Предисловие

В последнее десятилетие ХХ века русские вступили тяжело больной нацией. Больная нация в больной стране. Трагизм положения состоял в том, что нас к этому времени уже нельзя было, как справедливо сказал патриарх Московский и всея Руси Алексий II, благословляя Ельцина на первый срок президентства, «переделать ни за ночь, ни за пятьсот дней… Больное общество и столь многое пережившие люди нуждаются в понимании, любви и терпимости».

Патриарх поставил диагноз и обозначил курс лечения. Но одних только понимания, любви и терпимости недостаточно, чтобы сделать русских и Россию здоровыми. Необходимо понять, куда мы идем? Все прежние руководители страны в ХХ веке, начиная от Николая II и до Ельцина включительно, звали Россию и русских в «даль светлую». При этом каждый из них вкладывал в понятие «даль светлая» свой особый смысл. А результат оказался одинаково плачевный: Россия и русские зашли в тупик. Как выбраться из него?

Отдаю себе отчет в том, что вопрос, вынесенный в заглавие этой книги, поставлен некорректно. На всем протяжении нашей истории ни наши предки, ни формировавшийся и к концу XVI века сформировавшийся русский народ не были самостоятельны в выборе пути развития. Поначалу это делали старейшины родов, затем призванные из-за рубежа правители, позже размножившиеся и раскроившие страну и ее народ на множество мелких самостоятельных уделов князья – потомки первых правителей, – следом за ними и совместно с ними татаро-монгольские ханы, цари, генсеки и, наконец, президенты.

Менялись правители и формы правления, а суть оставалась неизменной – рабской со всеми присущими этой форме правления уродствами. Крепостные мужики называли своих бар «кормильцами», хотя ясно, кто кого кормил, а кто был нахлебником-паразитом. Такими же «кормильцами» сегодня выставляются «работодатели», присвоившие практически все источники богатства страны. Теперь уже не одним только русским женщины, угоняемым в рабство, а всему русскому народу впору исходить стоном, рефреном звучавшим в стариных былинах:

В этом контексте становится понятным, почему даже люди, с симпатией относящиеся к России и русским, не видят перспектив нашего будущего.

И все же дерзнем рассмотреть этот вопрос в том виде, в каком он сформулирован в знаменитой триаде Поля Гогена: откуда мы? (ответу на этот вопрос посвящена первая книга нашего триптиха – «Русские: откуда мы?»), кто мы? (на этот вопрос мы попытались ответить во второй книге, посвященной рассмотрению жизни русских в советский период – «Русские: кто мы?»), наконец, куда мы идем?

Современная Россия вернулась на капиталистический путь развития, который указали ей правители в конце XIX – начале ХХ века. Капитализм получился сугубо русский, круто замешанный на феодальных дрожжах. Такой феодальный капитализм возродился и сегодня. Чаще, впрочем, его называют либеральной экономикой, а чтобы смикшировать ее феодальную основу, – экономикой переходного периода.

Разберемся.

Известно, что на различных этапах исторического развития возникают определенные типы общества: первобытнообщинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, коммунистический. Не все страны и народы обязательно проходят последовательно все эти формации, или, как их еще называют, фазы. Так, наши предки, как и предки современных народов Востока, миновали рабовладельческую фазу, в ХХ веке многие народы Азии и Африки, минуя капитализм, сделали попытку построить у себя социализм. Тут важны не последовательность смены одной фазы другой, а способ производства, который определяет тип семьи, быт, всю совокупность общественных отношений.

Способ производства образует базис, из которого ворастает надстройка со своими идеологическими отношениями и взглядами: политика, право, мораль, религия, философия, искусство и соответствующие им организации и учреждения: государства, партии, религия и т. д. Надстройка не обязательно соответствует породившему ее базису, она может быть и полной противоположностью ему. Объясняется это тем, что в основе любой формации лежит один-единственный краеугольный камень: собственность. Именно собственность положила начало разделению общества на классы, именно из-за обладание ею возникли войны на земле, именно в погоне за собственностью мир оказался расколот на метрополии и колонии.

