Он неизменно осматривал товар всякого бродячего торговца, проходившего через Шарлоттсвилль. Находил нужное - и покупал. Его и без того большие фармацевтические запасы постоянно пополнялись новинками: он уже научился с одного взгляда определять примерный состав любой таблетки, любой капсулы, даром что ассортимент был огромный, и непосвященные просто терялись. А Питер запросто определял или угадывал производителя, назначение и состав большинства таблеток и капсул. В этом вопросе он стал ходячей энциклопедией.
      - Если ты понимаешь, что у тебя на этом крыша поехала, тогда брось это! - сказала ему Лурин.
      Но он бросать не хотел, потому что у него была цель. Он не просто одурманивал себя. Он искал. Искал нечто. Ему казалось, что лишь тоненькая перегородка отделяет его от чего-то важного, значительного. И Питер стремился с помощью своих опасных препаратов проломить эту перегородку -или отодвинуть тяжелый занавес - и прорваться к важному…
      По крайней мере эти рациональные доводы он приводил себе в пользу продолжения экспериментов. "Стал бы я валандаться с этими галлюцинациями, -говорил он себе, - если бы не имел в виду высокой цели!"
      Ведь опыты приносили мало приятного: иногда он испытывал острейший страх и полное помутнение рассудка, часто - депрессию, а изредка - даже приступы вызванного химией кровожадного буйства.
      Чего же он взыскует так упорно? Наказания?
      Он думал об этом часто и всякий раз отвечал: "Нет". Он не стремился изуродовать себя, разрушить свой организм, навредить своей печени или почкам. Перед применением каждого нового вещества Сэндз прилежно прочитывал вложенные в коробочки описания состава и способа применения, внимательно изучал список возможных побочных эффектов. И, уж конечно, он не хотел становиться буйным и в приступе психоза поранить или убить кого-нибудь. Скажем, ту же милую бледненькую Лурин. Однако…
      Свою мысль он пояснил Лурин следующим образом:
      - Мы способны зреть Карлтона Люфтойфеля - для этого нам достаточно наших органов чувств. Но мне чудится, что существует реальность иного порядка, которую не увидишь невооруженным глазом. Что-то вроде того, как мы, к примеру, не воспринимаем ультрафиолетовое и ультракрасное излучение - что не мешает этим излучениям невидимо существовать…
      Лурин слушала его, свернувшись калачиком в кресле напротив и покуривая алжирскую трубку, сделанную из корня верескового дерева. Она набивала эту трубку довоенным давно пересохшим голландским плиточным табаком.
      - Чем гробить себя этими "колесами", - сказала она, - ты бы лучше придумал инструменты для регистрации наличия иных слоев реальности - или что ты там ищешь. Куда проще считать информацию с приборов. И безопаснее.
      Она постоянно боялась, что Питер однажды не вернется из своего наркотического "путешествия". Ведь, говоря по совести, эти наркотики вовсе и не наркотики, а оружие нервно-паралитического воздействия, которое должно вызывать необратимые неврологические и метаболические нарушения в организме человека, - причем точный механизм разрушительного действия был зачастую неизвестен даже самим производителям… Вдобавок на каждого человека эта дрянь воздействует по-своему, что только усугубляет опасность.
      - У меня нет ни малейшего желания считывать показания каких-то приборов, - ответил Сэндз. - Мне не фиксация факта нужна. Мне необходимо… - Он поискал нужное слово, потом закончил с энергичным жестом: - Мне необходимо самому пережить!
      Лурин тяжело вздохнула.
      - В таком случае не торопи события, - сказала она. - Сиди и жди. Оно придет когда-нибудь.
      Меня "когда-нибудь" не устраивает, - возразил он. - Я ждать не могу.
      Потому как по эту сторону могилы без усилия в иной слой реальности не проникнуть.
      Смерть была врагом, которого Служители Гнева восславляли и почитали спасением, высшей милостью. Но в то же время Служители Гнева, будучи теми, кто не погиб во время войны, не очень-то логично воображали себя Избранными, некоей элитой, которую их Господь Гнева помиловал.
