Негативные последствия для народного хозяйства страны курса, избранного Хрущевым и доведенного до состояния полной стагнации при 18-летнем правлении Брежнева, раньше других понял Андропов. Причину всех бед, переживаемых народом, он увидел не в социалистическом выборе, а в неведении власти о реальных нуждах простых людей. Придя на вершину власти после смерти Брежнева, он сказал в 1983 году: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не знаем в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические». Но, будучи сам плоть от плоти власти, не нашел ничего лучше, чем круто завинтить гайки производственной дисциплины. В итоге получилось совсем плохо. Страна перестала работать. Даже те, кто еще недавно хоть что-то производил, стали рыскать по улицам, кинотеатрам и пивным, вылавливая злостных прогульщиков. Положение после смерти Андропова и кратковременного пребывания на вершине власти Черненко вознамерился исправить Горбачев со своей командой, затеяв перестройку. «Вы хотите больше зарабатывать? Ну так зарабатывайте, вам никто не станет мешать». Тогда-то и было придумано теоретическое обоснование этому «не станет мешать»: «Всё, что не запрещено законом, – разрешено» и «Начни с себя!» (последнее стало жалкой квинэссенцией слов Джона Кеннеди, с которыми он, победив на президентских выборах в ноябре 1960 года, обратился к нации: «Не спрашивайте, что Америка может сделать для вас, скажите, что каждый из вас может сделать для Америки»).

Как и на чем можно было заработать? Да как угодно и на чем угодно! Советчиков нашлась уйма. Мне лично запомнилась статья, опубликованная в журнале «Огонек», в которой с похвалой рассказывалось о неком инженере, который «случайно» обнаружил на железнодороных путях бесхозный вагон с несколькими тоннами повидла и продал его, заработав кучу денег.

Много писали и о первом советском миллионере Артеме Тарасове, который заработал состояние на продаже поставленных из-за рубежа компьютерах (единственный «скандал», возникший вокруг его имени, был связан с намерением Тарасава заплатить партвзносы со всей суммы обретенного им богатства).

Стремление как можно быстрее и как можно больше заработать при проведении перестройки завладело умами всех и нашло поддержку на вершине власти.

В 1987 году 24-летний секретарь Фрунзенского райкома комсомола Михаил Ходорковский учредил и возглавил Фонд молодежной инициативы и Центр научно-технического творчества советской молодежи. «Мы дали людям возможность заниматься научно-исследовательской деятельностью для заработка, а не для публикации статей и получения академических званий», – скажет позже Ходорковский о своих первых шагах по вхождению в рыночную экономику. Медицина, Наука, Техника, Производство – вот спектр интересов, обозначенный молодым комсомольским вожаком. Из начальных букв этих интересов и сложилась аббревиатура МЕНАТЕП. В 1989 году партия и комсомол поручили Ходорковскому возглавить правление первого в СССР коммерческого банка – Инновационного банка научно-технического прогресса. Спустя год председатель правительства Николай Иванович Рыжков назначил Ходорковского генеральным директором межбанковского объединения «Менатеп», а затем и кредитно-финансовых учреждений при этом объединении[8]. В самом начале 1991 года молодой член КПСС Ходорковский стал председателем совета директоров «Менатеп», получив в свое распоряжение многие финансовые учреждения не только в Москве, но и в других городах Советского Союза, для чего ему были выделены из госбюджета осгромные средства. Тогда-то на вопрос тележурналиста, зачем все это ему, инженеру-технологу по образованию, нужно, Ходорковский ответил: «Деньги, они ведь такие красивые!..»

Деньги сами по себе, как бы красивы они ни были, ничего не производят. Более того, чем больше они скапливаются в руках немногих, тем меньше становится их у многих. Чтобы этим многим было на что жить, власти, верящие в исключительную силу денег, запускают печатный станок. Возникает инфляции. А инфляция – это прежде всего повышение стоимости жизни и рост цен. Тогда власти увеличивают обороты печатного станка. Спираль инфляции от этого раскручивается еще быстрей. К началу 1990 года она выросла кратно, а уже при преемниках перестройщиков выросла в 2000 раз. Так перестройка, сосредоточившаяся исключительно на деньгах, закончилась полным провалом, вызвав разруху во всех сферах жизни общества.

