому делится на первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и социалистическую (при коммунизме собственность исчезает вовсе).

Впервые вопрос о собственности как особом виде присвоения материальных благ был разработан и юридически оформлен в Древнем Риме. Там он получил название частное право, которое Карл Маркс назвал «классическим правом общества, где господствует частная собственность». Право это содержало такую стройно разработанную систему имущественных и вещных отношений, что практически в неизменном виде было заимствовано многими странами Европы и США, а сегодня и Россией.

Но и частная собственность возникла задолго до того, как была детально разработана и юридически закреплена римским частным правом. Зачатки частной собственности возникли одновременно с зачатками возникновения цивилизации как формы удовлетворения растущих биологических, суть – животных потребностей людей. Удовлетворение этих потребностей мы обозначили как развитие людей и обществ по горизонтали; развитие же по вертикали, или удовлетворение социальных потребностей человека, было и остается прерогативной культуры, которая старше любой цивилизации.

Вмешательство культуры (подчеркиваю: именно культуры, а не шоу-бизнеса) в сферу цивилизации делает зависимость всей совокупности идеологических отношений и взглядов (надстройка) от характера производственных отношений, складывающихся в той или иной общественно-экономической формации (базис), в высокой степени условной, а то и иллюзорной. Из дошедших до нас документальных источников первыми это доказали ессеи, жившие в древней Иудее во II веке до н. э. – I веке н. э., чья идеология ничего общего не имела с характером сложившихся в то время производственных отношений. (Замечу в скобках, что ессеев высоко ценил царь Иудеи Ирод Великий, без достаточных оснований выведенный в Новом Завете как бессердечный изверг и губитель детей; в его армии ессеи занимали видные командные должности и, выслужив определенный срок, возвращались в свои общины, ведя прежний образ жизни и собственными руками зарабатывая себе хлеб насущный[1]. Это в среде ессеев впервые родилось правило: тот, кто не обучает своих детей ремеслу, учит их воровству.) Слабую связь между рыночным характером производственных отношений и коммунистической идеологией можно обнаружить и в современном Китае, занявшему сегодня второе, после США, место в мире по всем экономическим показателям.

На разницу в особенностях экономики и идеологий (базиса и надстройки) указывал Николай Александрович Бердяев, прошедший путь от легального марксиста до богоискателя\ и высланный в 1922 году из Советской России за свои религиозно-философские взгляды. «Коммунистическая экономика сама по себе может быть нейтральной, – писал он. – Свобода духа отрицается не экономикой, которая бессильна в отношении к духу, а духом же, духом, враждебным свободе».

Этой нейтральности экономики – продукта цивилизации – в отношении к идеологии (духу свободы) – продукта культуры – не видели и не хотели видеть прежние советские руководители. Сделав ставку на отказ от частной собственности, они полагали, что отказ этот позволит им быстрее вдосталь накормить народ, сделать его материально обеспеченней, чем народы в развитых капиталистических странах, и тем самым подготовить почву для коммунизма, постоение которого было намечено на 1980 год. Этой же нейтральности экономики по отношению к духу свободы не увидели и не захотели увидеть новые российские руководители, пришедшие к власти в 1990 году. Сделав ставку на возрождение собственности в самом широком масштабе («Нам не нужны собственники-миллионера, – говорил Ельцин, – нам нужны миллионы собственников»), они решили, что народ-собственник чудесным образом разбогатеет и в самое короткое время станет материально обеспеченным не хуже других народов.

Чуда, однако, не случилось. Народ в короткое время обнищал не только в материальном отношении, но и в отношении духа, на который сильнейшее влияние стали оказывать деньги. Очередной ощутимый удар наш народ получил в сентябре 2008 года, когда разразился мировой финансовый кризис.

Удар этот не коснулся наших новоявленных собственников-нуворишей. Если в 2009 году, на самом пике финансового кризиса, в России, по данным журнала «Форбс», насчитывалось 32 миллиардера, то к началу 2010 года их численность выросла до 62, а в 2011 году достигла 101 человека. Никакая другая страна в мире не может похвастать столь бурным ростом числа сверхбогатых людей в столь неблагоприятных финансовых условиях. Впрочем, удар этот не коснулся не только отечественных нуворишей, но и руководителей страны всех уровней. В этом отношении новые руководители России обнаружили полное сходство с прежними руководителями Советского Союза, о которых хорошо сказал бывший пресс-секретаря Ельцина Вячеслав Костиков, не понаслышке знакомый с образом жизни современных вождей: «Новая элита, внешне ничем не напоминающая людей в пыжиковых шапках и сусловских габардиновых пальто, тем не менее в мельчайших деталях вопроизводит стиль, методы и цели хрущевско-брежневской номенклатуры».

Вся тяжесть испытаний, которыми переполнена наша история, неизменно ложилась и продолжает ложиться на плечи народа. Никакой иной формы перераспраделения этой тяжести испытаний история нам не продемонстрировала. Когда-то К. Маркс назвал одной из самых сильных сторон Парижской коммуны дешевое правительство, высший размер вознаграждения которого «не превышал одной пятой части жалованья, составляющего минимум для секретаря лондонского школьного совета», а Ленин говорил о «приравнивании жалованья выборных лиц к обычной заработной плате рабочего». Нелепо даже подумать, что такое пусть отдаленно похожее на марксистско-ленинское представление о размерах окладов высших должностных лиц возможно в современной России, покончившей не только с коммунизмом, но и с мыслью о какой бы то ни было социальной справедливости. Тот же В. Костиков пишет: «Трагедия России состоит в том, что революционные бури, которые потрясали страну на протяжении всего ХХ века, под видом “движущей силы истории” выталкивали на поверхность самые заскорузлые слои общества». Деньги, личное богатство – вот что всегда составляло главный интерес всех «заскорузлых слоев общества» и что обрело статус единственной идеологии в современной России, где монополия на какую-то одну идеологию официально запрещена Конституцией[2]. Этой новой идеологии подчинены решительно все стороны жизни общества, ей служат и власть, и многочисленные партии – начиная с мелких оппозиционных, куда списываются вышедшие в тираж политики, еще недавно делавшие погоду в стране, и кончая стоящей над ними в недосягаемой вышине «Единой Россией», на знамени которой начертан девиз: «Безграничное доверие Путину», а по сути – прямой преемнице некогда всемогущей КПСС.

Не могу не согласиться в этой связи с радио и тележурналистом Владимиром Соловьевым, который пишет в книге «Мы и Они»: «”Единая Россия” – единственная партия, которая в России вечна. Это абсолютно честная, искренняя партия людей, обожающих власть. Здесь абсолютно ясно, что их объединяет – любовь! Как там было раньше, к какому очагу, да? Возможно, но у них не так. У них высокое, чистое и красивое чувство – любовь к государственной казне. Главное, они же никого не обманывают. Они приходят и говорят: ”Мы!” Говорим: «Кто мы?» – «Мы – партия прагматиков. Нам пайки, дачи, машины, квартиры! А мы за это народу вовремя баланду. Народ недоволен – баланды больше. Народ недоволен совсем – сверху укроп. Народ страшно недоволен – хорошо, снимем номера и баланду в номер с доставкой».

Впрочем, и все другие партии не лучше. Да и отличий между ними и «Единой Россией» нет никаких. Все они демократы. До мозга костей демократы! Демократичней их нет никого и быть не может. И в самый сильный микроскоп не различишь нюансов, отличающих одних демократов от других. Но вот у каждого из демократов собственное видение существа этой демократии.

Ирина Хакамада, например, убеждена: демократия – это когда к власти в стране приходит меньшинство. (Любая власть – это всегда меньшинство, но Хакамада понимает под этим словом не численность людей во власти, а политиков, пользующихся поддержкой меньшинства населения страны. Те же декабристы, которых народ совершенно не знал, но которые, придя к власти, хотели облагодетельствовать народ, который, впрочем, уже декабристы совершенно не знали.)