      Питер Сэндз очень хорошо улавливал эту логическую ошибку в философских построениях Служителей Гнева.
      Если Господь Гнева был злым Богом, как о том твердили исповедовавшие Его веру, то Он бы оставил в живых не самых добрых, а самых порочных! Стало быть, согласно их же логике, Служители Гнева - самые мерзкие люди на Земле. Подобно самому Карл-тону Люфтойфелю, они оставались в живых, ибо были настолько дурны, что им было отказано в целительном бальзаме смерти.
      Эти сумасшедшие выкрутасы логики раздражали Питера. Поэтому он снова занялся таблетками, разложенными на столе его небольшой комнаты.
      - Ладно, - вздохнула Лурин, - если ты такой упрямый, скажи мне, что именно ты пытаешься отыскать? Должен ты как-то представлять то, что ищешь! Или хотя бы представлять его ценность. Ведь ты к тому же потратил уйму серебра на эти опасные разноцветные фиговинки - бродячие торговцы дерут три шкуры за каждый пустяк… Объясни мне - и, может быть, я сегодня вечером присоединюсь к тебе. У меня так паршиво на душе.
      Сегодня она объявила отцу Хэнди, что намеревается перейти в христианство. Но она пока ни словом не обмолвилась об этом решении ни Питеру, ни Абернати. Это было характерно для нее - сидеть между двух стульев… тянуть резину и не принимать окончательного решения.
      Лоб Пита бороздили морщины. Он пытался ответить на вопрос Лурин предельно четко:
      - Однажды я видел то, что называют der Todesstachel. По крайней мере твой дружок отец Хэнди и этот иконописец Тибор назвали бы эту штуку именно так. Они обожают немецкие теологические термины.
      - Что значит этот "Todesstachel"? - спросила Лурин. Слово она слышала впервые, хотя знала, что его первая часть "Tod" обозначает "смерть".
      Пит ответил с мрачной торжественностью: - Жало смерти. Но тут есть тонкость. Сейчас увидишь. Жало обозначает такую штуковинку, через которую пчела или иное насекомое впрыскивает свой яд в тело другого живого существа. Но это современное значение слова, в старину слово "жало" понимали иначе. Скажем, когда во времена короля Якова ученый философ переписывал фразу из Библии: "Смерть, где твое жало?" - в его восприятии она звучала совсем иначе… Как бы это поточнее… Ага! Звучала она так: "Смерть, где твой укол?" Тогда слово "жало" значило то же, что сейчас "укол" в сочетаниях испытать "укол совести" или "укол самолюбия", ощутить "укол гордости". Словом, получить удар кончиком чего-нибудь острого, копьеобразного. В прямом и переносном смысле. К примеру, в старину про дуэлянта не говорили: "Он уколол своего противника шпагой". Говорили: "Он ужалил своего противника шпагой". То есть апостол Павел не имел в виду, что смерть жалит, подобно скорпиону - жалом в хвосте, из которого впрыскивается жгучий яд. Он имел в виду, что смерть пронзает.
      Апостол Павел имел в виду то, что сам Сэндз понял во время очередного эксперимента с наркотиками.
      Дело происходило в маленькой комнатке Лурин. Питер принял какую-то гадость, которая сделала его предельно агрессивным. Он метался по Луриной комнатушке и крушил все и вся. А когда девушка попыталась остановить его, сделал уж и вовсе невероятное - поднял на нее руку. И вот в этот-то момент, когда он ударил ее, он был ужален - ужален в старинном смысле слова, то есть ощутил укол, как будто его тело пронзил остроконечный кинжал -зазубренный, как острога, которой рыбаки убивают очень крупную рыбу, попавшую к ним в сети.
      Едва ли за всю жизнь Питер испытал более острое физическое ощущение -оно было реальнее реального. Когда "острога" вошла в его тело, он сложился вдвое от чудовищной боли. Лурин, которая до этого то присаживалась, то отскакивала, ускользая от его кулаков, остановилась как вкопанная. Она поняла, что ему совсем нехорошо, и позабыла об опасности.