На протяжение каких-нибудь 60-лет – срок в масштабах истории ничтожно малый – страна вступила во вторую, после 20-х годов, полосу разрухи. Но если после первой разрухи страна выстояла и, несмотря на колоссальные жертвы, сумела не просто подняться с колен, а окрепнуть настолько, что победила сильнейшего за всю историю войн врага и вышла по своему экономическому потенциалу на второе место в мире, то вторая разруха ввергла страну в ступор, закончившийся развалом Советского Союза.

Вина за обвальный дефицит продуктов питания и предметов первой необходимости, поразивший страну к 1990 году, лежит не только на прежних руководителях СССР, но и на народе, прежде всего русском народе. Страна перестала производить что-либо и прильнула к экранам телевизоров, где шла бесконечная трансляция заседаний Верховных Советов СССР и РСФСР, а в промежутках между трансляциями выходила митинговать на улицы и площади. На импровизированные трибуны поднимался любой, кому было что сказать «народу от имени народа», и вбрасывал в толпы праздношатающегося люда прямо противоположные по содержанию лозунги: «Долой КПСС и КГБ!» – «Защитим КПСС!», «Нет – снижению жизненного уровня! Мы за предпринимательство, за сытость каждого!» – «Долой буржуазную революцию и соглашателей, толкающих нас к капитализму!», «Демократия – это права, обязанность, организованность и дисциплина!» – «Долой перерожденцев, служащих не народу, а мировому капиталу!»…

Больше всего доставалось КПСС. Народный депутат РСФСР с мегафоном в руках обращался к многотысячной толпе, собравшейся на Манежной площади в Москве: «Нам предстоит сломать хребет коррумпированной партийной клике и центральной власти! К борьбе, товарищи! За свободу и демократию!» Толпа подхватывала слова депутата: «Страну продали, сволочи, и продолжаете допродавать!», «Гэбисты! Палачи, кровавые собаки, у вас руки по локоть в крови!», «Бей коммунистов!»…

Никого не смущало то обстоятельство, что в КПСС в то время насчитывалось 20 миллионов членов. Признать, что все эти 20 миллионов человек, среди которых было немалое число представителей всех народов и наций, входивших в состав Советского Союза, и составили касту «нахлебников» и «дармоедов», «продавших» и «ограбивших» страну, – было по меньшей мере глупо. Однако масштабность поиска «главных виновников» всех бед, обрушившихся на страну, требовала все новых и новых, еще более масштабных виновников. И эти «масштабные» виновники были найдены. Ими оказались русские, расселившиеся на всем пространстве Советского Союза и оказавшиеся хотя и в меньшинстве в республиках и автономиях, но буквально под боком у всех недовольных. В русских-то, не рискуя промахнуться, и ткнули пальцем. Они-де тем только и заняты, что лежат на печи и ждут, когда на них по щучьему велению свалится манна небесная, а в ожидании этого чуда объедают другие народы.

Что только не говорилось о русских! Они и ленивы, и лицемерны, и лживы, – в каких только смертных грехах их не обвинили. Да и сами русские признавали, что они думают одно, говорят другое, а делают (если, конечно, делают, или делают из рук вон плохо) третье.

Была ли во всей этой русофобской истерике пусть микроскопическая, но доля правды? Увы, была. Если отвлечься от всей истории образования русской нации, а ограничиться одним только советским периодом, то и тут можно обнаружить скрытые причины безынициативности русских, их слепой готовности подчиниться любой прихоти власти, а если власть прикажет, то и принести себя в жертву.

