Обязанности, ответственность, ошибки, вина… Вот что составляет ее теперешнюю жизнь. Вот что определяет ее границы и предопределяет любой выбор… вернее, лишает всякого выбора.

А там, внизу, ее решения ждет человек из другого мира, и он предлагает ей сломать эти преграды. Бриджит шмыгнула носом и принялась накручивать конец шали на палец. Однажды у нее уже были такие мысли. С другим мужчиной… Однако все это было в привычном мире. Может ли она быть уверена, что в новом мире, в этой неведомой Изавальте, будет сколько-нибудь лучше?

Оставалось еще предупреждение тети Грэйс. Но это ее промедление, когда Бриджит спросила, как избежать предсказанной опасности… Грэйс солгала, ответив, что нужно избавиться от этого человека и продолжать жить своей жизнью. Бриджит увидела ложь в ее глазах и почувствовала в этой крохотной паузе. Что касается всего остального… Может, тетя Грэйс и впрямь ясновидящая, только умело это скрывает? Одному богу известно, как хотела бы Бриджит научиться скрывать свои способности… Глупо думать, что Грэйс обратилась к Бриджит с предупреждением из любви к племяннице. Но, может, она сделала это потому, что все еще любит свою сестру, давно лежащую на кладбище? Может, она действительно видела нечто такое, что лучше бы Бриджит с первым лучом солнца отослать в Истбэй или Бейфилд этого человека, этого Вэлина Калами?

Но если она так поступит, то сможет ли когда-нибудь простить себе, что сама захлопнула чудесно распахнувшуюся перед ней дверь?

Маяк освещал озеро. В подсвечнике догорала свеча. Луна поднялась выше, и в ее свете выступали очертания сосен и валунов на берегу. Бриджит стояла, обхватив локти руками, чтобы согреться. Она вдруг позволила чересчур прочному прошлому и слишком эфемерному будущему захлестнуть себя. Все ощущения стали очень яркими: кожей она чувствовала прикосновение ветра, ступнями — грубую шерсть чулок, всем телом — вес оттягивавшего карман зеркала…

Бриджит вынула его и вгляделась в свое отражение. Повернешь зеркало вот так — и видно глаза, нос, рот, все черты лица в полном порядке. А если так — самой себе покажешься привидением, тенью, плывущей среди других теней. Поворот — и снова Бриджит стала собой. Еще поворот — и ее опять нет.

— Мамочка! — прошептала Бриджит, поворачивая зеркало туда-сюда, словно пытаясь найти какое-то решение в метаморфозах отражений. — Мамочка, ну почему я никогда не вижу того, что хочу увидеть, того, что я действительно должна знать?

Поворот — и она опять появилась: ярко освещенная, усталая, целая, настоящая. Поворот — и только тени носятся и вьются в зеркале, над которым совсем недавно колдовал волшебник из чужого мира.

Поворот, другой, третий… Детская ворожба: чего увидишь больше — светлых отражений или теней? Поворот — и Бриджит видит тени, а тени видят Бриджит и тянут к ней руки, и все сильнее кружится голова, и почему-то совсем не страшно. Поворот, еще, еще…

…И вот она идет рядом с мамой по заснеженному лесу. На маме — простое белое платье, как на одной из тех немногих фотографий, что сохранились у Бриджит. Но волосы у нее не собраны в строгий пучок, как на снимке, а заплетены в длинную косу, свободно спадающую вдоль спины.

Бриджит не ощущала холода, не слышала скрипа снега под ногами. Она вдруг осознала, что не принадлежит этому миру. Смутное понимание: ей нельзя видеть то, что здесь происходит. И нужно что-то изменить, прежде чем случится нечто важное.

— Куда мы идем? — негромко спросила она: уж очень не хотелось разрушать тишину, разлитую в воздухе.

— Туда, где ты увидишь то, что должна увидеть, — ответила мама. Голос ее тоже был тихим и очень-очень знакомым.

— А где папа?

— Он ждет тебя, чтобы решить, кем тебе стать. — Мама протянула руку вперед и, не касаясь ветвей, раздвинула заросли папоротника.

