– Лучевая атака! – заметно напрягая голос, почти закричал Сергей. – Ты видел?
Красный! А ведь до машины было ещё шагов десять! Если они не успели оттуда вовремя выбраться, то они всё ещё там… остались навсегда…
– Люки открыты, – осадил его Максим. – Они ушли. Вот только странно, что в темноту, а не к свету.
И тут он увидел…
Существо стояло на фоне вспыхивающих огней вездехода и смотрело им вслед. Максим, ни слова не говоря, сбил женщин с ног, и в следующее мгновение уже лежал, распластавшись на грунте, и аккуратно ловил в стальной кружок прицела голову невиданной твари.
А она стояла себе. Стояла и смотрела в их сторону. Ни угрозы, ни ожидания.
Голова с двумя подвижными, далеко выступающими вперёд улиточными глазами, и длинное узкое тело со множеством ног.
– Стреляй! – перекрывая вой сирены, закричал Сергей и повалился рядом. – Да стреляй же!
Максим, по-прежнему с силой вдавливая в плечо приклад, пристально всматривался в существо. "Любопытное создание, – подумал он. – Сороконожка размером с лошадь".
Он поднялся и помог встать женщинам.
Когда Максим вновь посмотрел на вездеход, там уже ничего не было.
– Почему ты не стрелял? – обиженно спросил Сергей.
– Оно нам не угрожало.
– Тогда зачем нас повалил? – поинтересовалась Наташа.
– Хочу поскорей привыкнуть к счастливой семейной жизни, – пробурчал Максим.
Ему было не по себе. Теперь он чувствовал опасность, но совсем с другой стороны.
– Тебе некуда спешить, – заговорила, наконец, Маша. – Никто не получал от женщины столько, сколько я для тебя приготовила. Я своего мужа любить буду!
"Ну, и что ты ей на это ответишь? – спросил себя Максим. – Давай, не теряйся… слова, как бусинки на ниточку".
– Не стоит так разбрасываться обещаниями, малышка, – неловко пробормотал он. – Держимся вместе. Вперёд.
Они быстрым шагом двинулись в черноту. С каждой минутой рёв сирены становился тише, а тени от моргающих огней – жиже, охотно сливаясь с фиолетовой тьмой.
– Максим! – напряжённо окликнул его Сергей. – Проверь дозиметр.
Максим глянул себе на грудь, повернулся к своим спутникам и посмотрел на звёздочки на их предплечьях. Отличаются?
– У тебя всё ещё красный, – пояснила Маша.
Максим отсоединил рожок, передёрнул затвором, и без особого сожаления отбросил далеко в сторону автомат с магазином.
"Контрольно-пропускной пункт, – подумал он. – В стенах спрятана мощная рентгеновская пушка, облучающая смертью всё металлическое. На эту сторону оружие не пройдёт. Оружие останется в чистилище. Хорошо фонарь пластиковый".
– Ну как? – спросил он в темноту.
– Что "как"? – переспросил Сергей.
Но Маша поняла:
– Всё в порядке, теперь, как и у нас – голубой.
Максим поправил на плече Наташину сумку, вынул из-за пояса фонарь и, не зажигая его, двинулся дальше.
Он всё ещё чувствовал опасность. Но никак не мог её определить. Существо, конечно, выглядело необычно. Но угрозы от него не исходило. Охрана? Или такой же исследовательский отряд, только с той стороны? Вероятность, конечно, ноль, но судьба и не на такое способна…
– Долго она так орать будет? – спросила из-за спины Наташа.
– Пока аккумуляторы не "сядут", – пояснил Сергей.
– Так может, надо было выключить?
– Конечно, – ехидно согласился Сергей. – И получить такую дозу, что сам вместо аварийных огней светиться будешь.
– Тихо! – зашипел на них Максим и остановился.
Запах ненависти и отчаяния стал непереносим. Казалось, на него можно было просто опереться. Максим стоял, не шевелясь. Где-то впереди, совсем недалеко притаился злобный и опасный зверь. Хищник, который хочет только одного – убить. Убить без всякой цели, без причины и повода. Убить только потому, что убийство – способ мышления, когда всё чужое подлежит уничтожению.