      Казалось, эта острога - металлический зазубренный крюк на длинном-предлинном древке, конец которого уходит аж в Небеса. Корчась от нестерпимой боли. Пит все же заметил в то жуткое мгновение Тех, Кто держал тот, дальний конец копья, на миг ставшего мостом меж двумя мирами - земным и небесным. Это были три существа с глазами, вроде бы излучавшими тепло, но совершенно бесстрастными. Они не стали проворачивать острогу в его теле. Они просто не отпускали ее до того момента, пока он, медленно продравшись сквозь чащу боли к обыденной реальности, не очнулся окончательно. Это-то и было целью "прошения" - пробудить его от сна, заставить очнуться от того сна, коим спит все человечество и от коего все, согласно слову апостола Павла, однажды в мгновение ока пробудятся. "Говорю вам тайну, - сказал апостол Павел, - не все мы умрем, но все изменимся - вдруг, во мгновение ока, при последней трубе".
      Но что это была за боль! Адская! Неужели лишь боль такой силы способна пробудить его? Неужели каждому из нас предстоит испытать подобное страдание? Неужели это зазубренное копье когда-нибудь еще раз вопьется в его плоть? О, как он этого страшился!.. И в то же время сознавал, что те трое, Святая Троица, были правы, причиняя такую адскую, невыносимую боль. Это необходимое действие. Ибо должно пробудить его. Все же, все же…
      Сейчас он достал книгу, открыл ее и стал читать вслух для Лурин, которая любила, когда ей что-нибудь читали - впрочем, недолго и без декламации. Не называя автора, Питер прочел небольшое простенькое старинное стихотворение.
 
Прясть мне, матушка, нету моченьки.
Все во рту горит, изболелись рученьки.
Ах! кабы ведать тебе всю боль мою,
Что из тела вынимает душу самою.
 
      Захлопнув книгу, он спросил:
      - Ну, как тебе?
      - Ничего.
      - Сафо. В переводе Лендора. Наверное, сам придумал большую часть -восстановил из "обрывка фрагмента". Но мне напоминает трогательную сцену из первой части гетевского "Фауста" - Гретхен за прялкой.
      Ему вспомнилось: "Meine Ruh ist bin. Mein Herz ist schwer. - Покой меня покинул. У меня тяжело на сердце". Занятное совпадение чувств. Знал ли об этом Гете? Стихотворение Сафо лучше, потому что короче сцены у Гете. Большой плюс, что стихотворение переведено на английский, - в отличие от этого Служителя Гнева, от отца Хэнди, Пит не получал никакого удовольствия от древних или незнакомых ему языков, даже побаивался их темных глубин. К примеру, мог ли он забыть, какая огромная часть оружия массового уничтожения была произведена в Германии людьми, говорившими на немецком языке!
      - Кто такая эта Сафо? - спросила Лурин.
      - Древнегреческая поэтесса. Один из самых утонченных поэтов в мировой истории, - ответил Пит. - Даром что до нас дошли только фрагменты ее произведений. Целиком от античности сохранились лишь третьесортные стихи Пиндара.
      Говоря это, он разглядывал свои запасы таблеток. Какие принять сегодня? В какой комбинации? С чем сделать попытку добраться до иного мира, в существовании которого не сомневался? Возможно, этот загадочный, неведомый мир находится по ту сторону смерти. Как знать, как знать…
      - Расскажи мне, - внимательно наблюдая за ним, попросила Лурин, раскуривая дешевенькую алжирскую вересковую трубку, которую она купила у странствующего торговца (хорошие английские трубки ей были не по карману), - про тот раз, когда ты принял метамфетамины и увидел самого дьявола.
      Он рассмеялся.
      - Что тут смешного?
      - Будто ты сама не знаешь, какой он! Раздвоенный хвост, копыта, рожки и вся обычная дребедень.
      Но Лурин смотрела на него очень серьезно.