Но не хакамады определяют сегодня политический климат в стране. Беда в том, что и высшие руководители по-разному понимают суть демократии. Так, президент Дмитрий Анатольевич Медведев в сентябре 2010 года, выступая в Ярославле на Международном политическом форуме, собравшем 500 экспертов из 18 стран, дал не одно, а пять общих критериев-стандартов для любого демократического общества, включая Россию:

– Во-первых, это правовое воплощение гуманистических ценностей и идеалов.

– Второй стандарт – способность государства обеспечивать и поддерживать высокий уровень технологического развития, за счет чего обеспечивается достойный уровень жизни его граждан.

– Третий стандарт связан со способностью государства защищать своих граждан от посягательств преступных сообществ.

– Четвертой отличительной особенностью демократии является высокий уровень культуры, образования, средств коммуникации и обмена информацией.

– Наконец, пятый стандарт демократии относится к убежденности граждан, что они живут в демократическом государстве.

Президент особо подчеркнул: «Демократии нет или есть проблемы с демократией, если человек на личном уровне чувствует несвободу и несправедливость. Правительства могут сколь угодно долго говорить своим гражданам: “Вы свободны”. Но демократия начинается только в том случае, если гражданин скажет сам себе: “Я свободен”».

Просто и ясно, правда? Не правительство дарует нам свободу и справедливость, а мы сами приходим к осознанию собственной свободы и справедливости как высших выражений демократии. Таково представление президента о пути, по которому следуют народы, живущие в развитых демократических странах, и по которому мы, граждане России, отправимся в светлое будущее.

Но Медведев не единственный, кто определяет политический климат в современной России. Тогда же другой лидер, премьер-министр Владимир Владимирович Путин, дал собственное определение демократии в ее, так сказать, практичском преломлении. Что нужно для того, чтобы выйти на улицы и во всеуслышание заявить о том, что нас волнует, о тех же несвободе и несправедливости, например? Сказать себе, как полагает Медведев, «я свободен и потому имею право»? Нет. Путин сказал нечто иное, причем сказал в присущей ему и столь чтимой нами манере излагать свои мысли конкретно и образно: «Нужно получить разрешение местных органов власти. Получили? Идите и демонстрируйте. Если нет – не имеете права. Вышли, не имея права, – получите по башке дубинкой. Вот и всё».

Столь разное понимание демократии двумя высшими должностными лицами государства не может не озадачить. Найти общий знаменатель диаметрально противоположных позиций Медведева и Путина взялся участник мирового форума в Ярославле, председатель правления Института современного развития (ИНСОР) Игорь Юргенс. По его мнению, вина за все несуразности, происходящие в стране, лежит не на руководителях страны, по-разному понимающих суть демократии, а на народе России, прежде всего русском народе. Вот как он мотивировал свой вывод: «На Западе люди переселились из деревни в город уже давно, поэтому у них в сознании закрепилась индивидуальность: нужно пробиваться, надеяться на себя, развиваться, расти. Русские еще очень архаичны. В российском менталитете общность выше, чем личность. Поэтому “государство – всё, а мои усилия – ничего”. Пускай кто-то что-то делает, борется, а у меня своих проблем хватает…» Чтобы «смягчить» категоричность своего вердикта, Юргенс добавил: лишь к 2025 году «российский народ станет ментально совместим в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем».

Многие ли из ныне живущих доживут до 2025 года, чтобы уразуметь наконец суть демократии, по-разному понимаемой современными руководителями России, и что в предельно ясной форме изложил уже в бесконечно далеком от нас V веке до н. э. один из отцов-основателей демократии Перикл, – еще вопрос[3].

Впрочем, станем ли мы «ментально совместимы в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем» к 2025 году, как предполагает Юргенс, тоже вопрос. Одно дело – теоретические расчеты, и совсем другое – реальная практика, ничего общего не имеющая и не имевшая даже с зачатками демократии на всем протяжении нашей непростой истории. Сказал ведь тот же Дмитрий Анатолевич Медведев годом ранее: «Россия всегда строилась вокруг жесткой исполнительной вертикали. Эти земли собирались веками и по-другому ими управлять невозможно».

Не-воз-мож-но! В нас за долгие века выработалась особая ментальность, отличная от ментальности «среднестатистического прогрессивного европейца». Это понимал уже Федор Михайлович Достоевский, задававшийся мучившим его вопросом, да так и не нашедший на него ответа: «Кто я? Тварь дрожащая или право имею?»

Итак, с одной стороны, демократия – это когда не правительство (в лице своих чиновников?) сколь угодно долго говорит своим гражданам: «Вы свободны», а сами граждане говорят себе: «Я свободен» – и поступают сообразно со своими представлениями о свободе, в том числе мирно, без оружия, собираются, проводят собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование, о что прямо сказано в Статье 31 действующей в стране Конституции. С другой стороны, демократия – это когда для проведения демонстраций «нужно получить разрешение местных органов власти» (тех же чиновников?), а не получив, «не имеем права», и потому если все-таки вышли, то «получите по башке дубинкой», поскольку в России любой гражданин по своему статусу был и остается «тварью дрожащей», лишенной каких бы то ни было прав и наделенный одними лишь обязанностями строго следовать всем предписаниям сонма чинвников всех уровней власти от ДЭЗа до правительства России и администрации президента.

Что в этой ситуации остается делать если не всему народу, то хотя бы молодым, у которых вся жизнь впереди? Ждать наступления 2025 года, когда, по Юргенсу, они «станут ментально совместимы со среднестатистическим прогрессивным европейцем» и в полной мере вкусят все прелести демократии?

Устами бы таких «пророков», как председатель правления ИНСОРа, да мед пить! Нынешние молодые, как, впрочем, молодые люди во все времена, нетерпеливы. И потому они делают свой выбор, не совпадающий с рекомендациями ни Медведева, ни Путина, ни, тем более, Юргенса или Хакамады. Согласно последним социологическим оросам, 75 процентов русских, достигших 18 лет и старше, то есть люди, выросшие и сформировавшиеся уже при новой, некоммунистической власти, хотят, если им представится возможность, уехать из России и никогда больше сюда не возращаться. Именно таким путем отправились в будущее если не все молодые люди, то дети большинства родителей, находящихся сегодня во власти и бизнесе.

Ну а какие планы на будущее у 25 процентов их сверсников, которые все же останутся в России? Какой путь они изберут для себя, какое будущее себе и своим детям пожелают? Путь, который укажет им вертикаль власти? Или вознамерятся избрать собственный путь развития и пойдут по нему с упрямством, которое не раз демострировали их отцы и деды, даже если путь этот будет усыпан не розами, а шипами, а по обеим сторонам выстроятся нескончаемые шеренги верных слуг не народа, но власти, и будут проверять на их башках прочность своих дубинок?

Вообще, занятное это дело – попробовать найти ответ на вопрос: русские, куда мы идем? Сродни гоголевскому: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».

Вы не задумались, читатель, почему не дает? Потому, полагаю, что в необгонимой тройке, управляемой любителем быстрой езды крепостным кучером Селифаном, восседал пройдоха, каких свет не видывал, Павел Иванович Чичиков. И таких Пал Иванычей сегодня на Руси тысячи! При каждом из них несметное число собственных Селифанов, которые в минуту домчат их туда, куда они пожелают! Эти Селифаны, сами в огромном большинстве русские и пуще злейших врагов ненавидящих русских и всё русское в силу глубоко засевшего в нас антироссиянина, в клочья разорвут любого, кто посмеет сказать слово поперек воли их хозяев, что не раз уже демонстрировали наши предки, получившие хоть малую толику власти над своими соплеменниками[4].

Так куда мы, русские, идем, куда несет нас необгонимая тройка-Русь? Вперед? Назад? В сторону Европы или уж сразу через океан, поблеже к Америке с ее сытой жизнью и политкорректностью?

Выбор пути архиважный, от него не отмахнешься, сказав себе: «А-а, куда несемся, туда и занесемся, главное – не стоять на месте». Опасное заблуждение! Разве недостаточно нас в нашей истории заносило не туда, куда нам мечталось? Или история, несмотря на все свои горькие уроки, так ничему нас не научила?

Попробуем, читатель, разобраться в этом непостом вопросе.

