Глава 5. Расторопная сволочь

На следующее утро, после начала необъявленной войны, мне стало обидно. Ну, за что меня можно возненавидеть? Правильно – не за что. Я хорошая, честное слово. Вежливая. Никому не мешаю. Вон Вова, он весь двор задолбал своими пьянками. У него в прошлом чуть ли не каждый день диспуты и драки были. У нас слышимость дикая. Любой звук усиливается стенами, словно дома, вставшие четырехугольником, состарились и оглохли, а чтоб слышнее было, подговорили эхо, чтоб даже крысячий писк звучал громче голоса Монсеррат Кабалье. Та стена, в которой Вовины окна, она самая дурацкая – совсем близко к соседнему дому. Узкий простенок, в который даже Маркел не заходил чтоб пописать. Собаки вообще избегают узкого тупикового пространства. В общем, в Вовину комнату солнце только в полдень заглядывает и то летом. Я сама видела – на полу световой треугольник, который довольно быстро уползает к подоконнику и тогда Вова ласково ему говорит:

– Да пошел ты.

В общем, утро было так себе, если не считать отличной погоды. Решив не беспокоить опохмеляющегося Вову своим визитом, я осторожно приоткрыла дверь – новой крапивы не было. Наверное, мальчишки похулиганили, да и отстали. Или их к бабушке в деревню отослали. Но все-таки было бы классно их подловить, схватить за потные уши и напинать по мятному месту. Месть – она будоражит и делает ум предприимчивым.

У меня созрел замечательный план. Я взяла табурет, недочитанную книжку и села у самой двери. Вот, думаю, как славно – чуть что, я сразу как выскочу и как обнаружу злоумышленника. Некстати вспомнилось, что для начала неплохо помыться и позавтракать. Пришлось на целых полчаса оставить дверь без присмотра.

Еще раз открыла – ничего.

Сижу такая умная, книжку читаю, Голдинга, «Повелитель мух» называется, жду. А на улице лето. И хочется погулять, пофотографировать, позагорать, искупаться. И купить пару бутылок лимонада. И мороженого, чтоб в морозилку не зря лазить. Решила – ну кому я нужна? Пошла переодеваться. Минут двадцать на сборы потратила. Оттолкнула рукой входную дверь. Толкнула велик. И услышала странный хруст. Стеклянный такой. Почти срежет.

– Твою мать! – я буквально взывал от бешенства.

Какая-то расторопная сволочь исхитрилась расположить кучку битого зеркала прямо на моем пути. Разбитое зеркало – верная примета несчастья. Это всем известно. Прабабка моя утверждала, что опаснее всего тому, кто его кокнул – вся поганая энергия, накопленная раньше, выстреливает в того, кто рядом. Но она сама зеркал не била, зато, когда умерла – огромное напольное зеркало само собой развалилось на много кусков. И еда не обезглавило моего папашу. Который как раз проверял, нет ли в раме золотых червонцев.

Зеркальные остроугольники ртутно поблескивали на лестничной площадке. Некоторые лежали вниз лицом и выглядели черными. Между ними клочковато топорщились кусочки бумаги, на которой было что-то написано. Гелевой черной ручкой.

Колесо велика дотронулось до острого длинного жала, но не прокололось.

Минуту спустя я металась как ошпаренная кошка, ненавидя приметы и того, кто специально решил испортить мне судьбу. Самое смешное – когда прабабка мне нарассказывала про зеркала страшных историй, я перво-наперво проверила, что будет, если после полуночи поглядеться в зеркало. Мне тогда всего лет семь было. Обещанная встреча с чертом не состоялась, а прабабка кисло усмехнулась – теперь, мол, где-то мой двойник бродит в потустороннем мире. И я поняла, что зеркало – это тупой удваиватель, не более того.

Веришь в приметы или нет, но кошки все-равно на душе скребут. Да и убрать осколки нужно. Веник с трудом заталкивал зеркальные скальпели в совок. Было непросто, но я не захотела руками брать даже крупные куски.

Клочки бумажки я сочла незначительными. Попыталась вчитаться в разрозненные слога. Вроде бы что-то медицинское. «Диаг» – наверняка был диагнозом, потому что я отыскала вторую половину слова. Если так – то «венери» должно быть – чем-то венерическим.

– Ясное дело, – прозорливо решила я, – Тот, кто кокнул зеркало, был венерическим больным, завернул осколки в справку из поликлиники, а потом…

Тут я запуталась. Вообразила, как некто осторожно, чтоб не издавать звяканья стекла, водружает мне подарочек, а потом из вредности рвет на мелкие куски то, в чем нес битое зеркало.

– Точно, так и было, он – психопат, а они непредсказуемые, – полюбив себя за ум и догадливость, подумала я.