Собственность в ее самом общем виде представляет собой форму присвоения материальных благ, которые определяются характером производственных отношений, и потому делится на первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и социалистическую (при коммунизме собственность исчезает вовсе).

Впервые вопрос о собственности как особом виде присвоения материальных благ был разработан и юридически оформлен в Древнем Риме. Там он получил название частное право, которое Карл Маркс назвал «классическим правом общества, где господствует частная собственность». Право это содержало такую стройно разработанную систему имущественных и вещных отношений, что практически в неизменном виде было заимствовано многими странами Европы и США, а сегодня и Россией.

Но и частная собственность возникла задолго до того, как была детально разработана и юридически закреплена римским частным правом. Зачатки частной собственности возникли одновременно с зачатками возникновения цивилизации как формы удовлетворения растущих биологических, суть – животных потребностей людей. Удовлетворение этих потребностей мы обозначили как развитие людей и обществ по горизонтали; развитие же по вертикали, или удовлетворение социальных потребностей человека, было и остается прерогативной культуры, которая старше любой цивилизации.

Вмешательство культуры (подчеркиваю: именно культуры, а не шоу-бизнеса) в сферу цивилизации делает зависимость всей совокупности идеологических отношений и взглядов (надстройка) от характера производственных отношений, складывающихся в той или иной общественно-экономической формации (базис), в высокой степени условной, а то и иллюзорной. Из дошедших до нас документальных источников первыми это доказали ессеи, жившие в древней Иудее во II веке до н. э. – I веке н. э., чья идеология ничего общего не имела с характером сложившихся в то время производственных отношений. (Замечу в скобках, что ессеев высоко ценил царь Иудеи Ирод Великий, без достаточных оснований выведенный в Новом Завете как бессердечный изверг и губитель детей; в его армии ессеи занимали видные командные должности и, выслужив определенный срок, возвращались в свои общины, ведя прежний образ жизни и собственными руками зарабатывая себе хлеб насущный[1]. Это в среде ессеев впервые родилось правило: тот, кто не обучает своих детей ремеслу, учит их воровству.) Слабую связь между рыночным характером производственных отношений и коммунистической идеологией можно обнаружить и в современном Китае, занявшему сегодня второе, после США, место в мире по всем экономическим показателям.

На разницу в особенностях экономики и идеологий (базиса и надстройки) указывал Николай Александрович Бердяев, прошедший путь от легального марксиста до богоискателя\ и высланный в 1922 году из Советской России за свои религиозно-философские взгляды. «Коммунистическая экономика сама по себе может быть нейтральной, – писал он. – Свобода духа отрицается не экономикой, которая бессильна в отношении к духу, а духом же, духом, враждебным свободе».

Этой нейтральности экономики – продукта цивилизации – в отношении к идеологии (духу свободы) – продукта культуры – не видели и не хотели видеть прежние советские руководители. Сделав ставку на отказ от частной собственности, они полагали, что отказ этот позволит им быстрее вдосталь накормить народ, сделать его материально обеспеченней, чем народы в развитых капиталистических странах, и тем самым подготовить почву для коммунизма, постоение которого было намечено на 1980 год. Этой же нейтральности экономики по отношению к духу свободы не увидели и не захотели увидеть новые российские руководители, пришедшие к власти в 1990 году. Сделав ставку на возрождение собственности в самом широком масштабе («Нам не нужны собственники-миллионера, – говорил Ельцин, – нам нужны миллионы собственников»), они решили, что народ-собственник чудесным образом разбогатеет и в самое короткое время станет материально обеспеченным не хуже других народов.

Чуда, однако, не случилось. Народ в короткое время обнищал не только в материальном отношении, но и в отношении духа, на который сильнейшее влияние стали оказывать деньги. Очередной ощутимый удар наш народ получил в сентябре 2008 года, когда разразился мировой финансовый кризис.