Глава 1

Разруха

История современной России начинается не с 1991 года, когда с политической карты мира исчез Советский Союз, а шестью годами раньше. Именно в 1985 году впервые были произнесены вслух и широко распространились по миру русские слова «перестройка», «ускорение», «гласность». Слова эти не переводились на иностранные языки, как не переводились до них слова «спутник» или «лунник», – они были понятны всем. В середине 80-х годов в советской и мировой прессе много писалось о реформировании тоталитарной системы в СССР, установлении политического плюрализма, окончании «холодной войны».

Перемены происходили и в народном хозяйстве, выходившим из подчинения Госплану, вскоре прекратившему существование. На предприятиях вводились самофинансирование и хозрасчет, выборность директоров, акционирование. Собственно, с акционирования и началась массовая приватизация в стране, инициатором которой стал Горбачев, а вовсе не Чубайс. Начавшись с предприятий, акционирование быстро стало расти вширь и вскоре распространилась на целые отрасли народного хозяйства и министерства. (Министерство нефтяной и газовой промышленности СССР, например, в 1989 году преобразуется в первый в стране концерн «Газпром» во главе с сложившим с себя обязанности министра Виктором Степановичем Черномырдиным.) Появились первые частные кафе и рестораны. Торговля из магазинов с опустевшими прилавками выплеснулась на улицы. Торговали всем – от перегоревших лампочек до орденов и медалей.

Получили широкую огласку крупные уголовные дела, из которых едва ли не самым громким стало «хлопковое дело» в Узбекистане. На этом деле заработали себе имя бескомпромиссных борцов за справедливость следователи по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Тельман Гдлян и Николай Иванов, избранные вскоре депутатами Верховного Совета СССР (в 1989 году они были обвинены в «нарушении законности и неправильное поведение», уволены из прокуратуры и привлечены к ответвенности «в соответствии с законом»; впрочем, в августе 1991 года прокуратура СССР прекратила уголовное дело против них «за отсутствием состава преступления» и отменила прежнее решение об их увольнении как «незаконное»).

Не менее громкую огласку получило дело о централизованном строительстве садовых домиков на подмосковных приусадебных участках для работников МГК КПСС, который возглавлял член политбюро ЦК КПСС Виктор Васильевич Гришин. Хотя, как выяснило следствие, работники горкома партии сполна расплатились за свои домики, да и садовые участки не превышали установленный законом предел в 6 соток, Гришин был обвинен в злоупотреблении служебным положением и во взяточничестве. Обвинения не подтвердились, но Гришин был освобожден от должности первого секретаря МГК КПСС и на его место назначен («избран») первый секретарь Свердловского обкома парии Борис Николаевич Ельцин.

Перестройка, затеянная «молодым» Михаилом Сергеевичем Горбачевым и его ближайшими соратниками, с самого начала не имела ни четкой программы, ни сроков её реализации (единственное исключение составил план обеспечения к 2000 году всего населения страны отдельными квартирами). Писатель Юрий Бондарев сравнил инициаторов перестройки с экипажем взлетевшего самолета, который не знает, где садиться. Было смутное ощущение, что главное в перестройке не программа и не сроки ее реализации, а действие. Какие именно и во имя чего – значения не имело. В этом отношении Горбачев и его команда действовали не по Марксу и Ленину, хотя во всех своих выступлениях неизменно клялись в верности их учению и идеалам социализма, а по Бернштейну – одного из лидеров германской социал-демократии и соавторов Готской программы, – который утверждал: «Конечная цель – ничто, движение – всё».

Но Эдуард Бернштейн меньше всего походил на белку в колесе, которой доставляет удоволствие безостановочное верчение. Выступив в середине 90-х годов против Маркса, который подверг Готскую программу критике, он объявил его теорию устаревшей и выдвинул собственную теорию реформирования капитализма и построения социализма посредством достижения компромиссов с буржуазией[5].

Построение капитализма стало идефикс и наших перестроечников, о чем до поры до времени никто из них, сплошь членов КПСС, прямо не говорил и о чем спустя десять лет после начала перестройки с обескураживающей прямотой проговорится один из «младореформаторов», ныне первый заместитель председателя Банка России Алексей Улюкаев: «Те, кто, проводя жизненно необходимую операцию, да еще при отсутствии антибиотиков, перевязочных средств, стерильных инструментов, даже электричества, делает нередко больно, редко удостаиваются доброго слова и благодарности современников. Напротив, их удел – беспощадная, подчас разнузданная критика. Это ничего. Пусть нашим общим памятником будет построенный в боях капитализм. Аминь».

Бои они устроили – от уличных бандитских разборок, расстрела собственного парламента и двух подряд войн в Чечне. Обильную жертву собрали и продолжают собирать. Общим памятником для них стала рухнувшая в 1998 году финансовая пирамида государственных казначейских облигаций (ГКО).

Подобный исход не могли предсказать даже западные эксперты, которых пригласила в 1992 году в Россию для проведения «шоковой терапии» новая власть, сама не имевшая понятия о том, как из социализма сделать капитализм. Но они увидели другое, о чем дин из этих западных экспертов – молодой экономист из Гарварда Джерри Сакс – сказал спустя два года работы в нашей стране: «Когда мы приступили к реформам, мы чувствовали себя врачами, которых пригласили к постели больного. Но когда мы положили больного на операционный стол и вскрыли его, мы вдруг обнаружили, что у него совершенно иное анатомическое устройство и внутренние органы, которых мы в нашем медицинском институте не проходили».

Западные экономисты и эксперты не проходили. А вот инициаторы перестройки, избалованные привилегиями, проходили. Как прошли ее в своем «медицинском институте» пришедшие им на смену «младореформаторы», чье формирование как граждан пришлось на время правления Хрущева с его поклонением культу сытой жизни и их эквиваленту деньгам[6]. С Хрущева и началось регулярное повышение цен вначале на «предметы роскоши» (ювелирные изделия, хрусталь, мебель, ковры), а потом и на всё подряд, в чем население особенно нуждалось. В то же время облигации, выпущенные ранее и в огромном количестве накопившиеся у населения, при Хрущеве были заморожены, зарплаты и пенсии стали стремительно сокращаться, что ощущалось народом особенно болезнено на фоне непрерывно дорожавших цен на продукты питания и предметы первой необходимости. Недовольство населения проводимой Хрущевым политикой росло и вылилось в 1962 году в открытый бунт рабочих Новочеркасска, закончившийся расстрелом участников демонстраций. Ко времени развала СССР зарплаты и пенсии упали до постыдно низкого уровня и неизвестно, достигнут ли он когда-нибудь прежнего советского уровня. (Если принять во внимание, что нынешний масштаб зарплат и пенсий относится к уровню зарплат и пенсий конца 80-х годов прошлого века, как 100 к 1, то с учетом сегодняшних цен на основные продукты питания, лекарства и оплату коммунальных услуг, основная масса населения России впала в состояние губочайшей нищеты[7].)

Объективности ради скажу, что меркантильные интересы с нелегкой руки Хрущева еще до начала перестройки завладели умами значительной части населения. А так как у денег есть одно неприятное свойство – их всегда оказывается фатально мало, – то эта часть населения, прежде всего русские как самая многочисленная часть советского народа, стала с прохладцей относиться к своей работе. В широкий оборот вошла поговорка, адресованная не только руководителям производств, но и властям всех уровней: «Вы делаете вид, что платите нам зарплату, а мы делаем вид, что работаем».

Негативные последствия для народного хозяйства страны курса, избранного Хрущевым и доведенного до состояния полной стагнации при 18-летнем правлении Брежнева, раньше других понял Андропов. Причину всех бед, переживаемых народом, он увидел не в социалистическом выборе, а в неведении власти о реальных нуждах простых людей. Придя на вершину власти после смерти Брежнева, он сказал в 1983 году: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не знаем в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические». Но, будучи сам плоть от плоти власти, не нашел ничего лучше, чем круто завинтить гайки производственной дисциплины. В итоге получилось совсем плохо. Страна перестала работать. Даже те, кто еще недавно хоть что-то производил, стали рыскать по улицам, кинотеатрам и пивным, вылавливая злостных прогульщиков. Положение после смерти Андропова и кратковременного пребывания на вершине власти Черненко вознамерился исправить Горбачев со своей командой, затеяв перестройку. «Вы хотите больше зарабатывать? Ну так зарабатывайте, вам никто не станет мешать». Тогда-то и было придумано теоретическое обоснование этому «не станет мешать»: «Всё, что не запрещено законом, – разрешено» и «Начни с себя!» (последнее стало жалкой квинэссенцией слов Джона Кеннеди, с которыми он, победив на президентских выборах в ноябре 1960 года, обратился к нации: «Не спрашивайте, что Америка может сделать для вас, скажите, что каждый из вас может сделать для Америки»).