Бриджит увидела Вэлина Калами, стоявшего на поляне в своем длинном черном плаще. Он снял с плеча тяжелый мешок и положил на снег. Бриджит удивленно смотрела на чародея: прав на то, чтобы находиться в этом мире, у него было не больше, чем у нее. Но не одна Бриджит наблюдала за Калами: сквозь сухую траву и листья его разглядывал лис.

— А теперь ступай, дочка.

Бриджит шагнула к Калами. Она вдруг поняла, какая перемена была сейчас необходима, чтобы постичь то важное, ради чего ей явилась мама. Бриджит каким-то образом вселилась в Калами и некоторое время была одновременно и Бриджит, смотревшей на Калами, и Калами, смотревшим на лиса. Лис был его единственной надеждой. И как только Бриджит ощутила эту надежду, мир нахлынул на нее, грозя поглотить целиком. Она почувствовала свежесть морозного воздуха, услышала шепот деревьев, увидела свет угасающего дня. Теперь она были Вэлином Калами, и он заговорил:

— Добрый вечер, господин Лис.

Рыже-бурая шкура зверя ярко выделялась на свежем снегу. В усах у него поблескивали льдинки, а в зеленых глазах — холодный свет разума. Он смотрел на Калами настороженно, но с любопытством, словно изучая. Позади него голый зимний подлесок зашевелился, но что означали эти звуки — насмешку или предостережение, Калами не знал.

Он вошел в эти заросли один: лошадь пришлось привязать поодаль. Умное животное почуяло лиса задолго до того, как его увидел Калами, и, несмотря на все свое мастерство наездника и чародея, он так и не смог заставить кобылу приблизиться к лису.

— Не хотите ли выпить со мной, сударь? — сверкающий снег скрипнул, когда Калами опустился на одно колено и вытащил из-под плаща фляжку с круглым донцем.

Драгоценное зеленое стекло было сплошь оплетено соломкой — так фляжку было легче держать и труднее разбить. Калами провел много часов за этим плетением и не без основания надеялся, что оно придаст этому сосуду еще кое-какие полезные свойства.

Калами отпил немного вина и с трудом заставил себя проглотить терпкую жидкость — от волнения горло судорожно сжалось. Лис, крадучись, приблизился, шерсть на хвосте встала дыбом. Калами протянул ему фляжку, и розовый язык лизнул ее горлышко. Затем Лис снова взглянул на Калами.

— А моим братьям? — спросил он.

— Я буду польщен, если они к нам присоединятся, — ответил Калами и жестом указал на поляну, окруженную частоколом голых деревьев, словно предлагая гостю свободное кресло у себя дома.

Лис настороженно поднял голову. Калами только сейчас заметил, что в морозном воздухе не видно дыхания зверя. Возможно, его и не было вовсе.

— Неужели?

— Да, сударь, — Калами склонил голову.

Сердце колотилось о ребра, и он знал, что его собеседник слышит каждый удар.

Тем временем лис уселся на задние лапы, а спустя мгновение его фигура растворилась в золотистом сиянии. Когда оно исчезло, вместо лиса на снегу стоял худой голый человек с жесткими рыжими волосами. Его нос и подбородок были словно заостренными, в глазах цвета листьев в весеннем лесу светился живой, но отнюдь не доброжелательный ум.

— С-скоро придет мой с-старший брат. — Человек-лис уселся на снег, не обращая внимания на холод и сырость. — И он надеется получить то же, что и я.

Пока он говорил, Калами показалось, что темные ветви над головой сомкнулись плотнее: одно неверное слово — и они его схватят.

— Обещаю, здесь хватит на всех.

Калами подавил дрожь: холод заползал под одежду, а от того, что каждый нерв был натянут как струна, тоже не становилось уютнее.

Человек-лис взвесил фляжку в длиннопалой руке и запрокинул голову. Он вливал в горло содержимое фляжки, как будто это была вода, а он умирал от жажды. Время шло, а он все пил и пил.

«Заклятье, конечно, крепкое и надежное, но вот выдержит ли оно такую жажду?Должно выдержать, хотя бы еще чуть-чуть. В конце концов у всего должны быть пределы, даже у возможностей этого существа». Мысль эта не слишком-то успокоила Калами, а лис все продолжал пить.

Казалось, прошли годы, прежде чем он наконец опустил фляжку и облизал губы красным от вина языком.

— Отличное вино, колдун, — он бросил фляжку Калами. — Хвалю.