– Внимание, – негромко сказал Максим. – Все плавно, очень медленно двинулись вправо…
Его последнее слово утонуло в оглушительном грохоте.
Максим упал. Откатился к стене, вжался в угол между стеной и грунтом и только через секунду понял, что их обстреляли из автомата.
– Дзю! – закричал он, безуспешно пытаясь перекрыть грохот. – Рядовой Дзю!
Прекратить огонь!
Но прошло ещё секунд пять, прежде чем пальба стихла. Они прислушивались, как осыпается битый камень со стен, потревоженных беспощадной яростью испуганного человека. От поднятой пыли першило в горле и слезились глаза.
– Дзю! – крикнул Максим. – Дзю, прекрати огонь. Я – Максим. Мы вернулись за вами.
Больше не стреляли.
Но и не отзывались.
– Дзю, – позвал Сергей. – Это ты?
Он обернулся к Максиму:
– Почему ты думаешь, что это Дзю?
– Ребята, – в полный голос обратилась к ним сзади Наташа. – Ребята! – она всхлипнула.
Максим ужом развернулся к ней, зажёг фонарь и тут же его выключил. Наташа на коленях стояла над тем, что ещё минуту назад было Машей.
Он прижался щекой к колючему грунту и спросил себя: "Зачем было включать фонарь?
Если бы с той стороны и в самом деле была опасность, я бы поставил в сложное положение девушек… а ведь я её ни разу не поцеловал".
Пришло острое желание умереть.
Скрутило так, что он зубами попытался ухватить землю, но она, царапаясь и раня губы, выскользнула, не позволила причинить себе вред. Тогда он потёрся лицом о шершавый камень. Сначала одной щекой, потом другой. Боли не было. "Почему не болит? – спросил он себя. – Потому что болеть может только у живых, – ответил ему кто-то изнутри. – Ты умный и славный парень, но ты опять проиграл. И так будет всегда. Ты будешь видеть будущее, изо всех сил надеясь, что оно будет другим. Но оно будет правильным: безжалостным и равнодушным".
– Что? – тихо спросил Сергей. – Что там такое?
Максим прислушался к своим ощущениям. Боль тончайшей паутиной оплела сердце и чуть подтягивала нити. Он, не спеша, поднялся на колени, потом встал на ноги, выпрямился, включил фонарь и во весь рост пошёл туда, откуда только что, минуту назад, стреляли.
– Максим, – закричал Сергей. – У него ещё могут быть патроны! Дзю! Это Максим!
Не стреляй! Дзю, не надо!
"Одна минута! – горько думал Максим. – Только одна минута отделяет один мир от другого".
Он шёл вперёд в надежде получить пулю в лицо. Чтоб снесло полголовы. Чтобы узнать его потом можно было только по остаткам волос. А ещё лучше, чтобы никто не узнавал.
Недолго Маша ходила в невестах.
Тёрпкий пороховой дым застенчиво вился в ярком пятне света. Максим водил фонарём из стороны в сторону и вскоре наткнулся на прислонившегося спиной к стене бойца.
Игорь безвольно держал руки поверх автомата, лежащего на коленях, и, не моргая и не пытаясь отвести глаза, смотрел на фонарь.
– Привет, – прохрипел Максим и отвёл луч в сторону.
– Привет, – неожиданно легко откликнулся Игорь. – Ты кто такой?
– Я – Максим. А что, ты ещё кого-то ждёшь?
– Да ходят тут разные.
– Разные? И что ты здесь делаешь?
– Умираю.
– Ну, ты нашёл место…
– Самому не нравится.
Максим огляделся. Их окружала чернота, сзади слышались шаги Сергея и Наташи, виднелись звёздочки их дозиметров.
– И давно ты здесь? – чуть повысив голос, спросил Максим.
– Не знаю, – тускло ответил Игорь. – А который час?
