– Вот фигня – а где мой новый красивый загар? – мое удивление обрадовало Шурика.

Он явно ждал этой минуты и заготовил проникновенную речь.

– Ты инструкцию читала? Ну, конечно, не читала. Вот дурында, видит плохо, а очками так и не обзавелась. А надо было.

– По башке настучу, – предупредила я.

– Там написано – что крем противозагарный, – подло заржал Шурик.

Он тут же ринулся сообщать всем желающим, как я лопухнулась. Вот гад. Мог бы и раньше предупредить. Ко всему прочему, кожа стала липкая, а мыться в местах упокоения собачки я не решилась.

Сев на раскаленный велик, я мысленно ругалась на подлого Шурика, на свое плохое зрение, даже на погоду ругалась, хотя она мне недавно нравилась. Пока добралась – к крему налипло пыли, а кожа стала как бархат. С заметными подтеками. И царапины тоже настроения не добавляли.

В родном переулке царило безвременье и стояла идеальная тишина. Которую я нарушила, въехав под арку дома. Там вместо асфальта сохранилась булыжная мостовая. Велик звучал как телега, груженая гайками. Искоса глянула налево – проверить, нет ли Вовы у окна. Иногда мне не хочется его видеть.

Квадратный двор напоминал протвинь в духовке. Я знаю, что нужно говорить «противень», но по-честному, у меня нет ни одного знакомого, кто правильно называет эту фигню для выпечки.

Моя парадная находилась по диагонали слева. Три ступеньки вверх. Но если проехать прямо, то можно попасть в узкое пространство за домом, огороженное высокой кирпичной стеной, в котором слева с незапамятных времен стоит одноэтажная прачечная. А справа притулился крохотный домик. Я, когда маленькая была, думала, что в нем живет гномий дед. Потом решила, что там кроме домового на эту конуру никто не позарится. Подходила, прислушивалась – точно, кряхтит, и звякает чем-то. Ради дружелюбия – совала карамель ему в трещину на углу. Конфеты исчезали, а дружить со мной домовой так и не начал. А потом выяснилось, что этот домик из какого-то послевоенного мусора, построили для хранения дров. А совсем недавно предприимчивая прыткая соседка захватила и облагородила строение. Теперь там ненужные вещи гноит и они тоже кряхтят и звякают.

– Люди, ау, – шепотом сказала я пространству.

Ну да, я трусила, боялась подойти к собственной двери. Мерещились мокрые волосы, прилепленные к дверной ручке. Или собачья шерсть. С запахом. Или еще что погаже. Я в книжке какой-то читала про убийцу, который мазал дверную ручку ядом. Вдруг и мне намажут? А у меня даже перчаток нет.

– Перчатки лишними не будут.

Ловкий разворот и я снова в переулке. Пара минут и вот он – магазин для садоводов. Велик не оставишь – вмиг сопрут. Да и народу на Садовой – не протолкнешься. На меня уже много раз поругались – мешаю, не положено тротуар занимать.

Магазин пользовался популярностью, но приятных лиц мало. Выращивание овощных культур наложило отпечаток воинственности и даже некоторой склочности. Пришлось довольствоваться первой незлобной огородницей и воззвать к ее сердобольности. Деньги стали товаром, причем, меня вооружили парой перчаток для стекольщика, гениальное изобретение. На нитки налита желто-красная резина – настоящий предохранитель от яда. Я так тетеньке и сказала – теперь мне смерть не страшна.

– И запомните, дорогая моя, яды – вещь в нашем деле почти незаменимая, но банку с керосином еще никто не отменял, а еще можно заманить их на пиво, ну а потом керосин и огонь.

В ее глазах не было кровожадных всполохов, скорее – спокойствие главы инквизиции.

Оплатив покупку, я воспряла духом. Интересно, а о ком тетенька говорила? Не о хулиганах, наверное.

Перчатки я нацепила сразу. На загорелых руках они смотрелись почти симпатично. И за руль держаться удобно. Надо будет потом еще одну пару купить, пальцы отрезать и в них кататься.

На этот раз тишина переулка была неестественной, почти противной. Словно он затаился в предвкушении моего истерического крика. Не дождешься! Все стерплю молча.

Из соображений конспирации, на этот раз я шла пешком рядом с великом, стараясь не шуметь. Вовы по-прежнему не было.

Я смотрела вокруг, словно видела все впервые. По-честному, наш двор вполне мог претендовать на самое нелепое строение в городе. Настолько все тут бессмысленно и неправильно спланировано. И квартиры кривые напрочь. Когда-то они были на одну семью, не богатую, но с достатком. А потом их разделили для люмпенов. А потом в дом слева попала бомба. И немцам пришлось его выстраивать заново. Но первоначальная кривизна пространства так и осталась загогулистой как игрушка-лабиринт, в которой нужно загнать маленький железный шарик в серединку. Но мне наш двор нравился. Я даже иногда сама себе завидовала, что здесь живу.