Удар этот не коснулся наших новоявленных собственников-нуворишей. Если в 2009 году, на самом пике финансового кризиса, в России, по данным журнала «Форбс», насчитывалось 32 миллиардера, то к началу 2010 года их численность выросла до 62, а в 2011 году достигла 101 человека. Никакая другая страна в мире не может похвастать столь бурным ростом числа сверхбогатых людей в столь неблагоприятных финансовых условиях. Впрочем, удар этот не коснулся не только отечественных нуворишей, но и руководителей страны всех уровней. В этом отношении новые руководители России обнаружили полное сходство с прежними руководителями Советского Союза, о которых хорошо сказал бывший пресс-секретаря Ельцина Вячеслав Костиков, не понаслышке знакомый с образом жизни современных вождей: «Новая элита, внешне ничем не напоминающая людей в пыжиковых шапках и сусловских габардиновых пальто, тем не менее в мельчайших деталях вопроизводит стиль, методы и цели хрущевско-брежневской номенклатуры».

Вся тяжесть испытаний, которыми переполнена наша история, неизменно ложилась и продолжает ложиться на плечи народа. Никакой иной формы перераспраделения этой тяжести испытаний история нам не продемонстрировала. Когда-то К. Маркс назвал одной из самых сильных сторон Парижской коммуны дешевое правительство, высший размер вознаграждения которого «не превышал одной пятой части жалованья, составляющего минимум для секретаря лондонского школьного совета», а Ленин говорил о «приравнивании жалованья выборных лиц к обычной заработной плате рабочего». Нелепо даже подумать, что такое пусть отдаленно похожее на марксистско-ленинское представление о размерах окладов высших должностных лиц возможно в современной России, покончившей не только с коммунизмом, но и с мыслью о какой бы то ни было социальной справедливости. Тот же В. Костиков пишет: «Трагедия России состоит в том, что революционные бури, которые потрясали страну на протяжении всего ХХ века, под видом “движущей силы истории” выталкивали на поверхность самые заскорузлые слои общества». Деньги, личное богатство – вот что всегда составляло главный интерес всех «заскорузлых слоев общества» и что обрело статус единственной идеологии в современной России, где монополия на какую-то одну идеологию официально запрещена Конституцией[2]. Этой новой идеологии подчинены решительно все стороны жизни общества, ей служат и власть, и многочисленные партии – начиная с мелких оппозиционных, куда списываются вышедшие в тираж политики, еще недавно делавшие погоду в стране, и кончая стоящей над ними в недосягаемой вышине «Единой Россией», на знамени которой начертан девиз: «Безграничное доверие Путину», а по сути – прямой преемнице некогда всемогущей КПСС.

Не могу не согласиться в этой связи с радио и тележурналистом Владимиром Соловьевым, который пишет в книге «Мы и Они»: «”Единая Россия” – единственная партия, которая в России вечна. Это абсолютно честная, искренняя партия людей, обожающих власть. Здесь абсолютно ясно, что их объединяет – любовь! Как там было раньше, к какому очагу, да? Возможно, но у них не так. У них высокое, чистое и красивое чувство – любовь к государственной казне. Главное, они же никого не обманывают. Они приходят и говорят: ”Мы!” Говорим: «Кто мы?» – «Мы – партия прагматиков. Нам пайки, дачи, машины, квартиры! А мы за это народу вовремя баланду. Народ недоволен – баланды больше. Народ недоволен совсем – сверху укроп. Народ страшно недоволен – хорошо, снимем номера и баланду в номер с доставкой».

Впрочем, и все другие партии не лучше. Да и отличий между ними и «Единой Россией» нет никаких. Все они демократы. До мозга костей демократы! Демократичней их нет никого и быть не может. И в самый сильный микроскоп не различишь нюансов, отличающих одних демократов от других. Но вот у каждого из демократов собственное видение существа этой демократии.

Ирина Хакамада, например, убеждена: демократия – это когда к власти в стране приходит меньшинство. (Любая власть – это всегда меньшинство, но Хакамада понимает под этим словом не численность людей во власти, а политиков, пользующихся поддержкой меньшинства населения страны. Те же декабристы, которых народ совершенно не знал, но которые, придя к власти, хотели облагодетельствовать народ, который, впрочем, уже декабристы совершенно не знали.)

