– О господи! – Кристина выпрямляется, отходит в сторону, присаживается на кресло перед телевизором, берет со стола мой стакан, лед почти растаял, она делает глоток, ставит стакан обратно, прямо в рассыпанные фисташки. – Ты так говоришь, будто не хочешь жить.

– Не знаю. Возможно.

– Вот только не надо этого. – Она берет пульт, прыгает по каналам, снова прибавляет громкость.

Дорога была слишком мощной, только сейчас я возвращаюсь обратно. Смотрю TV. По какому-то каналу показывают, как готовить плов.

Настоящий жирный узбекский плов с немереным количеством бараньего мяса.

Меня сейчас стошнит.

– Ты не могла бы… – тяну я, – переключить на что-нибудь другое?

– Пять лет назад ты был другим, – она сжимает в руке пульт и начинает плакать, – во всяком случае, ты казался мне другим. Известная личность. Необычный и странный, не укладывающийся в каноны. Твоя слава была подкреплена неоспоримым талантом. Проекты, клубы, вечеринки, телепрограммы, успехи в бизнесе. Все это было так высоко, тонко и непостижимо для меня. Хотя отец уже тогда меня предупреждал…

– Твой отец? – Я на мгновение представляю себе ее старика, худого и желчного, закованного в броню классического костюма, сшитого на заказ дорогим итальянским портным, задраенного на все пуговицы, сверлящего меня насквозь своим презрительным взглядом с заднего сиденья правительственного лимузина. – Говорят, он теперь в правительстве? Что он думает про кризис? Сколько все это продлится?

– Не важно. – Кристина морщится, вздрагивает, смотрит на меня с удивлением. – Это не важно. Я о том, что папа предупреждал меня, говорил мне, что ты чересчур эгоистичен, сконцентрирован только на себе. И даже твой талант организатора, то, за что я и полюбила тебя…

– Только за это? – Я наконец нахожу в себе силы закурить. Челюсть слегка сводит, и я крепко зажимаю сигарету между зубами.

– А за что еще? Может, ты думаешь, что ты красавчик? – Она почти смеется. – Посмотри на себя, прошу тебя, супермен. Мышцы дряблые, живот висит, да и рожа… – Она поднимает со стола фисташку, на мгновение задумывается, кидает обратно. – Конечно, только из-за этого неоспоримого таланта. А где он теперь? Что ты вообще делал последнее время? Тебе как будто за восемьдесят. Только оболочка пока еще молодая. Более-менее. Согласно законам природы. Но внутри ты уже безразличен ко всему. Ты отстранен. Ты как бы и не здесь. А может, это вообще не ты? Может, ты уже исчез, умер, растворился? Так, как ты и хотел? Может, твое тело, эту оболочку, захватили Чужие? А? Похоже на то, очень похоже на то…

– Я хотел бы исчезнуть, раствориться, растаять, – слабым эхом отзываюсь я.

– Я просто не знаю тебя. Совсем. Оказалось, ты хочешь жить пустой, ничего не значащей жизнью.

– И чтобы мою оболочку захватили Чужие, – говорю я тихо.

Она кидает пульт на стол, встает, надевает пальто, подбирает с пола сумку, делает несколько шагов в сторону входной двери. Я беру пульт и наконец уменьшаю громкость.

– Знаешь, я, наверное, больше не в состоянии жить с тобой. Тебе ведь я не нужна, правда? Я банально устала от тебя. Вернее, от всего того, что ты творишь. Мы никогда не говорили с тобой откровенно, я не хотела начинать, а ты благоразумно молчал. Я не знаю, за что ты так поступаешь со мной. То тебе звонят какие-то телки, пишут письма, то ты вдруг исчезаешь почти на неделю, потом я уезжаю, а вернувшись, нахожу в квартире пустую упаковку от презервативов и заколки… Послушай, Север, отпусти меня, я устала. Найди себе другую, будете на пару жахаться кокосом и стареть. Тусоваться до самой старости. Смерть от объебоса в пятьдесят лет, а? Ведь только это тебе и нужно, правда? Помереть на танцполе, ты ведь этого хочешь? А ты знаешь, что просто смешон, скажи, ты хотя бы помнишь, сколько тебе лет? Все прожигаешь свою жизнь, шаришься по этим нелепым тусовкам, волочишься за этими провинциальными малолетними шлюхами, приехавшими в Москву в поисках принца, прыгаешь, будто тебе не тридцать семь, а двадцать два. Представляю, как обламываются эти сучки, узнавая тебя поближе. Тоже мне принц. Ты такой благородный, да? Только ты не принц, нет, ты благородный олень Рудольф, вот ты кто!