Как и на чем можно было заработать? Да как угодно и на чем угодно! Советчиков нашлась уйма. Мне лично запомнилась статья, опубликованная в журнале «Огонек», в которой с похвалой рассказывалось о неком инженере, который «случайно» обнаружил на железнодороных путях бесхозный вагон с несколькими тоннами повидла и продал его, заработав кучу денег.

Много писали и о первом советском миллионере Артеме Тарасове, который заработал состояние на продаже поставленных из-за рубежа компьютерах (единственный «скандал», возникший вокруг его имени, был связан с намерением Тарасава заплатить партвзносы со всей суммы обретенного им богатства).

Стремление как можно быстрее и как можно больше заработать при проведении перестройки завладело умами всех и нашло поддержку на вершине власти.

В 1987 году 24-летний секретарь Фрунзенского райкома комсомола Михаил Ходорковский учредил и возглавил Фонд молодежной инициативы и Центр научно-технического творчества советской молодежи. «Мы дали людям возможность заниматься научно-исследовательской деятельностью для заработка, а не для публикации статей и получения академических званий», – скажет позже Ходорковский о своих первых шагах по вхождению в рыночную экономику. Медицина, Наука, Техника, Производство – вот спектр интересов, обозначенный молодым комсомольским вожаком. Из начальных букв этих интересов и сложилась аббревиатура МЕНАТЕП. В 1989 году партия и комсомол поручили Ходорковскому возглавить правление первого в СССР коммерческого банка – Инновационного банка научно-технического прогресса. Спустя год председатель правительства Николай Иванович Рыжков назначил Ходорковского генеральным директором межбанковского объединения «Менатеп», а затем и кредитно-финансовых учреждений при этом объединении[8]. В самом начале 1991 года молодой член КПСС Ходорковский стал председателем совета директоров «Менатеп», получив в свое распоряжение многие финансовые учреждения не только в Москве, но и в других городах Советского Союза, для чего ему были выделены из госбюджета осгромные средства. Тогда-то на вопрос тележурналиста, зачем все это ему, инженеру-технологу по образованию, нужно, Ходорковский ответил: «Деньги, они ведь такие красивые!..»

Деньги сами по себе, как бы красивы они ни были, ничего не производят. Более того, чем больше они скапливаются в руках немногих, тем меньше становится их у многих. Чтобы этим многим было на что жить, власти, верящие в исключительную силу денег, запускают печатный станок. Возникает инфляции. А инфляция – это прежде всего повышение стоимости жизни и рост цен. Тогда власти увеличивают обороты печатного станка. Спираль инфляции от этого раскручивается еще быстрей. К началу 1990 года она выросла кратно, а уже при преемниках перестройщиков выросла в 2000 раз. Так перестройка, сосредоточившаяся исключительно на деньгах, закончилась полным провалом, вызвав разруху во всех сферах жизни общества.

На протяжение каких-нибудь 60-лет – срок в масштабах истории ничтожно малый – страна вступила во вторую, после 20-х годов, полосу разрухи. Но если после первой разрухи страна выстояла и, несмотря на колоссальные жертвы, сумела не просто подняться с колен, а окрепнуть настолько, что победила сильнейшего за всю историю войн врага и вышла по своему экономическому потенциалу на второе место в мире, то вторая разруха ввергла страну в ступор, закончившийся развалом Советского Союза.

Вина за обвальный дефицит продуктов питания и предметов первой необходимости, поразивший страну к 1990 году, лежит не только на прежних руководителях СССР, но и на народе, прежде всего русском народе. Страна перестала производить что-либо и прильнула к экранам телевизоров, где шла бесконечная трансляция заседаний Верховных Советов СССР и РСФСР, а в промежутках между трансляциями выходила митинговать на улицы и площади. На импровизированные трибуны поднимался любой, кому было что сказать «народу от имени народа», и вбрасывал в толпы праздношатающегося люда прямо противоположные по содержанию лозунги: «Долой КПСС и КГБ!» – «Защитим КПСС!», «Нет – снижению жизненного уровня! Мы за предпринимательство, за сытость каждого!» – «Долой буржуазную революцию и соглашателей, толкающих нас к капитализму!», «Демократия – это права, обязанность, организованность и дисциплина!» – «Долой перерожденцев, служащих не народу, а мировому капиталу!»…

Больше всего доставалось КПСС. Народный депутат РСФСР с мегафоном в руках обращался к многотысячной толпе, собравшейся на Манежной площади в Москве: «Нам предстоит сломать хребет коррумпированной партийной клике и центральной власти! К борьбе, товарищи! За свободу и демократию!» Толпа подхватывала слова депутата: «Страну продали, сволочи, и продолжаете допродавать!», «Гэбисты! Палачи, кровавые собаки, у вас руки по локоть в крови!», «Бей коммунистов!»…

Никого не смущало то обстоятельство, что в КПСС в то время насчитывалось 20 миллионов членов. Признать, что все эти 20 миллионов человек, среди которых было немалое число представителей всех народов и наций, входивших в состав Советского Союза, и составили касту «нахлебников» и «дармоедов», «продавших» и «ограбивших» страну, – было по меньшей мере глупо. Однако масштабность поиска «главных виновников» всех бед, обрушившихся на страну, требовала все новых и новых, еще более масштабных виновников. И эти «масштабные» виновники были найдены. Ими оказались русские, расселившиеся на всем пространстве Советского Союза и оказавшиеся хотя и в меньшинстве в республиках и автономиях, но буквально под боком у всех недовольных. В русских-то, не рискуя промахнуться, и ткнули пальцем. Они-де тем только и заняты, что лежат на печи и ждут, когда на них по щучьему велению свалится манна небесная, а в ожидании этого чуда объедают другие народы.

Что только не говорилось о русских! Они и ленивы, и лицемерны, и лживы, – в каких только смертных грехах их не обвинили. Да и сами русские признавали, что они думают одно, говорят другое, а делают (если, конечно, делают, или делают из рук вон плохо) третье.

Была ли во всей этой русофобской истерике пусть микроскопическая, но доля правды? Увы, была. Если отвлечься от всей истории образования русской нации, а ограничиться одним только советским периодом, то и тут можно обнаружить скрытые причины безынициативности русских, их слепой готовности подчиниться любой прихоти власти, а если власть прикажет, то и принести себя в жертву.

Вспомним: одним из первых декретов советской власти были отменены все прежние сословия, титулы и чины и введено единое название для всех – граждане. Другими словами, все люди, начиная от неграмотного землепашца и кончая наделенными знанием высшей истины вождями, были наделены одинаковыми политическими, хозяйственными и прочими правами и обязанностями. На деле прежняя зависимость народа от прихотей власти была лишь упрочена и на бессознательном уровне в неизменном виде воспроизводится поныне.

Возьмите такое заурядное явление, как форма написания любого обращения в любую властную структуру. В соответствии с данными нам после революции равными со всеми правами, мы начинаем эти обращения с крупно выведенного заголовка – Заяление. То есть, другими словами, объявляем властям о своем праве на что-то (например, на земельный участок, который мы намереваемся обрабатывать собственными силами) или потребность в чем-либо (например, в денежной помощи или намерении отправиться в отпуск).

Но вот парадокс: первым же словом, которым мы начинаем излагать существо дела, почему-то оказывается прошу. Обнаружить в таком словотворческом кульбите хоть какую-нибудь логику или тень здравого смысла нет решительно никакой возможности.