Калами поймал бутылку и слегка поклонился. Внутри еще плескалась жидкость, и у Калами немного отлегло от сердца. «Еще не пуста».

— Это вино — не более чем отрада для усталого путника, — возразил он, пожимая плечами. — Знай я, что встречу столь прославленную особу, я бы захватил с собой что-нибудь получше.

— С-скромничаешь, колдун? — Человек-лис расслабленно откинулся назад, опершись на руку, в то время как руки Калами непроизвольно сжались. Человек-лис заметил это и растянул губы в хитрой ухмылке. Потом навострил уши.

— А-а, вот и один из моих братьев, — сказал он, не отводя зеленых глаз от Калами. — Пос-смотрим, что скажет он.

Где-то справа от Калами зашуршали кусты. Тень скользнула по заиндевевшим ветвям папоротника, по стволу серебристой ивы, и на поляне появился второй лис. В зубах он сжимал оцепеневшего от ужаса кролика, и глаза его возбужденно сверкали.

— Ну, Брат, — насмешливо сказал человек-лис, — это разве добыча! У меня тут есть кое-что получше — колдун с бутылкой великолепного вина. Я уже попил вволю, но он клянется, что там хватит и тебе.

Глаза брата алчно заблестели. Он небрежно бросил кролика наземь, и тот, ошеломленный, остался неподвижно лежать на снегу, только бока его вздымались, а из носа и кровоточащих ран поднимался горячий пар. Но через несколько мгновений, опомнившись, кролик превратился в белого голубя и улетел. На испещренном следами снегу осталась лишь россыпь алых капелек да белое перышко.

Ни Человек-лис, ни его брат, казалось, не обратили на это внимания, и Калами заставил себя сосредоточиться на более важных вещах. Брат Человека-лиса тоже принял обличье человека — такого же рыжеволосого, нагого и остролицего. Ухмыльнувшись, он обнажил окровавленные зубы:

— Что ж, попробуем. — Брат протянул руку, и Калами отдал ему фляжку.

Стук сердца глухими ударами отдавался в груди, и по блеску глаз Человека-лиса Калами понял, что тот чует его страх. Брат понюхал вино, искоса взглянул на фляжку и одним быстрым движением сорвал покрывавшую ее оплетку.

Калами похолодел. Ни один смертный не в силах был разорвать плетение, которое удерживало наполнявшее фляжку заклятье. А теперь заклятье разрушено, и заколдованное вино исчезло. Брат поднял фляжку и встряхнул ее — внутри не было ни капли.

— Твоя бутылка пуста, колдун.

— Что же скажет, когда придет, наш с-самый старший брат? — Человек-лис, задрав голову, злобно посмотрел на Калами. — Ты ведь обещал, что вина хватит на всех, колдун.

Его глаза так неистово горели голодом и бешенством, что Калами казалось, будто он ощущает их жар своим заледеневшим телом.

— Ты нарушил с-слово!

— И что мы должны сделать с тем, кто нарушил данное нам слово? — сказал Брат, наклоняясь вперед так, что руки его уперлись в снег. — Клянусь сердцем матери, я с-смертельно оскорблен таким поведением. — Он оскалился, и в рычании, донесшемся из его горла, не было уже ничего человеческого.

— Может, он мог бы с-стать кроликом, — предположил Человек-лис, встав на четвереньки, — вместо того, который улетел?

— Или барсучонком, который потерял свою мамочку и хнычет без нее, — задумчиво произнес брат и оскалился в беззвучном смехе, вновь показав обагренные кровью зубы.

— Или куропаткой.

— Или фазаном.

Человек-лис облизал рот мокрым красным языком:

— Или вкусной-превкус-сной деревенской курицей…

— Подождите, — Калами протестующе поднял руки и со стыдом заметил, что они дрожат. — Господа, я беззащитен перед вами, но все же дайте мне шанс исполнить обещанное. (Ты должен говорить хорошо, приятель, если не хочешь, чтобы к концу дня твое тело было съедено вместе с душой.) Здесь неподалеку есть самый лучший в мире напиток.

— Лучше, чем твоя кровь, колдун? — спросил Брат, подавшись вперед. Калами чувствовал его запах — резкую смесь звериного мускуса и человеческого пота. — И всем хватит? Даже нашему старшему брату, который уже с-совсем скоро будет здесь?