Она на мгновение умолкает, стоит, словно в нерешительности, возле входной двери, будто решает, уходить или нет. Но я знаю Кристину, я знаю, что решение уже принято, возможно, оно принято даже не сегодня, возможно, даже не в этом месяце, просто для того, чтобы претворить его в жизнь, требуется определенная смелость.

– И я прошу тебя, избавь меня от своего общества, ради бога!

На этой фразе она выходит на лестничную клетку, громко хлопая входной дверью.

«Несчастные мои соседи», – думаю я, убираю звук TV до минимума, на экране – реклама турецких авиалиний.

Снова включаю стереосистему.

Все же это чересчур для меня сейчас. Я опять выключаю музыку.

Пытаюсь посчитать, сколько мы уже вместе. Пять лет? Шесть? Пытаюсь вспомнить все то хорошее, что у нас было: отдых на островах, путешествия по Средиземноморью, секс… Интересно, насколько он все же был хорош, наш секс? В смысле, к ней нет никаких претензий, она отдавалась как могла, без оглядки кидалась в омут ощущений, а вот я… Что до меня, я всегда, пусть в самом темном и укромном уголке своего сознания, оставался холоден, я был отстранен, даже извергаясь в ее чувственный рот, даже кончая и корчась в оргазме.

Я вспоминаю, что мы пережили вместе, как она самоотверженно ухаживала за мной, когда я попал в больницу, буквально не смыкала глаз до и после операции. Мне становится нестерпимо жаль – ее, себя, наших отношений, воспоминаний, нашего неслучившегося будущего.

Проходит пятнадцать минут, а может быть, полчаса или час.

Кристина возвращается.

– Ты знаешь, – говорит она, еле сдерживаясь, в ее глазах стоят слезы, – я дошла до машины, и мне вдруг стало ужасно плохо, я имею в виду – физически. Я просто не могла устоять на ногах и присела рядом с машиной на корточки, даже не в силах открыть дверцу, присела и разревелась, как дура…

Она замолкает и шмыгает носом, и я вижу, что тушь вокруг глаз у нее размазалась и руки дрожат.

– Я сидела на корточках и ревела, вот, и вдруг откуда-то появилась кошка, такая кошмарная облезлая дворовая кошка, ободранная и тощая, и она… – Кристина снова шмыгает носом, ее трясет.

– Кошка? – переспрашиваю я, как будто заинтересовавшись.

– Ну да, кошка. – Кристина наконец берет себя в руки. – Она стала тереться об меня и лизать мне руки, словно хотела успокоить, словно хотела утешить меня, понимаешь?

– Тебе надо помыть руки, – говорю я, – после кошки этой.

Кристина оставляет мою фразу без внимания. Проводит рукой по лицу.

– Дай мне денег, идиот несчастный, – говорит она, – у меня в кармане ни копейки, и я еще в ресторане за нас платила.

Я послушно иду в спальню, беру из тумбочки деньги и собираюсь вернуться в прихожую, когда слышу, как Кристина в сердцах снова швыряет свою сумку на пол.

– Я завтра свои вещи заберу! – кричит она. – А сейчас у тебя останусь, не хватало мне еще, чтобы меня какие-нибудь гастарбайтеры ночью изнасиловали или из машины выкинули!

