Тэк с полчаса шел за своей дичью. Свет зарниц сиял над горами, против которых Тэк теперь стоял. Еще раскат грома. След шел вверх, к подножию холмов, где лес редел, и Тэк побежал со всех четырех ног среди высоких трав. След вел прямиком вверх, и обнажения скал становились все более заметными. Но Сэм прошел этим путем, и Тэк следовал за ним.
      Над головой пестро окрашенный Мост Богов исчез, когда тучи прочно затянули восток. Сверкнула молния, и гром теперь последовал за ней быстро.
      На открытом месте ветер стал сильнее; трава гнулась под ним; температура, казалось, вдруг стала давящей.
      Тэк почувствовал первые капли дождя и поспешил укрыться среди камней, идущих слегка наклонной узкой изгородью. Тэк двинулся вдоль ее основания, а вода уже хлестала в полную силу, и мир потерял краски с исчезновением последнего кусочка голубого неба.
      Над головой появилось море крутящегося света, и три раза его потоки падали в диком крещендо вниз, на каменный клык, вырисовывающийся против ветра в четверти мили вверх по склону.
      Когда зрение Тэка прояснилось, он увидел кое-что и понял. Как будто каждая световая стрела, падая, оставляла часть себя, и эта часть качалась в сером воздухе, пульсируя огнями, несмотря на влагу, падавшую на землю, где стояла эта часть.
      Потом Тэк услышал смех – а может, это был призрачный звук, оставшийся в его ушах после недавнего грома?
      Нет, это был смех, громкий, нечеловеческий!
      Через некоторое время послышался вопль ярости. Новая вспышка, новый грохот.
      И снова огненная воронка закачалась рядом с каменным клыком.
      Тэк лежал минут пять. Опять вопль, за которыми последовали три вспышки и грохот.
      Теперь там было семь огненных столбов.
      Рискнуть подойти, обогнуть эти штуки и посмотреть на зубчатый пик с другой стороны?
      А если он это сделает, и если – как он чувствовал – тут каким-то образом замешан Сэм, то что может сделать он, Тэк, если сам Просвещенный не управляет ситуацией?
      Он не нашел ответа, но все-таки двинулся вперед, низко пригнувшись в высокой траве.
      Он прошел полпути, когда это произошло снова, и поднялось десять столбов, они отплывали и возвращались, отплывали и возвращались, как будто их основания укоренились в почве.
      Мокрый и дрожащий, Тэк скорчился, освидетельствовал свое мужество и нашел, что его и в самом деле маловато. Однако, он спешил вперед, держась параллельно странному месту, пока не миновал его.
      Он поднялся выше и позади этого места и очутился среди множества больших камней. Они защищали его от наблюдения снизу, и он дюйм за дюймом полз вперед, не сводя глаз с пика.
      Теперь он увидел, что этот клык – часть впадины. У его основания была сухая темная пещера, и в ней две коленопреклоненные фигуры. Святые люди на молитве? – предположил он.
      И тогда это случилось. Ужасающая вспышка, какой Тэк еще не видел, прошла снизу вверх по камням – не сразу, не в одно мгновение, а, возможно, в четверть минуты, словно зверь с огненным языком облизал камень, рыча при этом.
      Когда Тэк открыл глаза, он насчитал уже двадцать пылающих башен.
      Один из святых людей, жестикулируя, наклонился вперед. Другой захохотал. До Тэка донеслись слова:
      – Глаза змеи! Мое теперь!
      – Это количество? – спросил первый, и Тэк узнал голос Сэма Великодушного.
      – Вдвое или ничего! – проревел второй и тоже наклонился вперед с теми же, что и у Сэма жестами.
      – Нина из Сринагина! – запел он и наклонился, качаясь, и снова зажестикулировал.
      – Священное семь, – мягко сказал Сэм. Второй завопил. Тэк зажмурился и заткнул уши, предполагая, что может последовать за этим воем. И он не ошибся.