Строго говоря, прошения имеют право на существовании. Во всяком случае, до Октябрьской революции они были в широком употреблении и никого не удивляли тем, что были именно прошениями, а не требованиями, тем более – заявлениями. Чиновник, на стол которого ложилось такое прошение, мог одинаково легко, с осознанием законности предоставленных ему прав и обязанностей (или собственного каприза, – поди докажи, что он капризничает, если ему эти права и эти обязанности вменены государством в лице более высокого, чем он, начальства или инструкцией), начертать резолюцию: разрешить или отказать.

Времена после революции переменились. Теперь государство предоставило всем гражданам одинаковые права и обязанности, в соответствии с которыми мы не ожидаем от поставленного над нами чиновника милостей или подачек, а заявляем о своем законном праве на что-то или что-либо. Но поскольку мы не заявляем об этом, а просим, то и современный чиновник, каким бы незначительным в иерархии власти он ни был, вправе начертать на нашем заявлении, руководствуясь новыми должностными обязанностями и инструкциями (а по сути стародавними, пережившими все перипетии революции, иностранной интервенции и Гражданской войны, нэп, коллективизацию и индустриализацию, ГУЛАГ, Великую Отечественную войну, послевоенное восстановление народного хозяйства и последующие события вплоть до развала Советского Союза), магические разрешить или отказать. Что уж тут удивляться, что взяточничество, это неискоренимое зло, возникшее на Руси еще до татаро-монгольского ига, будет процветать и дальше, а гражданское общество, о котором столько разговоров и связанных с ним надежд, тем более демократия, в обозримом будущем едва ли из недосягаемой мечты превратятся в осязаемую явь.

Да и с какой радости или бодуна взяточничество вдруг исчезнет, уступив место гражданскому обществу и демократии? Оно будет сколь угодно долго процветать, поскольку разруха, накрывшая страну во второй раз, продолжает править бал не в силу каких-то необратимых природных катаклизмов, а просто потому, что разруха, по справедливому наблюдению классика, гнездится в головах, – в головах как тех, кто определяет политический и экономический климат в стране, так и в наших собственных.

Упомянутый в предисловий Юргенс не одинственный, кто критически относится к русским. Его поддерживают многие. Так, бывший советник Ельцина, а ныне политолог, президент фонда Информации для демократов (ИНДЕМ) Георгий Сатаров говорит: «Юргенс прав, мы архаичны. В тех государствах, где произошли модернизационные прорывы, базовые социальные отношения – горизонтальные. То есть там есть конкуренция, кооперация. А в обществах, подобных нашему, то есть с существенными остатками архаики, доминируют вертикальные отношения – отношения властного доминирования и подчинения. Это и не дает возможности реально модернизироваться»[9].

По пальцам можно пересчитать тех, кто, подобно профессору Госуниверситета – Высшей школы экономики Игорю Николаеву, исповедуют иную точку зрения. «Русские – талантливейший народ, – говорит он. – И упрекать его в том, что страна не модернизируется, нельзя. Модернизация не идет, потому что нет порядка в умах чиновников разных уровней. Они сами не очень-то представляют, что такое модернизация, что и в какой последовательности надо делать. Люди все это прекрасно видят, поэтому особым энтузиазмом не проникаются».

Дальше других в негативном отношении к русским как народу, не восприимчевому к бесконечному экспериментаторству над ним властей, а слушающим лишь внутренний свой голос, голос интуиции и ментальности, пошел один из «прорабов перестройки», член последнего состава политбюро ЦК КПСС академик Александр Николаевич Яковлев. Незадолго до своей смерти он сказал о русских: «Так кто же мы такие, если выворачиваем себя наизнанку вот уже многие столетия, корчимся в судорогах бесконечной гражданской войны и нетерпимости? И никак не приплывем к берегу, где человеку было бы просто спокойно».

Весь опыт нашей истории учит: русских не следует ни огульно ругать, ни безосновательно возносить, чем обыкновенно занимаются власти предержащие и их клевреты. На это метание из одной крайности в другую указывал уже Герцен: «То народ поднимают до небес, то топчут его в грязь». Новая власть не составляют исключения. Куда как легко возносить русских и еще легче втаптывать их в грязь, чем озаботиться изучением причин тех или иных его поступков и проступков.

К числу наиболее тяжких проступков русских я отношу развал Советского Союза, Не зная толком, что нам нужно (зато мы очень хорошо знаем, что нам не нужно), в чем состоит наш национальный интерес, к чему мы призваны если не Богом, то историей, – мы в марте 1991 года на всесоюзном референдуме сказали «да» сохранению Советского Союза и тут же горячо поддержали прибалтов в их стремлении образовать собственные государства, после чего с той же горячностью поддержали титульные нации других республик, также пожелавших зажить независимой жизнью.

Поддержав тех и других, мы с пониманием отнеслись к руководителям Татарской АССР, Башкирии, Калмыкии и Чувашии, принявших собственные декларации о независимости. Другими словами, точь-в-точь повторили ошибку, совершенную русскими в марте 1917 года, когда был свергнут последний русский царь Николай II. Суть этой ошибки лучше всех политиков, идеологов и психологов прошлого и настоящего выразил Максимилиан Волошин в стихах, не потерявших своей актуальности и три четверти века спустя после их написания:

Случилось, другими словами, то, что бывший первый секретарь Кемеровского обкома КПСС, затем министр внутренних дел СССР, назначенный в конце августа 1991 года председателем Комитета государственной безопасности и уже к ноябрю того же года разрушивший его (об этом его книга «Избавление от КГБ»), Вадим Викторович Бакатин выразил в виде «гастрономической» формулы: «Сделать из капитализма социализм просто, все равно что разбить яйца и изжарить омлет; а из социализма капитализм – как из омлета сырые яйца».

Очухались мы от охватившей нас эйфории лишь тогда, когда в заявившей вслед за другими автономиями Чечне о своем праве на суверенитет пролилась кровь, первыми жертвами стали опять же русские, не одно десятилетие проживавшие там, а очухавшись, не сделали для себя соответствующих выводов, а послали туда умирать лучший генофонд нации – наших сыновей.

Войну эту можно было закончить еще до первых выстрелов, если бы Ельцин, как Верховный главнокомандующий, последовал примеру другого Верховного главнокомандующего – Сталина, отправившего на фронт обоих своих сыновей – Якова и Василия. Ничто не мешало и Ельцину отправить в Чечню своего внука Бориса, достигшего призывного возраста. Однако вместо этого Ельцин-старший отправил Ельцина-младшего учиться в колледж в Англию, куда в тот же колледж отправил своего сына Чубайс. Сказано: дурные примеры заразительны. Потому-то нет ничего удивительного в том, что следом за Ельциным и Чубайсом отправили своих чад и чадиц в Англию и другие зарубежные страны набираться ума-разума чиновные сошки помельче рангом, за которыми последовала нескончаемая вереница отпрысков новоявленных олигархов, «звезд» шоу и прочего бизнеса, спортсменов и невесть какими «пoтом и кровью» нажившей свои богатства шушеры. Такова на деле оказалась истинная стоимость заявленного в Статье 2 Конституции 1993 года положения: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства».

Все это, как нетрудно догадаться, лежащие на поверхности следствия проявления причин, находящих объяснение как в нашей ментальности, так в давней и недавней истории.

Были у развала СССР и другие причины, как были конкретные сценаристы и режиссеры. О них мы едва ли узнаем в ближайшие полвека, если вообще узнаем. Можно с достаточно высокой степенью достоверности говорить, что тут определенную роль сыграл «План Даллеса», разработанный вскоре после окончания Второй мировой войны. Этот план, на реализацию которого США потратили за сорок лет «холодной войны» 30 триллионов долларов, прямо ставил главной целью уничтожение истощенного войной Советского Союза как государства. Напомню, какие конкретные цели этот план ставил и какие меры для их достижения предусматривал:

«…Мы незаметно подменим их (русских. – В. М.) ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность… Литература, театры, кино – всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом – всякой безнравственности… Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это мы будем ловко и незаметно культивировать…»

Скажите, читатель, разве это не наша вина в том, что мы, как самая многочисленная нация Советского Союза, вовремя не разглядели, как «ловко и незаметно» шло «необратимое угасание» нашего самосознания? Разве не видели или не понимали, как в наше сознание вдалбливаются «культ секса, насилия, садизма, предательства, словом – всякая безнравственность»? Разве не отдавали себе отчет в том, что в нашу жизнь поначалу тонким ручейком, а затем все более расширяющимся до размеров бурного мутного потока входят «хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражда народов, прежде всего вражда и ненависть к русскому народу»? Всё-то мы видели и понимали, но по укоренившейся в нас привычке считали, что заслон всему этому должны поставить не мы, а власть, стоящая над нами.