Утром просыпаюсь ни свет ни заря. Во сне я видел себя старого, больного, одинокого, седого, лежащего на кровати в какой-то комнате: белые стены, потрескавшаяся рама окна, грязные стекла, запах экскрементов и лекарств, с улицы доносятся приглушенные звуки – шум дождя, рокот моторов и гудки проезжающих мимо машин, изредка – вой сирены. Я видел себя со стороны – немощного, потерявшего почти все зубы, слишком слабого, чтобы встать с высокой кровати. Этот сон, короткий и болезненный, нисколько не способствовал восстановлению, я чувствую себя разбитым и несчастным, меня ломает, словно при гриппе, или хуже того – это напоминает мне, как меня ломало в девяносто девятом, когда я соскакивал с эйча: голова болит, во рту сухо. Я беру с тумбочки блистер спазмалгона, выдавливаю на ладонь две таблетки, с трудом заставляю себя подняться с кровати, доползти до кухни и налить в стакан минеральной воды. За окном серо, дождливо, мутно. Начинается новый день. Я слышу, как у соседей сверху чересчур громко работает стереосистема, стучит безостановочно драм-машина, вспоминаю, что там живут две куколки – чьи-то любовницы. Думаю, ложились ли они вообще спать в эту ночь? Смотрю за окно – на пустынный проспект, на собак, слоняющихся между старыми гаражами, что сохранились на востоке нашего микрорайона…

«Тебя уже вычислили», – вспоминаю я надпись на стене туалета, думаю об этом с каким-то остервенелым юморком, нервно хихикаю, растворяю в воде таблетку аспирина, глотаю спазмалгон, запиваю.

Кристина все еще спит.

Я смотрю на часы на кухне, они показывают начало одиннадцатого, я знаю, что больше уже не засну, беру телефон, звоню на мобильный маме.

– Ты куда вчера исчез? – интересуется она. Связь очень плохая, я постоянно слышу какой-то фоновый шум, музыку, голоса и еще как будто звук работающего фена или пылесоса, ну вроде того.

– Тебя плохо слышно, – мямлю я.

– Я в салоне, – говорит мама, – сегодня же воскресенье.

– Ага, – говорю я, – точно.

«Хорошо, что воскресенье», – думается мне.

Я кладу трубку, иду в душ.

Перед тем как пустить воду, немного поколебавшись, делаю себе дорожку на стиральной машинке. Под горячим душем, а может, под воздействием кокаина мозги немного проясняются, голова перестает болеть, вот только все еще мутит слегка. Выхожу из ванной и готовлю эспрессо. Моя кофемашина что-то разладилась – вместо одной порции эспрессо выдает сразу две, но так даже лучше. Я пью кофе, закуриваю сигарету, хожу из комнаты в комнату. Спустя пару минут до меня доходит, что Кристины уже нет, нет и некоторых из ее вещей, и всех наличных денег, что лежали в тумбочке в спальне. По кровати рассыпан ворох фотографий, штук сто, а может быть, больше, я подхожу ближе, беру одну из них. На снимке мы с Кристиной, по-моему, на Кипре, сидим в каком-то ресторанчике на берегу моря, улыбаемся. Я еще не загорелый, в льняной рубашке, поднял вверх руку, я машу фотографу, а солнце играет водой в бассейне рядом с нашим столиком – солнечные блики у меня на часах и на кольцах Кристины.

Становится грустно. Я думаю: вот как это она так быстро умеет принимать решения, а потом их отменять, как вообще это ей удается? И зачем она вывалила здесь эти фотокарточки? Возможно, искала, отбирала себе какие-нибудь на память, но скорее всего, нет, просто так, чтобы причинить мне боль. Снова начинается нервяк.

Без лишних раздумий я добиваю оставшийся первый, беру банку пива и снова пускаю воду, ложусь в ванну, в ароматную пену, лежу неподвижно с закрытыми глазами в полной тишине, курю; слышно только, как сердце бешено стучит в грудной клетке да стереосистема долбит у девчонок сверху, а напряжение все не проходит, становится только хуже.