Так и пошла, довольная собой, с совком в руках к контейнеру. Предполагая, что сейчас встречу кого-то из соседей и наябедаю на злодея.

– Видал что деется? – Маркел на вопрос не ответил и выказал явное неудовольствие отсутствием колбасы в совке.

Он тянулся его обнюхать, но я не позволила – нос порежет, дурак такой.

– Правильно. Ничего страшного не произошло. Просто недополовозрелые мальчишки откуда-то взялись на мою голову и решили меня посадировать. Это все из-за моей любви к странной одежде. Наверное. Наверняка.

И тут я вспомнила, что как раз летом меня не тянет одеваться вызывающе. В жару самое то – топик и шорты. Как у половины городских девушек, которые любят кататься на велосипедах.

Но слово «жара» меня привело в неплохое настроение. Жара – это то, что мне откровенно нравится. Я холод не люблю. И ветер – если холодно. Меня даже кондиционеры раздражают – потому как дуют специально на меня.

– Все. К черту приметы. Вот сейчас поеду и искупаюсь. А что, мне можно, я заслужила. Сессия позади. Только один раз в универе нужно показаться. А впереди столько безоблачных дней.

Наверное, в машинах было гораздо прохладней – судя по лицам водителей. Климат-контролей понаставили, а я тут на велике потом истекаю. И ехать-то недалеко, но спина уже мокрая как после душа. Бац – по ноге треснула пустая сигаретная пачка, выброшенная из пожилой иномарки, на капоте которой скалилась нарисованная летучая мышь. От перепуга я отшатнулась и едва не влетела в автобусный зад.

– Козел! – обычно я так не ругаюсь.

Козлистый водитель вильнул вправо, наверное, чтоб получше меня слышать. И протер бок машины об мою ногу. Получилась заметная пошарпанность на загорелой коже. Не больно, но меня сдвинуло к самому поребрику, а правая педаль цапанула за ограждение.

– Ты что творишь, сволочь? – мой вопрос угодил прямо в лицо того, кто метнул в меня пачкой.

Равнодушное самодовольное лицо пресыщенного жизнью бабуина, который нацепил белые трусы.

Решив, что лучше всего побыть без него – я решила подождать, пока этот гад не уедет.

– Засада какая-то, – автомобиль, покрытый прошлогодней пылью, двигаться не собирался. Водителя я видеть не могла, и оставалось только негодовать и надеяться, что сигналящие сзади машины вскоре спасут меня от обидчика.

На кед мне вытряхнули пепельницу. Судя по ногтям – водитель – девушка, которой нравится черный лак.

Ей пришлось перегнуться через пассажира в белых трусах, и он недовольно пробурчал что-то невежливое.

Меня почти испугала эта рука, тонкая, бледная как рыбье брюхо, она мелькнула, обгадила мне кед и убралась.

– Поехали, что ли? – пассажир, не глядя на меня, закурил новую сигарету.

Его не послушались. Хотя перед нами полоса была свободна. Разгневанные задержкой машины гудели, крякали и издавали пронзительные вопли.

Зажатая между автомобилем и ограждением, я практически не могла двигаться. Решив, что с меня на сегодня дураков достаточно, выудила из рюкзака бутылку со Швепсом и попыталась бессовестно вылить его прямо в салон. Пассажир энергично дергался и хватался то за бутылку, то за меня и едва не стащил шорты. Сверкать голой попой не хотелось – пришлось уворачиваться и шипеть Швепсом менее прицельно.

Мы все пузырились – машина, пассажир и я. Водитель лезла в окно. Черные явно крашенные волосы, мокрая такая. Попытка порвать на моей ноге кожу к успеху не привела только потому, что я принялась бить ее по когтям бутылкой.

Меня выручили кеды, мягкие, джинсовые, в другой обуви я бы ни за что не смогла выдернуть ногу.

– Обтекайте, дураки траурные, – теперь я была за ограждением.

Осталось вызволить велик. И в этом мне помог какой-то дядя.

– Я все видел. Они сами виноваты, – азартно сообщил он и ввязался в перепалку с моими обидчиками.

За моей спиной теперь голосили а ля трио.

По тротуару ездить неправильно, даже невежливо, но иначе было никак. Оглядываться не было никакого желания.

Взревел двигатель. Добрый дяденька теперь вопил благим матом. Машина стартуя, издала визгливый звук.

– Хрен теперь вы меня догоните, – злорадно сказала я сама себе.

Этот район мне знаком. Двор. Поворот налево. Кривой промежуток между домами. Посреди – двухэтажное заброшенное здание. Справа – стройка. Пыль коромыслом и яростный звук отбойного молотка. Робкий бомж, сидя прямо на асфальте, вдумчиво рассматривает свои ноги. Поворот направо – сквозняк – три проходных двора, для машин непригодные.