      Когда пламя и грохот кончились, он взглянул вниз, на жутко освещенную сцену. Он не трудился считать: было очевидно, что там висело теперь сорок пламенных столбов, отбрасывающих сверхъестественный свет – их число было удвоено.
      Ритуал продолжался. Железное кольцо на левой руке Будды пылало собственным бледно-зеленым светом.
      Тэк снова услышал слова:
      – Вдвое, или ничего!
      И ответ Будды:
      – Священное семь.
      На этот раз Тэк подумал, что перед ним разверзлась гора. Ему казалось, что остаточное изображение вспышки отпечаталось на сетчатке его глаз даже сквозь закрытые веки. Но он ошибся.
      Когда он открыл глаза, он увидел целую армию светящихся грозовых столбов. Их блеск вонзался в мозг, и Тэк затенил глаза, чтобы посмотреть вниз.
      – Хватит, Ралтарики? – спросил Сэм, и яркий изумрудный свет заиграл на его левой руке.
      – Еще раз, Сиддхарта. Вдвое, или ничего.
      Дождь прекратился на минуту, и в великом сиянии воинства на склоне Тэк увидел, что у существа по имени Ралтарики голова водяного буйвола и лишняя пара рук. Он задрожал, закрыл глаза и уши и, стиснув зубы, ждал.
      Через минуту это произошло. Рев и пламя поднимались вверх, и Тэк в конце концов потерял сознание.
      Когда он пришел в себя, между ним и камнем были только серость и слабый дождь. И у основания камня сидела только одна фигура; она не имела рогов и рук у нее было не больше, чем обычные две.
      Тэк не шевелился. Он ждал.
 

***

 
      – Это, – сказал Яма, протягивая Тэку аэрозоль, – отпугивает демонов.
      Я советую тебе на будущее основательно опрыскивать себя, если ты намерен странствовать так далеко от монастыря. Я думал, что этот район свободен от Ракш, иначе я дал бы тебе его раньше.
      Тэк принял флакон и поставил перед собой на стол.
      Они сидели в апартаментах Ямы и ели легкую пищу. Яма откинулся в кресле со стаканчиком вина Будды в левой руке и с полупустым графином в правой.
      – Значит, тот, кого назвали Ралтарики, и в самом деле демон? – спросил Тэк.
      – Да – и нет, – сказал Яма. – Если под «демоном» ты понимаешь злобное сверхъестественное существо, обладающее большим могуществом, крутящейся жизнью и способностью принимать на время любую видимую форму – тогда нет.
      Это общепринятое определение, но в одном отношении оно не правильно.
      – Да? В каком же?
      – Он не сверхъестественное существо.
      – А во всем остальном?
      – Да.
      – Тогда я не понимаю, какая разница – сверхъестественное оно или нет, если оно злобное, обладает большим могуществом, крутящейся жизнью и способно изменять свою форму по желанию.
      – Нет, разница большая. Различие между непознанным и непознаваемым, между наукой и фантазией – вот, что существенно. Четыре направления компаса – логика, знание, мудрость и непознанное. Некоторые клонятся в этом направлении. Другие идут дальше. Склониться перед одним – значит потерять из виду три. Я могу покориться непознанному, но не непознаваемому. Человек, склоняющийся в этом последнем направлении, либо святой, либо дурак. Мне не нужны ни тот, ни другой.
      Тэк пожал плечами и выпил глоток вина.
      – Но демоны…
      – Познаваемы. Много лет назад я экспериментировал с ними, и я был одним из Четырех, спускавшихся в Адский Колодец, если ты помнишь, после того как Тарака напал на Бога Агни в Паламайдсу. Ты не Тэк из Архивов?
      – Я был им.
      – Значит ты читал о самых ранних контактах с Ракшами?