На следующий день, в понедельник, проснуться удается только в начале второго. Настроение ни к черту, хорошо хоть, что физическое состояние чуть лучше, чем в воскресенье. Я набираю номер Кристины, автоответчик бездушно советует перезвонить или оставить сообщение после звукового сигнала. Я чувствую себя разбитым, больным и вялым, сначала жалею, что кокос кончился, потом радуюсь этому же, потом снова жалею. Удивляюсь, как это вынес вчерашний день, не позвонил дилеру и не убрался насмерть. Криво улыбаюсь, вспоминая, что Кристина забрала все наличные деньги. Принимаю душ, надеваю свой любимый банный халат, черный, с капюшоном, похожий на рясу или, скорее, на церемониальную мантию, включаю стереосистему, ставлю диск Мауро Пикотто. Техно стучит прямо в мозг, я морщусь, но тише не делаю, возвращаюсь в спальню, снова валюсь на кровать, пью минеральную воду, проливаю немного на черные простыни, открываю ноутбук. Голова болит. Пытаюсь сосредоточиться. На заглавной странице почтового сервера набрано крупным шрифтом: «В России продолжают пропадать дети, многих из них так и не удается найти, или же их находят уже мертвыми».

Я открываю свою почту.

Ну да, естественно, у меня пятьдесят шесть непрочитанных писем. Уму непостижимо, что все эти люди хотят от меня? Наскоро просматриваю список, некоторые письма отправляются в корзину неоткрытыми, другие все же пробегаю глазами. Какой-то лох из Екатеринбурга, решивший непонятно с чего, что он диджей от Бога, прислал мне свой микс, слушать невозможно, нажимаю «удалить». Реклама миниатюрного MP3-плеера. Туда же. В серии «Другое кино» премьера – новый фильм Такаси Миикэ. Вот только азиатских зверств мне сейчас и не хватает. Для полного счастья. Кто-то предлагает вписаться в раскрутку новой марки сигарет для телочек LA FEMME. Интересно, какой там у них бюджет? Помечаю как непрочитанное, чтобы вернуться к этой теме на следующий день, когда буду чувствовать себя лучше. Анастасия, секретарь нашего основного клиента Потапова, просит не забыть про совещание в среду. Целая свора западных агентов сватает своих артистов для выступлений в Москве и Питере. Какая-то Марина предлагает обратить внимание на новый сайт, посвященный инцесту. «Дедушка жарит внучку, не смущаясь присутствия бабушки», – заявлено в теме письма. Питерский клуб ждет указаний для подготовки к Новому году. Что?! Неужели зима так скоро? Новейшие системы видеонаблюдения. Цифровые фотоаппараты и диктофоны. Свежая подборка порно. Конкурс на лучшую фотографию. Пенная вечеринка в новом гей-клубе. Программа концертов в клубе «Ikra». Кто-то из «British American Tobacco» просит прислать отчет о черт-те когда прошедшей вечеринке. С детализацией расходов, мать их! C полной, бескомпромиссной детализацией! Вечеринка открытия первого в Москве БДСМ-клуба. Лучшее средство для увеличения длины полового члена. Выставка африканского поп-арта. Концерт группы «Ундервуд». И так далее, и тому подобное.

Среди всей этой адской кучи писем – одно странное, от неизвестного отправителя. Тема: «Твоя жизнь». Я думаю, что скорее всего это спам, но, заинтересовавшись, все же читаю под техно-бит, превозмогая головную боль:

«Задумываешься ли ты хоть иногда о том, кто ты, зачем живешь, к чему идешь и какова твоя конечная цель? Есть ли она вообще у тебя? Не кажется ли тебе иногда, что само бытие лишено всякого смысла? Нет ли ощущения бескрайней Пустоты, которая только кажется тебе твоей жизнью? Можешь ли ты ответить на простой вопрос: «Зачем?»

На мгновение, буквально на секунду, на какой-то миг мне вдруг становится страшно. Что еще за «Зачем?»?! Тебя уже вычислили. Странник ли я? Надо успокоиться. Взять себя в руки. Ничего страшного – наверное, просто какая-нибудь хакерская лажа. Надо всего лишь включить антивирусную программу. Касперский мне поможет. И не надо копаться в себе, думать «зачем?», вспоминая дурацкую надпись на стене туалета в «Simple Pleasures». Я удаляю это письмо, перевожу дух, пью минеральную воду с аспирином, закрываю почту. Мне попадается на глаза фраза, набранная красным на заглавной странице почтового сервера: «Спасатели ведут поиски двух маленьких детей, которые потерялись в минувшие выходные».