Вспомним: одним из первых декретов советской власти были отменены все прежние сословия, титулы и чины и введено единое название для всех – граждане. Другими словами, все люди, начиная от неграмотного землепашца и кончая наделенными знанием высшей истины вождями, были наделены одинаковыми политическими, хозяйственными и прочими правами и обязанностями. На деле прежняя зависимость народа от прихотей власти была лишь упрочена и на бессознательном уровне в неизменном виде воспроизводится поныне.

Возьмите такое заурядное явление, как форма написания любого обращения в любую властную структуру. В соответствии с данными нам после революции равными со всеми правами, мы начинаем эти обращения с крупно выведенного заголовка – Заяление. То есть, другими словами, объявляем властям о своем праве на что-то (например, на земельный участок, который мы намереваемся обрабатывать собственными силами) или потребность в чем-либо (например, в денежной помощи или намерении отправиться в отпуск).

Но вот парадокс: первым же словом, которым мы начинаем излагать существо дела, почему-то оказывается прошу. Обнаружить в таком словотворческом кульбите хоть какую-нибудь логику или тень здравого смысла нет решительно никакой возможности.

Строго говоря, прошения имеют право на существовании. Во всяком случае, до Октябрьской революции они были в широком употреблении и никого не удивляли тем, что были именно прошениями, а не требованиями, тем более – заявлениями. Чиновник, на стол которого ложилось такое прошение, мог одинаково легко, с осознанием законности предоставленных ему прав и обязанностей (или собственного каприза, – поди докажи, что он капризничает, если ему эти права и эти обязанности вменены государством в лице более высокого, чем он, начальства или инструкцией), начертать резолюцию: разрешить или отказать.

Времена после революции переменились. Теперь государство предоставило всем гражданам одинаковые права и обязанности, в соответствии с которыми мы не ожидаем от поставленного над нами чиновника милостей или подачек, а заявляем о своем законном праве на что-то или что-либо. Но поскольку мы не заявляем об этом, а просим, то и современный чиновник, каким бы незначительным в иерархии власти он ни был, вправе начертать на нашем заявлении, руководствуясь новыми должностными обязанностями и инструкциями (а по сути стародавними, пережившими все перипетии революции, иностранной интервенции и Гражданской войны, нэп, коллективизацию и индустриализацию, ГУЛАГ, Великую Отечественную войну, послевоенное восстановление народного хозяйства и последующие события вплоть до развала Советского Союза), магические разрешить или отказать. Что уж тут удивляться, что взяточничество, это неискоренимое зло, возникшее на Руси еще до татаро-монгольского ига, будет процветать и дальше, а гражданское общество, о котором столько разговоров и связанных с ним надежд, тем более демократия, в обозримом будущем едва ли из недосягаемой мечты превратятся в осязаемую явь.

Да и с какой радости или бодуна взяточничество вдруг исчезнет, уступив место гражданскому обществу и демократии? Оно будет сколь угодно долго процветать, поскольку разруха, накрывшая страну во второй раз, продолжает править бал не в силу каких-то необратимых природных катаклизмов, а просто потому, что разруха, по справедливому наблюдению классика, гнездится в головах, – в головах как тех, кто определяет политический и экономический климат в стране, так и в наших собственных.

Упомянутый в предисловий Юргенс не одинственный, кто критически относится к русским. Его поддерживают многие. Так, бывший советник Ельцина, а ныне политолог, президент фонда Информации для демократов (ИНДЕМ) Георгий Сатаров говорит: «Юргенс прав, мы архаичны. В тех государствах, где произошли модернизационные прорывы, базовые социальные отношения – горизонтальные. То есть там есть конкуренция, кооперация. А в обществах, подобных нашему, то есть с существенными остатками архаики, доминируют вертикальные отношения – отношения властного доминирования и подчинения. Это и не дает возможности реально модернизироваться»[9].