Но не хакамады определяют сегодня политический климат в стране. Беда в том, что и высшие руководители по-разному понимают суть демократии. Так, президент Дмитрий Анатольевич Медведев в сентябре 2010 года, выступая в Ярославле на Международном политическом форуме, собравшем 500 экспертов из 18 стран, дал не одно, а пять общих критериев-стандартов для любого демократического общества, включая Россию:

– Во-первых, это правовое воплощение гуманистических ценностей и идеалов.

– Второй стандарт – способность государства обеспечивать и поддерживать высокий уровень технологического развития, за счет чего обеспечивается достойный уровень жизни его граждан.

– Третий стандарт связан со способностью государства защищать своих граждан от посягательств преступных сообществ.

– Четвертой отличительной особенностью демократии является высокий уровень культуры, образования, средств коммуникации и обмена информацией.

– Наконец, пятый стандарт демократии относится к убежденности граждан, что они живут в демократическом государстве.

Президент особо подчеркнул: «Демократии нет или есть проблемы с демократией, если человек на личном уровне чувствует несвободу и несправедливость. Правительства могут сколь угодно долго говорить своим гражданам: “Вы свободны”. Но демократия начинается только в том случае, если гражданин скажет сам себе: “Я свободен”».

Просто и ясно, правда? Не правительство дарует нам свободу и справедливость, а мы сами приходим к осознанию собственной свободы и справедливости как высших выражений демократии. Таково представление президента о пути, по которому следуют народы, живущие в развитых демократических странах, и по которому мы, граждане России, отправимся в светлое будущее.

Но Медведев не единственный, кто определяет политический климат в современной России. Тогда же другой лидер, премьер-министр Владимир Владимирович Путин, дал собственное определение демократии в ее, так сказать, практичском преломлении. Что нужно для того, чтобы выйти на улицы и во всеуслышание заявить о том, что нас волнует, о тех же несвободе и несправедливости, например? Сказать себе, как полагает Медведев, «я свободен и потому имею право»? Нет. Путин сказал нечто иное, причем сказал в присущей ему и столь чтимой нами манере излагать свои мысли конкретно и образно: «Нужно получить разрешение местных органов власти. Получили? Идите и демонстрируйте. Если нет – не имеете права. Вышли, не имея права, – получите по башке дубинкой. Вот и всё».

Столь разное понимание демократии двумя высшими должностными лицами государства не может не озадачить. Найти общий знаменатель диаметрально противоположных позиций Медведева и Путина взялся участник мирового форума в Ярославле, председатель правления Института современного развития (ИНСОР) Игорь Юргенс. По его мнению, вина за все несуразности, происходящие в стране, лежит не на руководителях страны, по-разному понимающих суть демократии, а на народе России, прежде всего русском народе. Вот как он мотивировал свой вывод: «На Западе люди переселились из деревни в город уже давно, поэтому у них в сознании закрепилась индивидуальность: нужно пробиваться, надеяться на себя, развиваться, расти. Русские еще очень архаичны. В российском менталитете общность выше, чем личность. Поэтому “государство – всё, а мои усилия – ничего”. Пускай кто-то что-то делает, борется, а у меня своих проблем хватает…» Чтобы «смягчить» категоричность своего вердикта, Юргенс добавил: лишь к 2025 году «российский народ станет ментально совместим в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем».

Многие ли из ныне живущих доживут до 2025 года, чтобы уразуметь наконец суть демократии, по-разному понимаемой современными руководителями России, и что в предельно ясной форме изложил уже в бесконечно далеком от нас V веке до н. э. один из отцов-основателей демократии Перикл, – еще вопрос[3].