Между тем сама власть, на словах осуждая «враждебную идеологию», на деле подменила идеологию, и без того имевшую слишком мало общего с идеалами социализма, проблемой «сытого желудка». Ведь это именно наша власть, и без того создавшая себе условия «жизни при коммунизме», устами Хрущева выдвинула лозунг «догать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения» (именно тогда на Западе в среде людей, с симпатией относившихся к нашей стране, Хрущева прозвали «гуляш-коммунистом», для которого важнейшей задачей было не построение самого справедливого общества на земле, а быть сытно и вкусно накормленным).

Русскому человеку, в отличие от людей других национальностей, мало быть сытым, обутым и с иголочки одетым, как мало ему и западных ценностей в виде демократии и прав человека. Ценности эти никогда не культивировались в среде наших предков на протяжении всей предшествующей истории и были непонятны им, а потому на генетическом уровне были восприняты нами, русскими, тоже как непонятные, чтобы не сказать – чуждые. Нашей ментальности куда ближе и понятней идея соборности, вопрос не «как жить», а «для чего жить», мысль, сфомулированная еще в начале ХХ века религиозным философом Николаем Федоровичем Федоровым: «Жить надо не для себя (эгоизм) и не для других, а со всеми и для всех». Отсюда, кстати, неистребимая и сегодня во многих русских вера в чудо, для осуществление которого нам ничего не нужно делать, оно придет само собой или его поднесут нам наши вожди на блюдечке в готовом виде. И отсюда же наше разочарование во всех предшествующих вождях, которые не оправдали наших самых сокровенных ожиданий.

Первое разочарование в возможности (и способности!) советских руководителей создать для людей приемлемые условия жизни наступило как раз с приходом во власть Хрущева, который очень уж часто и без всяких на то оснований разглагольствовал о верности принципам ленинизма, а на деле сплошь и рядом прибегал к методам управления страной (и, стало быть, нами), волюнтаризма, как стали говорить об этой манере его соратники, сместившие Хрущева со всех постов (то был первый послевоенный государственный переворот, осуществленный в верхах в интересах самих верхов).

Прав философ и культуролог Григорий Померанц, который в предисловии к первому тому антологии «Благая весть» написал о самом сокровенном в нас, нежданно-негаданно оказавшихся из социализма со всеми его недостатками в капитализме со всеми его «прелестями»:

«Реформаторы отбросили марксизм, но в них осталась марксистская убежденность, что первичное, определяющее – это экономика. На самом деле забота о том, как есть, пить и одеваться, безудержно захватывает ум только на краю голодной смерти. Это не норма для общества. Даже рынок не может эффективно работать, если единственным мотивом людей будет выгода. Нужны неподкупные судьи, инспекторы, стражи порядка, – для которых честь и достоинство выше выгоды. Нужны добросовестность в выполнении своих обязательств, даже невыгодных с сиюминутной точки зрения. Нужна уверенность, что вас не обманут, если вы вложите деньги в производство или в банк. Когда вор у вора крадет дубинку, – самая богатая страна станет нищей. Между тем общество в целом гораздо сложнее рынка. Один из источников современного богатства – научные исследования, направляемые совсем не денежным интересом; искусство, которое восстанавливает в человеке творческое состояние; школа, которая раскрывает в подростке его способности. И для хорошего учителя главное – не зарплата, а радость труда. Зарплата учителя, врача, ученого не должна унижать его, ставить ниже продавца на базаре, – но и только. Стимул творчества – не в ней. Рыночные механизмы не создают фундаментальных целей и ценностей человеческой жизни, не придают жизни смысл, не создают нравственных норм. Есть нечто выше рынка, и нравственность приходит с этих высот. Она старше рынка (у самых примитивных племен, живущих тем, что собрали за день, нравственность уже есть). Она требует от рынка подчинения себе, и рынок должен ей подчиняться – для своей же собственной пользы».

Задумав перестройку, Горбачев стал искать идею, которая могла бы объединить народ и повести его в «даль светлую», которая самому Горбачеву виделась весьма смутно (если вообще виделась). Подсказка неожиданно пришла из-за океана. В интервью политическому обозревателю газеты «Известия» Станиславу Кондрашову директор Научно-исследовательского института международных перемен при Колумбийском университете США Северин Биалер сказал: «Сила перестройки заключается в мышлении, в том, что сказано, написано, обсуждено и продумано вашими людьми. Некоторые видят в этом, напротив, слабость перестройки, говорят, что это еще не действие, что жизнь не изменилась. Но чтобы по-другому действовать, по-другому работать, вы должны начать думать по-другому». И добавил: «В оппозиции к перестройке находятся укоренившиеся интересы бюрократов. Но еще большее препятствие представляют старые идеи. С ними бороться труднее, чем с укоренившимися интересами бюрократии. Ключевая борьба происходит в сознании каждого человека».

Горбачев ухватился за эту идею: новое мышление (не представляя, что оно представляет на деле, он поначалу не мог даже правильно выговорить это непонятное ему слово и говорил «мЫшление» вместо «мышлЕние»)! Упустив из виду «сущую малость»: мышление не представляет собой некую «программу», разработанную в специализированных лабораториях, которую можно затем «вставить» в головы людей, как флешку в компьютер, а «старые идеи», о которых говорил Биалер как о «препятствии» в принятии перестройки, «стереть из памяти» и навсегда забыть о них. Особенность любого мышления – будь то «старое» или «новое» – состоит в том, что оно, это мышление, представляет собой историческое явление, предполагающее преемственность приобретаемых из поколения в поколение навыков, опыта и знаний, которые становятся частью – и при том существенной частью! – ментальности народа.

Глава 2

На переправе

Можно ли было хоть что-то сделать не так, как было сделано, что-то исправить, чтобы не допустить катастрофы? Теоретически – да, практически – нет. Теоретически потому, что все мы умны задним умом. Практически же потому, что в стране не было сил, которые хотели бы реального улучшения жизни народа, а не своего собственного. Это в одинаковой степени относится как к властям предержащим, так и к самому народу. Прежде всего русскому народу.

…1991 год выдался самым трудным изо всех лет начавшейся в 1985-м, да так ничем и не закончившейся перестройки. Магазины опустели. Опасаясь голода, люди, как в зиму с 1916 на 1917 год, долгими часами простаивали в очередях, сметая с прилавков всё, что там ни появлялось, – макароны, крупы, сахар, соль, мыло, спички. И это при том, что, как признaет в декабре 1991 года Егор Тимурович Гайдар, «зерно в наличии есть, но его не продают, ожидая изменения цен. Мяса даже немного больше, чем в прошлом году. Но и продавцы мяса ждут освобождения цен. Склады забиты телевизорами, автомобилями, холодильниками. Заставить их продавать мы не можем. Старого механизма уже нет, а новый еще предстоит создать. Было бы хорошо, если бы мы могли это делать постепенно. Но времени уже нет. Каждый день промедления все больше затрудняет ситуацию».

Господи, как это по-русски! «Времени нет», «сегодня рано – послезавтра поздно», «старого механизма нет, а новый предстоит еще создать»… Ну так создавайте! Поступите, как советовал еще Перикл, – обсудите свои действия и постарайтесь правильно оценить их, не считая, что речи мешают делу, и памятуя о том, что больше вреда бывает, если действовать без предварительного обсуждения, – или как рекомендовал уже в наше время Северин Биалер: «Сила перестройки заключается в мышлении, в том, что сказано, написано, обсуждено и продумано вашими людьми», – то есть в любом случае вначале все тщательно взвесьте, обсудите и просчитайте, а уж потом приступайте к делу, а не рубите с плеча.