Калами попытался унять бешено бьющееся сердце, но было слишком поздно. Воздух уже пропитался запахом его страха, и лисьи ноздри подрагивали, улавливая его. Человек-лис улыбнулся и показал зубы — желтые, как пергамент, но совершенно здоровые и очень острые. Он потянулся вперед, опустив ладони и колени на снег. Орган у него между ног сделался твердым и красным.

— Пус-сть он будет кроликом, — выдохнул Человек-лис, — я хочу побегать.

— Но пока вы будете охотиться за мной, — Калами протянул к ним руки, стараясь не выказывать страха, — вы упустите женщину.

— Женщину? — повторил Человек-лис. — Какую женщину?

— Ту, что сейчас едет через ваш лес, возвращаясь домой после важной встречи. — Слова уже выскакивали из горла Калами, запинаясь друг за друга. Он взял себя в руки и заговорил спокойнее: — Она еще почти ребенок, но уже прекрасна — так, как только может быть прекрасна смертная женщина. Она проезжает по вашим владениям, презрев ваши права, и полагает себя защищенной благодаря своим чарам и хитростям.

— Защищенной? — Кровавая улыбка Брата стала лукавой. — Защищенной от нас-с?

Человек-лис хлопнул Брата по плечу:

— Нет, не от нас. Во всяком случае, не от нашего старшего. Девушка — это вкусно, действительно вкус-сно, — его орган еще яснее, чем слова, демонстрировал его вожделение.

— Но колдун однажды уже нарушил слово. — Брат кивнул в сторону фляжки, валявшейся на снегу. Из нее вытекло несколько капель вина, обагрив снег, подобно крови исчезнувшего голубя. — Можем ли мы теперь ему доверять?

— Хорошая мыс-сль, Брат, — Человек-лис почесал заостренный подбородок. — И потом, если эта женщина останется на дороге, как сможем мы, простые честные люди, приблизиться к ней во всей ее пышности и великолепии?

Теперь настала очередь Калами с деланным изумлением поднять брови и спросить:

— Вы хотите сказать, что кто-то может безнаказанно проскользнуть мимо вас в вашем же собственном лесу?

Брат поднял длинный указательный палец:

— Видишь ли, колдун, дорога — не час-сть леса. Очень с-ста-рый закон. Мамочка будет недовольна, если мы его нарушим.

«Этого я и боялся». Тело Калами словно одеревенело. Спиной он почувствовал взгляд, устремленный на него и вселяющий страх, — так взгляд собаки повергает в страх кошку, так взгляд лисы приводит в ужас деревенскую курицу. «Но ведь я не кошка и не курица! Я начал эту игру и доведу ее до конца. Этим тварям я не достанусь. У меня еще слишком много дел».

Калами заставил себя успокоиться и предложил:

— А если я заставлю ее покинуть дорогу, вы сочтете мой долг выплаченным?

Ощущение чьего-то присутствия за спиной усилилось. Калами различал неясную тень на снегу, ощущал тошнотворный запах падали… Сердце его так сильно забилось в груди, что он содрогнулся всем телом, но все же удержался от того, чтобы обернуться. Калами и так знал, что за привидение стоит у него за спиной, намереваясь заморозить его душу.

— Нашему Старшему Брату нравится эта затея. — Человек-лис провел по снегу тонкой рукой. — Мне она тоже по душе.

— И мне. — Оскал его брата стал еще шире.

Калами почувствовал мгновенное облегчение. Неистовый стук сердца немного замедлился, но он все еще не решался пошевелиться.

— Есть одно место, там, где поперек дороги лежит поваленный ясень, — продолжал Калами. Взгляд его метался от одного брата к другому, тщетно пытаясь угадать их мысли. — Ждите меня там, когда стемнеет, и я выполню обещание.

— Мы знаем это мес-сто, — Человек-лис кивнул, не сводя глаз с Калами, — мы будем там. И ты тоже будь.