Мимо пробежал Маркел, довольно внятно пукая, наверное, сожрал что-то несвежее. Интересно, где он гадит? Не поеду за ним. Больно надо.

Обгрызенные ногами ступеньки. Никакой прохлады на лестнице, только мухи, скрывающиеся от жары.

Как я и предполагала – меня ждал сюрприз. В виде черного креста нарисованного прямо на двери. Скорее всего – куском старого гуталина. Крест был нарисован человеком, который обладал немалой силой и водил гуталином, вкладывая всю ненависть ко мне. На полу осталось много черных крошек. Специально размазанных ногой. Следы вели к ступенькам. Словно неизвестный мне злоумышленник хотел намекнуть – я вышел из дома. Из любопытства я приставила свою ногу к самому четкому следу. Моя – на несколько размеров меньше.

Вспомнив советы Дэна, я не поленилась сфотографировать дверь с крестом.

Гуталин оттираться не хотел. Пришлось отмывать его мокрой тряпкой. Долго. Вдобавок ко всему какая-то тварь отключила воду. И теперь я была не только злая и грязная. Я была просто в бешенстве.

Оттерев пальцы салфеткой, позвонила Дэну. Хотела напроситься в гости. Хотя заранее была уверена – и на этот раз не пригласит. Такой характер. Ко мне – да хоть каждый день, а я у него не была ни разу.

– Я занят. Но могу через полчаса зайти.

Вот спасибо-то. На меня сейчас без слез не глянешь. Не хотелось показываться в таком состоянии и виде даже ему. И тут, словно услышав мои мольбы, добрые водопроводные боги снова включили воду.

– Приходи, но через час, – пробурчала я и, срывая одежду, ринулась в душ.

Вытиралась, стоя на кухне и поглядывая в окно. Такая вот привычка дурацкая. От одиночества, наверное. Но мне кажется, что в окошках маячат только тупые бабы и кошмарные старушки, поэтому подглядываю украдкой. Это глупо, но я всегда так поступаю. Если совсем честно, эта привычка появилась от большой любви. Год назад я простояла у окна очень долго. Даже не знаю сколько дней. Ждала одного человека. Но он так и не пришел, а привычка осталась.

К парадной подкатил знакомый велик. В смысле – знакомый велосипедист на велике. Тощие оба.

Прытко кинулась искать хоть какую-то одежду. Нашла длинную футболку с нарисованной совой. Сейчас и в ней будет жарко как в шубе, но ничего другого под руку не подвернулось.

Теперь в комнате два велика, интимно прислоненные друг к другу. Мой – грязнее.

– Сплетничать про нас будут, – понимающе усмехается Дэн, поймав мой взгляд.

– Жаль, что мой лесопед потом мне все про тебя не расскажет, – по-честному, мы хотелось бы побольше знать о Дэне.

Пока я расставляла чашки, он медитировал над заварным чайником. От которого уже доносится странный запах. У нас так принято. Чай покупает Дэн. Для него это и ритуал и возможность приобщить меня к необычным тонким вкусам настоящего чая. Я только самый простой чай покупаю. На другой просто нет денег. Иногда меня это безденежье просто задирает, честное слово. И так бесит, когда видишь, на какую ерунду некоторые тратят деньги. Ну, просто классово-сословные бури в душе случатся, ей богу. Я не про Дэна – он из моего сословия – нищих, и это нас временно объединяет. У него в планах разбогатеть и стать аристократом, ценителем искусства в виде антиквариата, а я плыву по течению как довольная какашка и выдающихся планов не строю.

Не удержавшись, я рассказала про крест и продемонстрировала фотку.

– А я-то думаю, почему у тебя траур под ногтями. И не забывай снимать, когда тебе еще что-то нарисуют или подбросят.

Поймав мой настороженный взгляд, Дэн утешительным тоном прибавил:

– Кто-то перепутал адрес и вредит вовсе не тебе. Но ты все равно фоткай и мне снимки скидывай, если дело дойдет до криминала – будет что показать ментам.

– Вот успокоил, – вытирая мокрые волосы, обозлилась я.

Почему-то его лицо в тот момент было как у свидетеля на допросе в ментовке. Ну, типа, меня уже мелом обвели, а он вспоминает все подозрительные эпизоды, стараясь выглядеть максимально честным, что б его не заподозрили в убийстве. Не пойму я его – неужели ему фиолетово, что со мной происходит? Я так и сказала – плевать тебе на мои неприятности! И до кучи рассказала про машину, на которой мышь летучая нарисована была. В подробностях. Но он мало впечатлился. Сказал только, что дураков хватает, а мне надо было быть осмотрительнее. Но ему понравилось, что я швепса в салон налила.