      – Я читал отчеты о днях, когда их связали…
      – Тогда ты знаешь, что они коренные жители этого мира, что они были здесь до прибытия человека из исчезнувшей Уратхи.
      – Да.
      – Они созданы более из энергии, чем из материи. Судя по их традициям, они когда-то имели тела, жили в городах. Однако, их поиски личного бессмертия повели их по путям, отличным от путей человека. Они нашли способ сохранить себя как стабильные энергетические поля. Они покинули свои тела, чтобы жить вечно как силовые вихри. Но чистого разума у них нет. Они несут в себе полное эго и, рожденные от материи, всегда вожделеют к плоти. Хотя они могут на время принять плотскую внешность, они не могут вернуться в нее сами. Много веков они беспомощно дрейфовали по этому миру.
      Появление Человека вывело их из состояния покоя. Они принимали формы его кошмаров, чтобы вредить ему. Вот поэтому они были побеждены и связаны задолго до Ратнагарис. Мы не могли уничтожить их совсем, но не могли и позволить им продолжать попытки захватить механизмы воплощения и тела людей. Так что они были пойманы и заключены в большие магнитные бутыли.
      – Однако, Сэм освободил многих из них, чтобы они творили его волю, сказал Тэк.
      – Да. Он создал и хранит пакт кошмара, и поэтому некоторые еще бродят по планете. Из всех людей они уважают, вероятно, одного только Сиддхарту.
      А с остальными людьми у них один общий порок: они готовы играть по любым ставкам, и платить игорные долги для них вопрос чести. Так и должно быть, иначе они лишились бы доверия других игроков и потеряли бы свою единственную радость. Могущество их велико, и с ними играли даже принцы, надеясь выиграть их услуги. Так пропадали целые королевства.
      – Если, по твоему мнению, Сэм играл с Ралтарики в одну из древних игр, то каковы были ставки?
      Яма допил вино и снова наполнил стаканчик.
      – Сэм – дурак, – сказал он. – Нет, не дурак. Он игрок. Тут есть разница. Ракша управлял меньшими группами энерго-существ. Сэм, с помощью своего кольца, отдал новый приказ страже огненных элементалей, которую он выиграл у Ралтарики. Эти элементали – страшные, безмозглые создания, и у каждого сила громовой стрелы.
      Тэк прикончил свое вино.
      – Но какие же ставки Сэм мог поставить в игре?
      Яма вздохнул.
      – Всю мою работу, все наши усилия за полстолетия.
      – Ты хочешь сказать – его тело?
      Яма кивнул.
      – Человеческое тело – лучшая приманка, какую можно предложить демону.
      – Зачем Сэму идти на такой риск?
      Яма смотрел на Тэка, не видя.
      – Возможно, это единственный способ воззвать к собственной жизненной воле, снова связать себя со своей задачей, – рискнуть жизнью, бросить само свое существование вместе с броском игральных костей.
      Тэк налил себе еще стаканчик и выпил.
      – Это для меня непостижимо.
      Но Яма покачал головой.
      – Нет, непонятно только. Сэм не полностью святой, но и не дурак.
      – Нет, все-таки дурак, – решил Яма и в эту ночь попрыскал репеллентом от демонов вокруг монастыря.
      На следующее утро к монастырю подошел невысокий человек и сел перед главным входом, поставив у своих ног чашку для подаяний. На нем было простое изношенное одеяние из грубой коричневой ткани, доходящее до лодыжек. Левый глаз был закрыт черной повязкой. Немногие оставшиеся волосы были темными и очень длинными. Острый нос, маленький подбородок и большие плоские уши придавали его лицу лисье выражение. Туго натянутая кожа сильно обветрена. Единственный зеленый глаз, казалось, никогда не мигал.
      Он сидел минут двадцать, прежде чем один из монахов Сэма заметил его и сказал об этом кому-то из ордена Ратри в темной мантии. Тот отыскал жреца и передал информацию ему. Жрец, желая показать богине добродетели ее последователей, велел привести нищего, накормить, одеть и предоставить ему келью, в которой тот может жить, сколько пожелает.