В мгновение ока три лиса — два рыжих и один серый — бесшумно скрылись в кустарнике, и Калами остался один. Он подобрал фляжку, положил ее в заплечный мешок и заставил себя подняться на ноги, которые за это время совсем заледенели. Нужно торопиться. Если Ананда и ее свита уже успели миновать поваленное дерево — он пропал. По глубокому снегу, через заросли обледеневшего папоротника Калами добрался до того места, где оставил лошадь. Бедное животное стояло тихо и покорно лишь благодаря заклятию, вплетенному в уздечку. При приближении хозяина лошадь задрожала и покрылась потом, почуяв исходивший от него лисий запах.

— Ну что ты, девочка, что ты? — он похлопал лошадь по шее.

В ответ она заржала и в ужасе выкатила глаза. Калами развязал повод, вскочил в седло и направился в глубь леса. С каждым ударом копыт о землю голова кобылы склонялась все ниже — видно, она совсем измучилась от страха. Калами ей искренне сочувствовал, но отпустить не мог, во всяком случае сейчас.

— Потерпи еще. Осталось уже недолго.

Он скакал сквозь ржавые заросли папоротника и серебристые поляны, стараясь выбирать путь полегче и следовать оленьим тропам. Иногда Калами чудилось, что он чувствует на себе пронзительные взгляды братьев. Но чтобы проверить, так ли это, нужно было остановиться, а останавливаться не было времени. Уже сгущались сумерки, превращая ярко-белый, кристально ясный мир в царство серых и черных теней. Колючий ветер шумел и шептал в ветвях деревьев, в зарослях покрытого инеем папоротника — и теперь Калами был почти уверен, что расслышал в этом звуке смех.

«А если уже слишком поздно? Что тогда?»

От этой мысли ему стало холоднее, чем от ветра.

Ясень, у которого была назначена встреча, был уже почтенным деревом, когда удар молнии расколол его ствол и повалил поперек дороги. Калами остановился в тени, у обгоревшего, расщепленного пня и прислушался. Он уловил шум ветра в мертвых листьях, вздохи и скрип ветвей, шуршание тысяч маленьких созданий, торопливо выползающих из своих норок и укрытий с заходом солнца, шорох снега, осыпающегося с ветвей. И еще один звук. Калами вздохнул с облегчением. Это был цокот копыт по мерзлой земле. А чуть позже послышались звуки человеческих голосов.

«Не опоздал. Почти, но не совсем».

Калами отступил глубже в тень, сдерживая дрожащую лошадь не столько мастерством наездника, сколько колдовскими способами.

— Потерпи еще немного, девочка. Уже совсем скоро.

Он отвязал вьюки, перекинутые через седло, и сложил их на землю. Затем развязал один и достал из него витой шелковый шнур. В нем было все разноцветье красок: зеленые, голубые, красные, лиловые и желтые нити переплетались между собой, прочно скрепляясь на концах золотыми и серебряными лентами.

Голоса и стук копыт становились все отчетливее. Золотистые светлячки фонарей замелькали между деревьев, подрагивая при каждом шаге лошадей, словно блуждающие огни.

Калами привязал цветастый шнурок к подпруге, затянул узел… и в следующий миг лошадь исчезла, а на её месте появился круторогий олень. Руки Калами все еще оглаживали потные лошадиные бока, но глаза его видели только дикое животное. Поглаживая шею лошади-оленя, чтобы успокоить ее, да и себя тоже, Калами выжидал. С каждой секундой холод все больше завладевал его телом, но он едва ли замечал это. Все его внимание было устремлено вовне, на дорогу.

Наконец среди сгущающихся теней показалась императрица Ананда со свитой. Восемь стражников ехали во главе процессии, еще восемь замыкали шествие. Все они были одеты в зеленые с серебром мундиры Хастинапуры. По бокам, верхом на пони, следовали пажи с длинными шестами, на концах которых покачивались фонари. Сама императрица ехала верхом на серой лошадке, в окружении фрейлин: одни прибыли с ней из ее родной страны, другие были назначены вдовствующей императрицей. Все женщины были закутаны в меховые плащи, их лица скрывали низко надвинутые капюшоны. Несмотря на это, Калами без труда узнал императрицу.

Ее плащ был такого ослепительно-белого цвета, что светился в сиянии фонарей. Она была хорошо сложена и довольно высока, по меркам своей страны. Лицо чуть пухленькое, словно только что раскрывшийся бутон. Но довольно было лишь раз взглянуть в ее глаза, увидеть изгиб бровей и линию подбородка, чтобы убедиться, что под обманчивой внешностью нежного цветка скрываются стальная воля и недюжинный ум.