Впрочем, станем ли мы «ментально совместимы в восприятии демократии со среднестатистическим прогрессивным европейцем» к 2025 году, как предполагает Юргенс, тоже вопрос. Одно дело – теоретические расчеты, и совсем другое – реальная практика, ничего общего не имеющая и не имевшая даже с зачатками демократии на всем протяжении нашей непростой истории. Сказал ведь тот же Дмитрий Анатолевич Медведев годом ранее: «Россия всегда строилась вокруг жесткой исполнительной вертикали. Эти земли собирались веками и по-другому ими управлять невозможно».

Не-воз-мож-но! В нас за долгие века выработалась особая ментальность, отличная от ментальности «среднестатистического прогрессивного европейца». Это понимал уже Федор Михайлович Достоевский, задававшийся мучившим его вопросом, да так и не нашедший на него ответа: «Кто я? Тварь дрожащая или право имею?»

Итак, с одной стороны, демократия – это когда не правительство (в лице своих чиновников?) сколь угодно долго говорит своим гражданам: «Вы свободны», а сами граждане говорят себе: «Я свободен» – и поступают сообразно со своими представлениями о свободе, в том числе мирно, без оружия, собираются, проводят собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование, о что прямо сказано в Статье 31 действующей в стране Конституции. С другой стороны, демократия – это когда для проведения демонстраций «нужно получить разрешение местных органов власти» (тех же чиновников?), а не получив, «не имеем права», и потому если все-таки вышли, то «получите по башке дубинкой», поскольку в России любой гражданин по своему статусу был и остается «тварью дрожащей», лишенной каких бы то ни было прав и наделенный одними лишь обязанностями строго следовать всем предписаниям сонма чинвников всех уровней власти от ДЭЗа до правительства России и администрации президента.

Что в этой ситуации остается делать если не всему народу, то хотя бы молодым, у которых вся жизнь впереди? Ждать наступления 2025 года, когда, по Юргенсу, они «станут ментально совместимы со среднестатистическим прогрессивным европейцем» и в полной мере вкусят все прелести демократии?

Устами бы таких «пророков», как председатель правления ИНСОРа, да мед пить! Нынешние молодые, как, впрочем, молодые люди во все времена, нетерпеливы. И потому они делают свой выбор, не совпадающий с рекомендациями ни Медведева, ни Путина, ни, тем более, Юргенса или Хакамады. Согласно последним социологическим оросам, 75 процентов русских, достигших 18 лет и старше, то есть люди, выросшие и сформировавшиеся уже при новой, некоммунистической власти, хотят, если им представится возможность, уехать из России и никогда больше сюда не возращаться. Именно таким путем отправились в будущее если не все молодые люди, то дети большинства родителей, находящихся сегодня во власти и бизнесе.

Ну а какие планы на будущее у 25 процентов их сверсников, которые все же останутся в России? Какой путь они изберут для себя, какое будущее себе и своим детям пожелают? Путь, который укажет им вертикаль власти? Или вознамерятся избрать собственный путь развития и пойдут по нему с упрямством, которое не раз демострировали их отцы и деды, даже если путь этот будет усыпан не розами, а шипами, а по обеим сторонам выстроятся нескончаемые шеренги верных слуг не народа, но власти, и будут проверять на их башках прочность своих дубинок?

Вообще, занятное это дело – попробовать найти ответ на вопрос: русские, куда мы идем? Сродни гоголевскому: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».

Вы не задумались, читатель, почему не дает? Потому, полагаю, что в необгонимой тройке, управляемой любителем быстрой езды крепостным кучером Селифаном, восседал пройдоха, каких свет не видывал, Павел Иванович Чичиков. И таких Пал Иванычей сегодня на Руси тысячи! При каждом из них несметное число собственных Селифанов, которые в минуту домчат их туда, куда они пожелают! Эти Селифаны, сами в огромном большинстве русские и пуще злейших врагов ненавидящих русских и всё русское в силу глубоко засевшего в нас антироссиянина, в клочья разорвут любого, кто посмеет сказать слово поперек воли их хозяев, что не раз уже демонстрировали наши предки, получившие хоть малую толику власти над своими соплеменниками[4].