      Нищий принял еду с вежливостью брамина, но поел только хлеба и фруктов. Он принял также темную одежду ордена Ратри, отбросив свою запыленную рубаху. Затем он осмотрел келью и свежий спальный мат, положенный для него.
      – Благодарю тебя, почтенный жрец, – сказал он красивым, звучным голосом, более сильным, чем вся его особа. – Я благодарю тебя и молю твою богиню улыбнуться тебе за твою доброту и щедрость, расточаемые ее именем.
      Жрец и сам улыбнулся и надеялся, что Ратри пройдет в эту минуту по холлу и будет свидетельницей его доброты и щедрости от ее имени. Увы, она не прошла. Немногие из ее ордена реально видели ее, даже ночью, когда она набирала свою силу и шла сред них, потому что только те, кто носил шафрановую мантию, ждали пробуждения Сэма и уверенно могли опознать Ратри.
      Обычно она проходила по монастырю, когда ее приверженцы были на молитве, или после того, как они удалялись на вечер. Днем она в основном спала, а если и шла мимо них, то бывала закутана в плащ. Свои желания и приказы она сообщала непосредственно Гандиджи, главе ордена, которому было девяносто три года этого цикла, и он был больше чем наполовину слеп.
      Следовательно, и ее монахи, и монахи в желтом ждали ее появления и мечтали заслужить ее милость. Было сказано, что ее благословение обеспечивает будущее воплощение в брамина. Один только Гандиджи не беспокоился об этом, потому что принял путь реальной смерти.
      Поскольку она не прошла через холл, где они стояли, жрец продолжил разговор.
      – Я – Баларама, – сказал он. – Могу я узнать твое имя, добрый господин, и, может быть, твое назначение?
      – Я – Арам, – ответил нищий, – принявший на себя десятилетний обет бедности и семилетний – молчания. К счастью, семь лет прошли, и я могу теперь высказать благодарность своему благодетелю и ответить на его вопросы. Я направляюсь в горы, чтобы найти себе пещеру, где могу предаться медитации и молитве. Я, может быть, приму твое любезное гостеприимство на несколько дней, прежде чем пуститься в путешествие.
      – Поистине, – сказал Баларама, – для нас честь, если святой пожелает осчастливить наш монастырь своим присутствием. Мы рады принять тебя. Если ты пожелаешь иметь что-нибудь, и мы способны дать тебе эту вещь – назови ее.
      Арам пристально поглядел на него своим здоровым зеленым глазом и сказал:
      – Монах, что первым заметил меня, не носил одежды вашего ордена. – Он коснулся темной мантии. – Я уверен, что мой бедный глаз видел мантию другого цвета.
      – Да, – сказал Баларама, – сейчас под нашим кровом отдыхают от своих странствий последователи Будды.
      – Это и вправду интересно, – сказал Арам, – потому что я хотел бы поговорить с ними и, возможно, узнать побольше об их Пути.
      – Ты будешь иметь широкую возможность для этого, если останешься у нас на некоторое время.
      – Тогда я так и сделаю. Долго ли они здесь пробудут?
      – Не знаю.
      Арам кивнул.
      – Когда я смогу поговорить с ними?
      – Они будут здесь вечером, в час, когда все монахи собираются вместе и разговаривают, о чем хотят, кроме тех, кто дал обет молчания.
      – Тогда я проведу время до этого часа в молитве, – сказал Арам. Спасибо тебе.
      Они поклонились друг другу, и Арам вошел в свою комнату.
 

***

 
      Вечером Арам ждал часа сбора монахов. В это время монахи обоих орденов встречались и вели разговоры. Ни Сэм, ни Тэк, ни Яма никогда не присутствовали при этом.