«И эта воля, моя императрица, может стоить вам всего, что вы могли бы иметь».

Бок о бок с ней, верхом на вороном жеребце, скакал мужчина в плотном шерстяном плаще, отделанном серебристым мехом. Он что-то говорил, оживленно жестикулируя, но слов его не было слышно.

— Сакра, — пробормотал Калами удовлетворенно. Он сильно рисковал: советник Ананды по чародейству и безопасности мог и не настоять на том, чтобы лично сопровождать ее через Лисолесье. Но Калами все же рискнул — и выиграл.

Он достал нож и приставил его к горлу лошади. Лошадь в обличье оленя нервно гарцевала и ржала. Должно быть, лисы были уже близко. От одного воспоминания о том, как взгляд Старшего Брата сверлил его спину, кровь застыла у Калами в жилах.

Авангард процессии приблизился к останкам обожженного дерева.

— Стой! — крикнул один из солдат, осадив лошадь. Это был грузный, широкий в плечах человек. Он неуклюже слез с лошади, прошествовал вперед и стал исследовать упавший ясень. Лошади, почуяв странные запахи, доносившиеся из леса, стали ржать и закусывать удила.

Сакра встревоженно приподнялся в седле. Ананда что-то сказала, и несколько фрейлин нервно захихикали. Императрица, не вылезая из седла, чтобы не запачкать свои прелестные туфельки грязью Лисолесья, продвинулась вперед и отдала какие-то распоряжения офицерам.

Калами разрезал уздечку, и заклятье, удерживавшее лошадь-оленя в повиновении, разрушилось. Она тут же понеслась к знакомой дороге, ведущей к дому, и выскочила из леса прямо перед императрицей. Лошадь Ананды, и без того напуганная лисьими запахами, теперь обезумела вовсе и понеслась, разбрасывая копытами снег и прелые листья. Но не по безопасной дороге, а прямо в лес.

Привыкшие к темноте глаза Калами разглядели, как три тени стремглав метнулись за ней, намного опережая стражников во главе с Сакрой, которые, опомнившись, тоже бросились в погоню.

Калами удовлетворенно улыбнулся, подобрал свою поклажу и зашагал в глубь леса. Предстояло пройти еще три мили, чтобы достичь скалистого побережья и маленькой гавани, где его ждет лодка. Ему хотелось отплыть до того как лисы завершат его маневр. До того, как Сакра вернется на дорогу и получит от своих шпионов донесение о том, что Калами исчез.

К этому моменту Вэлина Калами здесь уже не будет. Он будет в далеком чужом мире, за Землями Смерти и Духов, за пресноводным морем, где та, кого он так долго искал, ждет в своей башне, сжимая в руках зеркало давно умершей женщины, и глядит на свое отражение, играя с лучом лампы: свет — тьма, свет — тьма…

Зеркало выпало у Бриджит из рук и со звоном ударилось об пол.

«Боже всемогущий! — Она схватилась за поручни, жадно глотая воздух. — Что происходит?»

Несколько минут она дышала так тяжело, будто пробежала тысячу миль. Ее колотила дрожь, горло, казалось, было набито песком, и она судорожно глотала слюну, пытаясь избавиться от этого чувства.

— Что происходит?! — закричала Бриджит.

Ни маяк, ни озеро, ни ночь ей не ответили. Она взглянула на оборотную сторону зеркала с гравировкой в виде роз и лилий, и в глазах Бриджит был такой ужас, словно зеркало могло встать на дыбы и наброситься на нее.

Но зеркало не шевелилось. Стальные перила нагрелись под пальцами, дрожь унялась, дыхание выровнялось, и Бриджит немного пришла в себя.

— Что ж, — произнесла она, отбросив упавшие на лицо пряди. — Могли бы и предупредить меня, мистер Вэлин Калами.

Вэлин Калами — и заколдованное вино, и лисы на снегу, и императрица на лошади… Почему он ни словом не обмолвился об этом? О чем еще он умолчал?

Собравшись с духом; Бриджит нагнулась, чтобы поднять зеркало. Она осторожно взялась за серебряную ручку, но ничего особенного не произошло. Тогда, стараясь не глядеть на него, Бриджит сунула зеркало в карман передника.