По пальцам можно пересчитать тех, кто, подобно профессору Госуниверситета – Высшей школы экономики Игорю Николаеву, исповедуют иную точку зрения. «Русские – талантливейший народ, – говорит он. – И упрекать его в том, что страна не модернизируется, нельзя. Модернизация не идет, потому что нет порядка в умах чиновников разных уровней. Они сами не очень-то представляют, что такое модернизация, что и в какой последовательности надо делать. Люди все это прекрасно видят, поэтому особым энтузиазмом не проникаются».

Дальше других в негативном отношении к русским как народу, не восприимчевому к бесконечному экспериментаторству над ним властей, а слушающим лишь внутренний свой голос, голос интуиции и ментальности, пошел один из «прорабов перестройки», член последнего состава политбюро ЦК КПСС академик Александр Николаевич Яковлев. Незадолго до своей смерти он сказал о русских: «Так кто же мы такие, если выворачиваем себя наизнанку вот уже многие столетия, корчимся в судорогах бесконечной гражданской войны и нетерпимости? И никак не приплывем к берегу, где человеку было бы просто спокойно».

Весь опыт нашей истории учит: русских не следует ни огульно ругать, ни безосновательно возносить, чем обыкновенно занимаются власти предержащие и их клевреты. На это метание из одной крайности в другую указывал уже Герцен: «То народ поднимают до небес, то топчут его в грязь». Новая власть не составляют исключения. Куда как легко возносить русских и еще легче втаптывать их в грязь, чем озаботиться изучением причин тех или иных его поступков и проступков.

К числу наиболее тяжких проступков русских я отношу развал Советского Союза, Не зная толком, что нам нужно (зато мы очень хорошо знаем, что нам не нужно), в чем состоит наш национальный интерес, к чему мы призваны если не Богом, то историей, – мы в марте 1991 года на всесоюзном референдуме сказали «да» сохранению Советского Союза и тут же горячо поддержали прибалтов в их стремлении образовать собственные государства, после чего с той же горячностью поддержали титульные нации других республик, также пожелавших зажить независимой жизнью.

Поддержав тех и других, мы с пониманием отнеслись к руководителям Татарской АССР, Башкирии, Калмыкии и Чувашии, принявших собственные декларации о независимости. Другими словами, точь-в-точь повторили ошибку, совершенную русскими в марте 1917 года, когда был свергнут последний русский царь Николай II. Суть этой ошибки лучше всех политиков, идеологов и психологов прошлого и настоящего выразил Максимилиан Волошин в стихах, не потерявших своей актуальности и три четверти века спустя после их написания:

Случилось, другими словами, то, что бывший первый секретарь Кемеровского обкома КПСС, затем министр внутренних дел СССР, назначенный в конце августа 1991 года председателем Комитета государственной безопасности и уже к ноябрю того же года разрушивший его (об этом его книга «Избавление от КГБ»), Вадим Викторович Бакатин выразил в виде «гастрономической» формулы: «Сделать из капитализма социализм просто, все равно что разбить яйца и изжарить омлет; а из социализма капитализм – как из омлета сырые яйца».

Очухались мы от охватившей нас эйфории лишь тогда, когда в заявившей вслед за другими автономиями Чечне о своем праве на суверенитет пролилась кровь, первыми жертвами стали опять же русские, не одно десятилетие проживавшие там, а очухавшись, не сделали для себя соответствующих выводов, а послали туда умирать лучший генофонд нации – наших сыновей.

Войну эту можно было закончить еще до первых выстрелов, если бы Ельцин, как Верховный главнокомандующий, последовал примеру другого Верховного главнокомандующего – Сталина, отправившего на фронт обоих своих сыновей – Якова и Василия. Ничто не мешало и Ельцину отправить в Чечню своего внука Бориса, достигшего призывного возраста. Однако вместо этого Ельцин-старший отправил Ельцина-младшего учиться в колледж в Англию, куда в тот же колледж отправил своего сына Чубайс. Сказано: дурные примеры заразительны. Потому-то нет ничего удивительного в том, что следом за Ельциным и Чубайсом отправили своих чад и чадиц в Англию и другие зарубежные страны набираться ума-разума чиновные сошки помельче рангом, за которыми последовала нескончаемая вереница отпрысков новоявленных олигархов, «звезд» шоу и прочего бизнеса, спортсменов и невесть какими «пoтом и кровью» нажившей свои богатства шушеры. Такова на деле оказалась истинная стоимость заявленного в Статье 2 Конституции 1993 года положения: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства».