– Остальные где?
– Вперёд ушли.
– А тебя здесь оставили?
– Да. Чтоб их отход прикрывать. Напали на нас…
– Кто?
– Не знаю. Темно. Сработали бортовые дозиметры, Калима скомандовала на выход.
Приказала ничего металлического не брать. Так что у нас нет ничего. Ни оружия, ни ракетниц.
– Автоматы у вас есть…
– Нет. Автоматов у них тоже нет. Это я, дурак, прихватил. Не послушался. Теперь вон, красный, – он кивнул на свой дозиметр. – Не повезло… как выскочили из вездехода, так эти твари… штук десять. Мы побежали, я начал стрелять. Только они проворные. Чем-то по животу полоснули. И я здесь. Ты не думай, командир, наши потом вернулись. Только проку в этом немного… здесь оставили, чтоб отход прикрывал.
Максим почувствовал, как рядом остановился Сергей. Подошла Наташа.
– А в нас зачем стрелял?
– Кто же знал, что это вы. Слышу, кто-то крадётся, вижу звёздочки какие-то…
– Это он о дозиметрах, – шепнул за спиной Сергей. -…Взял прицел между ними и пальнул. Только вы меня простите, – сказал Игорь.
– Я ведь не со зла. Никого не задело?
– Обошлось, – быстро ответил Максим.
– Максим, ну-ка посвети, – скомандовала Наташа.
Максим направил луч фонаря на раненого и сразу заметил, как Наталия замешкалась.
Весь низ живота Игоря блестел, под ним темнела лужа. Наташа склонилась, потом присела. Она осторожно приподняла длинный разрез комбинезона и почти сразу опустила его.
А по тому, как она молча отошла в сторону, Максим понял, что дело плохо.
– А Маша далеко? – забеспокоился вдруг Игорь.
– Машу я ко второму вездеходу отправил, – солгал Максим.
– Жаль, – Игорь осторожно вздохнул. – Калима сказала, часов пять продержусь… страшно. Только вы тут со мной не стойте, видите – дозиметр красный, я теперь, типа, заразный.
– А ты что же, тут останешься лежать?
– Ну и что? У меня ещё один магазин с патронами остался. А на обратном пути похороните, если, конечно, найдёте время, и вам не будет противно.
Максим наклонился, отобрал у раненого автомат, щёлкнул предохранителем и отбросил оружие далеко в темноту.
Игорь ничего не сказал.
– Дзю, есть предложение, – Игорь молчал. – Давай-ка я тебя отсюда вынесу. Чтоб помереть, есть место повеселее. И совсем недалеко. Что скажешь?
– Хорошая идея, командир. Вот только кишки мои вроде как снаружи. И мне всё кажется, что ты по ним топчешься.
Максим передал фонарь и медсумку Сергею, потом наклонился к раненому.
– Может, не стоит? – едва слышно прошептал Игорь. – Больно, командир.
Максим осторожно просунул под него руки и плавно, легко выпрямился…
***
– Максим, – голос Наташи дрожал. – Ты не можешь туда идти. Ты ранен. Нужно зашить…
Она закончила смазывать антисептиком его избитое, изуродованное лицо, но боль так и не вернулась.
– Побудьте с ним до конца, – попросил Максим. – Машу я вынес, лежит в метрах десяти от входа. Как всё для них сделаете, идите к вездеходу. Продержитесь: спецпитание, НЗ. Вода у вас есть – до реки километров пять, не больше. Дождитесь помощи.
– Как они нас найдут? – негромко спросил Сергей.
– По следам, – терпеливо пояснил Максим. – Машины тяжёлые… Наташа, как найдёте рюкзаки, собери аптечку, и пусть Сергей вместе с водой принесёт сюда, к ущелью.
– А ты?
– А я пойду искать остальных. Думаю, они недалеко ушли. Возможно, ещё догоню, уговорю вернуться.
Максим отвернулся и подошёл к лежащему Игорю.
– Ну что, парень, до встречи?