Зачем мама показала ей все это?

«Это не мама, это просто твое воспаленное воображение», — сказала себе Бриджит. Но она и сама знала, что это не так. Это было мамино зеркало, и — Боже правый! — это был призрак мамы. Рука в кармане стиснула серебряную рукоятку. Столько всего случилось невозможного, и столько появилось вопросов…

Уверенно можно сказать лишь одно: ни на один из своих вопросов она не получит ответа, стоя здесь.

Итак, оставалось лишь два пути — либо продолжать жить дальше с этими вопросами, жить так, как советовала ей тетя Грэйс, либо отправиться туда, где лисы разговаривают, а призрак мамы может прогуливаться с ней по зимнему лесу.

Бриджит взяла свечку и пошла вниз по лестнице. Подойдя к комнате для гостей, она набрала в грудь побольше воздуха и открыла дверь.

Огонек свечи озарил лицо спящего чародея, и он проснулся.

— Я поеду с вами, — просто сказала Бриджит.

— Спасибо, госпожа. — В его шепоте ей послышалась искренняя благодарность. — Вы не пожалеете об этом.

Бриджит вышла из комнаты.

— Да, — прошептала она, глядя на деревянную струганую дверь. — Не знаю, что будет дальше, но жалеть я не стану.

Оставшись один, Калами некоторое время лежал прислушиваясь. Сначала он услышал тихие шаги Бриджит по коридору, потом — как открылась и вновь закрылась дверь ее комнаты. После этого наступила тишина, которую лишь изредка нарушал свист ветра под карнизом.

Убедившись, что в доме все тихо, Калами отбросил одеяло и сел. Маяк за окном посылал свой луч через озеро, неутомимо и усердно выполняя свою работу. Потрудиться предстояло и Калами.

Он взял с подоконника свой пояс и положил его на кровать. Затем вернулся к окну, поднял раму и распахнул ставни. Холодный осенний ветер без труда пробрался под ночную рубашку, позаимствованную из гардероба Эверета Ледерли.

Чародей отцепил пряжку от кожаного ремня. Золото холодило руку и казалось очень тяжелым. Каждая клеточка в теле Калами изнывала от усталости, кроме того, он прекрасно знал: то, что ему придется сейчас сделать, лишит его последних сил. Но это было необходимо.

Калами поднес овал из витого золота к губам и поцеловал. Затем согрел блестящую поверхность своим дыханием, так что она затуманилась. И, наконец, до крови прикусил губу. Кровь закапала на пряжку, смешавшись с дыханием и слюной.

— Вот слово мое, — произнес Калами, втирая получившуюся смесь в переплетение золотых нитей, — и слово мое крепко. Ветер да услышит меня и унесет слово мое. Ветер сильный, слово ясное. Да отнесет ветер слово мое тому, кому я желаю. Да отнесет ветер слово мое Медеан, дочери Эдемско, внучке Начерады.

Волшебство откликнулось на его зов, хоть и крайне медленно. Калами чувствовал, как его дух силится соприкоснуться с ним, чтобы обернуться вокруг и исполнить заклинание.

— Услышь меня, — прохрипел он, голос его дрожал от напряжения. — Услышь меня, моя госпожа императрица. Спасение близко. Скоро я привезу ее, и все будет хорошо.

Все поплыло у Калами перед глазами. Из-за звона в ушах он не слышал даже шума ветра. Наверное, это все же было слишком. Надо было подождать. Тьма стала застилать глаза. Он уже ни о чем не думал, только старался не потерять сознание. Рука, сжимавшая пряжку, дрожала.

И тут снова подул ветер. В проблесках сознания Калами услышал слова:

— Прекрасная работа, мой верноподданный. Возвращайся скорее.

Пряжка выскользнула из рук Калами, но он даже не услышал, как она звякнула об пол. Он повалился набок и, словно ребенок, калачиком свернулся на простынях.

Сделано! Сделано. Многое еще предстоит: новые послания, новые вопросы, новые легенды… Нужно будет еще заняться осуществлением собственных планов… Но все это может подождать. Теперь всё подождет. На все будет время.

Собрав последние силы, Калами натянул на себя одеяло, и в тот же миг спасительная тьма накрыла все его существо.