Все это, как нетрудно догадаться, лежащие на поверхности следствия проявления причин, находящих объяснение как в нашей ментальности, так в давней и недавней истории.

Были у развала СССР и другие причины, как были конкретные сценаристы и режиссеры. О них мы едва ли узнаем в ближайшие полвека, если вообще узнаем. Можно с достаточно высокой степенью достоверности говорить, что тут определенную роль сыграл «План Даллеса», разработанный вскоре после окончания Второй мировой войны. Этот план, на реализацию которого США потратили за сорок лет «холодной войны» 30 триллионов долларов, прямо ставил главной целью уничтожение истощенного войной Советского Союза как государства. Напомню, какие конкретные цели этот план ставил и какие меры для их достижения предусматривал:

«…Мы незаметно подменим их (русских. – В. М.) ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность… Литература, театры, кино – всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом – всякой безнравственности… Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это мы будем ловко и незаметно культивировать…»

Скажите, читатель, разве это не наша вина в том, что мы, как самая многочисленная нация Советского Союза, вовремя не разглядели, как «ловко и незаметно» шло «необратимое угасание» нашего самосознания? Разве не видели или не понимали, как в наше сознание вдалбливаются «культ секса, насилия, садизма, предательства, словом – всякая безнравственность»? Разве не отдавали себе отчет в том, что в нашу жизнь поначалу тонким ручейком, а затем все более расширяющимся до размеров бурного мутного потока входят «хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражда народов, прежде всего вражда и ненависть к русскому народу»? Всё-то мы видели и понимали, но по укоренившейся в нас привычке считали, что заслон всему этому должны поставить не мы, а власть, стоящая над нами.

Между тем сама власть, на словах осуждая «враждебную идеологию», на деле подменила идеологию, и без того имевшую слишком мало общего с идеалами социализма, проблемой «сытого желудка». Ведь это именно наша власть, и без того создавшая себе условия «жизни при коммунизме», устами Хрущева выдвинула лозунг «догать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения» (именно тогда на Западе в среде людей, с симпатией относившихся к нашей стране, Хрущева прозвали «гуляш-коммунистом», для которого важнейшей задачей было не построение самого справедливого общества на земле, а быть сытно и вкусно накормленным).

Русскому человеку, в отличие от людей других национальностей, мало быть сытым, обутым и с иголочки одетым, как мало ему и западных ценностей в виде демократии и прав человека. Ценности эти никогда не культивировались в среде наших предков на протяжении всей предшествующей истории и были непонятны им, а потому на генетическом уровне были восприняты нами, русскими, тоже как непонятные, чтобы не сказать – чуждые. Нашей ментальности куда ближе и понятней идея соборности, вопрос не «как жить», а «для чего жить», мысль, сфомулированная еще в начале ХХ века религиозным философом Николаем Федоровичем Федоровым: «Жить надо не для себя (эгоизм) и не для других, а со всеми и для всех». Отсюда, кстати, неистребимая и сегодня во многих русских вера в чудо, для осуществление которого нам ничего не нужно делать, оно придет само собой или его поднесут нам наши вожди на блюдечке в готовом виде. И отсюда же наше разочарование во всех предшествующих вождях, которые не оправдали наших самых сокровенных ожиданий.