      - Я знаю, он не такой. Расскажи мне еще раз. Пит не очень-то любил вспоминать видение, в котором ему предстал Антихрист, которого Мартин Лютер называл "нашим старейшим лютым врагом". Прежде чем ответить девушке, Пит сгреб в ладонь несколько заранее отобранных таблеток, проглотил их и запил стаканом воды.
      - По твоим словам, у него горизонтальные глаза, - сказала Лурин. -Глаза без зрачков. Одни страшные вытянутые белки. - Да.
      - Он застыл над горизонтом. Совершенно неподвижный. Ты говорил, что он вечно в таком положении. Он был слепой?
      - Нет. К примеру, он заметил меня. И он видит всех нас на протяжении всей нашей жизни. Не спускает с нас глаз. Ждет.
      "О-о, как они не правы, эти Служители Гнева, - подумал Пит. - После смерти мы можем оказаться во власти Врага рода человеческого. И тогда смерть окажется - может оказаться - не избавлением, не освобождением, не концом, а ужасом, настоящим порабощением и - лишь началом".
      - Видишь ли, дьявол помещается так, что глядит точнехонько вдоль поверхности Земли, словно она плоская, и его взгляд пронзает все пространство, уходя в бесконечность, как лазерный луч. Такое ощущение, что его взгляд ни на чем не сфокусирован - видит все, ни на что не будучи устремлен.
      - А сейчас ты что проглотил?
      - Нарказин.
      - "Нарк" - значит какое-то снотворное. А "зин" - наоборот, стимулянт. Оно что, стимулирует сон?
      - Это вещество угнетает функции больших полушарий мозга и активизирует, раскрепощает зрительный бугор - таламус.
      Обмен веществ в мозгу человека, функционирование сосудов головного мозга - изучение всего этого было любимым занятием Пита. Он отлично знал, где и что расположено в голове и какую гигантскую роль играет правильное кровоснабжение каждого участка мозга. Достаточно определенной части мозга недополучить крови - порой совсем чуточное количество, - и добрый, милый и отзывчивый человек способен превратиться в ограниченного, подозрительного тирана и подлеца, почти параноика. Вот почему Пит принимал наркотики с такой осторожностью. Он норовил целенаправленно воздействовать на избранные участки мозга. Прежде всего хотел воздействовать на секрецию своих адреналинопроизводящих желез - и при этом не слишком сужать кровеносные сосуды мозга. Амфетамины как раз сужали сосуды, а потому были весьма опасны. Они способны необратимо разрушить личность человека, который ими балуется.
      Три главные фирмы по производству химического оружия массового поражения обнаружили эту особенность амфетаминов еще в шестидесятые и семидесятые годы - и в восьмидесятые годы, по заказу Пентагона, произвели изрядные количества этих веществ.
      Но, с другой стороны, метамфетамины подавляли секрецию адреналина, что для некоторых людей являлось сущим благом. Была разгадана природа шизофрении - вслед за природой рака. Доказали, что рак вызывается определенным вирусом, а шизофрения - прямой результат перепроизводства серотонина, с излишками которого мозг не способен справиться. Избыток серотонина приводит к появлению галлюцинаций - настоящих галлюцинаций, хотя граница между галлюцинациями и видениями религиозного характера довольно зыбкая.
      - Не понимаю тебя, - сказала Лурин. - Ты принимаешь эти чертовы пилюли, а потом видишь какую-нибудь жуть - скажем, самого Сатану. Или ту страшную острогу, которую Святая Троица вонзила тебе в бок. Несмотря на это, ты повторяешь свои опыты снова и снова. И тебе не надоедает так рисковать, чтобы макнуться носом в дерьмо!
      Она смотрела на него не столько с осуждением, сколько озадаченно.
      - Мне нужно дойти до истины, - объяснил Пит. - И ничего больше. Проводить опыты и обретать знание - разве не это равносильно "быть", обозначать свое существование в мире? Я хочу быть - во всей полноте слова!
      - Кто же сомневается в том, что ты есть! - сказала она. В ней было много практического здравого смысла.