Становится тошно. С тяжелым сердцем я выключаю ноутбук, поднимаю с пола телефонную трубку, набираю номер Макеева, говорю ему, что потерял мобильный.

– Ага, – говорит Макеев, голос усталый, он явно чем-то занят, – понятно. Я перезвоню тебе.

– Опять дети пропали, – говорю я.

– Какие еще дети? У кого?

– Ну, ты новости читаешь?

– Я работаю, – отвечает Макеев, – ты понимаешь, нет? Думаешь, у меня есть время на новости? Кризис душит. Адженда очень плотная, ты врубаешься?

– А еще Кристина ушла, все деньги забрала, – говорю я.

– В который раз, – саркастически замечает Макеев. – Ладно, давай, я сейчас занят. На нас с тобой пашу, между прочим.

– Макеев, – говорю я, – ты хоть меня слышишь? Кристина забрала все наличные деньги.

– О господи. – Макеев замолкает, долго сопит в телефонную трубку, потом наконец говорит: – Вообще-то у нас очень плохо с деньгами, надеюсь, ты в курсе.

– И что мне делать? – мямлю я.

Макеев сердито пыхтит.

– Алло, – осторожно произношу я.

– Ох, – тяжело вздыхает он, – ладно, подъезжай, я тебе дам немного кэша, у нас тут вроде набежало.

Макеев занимается в нашей с ним компании финансами, расчетами и договорами.

– Но только не в офис, – ною я, – господи, только не в офис.

– Идиот, – говорит Макеев, – сегодня, между прочим, понедельник, я работаю. Знаешь такой глагол – «работать»? А? Я же не такая творческая личность, как некоторые. Я концепции не выдумываю. Мой удел – офис, сводные таблицы, бумажки всякие. Я работаю, понимаешь? На нас с тобой, между прочим. И у меня нет времени мотаться по пробкам, встречаясь с тобой. У тебя-то какие планы? Тебе в контору к Потапову не надо?

Этот вопрос ставит меня в тупик.

Потапов, думаю я, зачем-то был мне нужен. Или, наоборот, я ему?

Мыслей в голове нет, я убираю звук у стереосистемы совсем, включаю в спальне TV, в «Новостях» на «Первом» какая-то аппетитная телочка говорит, что завтра ожидается похолодание и, возможно, мелкий град.

– Ну, вот и зима начинается, – бормочу я.

– Что? – переспрашивает Макеев. – Что ты сказал?

Переключаюсь на MTV. Эта мечта педофила, Авриль Лавинь, скачет по сцене как ненормальная. Переключаю на VH1. Некоторое время туплю под старый клип U2. Думаю о работе.

Сергей Потапов – наш с Макеевым основной клиент, серьезный пассажир. Как там, в детских стихах? – владелец заводов, газет, пароходов. Примерно три года назад его младший брат Петя, тот самый, что больше известен московской тусовке как Петя Малой, втянул старшего в сомнительную авантюру.

Он всегда мечтал о шоу-бизнесе, этот Петя, вот старший Потапов и вложил несколько лимонов в строительство шикарного ночного клуба на Кузнецком Мосту. В итоге уже через год Малой стремительно уехал в Цюрих, в реабилитационную клинику для кокаиновых наркоманов, а клуб временно пришлось прикрыть. И это было единственно верным решением. Под управлением Малого заведение никогда не заполнялось больше чем на четверть. Столики в зоне ресторана пустовали, а на танцполе одинокие пенсионерки в китайских стразах активно клеили скучающих секьюрити под заунывный диско-хаус. Тусовка поставила на клубе крест. Журналисты раструбили о скоропостижной смерти «самого бездумного» клубного проекта в Москве. И все бы поросло быльем, но надо знать старшего Потапова. Этот парень вообще не из тех, кто сдается. Он долго думал, встречался с какими-то мутными промоутерами и маркетологами, советовался с иностранными специалистами… Короче, в конце концов Потапов обратился к нам с Макеевым с предложением взять заведение под управление и раскрутить его.