Первое разочарование в возможности (и способности!) советских руководителей создать для людей приемлемые условия жизни наступило как раз с приходом во власть Хрущева, который очень уж часто и без всяких на то оснований разглагольствовал о верности принципам ленинизма, а на деле сплошь и рядом прибегал к методам управления страной (и, стало быть, нами), волюнтаризма, как стали говорить об этой манере его соратники, сместившие Хрущева со всех постов (то был первый послевоенный государственный переворот, осуществленный в верхах в интересах самих верхов).

Прав философ и культуролог Григорий Померанц, который в предисловии к первому тому антологии «Благая весть» написал о самом сокровенном в нас, нежданно-негаданно оказавшихся из социализма со всеми его недостатками в капитализме со всеми его «прелестями»:

«Реформаторы отбросили марксизм, но в них осталась марксистская убежденность, что первичное, определяющее – это экономика. На самом деле забота о том, как есть, пить и одеваться, безудержно захватывает ум только на краю голодной смерти. Это не норма для общества. Даже рынок не может эффективно работать, если единственным мотивом людей будет выгода. Нужны неподкупные судьи, инспекторы, стражи порядка, – для которых честь и достоинство выше выгоды. Нужны добросовестность в выполнении своих обязательств, даже невыгодных с сиюминутной точки зрения. Нужна уверенность, что вас не обманут, если вы вложите деньги в производство или в банк. Когда вор у вора крадет дубинку, – самая богатая страна станет нищей. Между тем общество в целом гораздо сложнее рынка. Один из источников современного богатства – научные исследования, направляемые совсем не денежным интересом; искусство, которое восстанавливает в человеке творческое состояние; школа, которая раскрывает в подростке его способности. И для хорошего учителя главное – не зарплата, а радость труда. Зарплата учителя, врача, ученого не должна унижать его, ставить ниже продавца на базаре, – но и только. Стимул творчества – не в ней. Рыночные механизмы не создают фундаментальных целей и ценностей человеческой жизни, не придают жизни смысл, не создают нравственных норм. Есть нечто выше рынка, и нравственность приходит с этих высот. Она старше рынка (у самых примитивных племен, живущих тем, что собрали за день, нравственность уже есть). Она требует от рынка подчинения себе, и рынок должен ей подчиняться – для своей же собственной пользы».

Задумав перестройку, Горбачев стал искать идею, которая могла бы объединить народ и повести его в «даль светлую», которая самому Горбачеву виделась весьма смутно (если вообще виделась). Подсказка неожиданно пришла из-за океана. В интервью политическому обозревателю газеты «Известия» Станиславу Кондрашову директор Научно-исследовательского института международных перемен при Колумбийском университете США Северин Биалер сказал: «Сила перестройки заключается в мышлении, в том, что сказано, написано, обсуждено и продумано вашими людьми. Некоторые видят в этом, напротив, слабость перестройки, говорят, что это еще не действие, что жизнь не изменилась. Но чтобы по-другому действовать, по-другому работать, вы должны начать думать по-другому». И добавил: «В оппозиции к перестройке находятся укоренившиеся интересы бюрократов. Но еще большее препятствие представляют старые идеи. С ними бороться труднее, чем с укоренившимися интересами бюрократии. Ключевая борьба происходит в сознании каждого человека».

Горбачев ухватился за эту идею: новое мышление (не представляя, что оно представляет на деле, он поначалу не мог даже правильно выговорить это непонятное ему слово и говорил «мЫшление» вместо «мышлЕние»)! Упустив из виду «сущую малость»: мышление не представляет собой некую «программу», разработанную в специализированных лабораториях, которую можно затем «вставить» в головы людей, как флешку в компьютер, а «старые идеи», о которых говорил Биалер как о «препятствии» в принятии перестройки, «стереть из памяти» и навсегда забыть о них. Особенность любого мышления – будь то «старое» или «новое» – состоит в том, что оно, это мышление, представляет собой историческое явление, предполагающее преемственность приобретаемых из поколения в поколение навыков, опыта и знаний, которые становятся частью – и при том существенной частью! – ментальности народа.