– Наверное, правильнее будет "прощай"? – едва слышно поправил Игорь. На его лбу выступили вены.
– Ерунда, – жестом руки отмёл его сомнения Максим. – Скоро сам убедишься. Там нет времени. Считай, что я тебя уже жду…
– Максим, – прошептал Игорь. – А каково это, умирать?
– Холод, пустота, одиночество… Ничего нового, только то, с чем жил. Да ты не дрейфь! Вспомни, какая женщина всё это время было с тобой. Ты любил, тебя любили… жизнь, наполненная событиями по самую завязку.
– Она не любила меня, – признался Игорь. – Она никого не любит. Она страдает от этого. Свои обиды. Ты не знаешь…
– Она была с тобой, – сказал Максим. – Это главное. Остальное не имеет значения.
– Максим. Больно…
– Давай-ка помогу, – Максим снял с Игоря кепку и подложил её ему под голову. – Вверх смотри…
– Ах, да, кепка, – вздохнул Дзю. – Я не подумал. Спасибо… ты прости меня. Ты – хороший человек. Я тебе скажу что-то важное, потом… Я помогу тебе…
Максим взял его за руку, заглянул в красные от напряжения глаза, увидел огромные зрачки.
– Конечно, Игорь, помоги мне, я буду рад твоей помощи.
– Не ходи туда, – горячо зашептал Игорь. – Мутно там, мерещится всякое. Не знаю, сколько я там один пробыл, но судя по разговорам, лет десять, не меньше…
Максим подождал ещё минуту, но Игорь молчал, его рука заметно слабела.
– Спасибо, Игорь, – сказал Максим. – Ты – мужчина. До встречи, парень.
– До встречи, командир, – через силу ответил Дзю. – Свете… Свете скажи, что она – лучшая. И не ходи туда…
– Обязательно, – пообещал Максим. – Вот выберемся отсюда, и скажу.
Он встал и пошёл к чёрному провалу ущелья.
– Это безумие, – бросил ему вслед Сергей. – Чудовища и неизвестность. У тебя нет оружия. Никакой защиты. – Максим почувствовал, что Сергей пошёл за ним. – Почему ты не боишься?
– Я боюсь, – ответил Максим и вдруг понял, что это не так.
"Будем считать, что я уже умер", – сказал он себе.
– У тебя нет никаких шансов, – в голосе Сергея отчаяние.
– Ни у кого их нет, – не оборачиваясь и не замедляя шага, сказал Максим. – И никогда не было. Зато "чудовища и неизвестность" – от самого рождения. Можно было бы и привыкнуть. И вот ещё что, за лопатой к рюкзакам сходи прямо сейчас, но яму при Игоре не копай, ладно?
III
Вездеход давно остался позади.
Он по-прежнему ревел и моргал огнями. Только звук сирены стал заметно тише, и внутреннее освещение салона погасло. Видно сработала автоматика разрядки аккумуляторной батареи. Впрочем, мимо него Максим пробежал час назад. Возможно, что автомат сирену уже и вовсе отключил.
Он бежал в полной темноте, даже не делая попытки разглядеть что-либо впереди себя. Ему было всё равно. Стена так стена, пропасть… что ж, значит, будет пропасть. Его руки описывали окружности, раскручивая тело, ввинчивая его в пространство. В ритме с руками, будто в сцепке с невидимым шатуном, двигались ноги. Это была хорошая работа профессионального бегуна. Его скорость и время, в течение которого он бежал, наверняка стали бы гордостью престижных международных соревнований.
"Сегодня будем играть в "паровоз", – подумал Максим. – Ещё немного и дам протяжный гудок. И как всегда нет зрителей. А если бы и были, много ли они увидели бы в темноте"?
Темнота…
Человек с детства привыкает к её враждебности. Ещё не было ни одного случая, чтобы она на кого-то набросилась, укусила. Но её боятся. Почему?
Не потому ли, что фантазии человека изначально ориентированы на зло? Мы не знаем, что там, за пеленой тьмы. Но на всякий случай готовимся к худшему.