Теперь можно сбросить скорость и успокоиться. На лодыжке – царапины, машиной оставленные, в которые попала грязь. Вот заразы – загар испортили. Теперь до следующего года буду с белыми полосками на ноге ходить.

Липкая. Злая. Почти агрессивная. А ведь хотелось порадовать себя. Утешиться.

Так кипятилась, что не заметила, как город стал окраиной. И сразу повеселела. Мне стало плевать на все машины оптом и в розницу. Я знала куда еду, зачем еду и ехать мне нравилось. Буду загорать и купаться. И никакие дураки мне не посмеют испортить настроение. Вот так!

Песок казался и был грязным. Без полотенца-покрывала не обойтись. И еще – на пляже оказалось людей больше чем на Дворцовой площади во время Алых парусов. С трудом отыскав своих знакомых, я услышала недружное «Ааа», означающее как мне все рады. Особенно Никусь, которая выглядывала самцов и заранее истекала соком. Значит, ее бой-френд снова отчалил в командировку. Сейчас начнет бродить, роняя очки, оттопыривая задницу, надеясь таким нехитрым способом завязать пляжное знакомство, перетекающее в кратковременный бурный секс. И как она не боится подхватить какую-нибудь заразу? Я ее спросила об этом, но в ответ получила взгляд, полный жгучей злобы. Пристальный такой. Как гвоздь в крышку гроба.

– Суперский купальник, где купила?

Это Санечка. Чудный человек, с прической как пипидастр, а вместо руки – гипсовый шлагбаум. Я не шучу. У нее какой-то сложный перелом верхней конечности. И она теперь стала опасная как помесь шлагбаума с тараном. У ее тезки – Шурика, появилась новая шутка. Он дожидается, пока Санечка начнет с кем-то увлеченно разговаривать, подкрадывается сзади и громко спрашивает:

– Что?

Санечка автоматически поворачивается, сбивая собеседника гипсом. Пока никто серьезно не пострадал.

– Блина, ты посмотри – снова проколы воспалились, – у Санечки на лице пирсинга как опят на пне. Нет – она красивая, даже очень, но железо стало для нее как зависимость у курильщика. Сначала предвкушает, потом обсуждает со всеми, потом следует этап – вы правы и я не буду делать третий прокол на брови, ну и дальше все как всегда – делает. На солнце железки посверкивают, как заклепки на ремне старого рокера.

– Ты к врачу не обращалась? – я вижу, что вокруг каждого прокола алеет нездоровая краснота.

– А то. Но что он мне может посоветовать? Я и сама все знаю, это все из-за погоды – как похолодает, пройдет.

Ей виднее. Она все-все про пирсинг на своей шкуре изучила. Она даже не фоткается теперь, потому как на снимках железки смотрятся или как прыщи, или как блики. От такого портрета шизануться можно, ей богу. Зато она одевается как лорд. Это не я придумала – это она сама так говорит, у нее даже фрак есть. И куча всяких супер – элегантных вещей. Которые больше подходят мужчине. Такой у нее стиль.

– Лучше я теперь татушку сделаю. Одну. Маленькую. Как у тебя.

– Не заливай. Сначала одну, потом вторую, а остановишься, когда только нос прежним останется.

– Брось! Ты зануда. Ты прям как моя мама. Ворчишь и пугаешь, – Санечка мечтательно вздыхает.

Могу поспорить на что угодно, что я права, но толку-то от моей правоты? И самое главное – каждый имеет право делать то, что считает нужным. Потому как это его жизнь и его закидоны никому не вредят. Я, например, не курю, если дым может попасть в чужие легкие. Самой страшно какая я молодец.

– Девчонки, давайте взбодримся, – Шурик приволок с собой энергетики.

И уже оприходовал пару баночек. Не знаю, что в них намешано, но взгляд у него как у психованного эльфа.

– Да пошел ты. Сам травись, – отвечаем мы хором.

Шурик называет меня своей подругой. Врет. Никакой он мне не друг, хотя знакомы мы чуть ли не с первого класса. У него масса недостатков, с которыми я примиряться не собираюсь. Например – у него все чужие дела называются «потом сделаю». Он только своими делами занят. А еще жулик он и сплетник. Хотя временами его злой язык оказывается даже забавным, если подколки не направлены на меня. И еще он просто помешан на всем дорогом, брендовом и креативном. Если кто купит что-то фирменное – сразу подбежит, чтоб заценить и высказаться. Когда покупка стоящая – завидует по-черному. Просто лицом сереет.