Ближе к вечеру, перед новой поездкой на великах, меня настигло неожиданное испытание в виде каверзного вопроса.

– Ну-ка вспоминай, кому в душу нагадила.

Думала я недолго.

– Фигня. Я могу ляпнуть что-то не подумав. И тут же извиниться, если вижу, что человек обиделся. У меня был только один противный случай. Я тебе про него рассказывала. Ну, когда одна девочка вдруг решила со мной дружить, выведала все секреты и разболтала кому могла.

Это давно было. Я тогда не знала, как мне в класс войти. Все смеялись. Переглядывались и хихикали. Мы же тогда маленькие были совсем. Дэн мне похожий случай про себя поведал. Но ему тяжелее было. Он уже в десятом классе учился и секреты у него были не чета моим. В общем, у него все было гораздо страшнее.

– Три вещи никогда не возвращаются обратно – время, слово, возможность, – глубокомысленно сообщил Дэн с видом завзятого гуру.

– Умный, да? И что это изречение означает? Что я паскудно состарюсь, наговорю кучу глупостей и упущу все возможности?

– Ну, нельзя же воспринимать все сказанное на свой личный счет?

Передо мной лист бумаги, мне нечего на нем написать, рука сама выводит затейливые кракозябры. Как узор на морозном стекле. Неуверенно я вывожу слово – мама.

– Мама не будет бегать и гадить под моей дверью. Маму вычеркиваем.

Дэн пожимает плечами.

– У папы новая счастливая семья. Он про меня даже в новый год не вспоминает.

На лице Дэна возникает скука.

– Еще есть пара девчонок, которым не нравится, как на меня мальчишки реагируют. Простая бабская зависть…

Нарисовала двух девчонок и зачеркнула.

Вообще-то, я ответственный человек. Сказали – вспомни, я буду стараться. Но тут хоть устарайся – не получается.

– Хочешь совет? Ты сейчас про это не думай совсем. У тебя ноль фактов. И я знаю, что коварно ты никого не подставляла. Посмотрим, что будет потом.

– Это как?

– А так. Я останусь у тебя на пару дней. На обратной дороге заедем ко мне, я пару носков прихвачу.

Не скажу, что меня обрадовала перспектива перестать быть одинокой. Но вдвоем было спокойнее. Носков Дэн не прихватил, но приволок целый пакет кремов для всяких частей тела, шампунь, кондиционер, гель, маску, лосьон, ароматические свечи, витамины, йогурты, причиндалы для маникюра, специальную зубную пасту и щетку с моторчиком.

Щетка меня доконала окончательно.

– Я всегда хотела увидеть человека, который способен купить такую фиготу, – Дэн не разделил мою радость.

– Это очень хорошая зубная щетка, – скрипя клыками, объяснил Дэн, не решаясь продолжать полемику.

– Не сомневаюсь. Но знаешь, как я впервые про нее узнала? В книжке Аэропорт Хейли есть такой эпизод – тетка платит дикие деньги за самую дорогую страховку, потому что призом за нее будет вот эта самая зубная щетка.

Мне не удалось донести соль этого эпизода. Он в том, что глупее что-то вряд ли можно придумать.

– Тебе что, трудно руками пошевелить, чтоб зубы почистить.

– Ты ничего не понимаешь.

– Еще раз услышу этот ответ и убью твою драгоценную зубную чистилку.

Поругаться не получилось. Он меня отвлек полемикой на тему глажки постельного белья. Он уверял меня, что это пустая трата времени. Постирал, посушил и стели. Само разгладится. Аристократ фигов на мятом белье! Даже жаль что у меня все поглажено. Смять что ли?

Дэн отказался от одеяла, накрылся идеально выглаженной простыней и, зевнув, пожелал мне спокойной ночи. Я слышала, как он ворочается, привыкая к новому месту.

Во сне мне приснилось, что меня грозят уволить с работы. Которая заключалась в бритье мягких игрушек. Держа в руках огромного малинового кролика, я унижалась, упрашивая дать мне испытательный срок. Незнакомая стервозная тетка кричала на меня как на преступника. Кролик был на ощупь как теплый велюр и я аккуратно выбривала ему затылок, умоляя злую тетку не отбирать у меня зарплату.

Последствия сна были знакомыми – слезы, нежелание произносить хоть слово. У меня каждый раз так, когда на меня орут – внутри появляется плотная такая штука, которая меня затыкает. И как только попытаешься заговорить – ревешь как дура и ничего поделать не можешь. Такая фигня очень в школе мешала жить. Училка наорет, а я замолкаю. Я хочу ей ответить, или тем, кто меня успокоить решил, но не могу. Как пробка в горле. Как клапан. Часов на пять, не меньше. Иногда помогает зарыдать в голос. Но от этого лицо становится кошмарнее не бывает. И тогда я посмотрюсь в зеркало и снова плакать начинаю.