Эта тема пришлась как нельзя кстати. В то время мы с Макеевым сидели на мели. Конкуренция в Москве казалась невыносимой, промоутеров и пиарщиков расплодилось – не протолкнуться, никаким привозом супердиджея зажравшийся народ уже было не удивить. Мы пытались работать по старым схемам, отрабатывали вечеринки для олигархов и их приближенных, но многие отвязные русские богатеи образумились и даже женились, а слава Куршевеля уже пошла на спад, хоть это и было еще до того, как Мишу Прохорова приняли с телочками лионские мусора. Короче, рынок все сужался, и я подумывал бросить на хрен этот клубный бизнес и заделаться арт-дилером – говорили, что в Китае полно перспективных современных художников, отдающих свои работы за копейки, буквально за еду, – не важно, в общем, предложение Потапова пришлось тогда очень в кассу. Мы оказались в нужное время и в нужном месте, другие управляющие команды были слишком дороги, многие зазвездили, некоторым попросту нельзя было доверять; короче, очень быстро Потапов стал нашим основным клиентом. Мы взялись за дело с энтузиазмом, придумали концепт, вычленили целевую группу, сделали ремонт, поставили новый свет и звук.

Между тем Макеев прерывает неспешный ход моих мыслей.

– Ты заснул, что ли? – грозно рявкает он в трубку, а я тем временем думаю, что вот теперь приходится отрабатывать, мотаться в контору Потапова как на работу, выслушивать бред его не до конца излечившегося младшего брата, считаться с мнением особо приближенных водителей и секретарш, принимать участие в нескончаемых заседаниях и диких попойках, гордо именуемых корпоративами, и вообще тратить свою жизнь на какое-то пустое дерьмо.

С другой стороны, за эту пустоту неплохо платят. Клуб нашими стараниями начал приносить доход, мы даже открыли схожий проект в Питере, теперь вот задумались о Казани. Если б только не этот кризис, если бы не кризис…

– Ну, – устало говорит Макеев, – так какие планы?

– Планы? – Я поднимаюсь с кровати, выключаю TV в спальне, прохожу в гостиную, на журнальном столике – недопитая бутылка пива, наполовину скуренный косяк, все те же фисташки.

– Вот именно, – говорит Макеев, – чего там, по клубу, встречи или как?

Я молчу, сбитый этим простым вопросом с толку, беру со стола косяк, тщетно пытаюсь раскурить его, обжигаюсь, бросаю тлеющим обратно на стол, бесплодно перебирая в уме дела, думаю, что мне сегодня надо, не нахожу ничего такого неотложного и мямлю:

– Надо заняться подготовкой к Новому году.

И больше не говорю ничего, включаю в гостиной телевизор, нахожу MTV.

Авриль Лавинь свое уже отпела, и теперь идет программа о домах рок-музыкантов. Ларс Ульрих демонстрирует свою шикарную виллу.

– Это вам, конечно, не хоромы ганста рэперов, – смеется он и показывает гигантский бассейн.

– Что? – говорит Макеев. – Сделай потише, ради бога, я ни хера не слышу.

– Я вам не Снуп Догги Дог какой-нибудь, – говорит Ульрих.

Я убираю звук до минимума.

– Ладно, – вздыхает Макеев, – давай, что ли, в «Новинском пассаже», в этом тайском ресторане, как его там, ну ты понял. В четыре.

– В половине пятого, – говорю я, – ну, или около того.

Я начинаю собираться. Вода всегда действует на меня положительно, и я снова иду в душ, долго-долго стою под горячими струями, стараясь думать о чем-нибудь позитивном, вспоминаю, что собирался поехать с друзьями в декабре на Бали, немного отдохнуть от холодов. Один из наших, владелец тюнинг-бюро Porsche, Егоров, снял огромную виллу недалеко от Куты. Это не может не обнадеживать.