      Послушай, - возразил Пит, - Господь - настоящий Господь, библейский, в Коего мы веруем, а не дурацкий Карлтон Люфтойфель, - этот Господь взыскует каждого из нас. Библия - не что иное, как описание того, как Бог взыскует человека. Не человек взыскует Господа, а Господь ищет человека! Улавливаешь? И я хочу пройти как можно дальше навстречу Господу, чтобы облегчить Ему встречу со мной!
      - Но как вышло, что человек и Бог разлучились, потерялись?
      Лурин смотрела на него наивно, по-детски распахнутыми глазами, словно ожидала, что он вот-вот расскажет ей всю-всю правду про самое главное в жизни.
      Пит таинственно промолвил:
      - В результате ссоры, которая произошла в такой седой древности, что суть ее уже позабыта. Ведь началось с того, что Господь поместил человека в таком месте, где мог общаться с ним ежедневно, всечасно, без помех. Господь и человек общались запросто - как ты и я сейчас. Но потом что-то случилось - неизвестно когда и неизвестно что. Господь и человек вдруг как бы свернулись в клубок - каждый замкнулся на себе, как Лейбницевы разобщенные и по природе своей неспособные к общению монады или гегелевские "вещи в себе". Господь и человек остались более или менее рядом в пространстве, но каждый из них утратил способность воспринимать что-либо извне. Один из них был поражен некоей формой шизофрении, а именно - аутизмом, то есть полностью замкнулся в своей внутренней жизни, решительно отстранился от внешнего мира - что называется, умер для окружающего мира. А может, они оба разом обезумели и замкнулись, "умерли" друг для друга. А потом…
      - А потом человек был изгнан. Не в переносном смысле, а в прямом. Выгнали его взашей, турнули вон из Рая.
      - Да, - кивнул Пит, - очевидно, человек сделал что-то нехорошее -или Бог вообразил, что человек сделал что-то нехорошее. Мы не знаем толком, что это могло быть. Так или иначе, человек впал в грех - не то подвигнутый на это своей натурой, не то соблазненный некоей внешней силой, которая не могла быть чем-то иным, кроме как созданием Господа или частью его Творения. Вот таким образом человек потерял непосредственный контакт с Богом и перестал быть венцом Творения, будучи низведен на уровень одного из созданий Господа. Нам же предстоит пройти этот путь в обратном направлении.
      - И ты вознамерился проделать его с помощью таблеток?
      Сэндз ответил прямодушно:
      - Иного способа, я, увы, не знаю. У меня не бывает естественных видений. Но я полон желания пройти весь тот путь, о котором я тебе говорил, дабы встать лицом к лицу с Богом, как человек однажды уже стоял - до того как отрекся от этой привилегии. Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что это произошло неспроста: человека что-то поманило - или кто-то поманил - прочь от Бога, к иным занятиям. Человек добровольно отказался от тесных отношений с Богом, будучи уверен, что нашел нечто лучшее. Говоря наполовину сам с собой, Питер добавил:
      - И вот мы отгородились от Бога, замкнулись на себе - и оказались вместе с Карлтоном Люфтойфелем, глобальной рассредоточенной бомбой и химическим оружием массового поражения.
      - Мне нравится мысль, что нас соблазнили, - сказала Лурин. Она опять раскурила свою погасшую трубку. - И всем людям нравится. К примеру, эти таблетки соблазняют тебя. Так что ты продолжаешь поддаваться вечно сущему в мире соблазну. У людей вроде тебя в жилах течет кровь луговых собачек - вы любопытны до потери разума. Достаточно шумнуть возле их норки - и, глядишь, они уже высунули головенку, чтобы чего не пропустить. А ну как что-то интересное! - Она задумчиво помолчала, потом продолжила: - Чудо. Вот чего ты жаждешь. Его же страстно желал и тот, первый, в райском саду. До войны это называли "впечатляющим событием". Я называю это синдромом ожидания кролика из любой шляпы. - Лурин усмехнулась собственной шутке. - И вот еще что я тебе скажу. Знаешь, почему тебя так тянет на подвиги? Ты хочешь стать вровень с ними.