Пыльный тёмный угол, затянутый бесцветной, как время, паутиной, с высохшими от древности останками мух. Никто и никогда не видел здесь добрых фей или жизнерадостных клоунов – гномов. Это место для злых колдунов и неопрятной Бабы Яги. Интересно, чем выше интеллект, тем более яркими и глубокими становятся образы зла. Речь уже не идёт о тупых домашних хулиганах – домовых. Тут обитает злопасный Брандашмыг, не меньше.
А ведь это тенденция.
В этом определённо что-то прячется…
Нет у человека лучшего врага, чем тот, которого он выдумывает себе сам. Ничто так не выводит человека из себя, как длительное отсутствие жертвы. А может, просто включаются инстинкты: если не видишь добычи, значит, за спиной – хищник?
Неизвестно…
Неизвестность – та же темнота.
Дзю не знал, что собой представляют эти странные существа, и расстрелял их из автомата. Так, на всякий случай. А они в отместку вспороли ему живот. Первый контакт. Теперь обе расы могут похвастаться: "мы не одиноки во Вселенной"!
А ещё Дзю боялся темноты. Открыл стрельбу, чтобы не так страшно было… открыл ворота ужасу…
Максим застонал и побежал ещё быстрее.
Выложиться, устать, чтоб боль всплыла на поверхность, вернулась к телу, хоть на время оставила душу. Или стенку пусть поставят, чтоб вмазаться и несколько суток стекать с неё кровавым подрагивающим студнем…
Его горло сузилось до узкой щели, через которую лёгкие с хриплым надрывом пытались вобрать в себя всё больше и больше воздуха. Хорошо бежать в темноте! Не можешь оценить своё состояние по тому, как темнеет в глазах, как сужается поле зрения, оставляя полоску света, не шире беговой дорожки, не `уже щели в горле, откуда вместе с хрипом вылетает пена, которая, наталкиваясь на уплотнившийся воздух, прочно оседает на губах и подбородке. И нет сил стряхнуть её, или вытереть…
В топот его шагов, сиплый хрип и шорох одежды вплетается новый звук. Максим сбавляет скорость, ставит стопу на ребро и, сдерживая дыхание, прислушивается.
Так и есть: догоняют.
Уже через минуту кто-то бежит рядом, слева от него. Чуть скосив глаза, он видит Галину. Она бежит легко и свободно, ничуть не напрягаясь от заданного им бешеного темпа.
– Привет, Галка, – весело говорит ей Максим, удивляясь лёгкости, с которой ему удаётся произносить слова. – Как дела?
– Жизнь прекрасна! – с той же непринуждённостью отвечает она ему. – Совсем неплохое время, Костик. Пять километров за пятнадцать минут! Ещё не золото, но уже не бронза…
– Где же приятель твой, Галка? Опять отстал?
– После твоей дискотеки он со мной не бегает. Ни со мной, ни за мной. Он задумался…
– Галка, давай я за тобой бегать буду!
– Боюсь, не смогу убежать…
– А ты не убегай.
Она смеётся. Смех у неё отрывистый, резкий, такой же, как и она сама: лёгкой атлетикой занималась с восьми лет. Когда Константин пришёл в столичное "Динамо", в её послужном списке было уже восемь побед на мировых юниорах, и второе место в Европе: сто метров с барьерами. Она была заслуженным мастером спорта: спецпитание, загранпоездки, всё как положено. И приятель у неё – шестовик Андрей, не Бубка, конечно, но пятиметровую планку ставил так, для разминки.
Когда он, подняв шест, шёл на разбег, ударная волна тревожила траву футбольного поля до границы вратарской площадки. Он набирал скорость, как спускаемый со стапелей линкор. Потом шест с ювелирной точностью опускался в приёмник, чудовищной силой сгибался вдвое, выбрасывая своего хозяина наверх, а уже там Андрей действовал и вовсе безукоризненно: идеальный отвал, ноги прямо в небо, вот они уже над планкой, прекрасная координация, замечательная пластика движений.