Вот, думаю я, если б меня спросили: «Какая у тебя мечта, парень?», то я бы бесхитростно так сказал: дожить до декабря, дотянуть до поездки на остров, а там уж солнце, море и пальмы приведут меня в норму.

Аппетита нет, но я заставляю себя позавтракать, то есть сначала я иду на кухню и открываю холодильник, долго туплю на его пустые внутренности, разглядываю бутылку шампанского Dom Pйrignon, бутылку шардоне 1998 года, плитку горького шоколада и три бутылки пива «Корона». В итоге где-то в самой глубине обнаруживается натуральный французский йогурт, у которого, как ни странно, срок годности еще не вышел. Так что я завтракаю. И тут у меня вдруг выпадает зуб. То есть он именно выпадает, не ломается – я ничего твердого не надкусываю, орехов не грызу, я ем этот чертов йогурт, и самое смешное, что зуб даже не шатался. Просто выпадает, и все. Меня снова начинает мутить, мне кажется, я проваливаюсь в какой-то кошмарный сон, какой-то вязкий макабр, снятый третьеразрядным итальянским режиссером. Мне надо срочно записаться на прием к стоматологу, но как назло его номер был у меня в потерянном мобильнике. Беру себя в руки, думаю о том, кто еще может знать номер моего врача.

Удивительно, в тайский ресторан я приезжаю даже раньше моего компаньона. Аппетита нет, я постоянно трогаю языком то место, где еще сегодня был зуб, размышляю, как хорошо, что не передний, заказываю кофе, раскуриваю какую-то сигару, неожиданно обнаруженную в кармане мятого пиджака. Вкус у сигары оказывается невыносимым, тошнотным, отвратительным, я стараюсь не думать об этом, просто тяну мерзкий дымок и медитирую на силиконовую блондинистую девицу за соседним столиком.

– Что-то ваше лицо мне кажется знакомым, – улыбается та. Губы у нее перекачанные, будто вывернутые наизнанку, накрашены яркой помадой.

– Мне ваше тоже, – говорю я ей.

Появляется Макеев – загорелый, подтянутый, небритый, в короткой кожаной куртке, с ноутбуком и огромным саквояжем.

– Слушай, ты выглядишь законченным придурком с этим дерьмом во рту, – объявляет он вместо приветствия. – Хорош уже выпендриваться, выбрось эту шнягу, давай по делу поговорим.

– Ага, – киваю я, не выпуская сигары изо рта, трогая языком десну на месте выпавшего зуба и не сводя глаз с силиконовой, – давай.

Блондинка смеется, отворачивается, подзывает официанта, просит счет.

– Так что там с Новым годом? Бюджет какой? – Макеев быстро скидывает куртку на руки подоспевшей официантки, садится напротив меня, вытаскивает из кармана смятый конверт, передает его мне, пролистывает меню.

Силиконовая расплатилась, поднялась из-за столика, собравшись уходить, но медлит – ждет, что я спрошу ее номер. У нее (вот ужас!) ярко-розовый Vertu. Я опять вспоминаю, что в субботу потерял свой мобильник.

– Пока, – улыбается мне блондинка.

– Пока, – равнодушно отвечаю я, уже не глядя. – Ты какой-то чересчур энергичный, – говорю Макееву.

– А ты чересчур тормозной, – смеется тот в ответ. – Это еще что за шлюха? – кивает он в спину удаляющейся телки.

– Почем мне знать? – Я слегка пожимаю плечами, открываю конверт, пытаюсь пересчитать купюры, мне это дается с трудом.

– Сорок две, – говорит Макеев.

Я убираю конверт в карман, кладу сигару в пепельницу, машу официанту, чтобы тот забрал ее. Состояние предобморочное, а еще эта адская сигарная вонь…

Макеев вытаскивает записную книжку, делает в ней какие-то пометки, говорит, что мне позвонит его приятель, режиссер или продюсер, – похоже, он хочет договориться о раскрутке своего нового фильма.

– Никогда не слышал, чтобы киношники заказывали что-то, – я снова пожимаю плечами, – обычно они обходятся прямой рекламой.