      - С кем?
      - Ну, с крепкими ребятами, с героями. Это от высокомерия, от суетного тщеславия. В один прекрасный день человек зыркнул на Бога и сказал себе: "Едрен корень! Почему этот тип Господь, а я вроде как прах у его ног!.."
      - И, по-твоему, я сейчас как раз это и делаю?
      - Неплохо бы тебе поучиться тому, что Христос называл "кротостью". Могу поспорить, ты и понятия не имеешь, что такое "кротость", что значит "смирять гордыню". Ты помнишь довоенные супермаркеты? Когда кто-либо с тележкой пролезает к кассе впереди тебя, без очереди, а ты смиренно пропускаешь его - это, наверно, и есть твое представление о вершине "кротости". На самом же деле кроткий обозначает "ручной" - как ручной зверь. Или даже дрессированный - да-да, именно дрессированный зверь.
      Пораженный ее словами, Питер тихо ахнул:
      - Да ну?
      - И в это же понятие входит умение проглатывать унижения, бесконечно прощать, бесконечно терпеть. В это понятие кротости входят даже паршивенькие качества - слабость, глупое мягкосердечие. Но если определять очень коротко, то кротость - в корне своем - обозначает утрату агрессивности. В Библии она имеет узкоспецифическое значение; полное прощение причиненного тебе насилия. - Лурин рассмеялась от того, что у нее все так складно получается. - А ты дурачок! Разводишь турусы на колесах, а на самом деле не смыслишь ничего!
      - Что-то не заметно, - сухо произнес Пит, - что общение с этим педантом отцом Хэнди сделало тебя кроткой. В любом из множества смыслов этого слова.
      Девушка искренне расхохоталась - да так, что чуть не задохнулась.
      - О Господи! - сказала она между приступами смеха. - Не хватало нам сейчас подраться из-за того, кто из нас более кроткий! Но, черт возьми, я все же гораздо более кроткая, нежели ты!
      Лурин продолжала кудахтать и раскачиваться, упиваясь нелепостью их спора.
      Но Пит больше не замечал ее. Таблетки начинали действовать, и он весь ушел в себя.
      Внезапно он увидел человека со смеющимися глазами. "Это сам Христос", - почему-то сразу решил Пит.
      Разумеется, это он! На мужчине с золотисто-пепельными волосами была тога и греческие наголенники. Был он молод, широкоплеч, а на устах его играла ласковая счастливая улыбка. В руках он держал, прижимая к груди, увесистую огромную книгу с застежками. Если бы не характерные античные наголенники, его можно было принять за древнего саксонца - особенно благодаря небрежно постриженным волосам.
      "Иисус Христос!" - ахнул про себя Пит.
      Белобрысый мускулистый молодой человек - батюшки, да он сложен как кузнец! - отстегнул застежки на книге и раскрыл ее. На двух широких листах протянутой ему книги Пит увидел рукописный текст на каком-то незнакомом языке. Он стал читать: "KAI THEOS EIN HO LOGOS".
      Для Пита это была китайская грамота. Слова медленно проплывали перед ним в его видении - написанные вроде бы очень четко, но совершенно непонятные. Какие-то загадочные koimeitheisometha… keoiesis… titheime… Он даже не мог толком понять, что это - какой-то язык? Или просто набор буквенных символов? Или бессмысленная чепуха, характерная для сна?
      Белобрысый молодой человек захлопнул книгу - и внезапно исчез. Исчез так, как исчезало изображение с экрана, когда телевизоры еще существовали, - мгновенно и бесшумно.