Из искусственно созданной разрухи стали искать выход. Делали это многие – одни более успешно, другие менее. Именно в то время была разработана программа по выводу страны из кризиса, получившая вначале название «400», затем «500 дней». Основными разработчиками этой программы были академик Станислав Сергеевич Шаталин и молодой экономист, кандидат наук Григорий Алексеевич Явлинский. Шаталин тяжело болел (у него было удалено одно легкое), и пробивал программу «500 дней» фактически один Явлинский, почему эту программу и стали называть «программой Явлинского».

Программа «500 дней», однако, не нашла не только поддержки, но и сколько-нибудь серьезного обсуждения ни в стане демократов, кучковавшихся вокруг Ельцина и больше озабоченных получением чиновничьих должностей (невдомек им было, что, как пелось у Булата Окуджавы, «пряников сладких всегда не хватает на всех»), ни в стане Горбачева.

Ельцин, наперекор амбициям рвущихся на высокие чиновничьи должности демократов, взял Явлинского в свою команду, назначив его в июле 1990 года председателем комиссии по экономической реформе и заметителем председателя Совета министров РСФСР. Программу же «500 дней» отправил на экспертизу в Америку, – почему-то не тамошним экономистам, а в юридический институт «Арнольд и Портер».

Американские юристы в целом одобрили программу «500 дней», особенно в той ее части, где говорилось, что реформаторские процессы должны быть синхронизированы по ресубликам и в центре, для чего республики должны пойти на некоторое ущемление своих прав в пользу укрепления экономических функций центральной власти. В то же время американцы высказали и ряд замечаний. Так, эксперт по управлению государственной собственностью и приватизацией Стивен Теппер заявил: «Опыт практически каждой страны, приступившей к реализации программы приватизации, свидетельствует о том, что приватизация быстро становится центром острых политических противоречий. Поэтому решающее значение имеет максимальное отражение в этой программе широкого политического консенсуса в поддержку приватизации, а также обеспечение ею независимости от политической борьбы как органов, созданных для проведения программы, так и самих операций». Другое замечание, озвученное тем же Теппером, состояло в следующем: «В Положении о приватизации должна быть отражена концептуальная договоренность о том, какие цели являются первостепенными. Как правило, приватизация проводится с целью повышения производительности, эффективности и финансовой независимости предприятий, накопления фондов для улучшения их финансового положения, сокращения государственного сектора, уничтожения монополий, а также развития рынков капитала, расширения акционерной собственности и поощрения иностранного капитала, импорта новых технологий и выхода на международные рынки».

Пока американцы изучали программу «500 дней», представительная российская делегация (без Явлинского и Шаталина, состояние здоровья которого ухудшилось) отправилась в США, чтобы «из рук в руки» принять рекомедации американцев, – время, расписанное в программе буквально по дням, ушло впустую. Этим и воспользовалось союзное руководство, разработав на основе программы «500 дней» собственную программу экономических реформ, основная тяжесть которых ложилась на республики, а за центром оставалось принятие окончательных экономических решений.

Явлинский, проработав в российском правительстве всего пятьдесят дней и слыша все эти дни одни лишь насмешки, что-де и пяти тысяч дней не хватит, чтобы вывести страну из хаоса и разложить всё по полочкам, – вспылил и на ближайшей сессии Верховного Совета РСФСР заявил о своей отставке.

«Вы, очевидно, знаете, – сказал он, обращаясь к депутатам, – что поддержанная вами программа перехода к рынку “500 дней” по выходу из кризиса не может быть реализована. Ожидание договоренности между республиками о единой экономической политике выхода из кризиса превысило все разумные сроки. Хуже того, возникли трения между республиками. Инерция разлагающих экономику дезинтеграционных процессов очень высока: программа содержала в себе специальные механизмы, которые позволили бы остановить ухудшение ситуации, но за пятьдесят дней – а это половина первого этапа реформы – ничего не было сделано». Закончил свое выступление перед депутатами Явлинский словами: «Выполнение программы перехода к рынку, как она была задумана, фактически невозможно… Вход в рынок в данном случае будет не через стабилизацию, а через усиливающуюся инфляцию. Поскольку считаю себя одним из основных авторов программы, которая хотя и была принята, но не реализована, в том числе и в результате решений, принятых правительством, в котором я состою, прошу Верховный Совет РСФСР принять мою отставку».

Спустя еще пятьдесят дней Борис Николаевич Ельцин скажет: «Да, мы допустили несколько тактических ошибок. Я лично тоже. Убаюкал нас Горбачев, сделав вид, что программа “500 дней” – это совместная программа… И мы поверили. Мы ведь и раньше знали, что он обманывает постоянно и народ, и тем более демократов и демократию… Мы потеряли четыре месяца. Нам пора идти в наступление. Демократия в опасности»[10].

Чтобы спасти «демократию от опасности» и «перейти в наступление», Ельцин, не имевший своей команды, стал действовать сугубо по-большевистски, то есть по принципу «наш» или «не наш», «свой» или «чужой». «Наши» и «свои» тут же стали появляться из-под земли, как грибы после дождя, и в довольно короткое время вокруг Ельцина стали кучковаться молодые Борис Федоров и его тезка Немцов, Петр Авен, Андрей Нечаев и множество других «младореформаторов», о которых руководитель администрации президента России Сергей Александрович Филатов в 1993 – 1996 годы скажет в книге «Совершенно несекретно»: «Тогдашняя команда демократов была довольно разношерстной, едва ли не каждый в ней жаждал первенства, известности и выступал непременно “от имени и по поручению” чуть ли не всего народа».

Тогда же в Москве появился 35-летний Анатолий Борисович Чубайс, работавший ранее первым замом Ленинградского горисполкома. Это был первый питерец из числа «птенцов гнезда Собчака», следом за которым «перелетят» в Москву и займут все высшие должности в новой России другие «птенцы», в короткое время ставшие «орлами» – от заурядных падальщиков до стервятников и могильников. Свой напористостью и жестоким отношением к оппонентам Чубайс настолько пленил Ельцина, что уже в ноябре 1991 года он делает его председателем Госкомимущества в правительстве, формальным председателем которого является сам, фактическим же – всего на год моложе Чубайса Егор Тимурович Гайдар. В 1993 году в Москву из Питера «перелетел» давний друг Чубайса Альфред Рейнгольдович Кох – самый молодой из «птенцов гнезда Собчака», которому только-только исполнилось 32 года. Он тут же назначается первым заместителем председателя Госкомимущества. Это о них двоих, Чубайсе и Кохе, в бытность их работы под началом Собчака, – в Питере ходил анекдот. Останавливают такси и садятся. Водила спрашивает: «Куда везти?» Ему отвечают: «Куда хочешь, шеф, мы всюду нужны!»

Молодой и бесшабашный, как пьяный танкист, оказавшийся на тесных кривых улочках заштатного села, Чубайс попер напролом, не обращая внимания на то, что под гусеницами его танка гибнут не только ветхие хибары, но и люди. Всего три года понадобилось ему, чтобы начать и практически завершить приватизацию, в результате которой огромная часть государственной собственности перешла в частные руки.