– Да ладно, – улыбается Макеев, – вспомни, как раскручивали фильм «Дура», ну или «Ночной дозор».

Подходит официант, забирает пепельницу с погасшей сигарой.

– Мне острый супчик, – говорит ему Макеев, – из акульих плавников, ну да, клейстер этот ваш и… – Он на некоторое время умолкает, снова погружаясь в меню.

– Так там сколько денег? – спрашиваю я.

– Попробуйте нази кампур, – предлагает официант.

– А это еще что? – Макеев быстро листает меню в попытке найти предлагаемое блюдо.

– Красный и желтый рис, соте из овощей и телятина, – говорит официант и, наклонившись слишком близко к лицу моего компаньона, слегка задевая его правую щеку своим плечом в блеклой униформе, указывает строчку в меню.

– Ну да… – бормочет неопределенно Макеев. – Соте, да… Ну давай его…

Я расплескиваю кофе, прикуривая сигарету.

Макеев смотрит на меня так, будто и забыл вовсе, что я сижу рядом, и вот теперь удивляется.

– Ого, – говорит он, – как ты плохо выглядишь!

На этой фразе он вытаскивает из кармана свой навороченный телефон, какой-то очередной суперкрутой коммуникатор, я в них не особенно шарю, направляет на меня объектив встроенного фотоаппарата, щелкает кнопкой и передает телефон мне.

– Полюбуйся, – говорит он довольно, – краше в гроб кладут.

Я разглядываю свою фотографию, качество снимка не очень, но все равно видна эта неестественная мертвенная бледность, что пробивается сквозь мой загар.

– Совсем сдвинулся на своих гаджетах, – бормочу я и возвращаю Макееву прибор.

– Это я сдвинулся? – всплескивает он руками и снова сует мне под нос свой коммуникатор. – Да это же самый мощный бизнес-смартфон на сегодня. Это ты, брат, сдвинулся, раз не въезжаешь!

Я только качаю головой, смотрю по сторонам, медленно выдуваю синий дымок.

– Так с что с Новым годом? Сколько Потапов денег выделяет? Мы хоть что-нибудь поднимем на праздник, а? – Макеев улыбается, берет мою чашку с кофе и отхлебывает из нее. – Вот дерьмо! Холодный!

Он брезгливо ставит чашку на стол, достаточно далеко для того, чтобы я теперь мог до нее дотянуться.

– Сколько ты мне дал? – мямлю я, уныло глядя на чашку.

– Сказал же: сорок две тысячи рублей, – говорит Макеев. – И поверь мне, даже эта сумма – чудо. Только не спрашивай меня о расчетах – я и сам уже запутался.

– Так ведь это ты у нас занимаешься финансами, – тяну я, – у кого же еще спрашивать?

– Ну, просто это твоя доля, какая разница, не так много, как хотелось бы, но, в конце концов, это набежало всего за десять дней. За десять дней ведь нормально? Учти, что кризис начался. В Америке люди из окон выбрасываются. Вот так. И еще неизвестно, чем все закончится. Сам понимаешь. Не ровен час и четвёра будет казаться подарком небес. Да. – Он улыбается. – Это от ребят из Екатеринбурга, – говорит он.

«Что-то я не припоминаю, чтобы мы делали что-то для Екатеринбурга», – думаю я, но предпочитаю промолчать.

Чуть позже, сидя в машине на парковке возле Горбушки, распаковывая коробку с только купленным айфоном, я вспоминаю фотографию с Кипра. Мы с Кристиной тогда только начали встречаться, даже лучше сказать не «встречаться», а так просто – тусовались в общей компании, ну и, как это обычно бывает, переспали как-то после очередной вечеринки в «Шамбале», и сразу после этого дружеского и ничего не значащего перепихона я предложил ей поехать вместе отдыхать.

Той весной мне необходимо было на некоторое время слиться из города – не важно, куда и с кем, просто надо было срочно поменять дислокацию.

Это был период, когда я с большим трудом выходил из одних чересчур близких отношений, пытался выпутаться из странного затяжного романа, тяжелой любви с ярко выраженным наркотическим подтекстом.