      - Тебе не следует слушать всю эту дребедень! - произнес голос внутри Питовой головы, словно его
      собственные мысли вышли из-под контроля и начали самостоятельную жизнь, заговорили вслух. - Все эти таинственные письмена - только для того, чтобы задурить тебе мозги. Он ведь даже не назвался, этот тип! Да-да, он не счел нужным назвать свое имя! Но голос шел все же не из головы. Пит обернулся и увидел в воздухе за своей спиной расплывчатые очертания небольшого глиняного горшка, который качался вверх-вниз, как поплавок на воде. Это был непритязательный предмет - обожженный, но некрашеный горшок. Сделанный, считай, из грязи, предельно утилитарный, этот предмет поучал его: не благоговей! не разевай рот в почтительном восторге перед непонятным! Питу, который действительно возблагоговел, эти слова пришлись по вкусу.
      - А вот я назовусь, - сказал горшок. - Меня зовут О Хо.
      Пит подумал про себя: "Видать, китаец".
      - Я сделан из глины и потому нисколько не выше обычных смертных, -продолжал горшок по имени О Хо в манере приятельского разговора. - И я не считаю, как некоторые, что назвать себя - значит унизить себя. Ты - Питер Сэндз, я - О Хо. Тот, кого ты видел, тот парень со здоровенным древним манускриптом - это обитающий на берегу Океана Знаний дух ноосферы, прибывший сюда из шумерских времен. Эти духи под именем Терапевтов -"ухаживающих" - помогали греческому богу врачевания Асклепию, коего в Древнем Риме называли Эскулапом. Древним египтянам они были известны под именем Тотов - духов или плазменных сгустков мудрости. Когда же эти духи занимались строительством - а они славились блестящими зиждительными способностями, покровительствовали ремеслам, - они представлялись египтянам в качестве бога Птаха, а грекам - в качестве бога Гефеста. На самом деле у них вообще нет имени, ибо они просто составные вселенского разума. А вот у меня есть имя, как и у тебя. Меня зовут О Хо. Запомнил? Очень простое имя.
      - Конечно, запомнил, - сказал Пит. - О Хо. Это китайское имя.
      Горшок запрыгал пуще прежнего, его очертания стали расплываться все больше и больше, пока он не исчез совсем. При этом он быстро говорил:
      - О Хо. Хо О. О-о-о! Эй! Вперед! Ого! О Хо Он! Вспомни о Хо Он, Питер Сэндз, когда тебе случится беседовать с доктором богословия Абернати. Вспомни о сосуде скудельном, о маленьком глиняном горшке, который сделан из праха земного и может быть, подобно тебе, разбит и обращен в прах в любой момент, бессильный пережить род человеческий.
      Хо Он! Вперед, Хо Он! - покорно отозвался Пит.
      - Все доброе, не обинуясь, называет себя по имени, - произнес уже невидимый О Хо Он - теперь лишь голос, мысль, ментальная составляющая разума Пита Сэндза. - А те, на ком нет благословения Божия, те утаивают свое имя. Мы с тобой похожи, ты и я, мы в некоторых отношениях одно и то же, ибо сотворены из той же глины, Питер Сэндз! Я сказал тебе, кто я; и я знаю тебя от начала века.
      "Какое глупое имя - О Хо!" - подумал Пит.
      Дурацкое имя для бренного, непрочного горшка. А впрочем, эта штуковина со странным именем ему понравилась - она не смотрела на него свысока, говорила как с равным. И, как ни странно, демократизм горшка был для Пита притягательнее трансцендентальной зауми, темной вязи иноземных слов в той тяжеленной книге на застежках. Что проку в непонятных словах? Их смысл был темен, недоступен. Что Питу, что скудельному сосуду О Хо не дано было понять глубины премудрости.
      Но тут Пит как-то особенно ясно осознал, кого он видел до встречи с горшком. То был Иисус Христос. "Я сразу догадался, кто этот белобрысый. Он выглядел именно так, как должен выглядеть Христос!"
      - Хочешь еще что-нибудь узнать до того, как я покину тебя? - спросил Пита невидимый горшок - как бы изнутри его головы.
      - Скажи мне самую-самую важную вещь - такую, какая важна при любых обстоятельствах. Но только не солги!
      О Хо на некоторое время задумался. Потом произнес:
      - Святая София возродится. Прежде мир ее не принимал.