Зрители визжали от восторга, когда он, отбросив шест и строго направив на неподвижную планку указательный палец правой руки, спиной падал в шестовую яму.
Он рисовал свой полёт настолько совершенно, что ему прощали даже пять девяносто, выше которых он так никогда и не поднялся. Он отлично пел, играл на гитаре и вообще был классным парнем, душой любой компании.
У Константина не было никаких шансов.
Он знал это.
Знал, и любил Галину.
Приехал Костя из Днепропетровска. Сразу после армии пришёл в милицию. Отработал в райотделе два года. Вот только за преступниками погоняться не дали. Начальство, обратив внимание на его упорство и выносливость, всё чаще стало освобождать от дежурств, направляя на тренировки по лёгкой атлетике. Удачно выиграв областные соревнования, показался перспективным для столичного полковника-тренера. Но областной уровень, это даже не ступенька к олимпийскому педьесталу. Это что-то среднее между удачным отсутствием настоящих мастеров: тот связку растянул, бюллетенит; этот в Японии зубами золото рвёт для Родины, и амбициями районных князьков, которым до дрожи в коленках охота отрапортовать, что у них тоже свой чемпион имеется.
Так Костик и оказался в Москве.
Здесь его сразу же поставили на место.
Нет, нет, ничего обидного и унизительного – поставили на беговую дорожку и сказали: "Ну, давай"! Или что-то вроде этого. Костик, конечно, не блеснул. Но и не опозорился. Полковник лишь мельком взглянул на секундомер, едва заметно пожал плечами и отвёл в сторонку.
Разговор не был долгим.
– У меня в команде восемнадцать душ будет, – сказал тренер. – Все заслуженные, с медалями, с московским гонором и пропиской. В узде таких держать трудно. Для этого тебя и позвал. Отзывы о тебе подходящие. Ты у меня будешь чернорабочим, чтоб они на тебя смотрели, плакали от жалости и совестились тренировки пропускать. Короче, тренироваться так, чтоб сердце кровью обливалось. Чтоб, глядя на тебя, я о своих детях вспоминал, и ни разу не захотел увидеть их на твоём месте…
Костик молчал: тренер ломился в открытые ворота.
Костик уже увидел Галю, понял, что пропал, и был согласен на любые условия, только чтоб не прогнали.
Ровно неделя ему понадобилась, чтобы понять расклад и оценить свои шансы как нулевые: чемпионом ему не стать, спортивно-административная карьера не светит, папа-мама, само собой, "не те". В столице без году неделя, и сколько он здесь продержится, не знает никто, даже тренер.
Перед столичными спортсменами, с их загранпаспортами и адидасовской экипировкой от тапочек до шапочек, у него обнаружилось только одно преимущество: ниже падать было некуда. Оставалась только одна дорога – наверх!
Первое время он и в самом деле чувствовал себя чернорабочим-пролетарием из коммунистического манифеста – ему нечего было терять. Но потом сообразил, что даже это сравнение не в его пользу – у него не было даже цепей. Тогда он вздохнул и принялся за работу.
Вроде бы ничего сложного: тренировки два раза в день, шесть дней в неделю.
Никаких пропусков, никаких простуд, болезней или хандры. С тренером никаких пререканий: жилет с песком на плечи и вперёд. Килограммовые утяжелители на ноги и запястья рук, вперёд! Что такое? Ноги ещё не отошли после утренней тренировки?
Да ты что, парень? Пояс, крюк и к стометровому тросу, стремительно исчезающему в барабане электродвигателя на финише. Это чтоб быстро ноги переставлял. Хитрая и зловредная конструкция. ВПЕРЁД!!!
Никаких жалоб. Никаких сомнений. Никаких поблажек.
Чернорабочий спорта.