      Арам сидел за длинным солом в трапезной напротив нескольких буддийских монахов. Некоторое время он разговаривал с ними о доктрине и практике, о касте и кредо, о погоде и о текущих делах.
      – Удивительно, – сказал он через какое-то время, – что люди вашего ордена столь неожиданно и далеко зашли на юг и запад.
      – Мы – странствующий орден, – ответил монах. – Мы идем вслед за ветром. Мы идем, куда влечет нас сердце.
      – В местность ржавой почвы в сезон гроз? Может быть, здесь поблизости случается какое-либо откровение, которое могло бы расширить мой дух, если бы я заметил его?
      – Весь мир – откровение, – сказал монах. – Все изменяется, однако, все остается. День следует за ночью… Каждый день отличен от другого, но каждый – день. Очень многое в мире – иллюзия, но формы этой иллюзии следуют образцу, который является частью божественной реальности.
      – Да, да, – сказал Арам, – в путях иллюзий и реальности я достаточно сведущ, но под своим вопросом я имел в виду, не возник ли поблизости новый учитель, или, быть может, вернулся старый, или, скажем, божественное проявление, о присутствии которого моей душе полезно было бы знать.
      Говоря это, нищей сбросил со стола рыжего жука размером с ноготь, и двинул сандалией, чтобы раздавить его.
      – Умоляю тебя, брат, не вреди ему, – сказал монах.
      – Но их в избытке, а Мастера Кармы установили, что человек не может вернуться как насекомое, и убийство насекомого – кармически бездеятельный акт.
      – Тем не менее, – сказал монах, – всякая жизнь есть жизнь; в этом монастыре все следуют учению Ахимса и воздерживаются отнимать жизнь у любого существа.
      – Однако, – возразил Арам, – Паранджали установил, что намерение определяет более, чем действие. Следовательно, если я убил случайно, а не по злобе, я вроде бы и не убивал. Признаюсь, что в данном случае присутствовала злоба; значит, если я и не убил, я все равно несу груз вины за такое намерение. Так что я мог бы наступить на жука, и хуже от этого не станет, согласно принципам Ахимсы. Но, поскольку я гость, я, конечно, уважаю ваши обычаи и не сделаю такой вещи. – С этими словами он отодвинул ногу от насекомого, которое оставалось неподвижным, подняв вверх красноватые усики.
      – А он действительно ученый, – сказал один из монахов Ратри.
      Арам улыбнулся.
      – Благодарю тебя, но это не так. Я только смиренный искатель истины, и в прошлом мне случайно удалось прослушать лекции ученого. Ох, если бы мне так повезло снова! Если бы поблизости был какой-нибудь великий учитель или ученый, я уверенно пошел бы по горячим углям и сел бы у его ног слушать его слова или следовать примеру. Если бы…
      Он замолчал, потому что все глаза вдруг повернулись к двери позади него. Он не повернул головы, но потянулся прихлопнуть жука, находившегося возле его руки. Из сломанной хитиновой оболочки его спинки высунулись кончик маленького кристалла и две крошечные проволочки.
      Тогда Арам повернулся. Его зеленый глаз пробежал через ряд монахов, сидевших между ним и дверью, и увидел Яму: на нем были брюки, сапоги, рубашка, пояс, плащ и перчатки – все красное, а голову обвивал тюрбан цвета крови.
      – «Если бы»? – спросил Яма. – Ты сказал «если бы»? Если бы какой-нибудь мудрец или какое-то воплощение божества остановилось поблизости, ты хотел бы с ним познакомиться? Ты об этом говорил, незнакомец?
      Нищий встал из-за стола и поклонился.
      – Я – Арам, искатель и путешественник, товарищ каждому, кто желает просвещения.
      Яма не ответил на поклон.
      – Почему ты назвал свое имя наоборот, Бог Иллюзии, когда все твои слова и поступки кричат об этом перед тобой?
      Нищий пожал плечами.