Так куда мы, русские, идем, куда несет нас необгонимая тройка-Русь? Вперед? Назад? В сторону Европы или уж сразу через океан, поблеже к Америке с ее сытой жизнью и политкорректностью?

Выбор пути архиважный, от него не отмахнешься, сказав себе: «А-а, куда несемся, туда и занесемся, главное – не стоять на месте». Опасное заблуждение! Разве недостаточно нас в нашей истории заносило не туда, куда нам мечталось? Или история, несмотря на все свои горькие уроки, так ничему нас не научила?

Попробуем, читатель, разобраться в этом непостом вопросе.

Глава 1

Разруха

История современной России начинается не с 1991 года, когда с политической карты мира исчез Советский Союз, а шестью годами раньше. Именно в 1985 году впервые были произнесены вслух и широко распространились по миру русские слова «перестройка», «ускорение», «гласность». Слова эти не переводились на иностранные языки, как не переводились до них слова «спутник» или «лунник», – они были понятны всем. В середине 80-х годов в советской и мировой прессе много писалось о реформировании тоталитарной системы в СССР, установлении политического плюрализма, окончании «холодной войны».

Перемены происходили и в народном хозяйстве, выходившим из подчинения Госплану, вскоре прекратившему существование. На предприятиях вводились самофинансирование и хозрасчет, выборность директоров, акционирование. Собственно, с акционирования и началась массовая приватизация в стране, инициатором которой стал Горбачев, а вовсе не Чубайс. Начавшись с предприятий, акционирование быстро стало расти вширь и вскоре распространилась на целые отрасли народного хозяйства и министерства. (Министерство нефтяной и газовой промышленности СССР, например, в 1989 году преобразуется в первый в стране концерн «Газпром» во главе с сложившим с себя обязанности министра Виктором Степановичем Черномырдиным.) Появились первые частные кафе и рестораны. Торговля из магазинов с опустевшими прилавками выплеснулась на улицы. Торговали всем – от перегоревших лампочек до орденов и медалей.

Получили широкую огласку крупные уголовные дела, из которых едва ли не самым громким стало «хлопковое дело» в Узбекистане. На этом деле заработали себе имя бескомпромиссных борцов за справедливость следователи по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Тельман Гдлян и Николай Иванов, избранные вскоре депутатами Верховного Совета СССР (в 1989 году они были обвинены в «нарушении законности и неправильное поведение», уволены из прокуратуры и привлечены к ответвенности «в соответствии с законом»; впрочем, в августе 1991 года прокуратура СССР прекратила уголовное дело против них «за отсутствием состава преступления» и отменила прежнее решение об их увольнении как «незаконное»).

Не менее громкую огласку получило дело о централизованном строительстве садовых домиков на подмосковных приусадебных участках для работников МГК КПСС, который возглавлял член политбюро ЦК КПСС Виктор Васильевич Гришин. Хотя, как выяснило следствие, работники горкома партии сполна расплатились за свои домики, да и садовые участки не превышали установленный законом предел в 6 соток, Гришин был обвинен в злоупотреблении служебным положением и во взяточничестве. Обвинения не подтвердились, но Гришин был освобожден от должности первого секретаря МГК КПСС и на его место назначен («избран») первый секретарь Свердловского обкома парии Борис Николаевич Ельцин.

Перестройка, затеянная «молодым» Михаилом Сергеевичем Горбачевым и его ближайшими соратниками, с самого начала не имела ни четкой программы, ни сроков её реализации (единственное исключение составил план обеспечения к 2000 году всего населения страны отдельными квартирами). Писатель Юрий Бондарев сравнил инициаторов перестройки с экипажем взлетевшего самолета, который не знает, где садиться. Было смутное ощущение, что главное в перестройке не программа и не сроки ее реализации, а действие. Какие именно и во имя чего – значения не имело. В этом отношении Горбачев и его команда действовали не по Марксу и Ленину, хотя во всех своих выступлениях неизменно клялись в верности их учению и идеалам социализма, а по Бернштейну – одного из лидеров германской социал-демократии и соавторов Готской программы, – который утверждал: «Конечная цель – ничто, движение – всё».