Первые полгода он до утра не мог уснуть из-за непереносимой боли в растянутых, на грани обрыва, мышцах ног. Как их не пристраивай на койке – болят подлые; болят, будто стальными иглами нафаршированные. Любое движение – дикая боль, до судорог, до темноты в глазах. Ничего не помогало: ни горячие ванны, ни импортные таблетки. Массаж? Та ещё пытка… уж лучше жилетку с песком, вместе с утяжелителями, и трос не к поясу крепить, а сразу на шею намотать, и вперёд: волоком по беговой дорожке…
Утром ноги – как кожаные мешки с беспорядочно набросанными в них булыжниками-мышцами.
Идёшь, а они там жерновами перекатываются. Многие видели его искажённое мукой лицо, когда он, переставляя негнущимися ходулями ноги, едва полз к беговой дорожке, на которой ему сегодня предстояло ещё один раз умереть. Как вчера, и позавчера…
Он был согласен.
Лишь бы видеть её, хотя бы издали.
Этого судьба ему не запретила.
Утренняя тренировка всегда начиналась с разминочного бега в четыре километра.
Спортсмены, разбившись на группы, перебрасываясь отрывистыми приветствиями, не спеша и не напрягаясь, делали свои десять кругов, потом обязательные полчаса разминки-растяжки и расходились по секторам, чтобы продолжить тренировки по специализации. Константину пришлось привыкнуть к прозвищу Шкаф, за скованные движения и тяжёлую поступь.
Он не роптал.
Он пытался бежать вровень с Галиной и Андреем.
Вот только мышцы ног, на каждом шагу простреливаемые раскалёнными спицами, никак не способствовали этому желанию. Да суставы коленей и стоп, как ему казалось, скрипели так, что заглушали грохот газонокосилки в дни стрижки травы стадиона…
Они всегда убегали от него. Даже не замечая его попыток нагнать и приблизиться.
Но главная пытка начиналась позже, когда приходило время специализации. Тренер поставил его на гладкий бег в четыреста метров не потому что у Костика были какие-то особенные задатки. Ещё чего! Просто другие имели возможность отказаться.
Что и сделали: отказались.
Самый тяжёлый вид соревнований. Это тебе не сотка, где вдохнул, удачно стартанул, вспорол шиповками дистанцию, затоптал ножищами дорожку, да на пятом выдохе через десять секунд и финишировал, не успев, как следует, испугаться. Это тебе не благородные три километра, где кроме исключительных физических данных нужно выстроить стратегию забега, чтоб "завести" соперников, спровоцировать их на преждевременный спурт, да и самому не отстать, а как они выдохнуться, поднажать, накатить, и придти к финишу в первой тройке.
Четыреста метров – это для извращенцев-мазохистов. Кошмар и ужас лёгкой атлетики.
Здесь побеждает животное упрямство, здесь в клочья рвутся лёгкие и разбиваются сердца…
Никто в команде не хотел такой перспективы. Тем более, что это был не "наш" вид соревнований. Соперники из дружественной чёрной Африки прочно прибрали эту дистанцию под себя. Здесь не то, что в тройку – в десятку не сунешься. А если нет призового места, то нет и перспектив: ни квартиры, ни машины, ни наград. Да ну его. Тройной прыжок, сотня с барьерами и без них, пятиборье… есть, где развернуться. Есть чем обеспечить скорую пенсию.
Но Констанину это подходило.
Исключительность своего положения он обратил себе на пользу: его заметили.
Она его заметила.
Сама начала здороваться. Не сразу. Примерно, через год.
Через год его даже начали принимать за человека. Появились друзья-приятели. В конце концов, это была одна команда по лёгкой атлетике. Исполнительность и упорство вызывали уважение. Вот только все ошибочно полагали, что его устойчивость перед столичными соблазнами и рабское подчинение всем требованиям садиста-тренера – следствие провинциальной убогости фантазии. Это было не совсем так: столичные соблазны меркли на фоне главного – он хотел быть с Галиной. И он был доволен.