Про Шурика я могу много чего рассказать. Но ограничусь двумя историями. Когда нам было по восемь лет, на меня напала охота сделать что-то полезно-хорошее. Например, ходить с совком и веником за взрослыми, которые бросают мусор на площади. Шурик принялся мне помогать. А когда я собралась домой, довольная выполненной работой, показал мне горсть денег. Оказывается, он все время приставал к мусорщикам, за которыми я окурки собирала, с требованием «дать рубль» за труды. И некоторые ему давали. История вторая – сбор интересных книжек для несчастного родственника, который безвылазно сидит дома и умирает от неизлечимой болезни. Конечно, никакого родственника в помине не было, а Шурик все добытое в магазин старой книги сдавал. И вот что интересно – когда его уличали и осуждали, ему не стыдно было, ему было смешно.

Сначала я тщательно намазалась кремом. Из совсем нового флакончика. Мне пообещали, что теперь коже ничто не угрожает. Крем противный, но что не сделаешь ради здоровья и красивого загара.

– Спинку намазать? – деловито предложил Шурик.

Ему плевать на мою спину, но он знает, что все сочтут его действия сексуальными, а помощь мне можно счесть за услугу. Просто так фиг бы он что кому сделал.

– Валяй, – почему бы и не согласиться, раз он сам напросился?

Шурик хмыкнул, после внимательного прочтения надписей на креме. Выдавил каплю и намазал свой нос.

Его руки скользили по моей спине торопливыми движениями, сноровисто и равнодушно, как по неодушевленному предмету. Мне даже показалось, что ему неприятно до меня дотрагиваться. Звонкий и излишне сильный шлепок по попе означал завершение процедуры.

– Дурак, больно же! – мое возмущение вызвало ядовитый смешок у Никусь.

Похоже, что ее охота за кобелями сегодня оказалась безуспешной и она медленно закипала, выбирая на ком бы сорвать злость.

– Вы в курсе, что в Эстонии можно покупать спиртное даже ночью? – громко сообщил Шурик.

Он явно желал привлечь к себе как можно больше внимания.

– Неа. Странно, да? Вроде как там тоже пьяниц хватает. Наверное, у них нет запретов? – пытаясь понять, в чем подвох, – ответила я.

– Запреты есть, – азартно возразил Шурик, – На то они и нужны, чтоб их нарушать.

– Ну тебя. Так народ законопослушный. Они даже загодя в партизаны записываются, на случай если наши танки из Пскова на них в атаку пойдут.

– Партизанам тоже выпить охота. Особенно ночью. Но официально – нельзя. Вот они и придумали давать алкоголь на прокат под стопроцентный залог, – Шурик сиял от счастья, заметив, что к его словам многие прислушиваются.

На обдумывание у меня ушло не меньше пяти минут.

– Офигеть! – вклинивается в разговор Никусь, – Чистят генофонд. У меня так друг умер…

Последние слова она добавляет почти всегда в разговорах на около-политические темы.

Разомлев от дикой жары, я надолго забыла о неприятностях. Я обо всем забыла. Особенно после диких воплей, накрывших пляж как цунами.

– А чего это было?

– Собачка, – предовольным голосом объяснил Шурик.

Пришлось встать, перешагивая через разнокалиберные ноги загорающих, дойти до воды и посмотреть. Собачка была или упитанная или несвежая. И качалась на мелких волнах совсем неподалеку от берега.

– Вот и купайся теперь, – злобно порычала толстуха, руки в боки, и слишком открытом гламурном купальнике.

– А вчера тут парень утоп, я сам видел, – геройским голосом сообщил незнакомый дядька с волосатой спиной.

Народ загомонил, наслаждаясь новым впечатлением. Все смотрели на собаку жадными взорами и неестественно изображали возмущение. Конечно, тут же выяснилось, что во всем виновата Матвиенко. Ну как же – она самолично каждое утро сворачивает собакам шеи и мечет их в воду.

Шурик уже выбрался из толпы и разговаривал с кем-то по телефону. Почему-то украдкой поглядывая на меня. И взгляд у него был какой-то не такой, неприятный взгляд как у преступника.

Я помогла Санечке улечься и даже почесала ей кожу у краев гипса. Слегка. Чтоб она успокоилась. Санечку очень раздражало, что проходящие мимо норовили перешагнуть через ее закованную руку. Опускали взгляд вниз, чтобы извиниться, рассматривали заклепанное лицо и уходили молча.

– Хамство так и прет, – печально высказалась она.

В России без заборов никак, если не огорожено – значит, всеобщее. Пришлось найти несколько сухих веток и устроить вокруг Санечкиного гипса подобие забора. Теперь люди подходили, на лице появлялись признаки осмысленности и, сказав «а», шли в обход.

Я лежала, повернув голову, чтоб видеть Санечку. Но видела не только ее. На песке оказалась тьма всякой живой природы. По-моему, даже блохи были. И какие-то шустрые козявки, занятые броуновским движением. Я их сфотографировала, жалея, что у меня нет нужного объектива. А вот предложение Шурика сфоткать заодно и собачку меня взбесило.

Решив, что с меня хватит радостей пляжной жизни, я засобиралась домой.