Но послушаем в этой связи телеведущего и журналиста Владимира Соловьева, который пишет в книге «Русская рулетка»:

«Вся страна быстро переходила к капитализму, в обиход вошло страшное слово – ВАУЧЕР. Думаю, что многие считали это фамилией. Странные заявления тогда еще молодого, но уже очень уверенного в себе и абсолютно рыжего Анатолия Чубайса о немылимых благах, которые этот клочок бумаги несет: две машины “Волга” – так это уж точно. Главное, что поражало в Чубайсе тех времен, – это нежелание прислушиваться к чьему-либо мнению и убеждение, что темп оправдает всё…

Хотелось срочно создать класс собственников, как опору нового режима. Не вышло. Граждане расставались с непонятной бумажкой легко и почти даром… Заводы скупались предприимчивыми вчерашними фарцовщиками и родственниками госчиновников или их доверенными лицами, друзьями, знакомыми, довольно часто и вчерашними красными директорами. Характер приобретений был скорее спекулятивным, так как новые собственники имели очень отдаленное представление об управлении, но замечательно разбирались в спекуляции, и сохранить производство удавалось лишь в том случае, если вчерашний директор становился сегодняшним капиталистом-хозяином…

Всё происходившее в лихие годы подчинялось только интересом политической клановой войны. Под прикрытием риторики о демократических ценностях молодые и агрессивые люди, при этом совершенно не знающие реалий предпринимательской деятельности, искали классово близких единомышленников, в чьи руки должны перейти экономические рычаги. Корень зла для них таился в красных директорах, и если их уничтожить как клан, раздав собственность молодым, агрессивным, а главное, идеологически близким, то все наладится само по себе. Как это всегда и происходило в России, закон лишь мешался на пути человеческих отношений. Да и какой закон – старый, советский, неприменим, нового еще нет, да и быть не может…»

1

Благодаря ессеям культ труда нашел широкое распространение и признание во всей древней Иудее и на генетическом уровне унаследован позднейшими евреями вплоть до современных кибуцников, отказывающих частной собственности в праве на существование. Уже раби Гиллель, живший в конце I в. до н. э., до глубокой старости бескорыстно обучал народ премудростям иудаизма, суть которого определил словами: не делай другим того, чего не желаешь себе, – зарабатывал себе на жизнь рубкой леса, а апостол Павел, без устали странствуя по Ближнему Востоку и городам Греции и древнего Рима, обращая язычников в христианскую веру, – зарабатывал на жизнь шитьем палаток, пользовавшихся у иудеев широким спросом во время семидневного праздника Суккос, или праздника кущей, отмечаемого в память о сорокалетнем странствии по пустыне, когда евреи жили в палатках (шалашах, евр. сукках).

2

Статья 13 Конституции гласит:

«1. В Российской Федерации признается идеологическое многообразие.

2. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной…»

3

Тем, кто не читал нашей первой книги – «Русские: откуда мы?», – напомню ставшие хрестоматийными слова о сути демократии одного из крупнейших государственных деятелей древности, с которыми он обратился к гражданам Афин:

«Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям – мы скорее служим образцом для некоторых. Называется этот строй демократическим, потому что основывается на интересах не меньшинства, а большинства. По отношению к частным интересам законы наши предоставляют равные права всем. Что же касается политического значения, то каждый получает преимущество не потому, что его поддерживает та или иная партия, а в зависимости от собственной доблести. Равным образом ничтожность бедняка не лишает его возможности оказать услугу государству.

Мы живем свободной политической жизнью и в повседневных отношениях не питаем недоверия друг к другу, не раздражаемся, если кто-нибудь поступает так, как ему хочется. В общественных же делах мы не нарушаем законов прежде всего из чувства страха перед ними.

…Благодаря обширности нашего государства к нам стекается отовсюду решительно все, и мы можем с одинаковым удобством пользоваться как теми богатствами, которые производятся у нас здесь, так и теми, что производят другие народы.

Мы любим красоту без прихотливости и мудрость без изнеженности. Мы пользуемся богатством для деятельности, а не для хвастовства, и признаваться в бедности у нас не постыдно; напротив, гораздо позорней не выбиваться из нее трудом. Одним и тем же лицам можно у нас заботиться о своих домашних делах и заниматься делами государственными. Только мы одни считаем человека, уклоняющегося от участия в государственной деятельности, не скромным, а пустым.

Мы сами обсуждаем наши действия и стараемся правильно оценить их, не считая, что речи мешают делу. Больше вреда, по нашему мнению, бывает, если действовать без предварительного обсуждения. У других же, наоборот, неведение рождает отвагу, а размышление – нерешительность.

Я утверждаю: наше государство – школа Эллады, и каждый в отдельности может у нас проявить себя полноценной и самостоятельной личностью в самых разнообразных видах деятельности».

4

Напомню в этой связи слова, сказанные о русских послом Англии в России в XVI веке Джильсом Флетчером и не потерявшим актуальности сегодня: «У них хорошие умственные способности, однако нет тех средств, какие есть у других народов для развития их дарований воспитанием и наукой… Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин… унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх».

5

Теория эта нашла поддержку в среде лидеров европейского рабочего движения, а после Первой мировой войны была организационно оформлена в виде политического течения. В 1951 г., уже после Второй мировой войны, новое политическое течение вылилась в учреждение Социалистического интернационала, видными деятелями которого стали канцлер ФРГ Вилли Брандт, президент Франции Франсуа Миттеран, премьер-министр Швеции Улоф Пальме и др. Вожди России, как всегда, избрали собственный, исконно русский путь развития – «или – или»; или коммунизм – или капитализм, никаких компромиссов между ними в виде конвергенции быть не может.

6

Я намерено не касаюсь времени правления Сталина; при нем деньги перестали играть ту роль, какую они играли до революции и стали играть после его смерти. Сам безразличный к материальным благам, тем более к предметам роскоши, он рассматривал деньги как своеобразный моральный стимул к высокопроизводительному труду, вроде переходящих Красных знамен, вымпелов и почетных грамот, которыми награждались победители в социалистическом оревновании и передовики производства. Однако там, где одних только количественных показателей в оценке труда оказывалось недостаточно, Сталин прибегал к денежному поощрению как отдельных лиц, так и целых научных коллективов и производств, причем часто размер этого поощрения значительно превосходил разумное обоснование, очень уж контрастно выглядящим на общем фоне более чем скромного уровня жизни населения. Так, уже в ходе и особенно после Великой Отечественной войны были значительно повышены выплаты по Сталинским премиям в области литературы и искусства, гуманитарных наук (прежде всего истории, напр., работы А. Л. Нарочницкого, Е. В. Тарле, Б. А. Рыбакова и др.), а в не самом благоприятном для страны 1946 г. были резко повышены ассигнования на науку и оплату труда ученых, что обеспечило стремительный подъем многих отраслей науки и производства. Для того же, чтобы сгладить этот разрыв, при Сталине проводилось ежегодное снижение цен на продукты питания и предметы первой необходимости.

7

Среднемесячная сумма пенсий в конце 80-х гг. составила в Советском Союзе 120 руб. в месяц; сегодня – 80 руб., или 2/3 среднемесячной пенсии накануне развала СССР, из которой более половины «съедают» оплата коммунальных услуг, приобретение лекарств и продуктов питания, на что советские пенсионеры расходовали буквально гроши. При этом любое очередное повышение пенсий неизменно вызывает резкое повышение цен буквально на всё, в чем пожилые люди осоюбенно нуждаются.

8

Вслед за банком «Менатеп» в стране в рекордно короткие сроки появилось еще 70 коммерческих банков, что потребовало создания Всесоюзной ассациации коммерческих банков СССР. Чтобы придать обвальныму росту числа банков и акционируемых предприятий централизованный характер, Госбанк и министерство финансов СССР совместно с созданной годом ранее 37-летним Эдуардом Теняковым акционерной инвестиционной компанией «Фининвест» учреждают Комитет содействия развитию в стране рынка ценных бумаг, который приступает к обслуживанию брокерских контор в 22-х городах от Таллина до Магадана. Осенью 1990 г. этот Комитет совместно с Всесоюзной ассоциацией коммерческих банков учреждают первую в Советском Союзе фондовую биржу, объявив ее правопреемницей созданной еще в 1703 г. Петром I товарной биржи, превратившейся в 1827 г., с появлением на ней акций, в фондовую. Теняков становится одним из руководителей Межрегионального биржевого союза и наспех созданного Когресса бирж, сопредседателем Московского биржевого совета при Верховном Совете РСФСР, 20 августа 1991 г. его арестовывают по обвинению в получении взятки в размере 149 тыс. руб., но уже 14 сентября отпускают на волю.

9

Сатаров говорит о горизонтальном и вертикальном векторах развития не с гуманнистической точки зрния, предполагающей рассмотрение человека как биосоциального существа, а с политико-экономической, устанавливающей связи между народом и властью.

10

В то время демократия понималась до примитивности просто, а демократом автоматически становился каждый, кто заявлял о своем выходе из КПСС, причем самым решительным сторонником демократии становились те, кто не просто заявляли о своем выъоде из КПСС, а публично сжигали свой партбилет.