Но Эдуард Бернштейн меньше всего походил на белку в колесе, которой доставляет удоволствие безостановочное верчение. Выступив в середине 90-х годов против Маркса, который подверг Готскую программу критике, он объявил его теорию устаревшей и выдвинул собственную теорию реформирования капитализма и построения социализма посредством достижения компромиссов с буржуазией[5].

Построение капитализма стало идефикс и наших перестроечников, о чем до поры до времени никто из них, сплошь членов КПСС, прямо не говорил и о чем спустя десять лет после начала перестройки с обескураживающей прямотой проговорится один из «младореформаторов», ныне первый заместитель председателя Банка России Алексей Улюкаев: «Те, кто, проводя жизненно необходимую операцию, да еще при отсутствии антибиотиков, перевязочных средств, стерильных инструментов, даже электричества, делает нередко больно, редко удостаиваются доброго слова и благодарности современников. Напротив, их удел – беспощадная, подчас разнузданная критика. Это ничего. Пусть нашим общим памятником будет построенный в боях капитализм. Аминь».

Бои они устроили – от уличных бандитских разборок, расстрела собственного парламента и двух подряд войн в Чечне. Обильную жертву собрали и продолжают собирать. Общим памятником для них стала рухнувшая в 1998 году финансовая пирамида государственных казначейских облигаций (ГКО).

Подобный исход не могли предсказать даже западные эксперты, которых пригласила в 1992 году в Россию для проведения «шоковой терапии» новая власть, сама не имевшая понятия о том, как из социализма сделать капитализм. Но они увидели другое, о чем дин из этих западных экспертов – молодой экономист из Гарварда Джерри Сакс – сказал спустя два года работы в нашей стране: «Когда мы приступили к реформам, мы чувствовали себя врачами, которых пригласили к постели больного. Но когда мы положили больного на операционный стол и вскрыли его, мы вдруг обнаружили, что у него совершенно иное анатомическое устройство и внутренние органы, которых мы в нашем медицинском институте не проходили».

Западные экономисты и эксперты не проходили. А вот инициаторы перестройки, избалованные привилегиями, проходили. Как прошли ее в своем «медицинском институте» пришедшие им на смену «младореформаторы», чье формирование как граждан пришлось на время правления Хрущева с его поклонением культу сытой жизни и их эквиваленту деньгам[6]. С Хрущева и началось регулярное повышение цен вначале на «предметы роскоши» (ювелирные изделия, хрусталь, мебель, ковры), а потом и на всё подряд, в чем население особенно нуждалось. В то же время облигации, выпущенные ранее и в огромном количестве накопившиеся у населения, при Хрущеве были заморожены, зарплаты и пенсии стали стремительно сокращаться, что ощущалось народом особенно болезнено на фоне непрерывно дорожавших цен на продукты питания и предметы первой необходимости. Недовольство населения проводимой Хрущевым политикой росло и вылилось в 1962 году в открытый бунт рабочих Новочеркасска, закончившийся расстрелом участников демонстраций. Ко времени развала СССР зарплаты и пенсии упали до постыдно низкого уровня и неизвестно, достигнут ли он когда-нибудь прежнего советского уровня. (Если принять во внимание, что нынешний масштаб зарплат и пенсий относится к уровню зарплат и пенсий конца 80-х годов прошлого века, как 100 к 1, то с учетом сегодняшних цен на основные продукты питания, лекарства и оплату коммунальных услуг, основная масса населения России впала в состояние губочайшей нищеты[7].)

Объективности ради скажу, что меркантильные интересы с нелегкой руки Хрущева еще до начала перестройки завладели умами значительной части населения. А так как у денег есть одно неприятное свойство – их всегда оказывается фатально мало, – то эта часть населения, прежде всего русские как самая многочисленная часть советского народа, стала с прохладцей относиться к своей работе. В широкий оборот вошла поговорка, адресованная не только руководителям производств, но и властям всех уровней: «Вы делаете вид, что платите нам зарплату, а мы делаем вид, что работаем».