Перевернув мокрую от слез подушку, я отдышалась, порадовалась, что разговаривать не с кем и попробовала снова уснуть.

Около пяти утра наш двор словно взорвался от оглушительного грохота. Наверное, все соседи проснулись и кинулись смотреть, что случилось. Я даже про теракт подумала. Но это был всего-навсего огромный темно-зеленый бак, который метнули в Панка.

– Я больше не будуууу, – провыл его исступленный голос.

Наверное, Панка застукали за прикосновением к винилу и Вовино добродушие сменилось озверением.

– У меня бабушка в таком баке белье кипятила, а я все боялся, что в нем варят детей, если они проказничают, – сонно заметил Дэн и пошлепал босыми ногами досматривать сон.

Вова, покачиваясь, маячил в дверном проеме парадной. Которая и не парадная вовсе, а бывший черный выход для голытьбы.

Панк с трудом поднялся, потер коленку, подцепил рукой скороварку для непослушных детишек, и поволок ее по неровному асфальту, извлекая таким образом пронзительный скрежет. Маркел влетел во двор, досрочно прекратив прогулку, и принялся визгливо лаять.

– Правильно. Не будешь, – Вова отделился от дверного проема.

Подошел вразвалку к Панку и вдруг проворно надел ему бак на голову. После чего принялся колотить по днищу кулаками. Попутно пиная Панка ногой в тощее мягкое место.

Грохот, вой и лай звучали вполне джазово. Соседи поняли, что выспаться им не удастся и азартно кидались в возмутителей спокойствия окаменевшей землей из цветочных ящиков. Для усиления звукового эффекта заорал случайно травмированный кот.

Удаляясь походкой утомленного короля, Вова обернулся, отвесил публике довольно изящный поклон.

– Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути. Цитата. Аверченко. Шутка мецената. Всем рекомендую прочитать. Хотя ни хрена вы не поймете, – печально провозгласил Вова, заметил меня и приветливо помахал рукой.

Я что, я тоже ему в ответ помахала. Забыв про опухшее от слез лицо.

Неунывающий Панк встал, поднял голову, взмахнув куцым хаером, рассмотрел лица в окнах и решил, что раз публики много, самое время толкнуть речь.

– Ну что уставились, упыри? Спрятались по своим норам от суровых будней! И это ради вас мой дед по лесам мародерствовал? А ты – полтонны сладкого секса, подь сюда, чего скажу…

На этой романтической ноте, воодушевленный Панк, потирая ушибленные Вовой места, поплелся обратно. Выглядел он как поверженный участник рыцарского турнира. Скорее всего, Вова пустит его в свой рай, он вспыльчивый, но отходчивый.

Полтонны секса, то есть соседка Люба, проживала справа от меня, но в другом доме. Она зачем-то вывалила огромную грудь, слегка драпированную ночнушкой, и выжидательно уставилась на спину недобитого кавалера. Из окна слева, открыв рот в восхищенном изумлении, на нее смотрел Гриша. Но Люба его игнорировала, как пустое место. Соседи ждали лениво ждали, как разрулится любовный треугольник. Люба громогласно вздохнула, поняв, что призыв Панка был ложным, и так саданула рамой окна, что чуть стекла не выбила. Маркел трусливо поджал хвост, развернулся и выбежал вон со двора.

– Я знаю. Скоро произойдет что-то ужасное! – фальцетом выкрикнул Гриша.

Такой небольшой, робкий и очень одинокий Гриша, отчеством которого никто не интересовался. Люба его называла карманный кавалером. Он и правда за ней ухаживал, даря на восьмое марта коробку конфет и метелку мимозы. Я однажды случайно видела, как он довел до бешенства продавщицу в кондитерской, выбирая эти самые конфеты. Он все время пытался сообразить по какой цене ему достается вес коробки. Так и спрашивал – по какой цене вес. А когда определился с выгодными конфетами, заставил продавца перепроверить сроки хранения. Я тогда не выдержала и сбежала, не дождавшись своей очереди, хотя печенья очень хотелось.

– Вы слышали? – не унимался Гриша, кликушествуя про грядущие ужасы.

– Заткнись, придурок, – пробасил сонный голос работника невнятных органов.

– Вспомните потом, да поздно будет! – решив, что последнее слово осталось за ним, Гриша, убрался от форточки.

Панк вдруг возник в Вовином окне. Он прямо на меня смотрел. И ему было не стыдно за свое поведение. А мне было приятно, что мы друг друга видим и даже если мир рухнет, я буду помнить как он на меня смотрел.