      Пит непонимающе мигнул. Кто такая эта святая София? С тем же успехом горшок мог сообщить, что святой Витт намеревается снова поплясать… Видать, это глупая шутка…
      Горькое разочарование наполнило душу Пита Сэндза. Ну вот все и кончилось - такой же глупостью, как имя этого скудельного шутника. Пит ощутил, что новый знакомый покинул его, - на жалкой бессмысленной ноте.
      И сразу же после этого действие наркотиков закончилось. Он больше ничего не слышал и не видел, кроме обычного, бытового. Он обвел глазами свою комнатку: знакомые микрокассеты, проектор, заваленный всякой дрянью пластиковый стол… Потом Пит увидел Лурин, которая курила трубку, ощутил запах прессованного табака… Голова трещала.
      Пошатываясь, Пит поднялся. Он знал, что в реальном времени прошло только мгновение - и Лурин со стороны казалось, что ровным счетом ничего не произошло.
      А в сущности ничего и не произошло. Она права.
      Можно ли назвать событием то, что случилось? Ведь Христос не объявил о себе, не открылся. Впрочем, нечто важное все же случилось - и очень желанное. Познавательные, "проникательные" способности Пита явно увеличились.
      Иисус! - произнес он громко.
      - В чем дело? - спросила Лурин.
      - Я видел Его, - сообщил Пит. - Он существует. Он всегда присутствует в мире - был и будет.
      Пит нетвердыми шагами прошел в кухню, налил себе крохотную порцию виски - от силы граммов двадцать - из драгоценной довоенной бутылки.
      Когда он вернулся в комнату, Лурин читала аляповатый журнальчик, отпечатанный на мимеографе, - эти листки жители их горного района бережно передавали из города в город.
      - Ну ты даешь! - сказал Питер. - Сидишь себе как ни в чем не бывало!
      - А что мне, по-твоему, делать? Разразиться аплодисментами? Визжать от восторга?
      - Но ведь это архиважно!
      - Ты его видел. Я - нет.
      И она снова уткнулась в журнальчик, напечатанный в Прово, штат Юта.
      - Но он же присутствует в мире и тебя ради! - сказал Пит.
      - Ну и замечательно, - кивнула Лурин с отсутствующим видом:
      Питер сел. Его мутило, он ощущал убийственную слабость - чертовы побочные эффекты от приема таблеток.
      После продолжительного молчания девушка заговорила снова, но с прежним отсутствующим видом.
      - Служгнева отсылают иконописца Тибора Макмастерса в Странствие. Дабы он отыскал Господа Гнева, запечатлел его образ в своей памяти и нарисовал на храмсте.
      - Черт возьми, что такое "храмсте"? Я не понимаю этот ваш нелепый "служгневский" жаргон!
      - Храмсте - это настенная храмовая фреска, - кротко пояснила Лурин. - По их мнению, ему предстоит пройти по меньшей мере тысячу миль. Мне кажется, они хотят, чтоб он дошел до самого Лос-Анджелеса.
      - А мне-то что! Плевал я на это, - с яростью в голосе сказал Пит.
      - Я думаю, - продолжила она, откладывая журнальчик и задумчиво сдвигая брови, - тебе тоже следует отправиться в Странствие. Милях в пятидесяти отсюда ты подрежешь ногу корове, которая тащит тиборовскую тележку. Или закоротишь его метабатарею.
      Она говорила совершенно серьезным тоном, взвешивая каждое слово.
      - Но чего ради ?
      - Чтобы он не смог добыть материал для этой фрески.
      - Опять-таки меня это никак не колышет!.. Сэндз осекся. Кто-то подошел к двери его жалкого жилища. Сперва послышались шаги, потом залаял Том-Шустрик. Раздался звонок, и Пит поднялся открыть.
      За дверью стоял его начальник, доктор богословия Абернати, священник Шарлоттсвилльской Всеобъемлющей Христианской церкви. На нем была черная сутана.
      Извиняюсь. Я не слишком поздно? - Его круглое, похожее на сдобную булку личико выглядело архиблагообразным, когда он осведомлялся, не помешал ли своим приходом.