Мышцы ног, наконец, адаптировались к нагрузкам. Он удачно выступил на Содружестве, уступив только Миловичу. Прилично засветился на Спартакиаде, заняв почётное третье место. Для первогодка это был очень хороший результат. Посреди семестра его зачислили на второй курс заочного отделения юрфака МГУ и присвоили звание младшего лейтенанта. Теперь он кормился со всеми в привилегированном ресторане, получил, наконец, адидасовскую спортивную форму, стал чаще видеть Галину, и мог ночью спать.
Он чувствовал себя на взлёте. Поэтому приглашение на летние командные сборы в Чехословакию перед первенством Европы Константин воспринял как должное.
На сборах он не стал терять времени.
Ему было достаточно пяти вечеров из четырнадцати отпущенных, чтобы составить и привести в исполнение дерзкий план. Валюту Родина для своих героев не жалела, и он, купив дорогой "грюндик", начал потихоньку приучать отдыхающих спортсменов к звучанию немецкой магнитолы. Близость границы капиталистического окружения позволила слушать радиостанции, круглосуточно передающие чудесную танцевальную музыку вперемежку с непонятным сопровождением на немецком языке. Быстро изучив музыкальные вкусы Галины, Константин составил отличную музыкальную программу и на шестой вечер, тайком вместо приёмника включил магнитофон.
– Добрый вечер, добрый вечер, дорогие советские спортсмены, – забубнил диктор с сильнейшим немецким, как Костику казалось, акцентом. Текст читал он сам, но его голос был неузнаваем. – Эта музыкальная программа посвящена вам и только вам…
Танцы расстроились. Все в недоумении посматривали на магнитолу, с удивлением приподнимали брови, о чём-то перешёптывались друг с другом.
Константин с интересом наблюдал за их реакцией. "И где же ваша столичная фантазия? – спрашивал он про себя. – Неужели никто не догадается"?
Он предусмотрел этот ступор. Ему было нужно, чтобы они танцевали. После первой репризы на русском языке прошло три танцевальных мелодии, потом опять искажённый платком голос Константина двадцать секунд молол какую-то чушь. На этот раз на их лицах были улыбки. Некоторые даже похлопали далёкому "немецкому" комментатору, который сумел обратиться к ним на русском языке.
Они танцевали.
Только на четвёртый раз, Константин рискнул высказаться. Под чарующую мелодию из "Шервудских зонтиков", он описал платье Галины, сообщил, что в нём танцует самая прекрасная женщина Советского Союза, в которую безнадёжно влюблён парень, сидящий за вторым от двери столиком, в чёрной рубашке и с белой гвоздикой, выглядывающей из левого нагрудного кармана. Следующую мелодию этот парень просил прокрутить два раза, специально, чтоб подольше потанцевать с любимой…
К концу этого монолога все стояли, как статуи.
"Наш выход", – сказал себе Константин.
Решительно отодвинув стул, он встал на ноги, оправил рубашку за поясом брюк и двинулся сквозь застывшую толпу к Галине…
Это была единственная счастливая неделя в его жизни. Больше таких дней у него никогда не было.
Но истинные масштабы своей шутки он сумел оценить только по возвращении в Союз.
Им обоим закрыли визы, отобрали синие паспорта и взяли подписки о невыезде.
Они в разных кабинетах писали объяснительные и отвечали на вопросы отмороженных людей с застывшими лицами в одинаково измятых скучных костюмах.
Константин отдал кассету с записью, которая тут же получила громкое имя "Вещ. док.? 1". Других просто не было. Он настаивал на том, что идея принадлежит ему, что сообщников у него нет, что Галина тут ни при чём, что свои чувства к ней ни с кем из берлинского радио не обсуждал…
Через два месяца он вернулся в родной Днепропетровск.
Ему позволили работать учителем физкультуры в ПТУ, вечерами по совместительству подрабатывал тренером на стадионе СКА.
Шли годы. Женился. Родилась дочь. Спортивные передачи не смотрел из принципа.
Когда информационная программа "Время" подбиралась к этой рубрике, под различными предлогами уходил от телевизора.
Ничего не загладилось! Ничего не забылось!