      – Я не понял твоих слов. – Он снова улыбнулся. – Я тот, кто ищет Путь и Истину, – добавил он.
      – Я думаю, этому трудно поверить, поскольку я был свидетелем по крайней мере тысячи лет твоей измены.
      – Ты говоришь о продолжительности жизни богов.
      – К несчастью, да. Ты сделал серьезную ошибку, Мара.
      – Какую же?
      – Ты предполагал, что тебе позволят уйти отсюда живым.
      – Согласен, я предчувствовал, что так будет.
      – Ты не учел множества несчастных случаев, которые могут свалиться на одинокого путешественника в этом диком районе.
      – Я много путешествовал один. Несчастные случаи всегда постигали других.
      – Ты, видимо уверен, что если твое тело будет уничтожено здесь, твой атман переместиться в другое тело в другом месте. Я понимаю, что кто-то расшифровал мои записи, и фокус теперь возможен.
      Брови нищего опустились на четверть дюйма и сдвинулись.
      – Яма, – сказал он, – ты глуп, если сравниваешь свою ничтожную потерянную силу с мощью Мастера Снов.
      – Может быть и так, господин Мара, – ответил Яма, – но я слишком долго ждал этого случая, чтобы думать об отсрочке. Помнишь мое обещание в Кинсете? Если ты желаешь продолжать цепь своего существования, ты пройдешь через эту единственную в комнате дверь, которую я загораживаю. Ничто за пределами этой комнаты не поможет тебе теперь.
      Мара поднял руки, и вспыхнули огни.
      Все пылало. Пламя вылетало из каменных стен, из столбов, из мантий монахов. По комнате клубился дым. Яма стоял среди пожарища, но не двинулся с места.
      – Это лучшее, что ты можешь сделать? – спросил он. – Твое пламя повсюду, но ничто не горит.
      Мара хлопнул в ладоши и пламя исчезло.
      Вместо него поднялась кобра почти в два человеческих роста; покачивая головой с развернутым серебряным клобуком, она вытянулась в боевую позицию.
      Яма игнорировал ее; его темный взгляд впивался теперь, как жало черного насекомого, в единственный глаз Мары.
      Кобра растаяла на середине броска. Яма шагнул вперед.
      Мара отступил на шаг.
      Они стояли так в течение трех ударов сердца, затем Яма сделал два шага вперед, а Мара снова отступил. На лбу обоих выступил пот.
      Теперь нищий стал выше ростом, волосы его стали гуще, он сделался толще в талии и в плечах. Все его движения стали неуловимо изящными. Он сделал еще один шаг назад.
      – Да, Мара, здесь бог смерти, – сказал сквозь зубы Яма. – Падший я или нет, но реальная смерть живет в моих глазах. И тебе придется встретиться с ними. Когда ты дойдешь до стены, тебе некуда будет отступать. Сила уходит из твоих членов. Руки и ноги твои начинают холодеть.
      Мара оскалил зубы в усмешке. Шея его раздулась как шар. Бицепсы были величиной с мужское бедро, грудь – бочонок силы, а ноги как деревья в лесу.
      – Холодеют? – спросил он, вытянув руки. – Этими руками я могу переломить гиганта. А ты всего лишь выброшенная падаль. Твой гнев может напугать лишь стариков и калек. Твои глаза могут вогнать в оцепенение животных и людей низшего класса. Я настолько выше тебя, насколько звезда выше дна океана.
      Руки Ямы в красных перчатках метнулись, как две кобры, к горлу Мары.
      – Тогда пусти в ход свою силу, которой ты так хвалишься, Мастер Снов.
      Ты создал видимость мощи, воспользуйся же ею! Одолей меня не словами, а делом!
      Щеки и лоб Мары стали ярко-алыми, когда руки Ямы крепче сжались на его горле. Глаз готов был выскочить.
      Мара упал на колени.
      – Хватит, господин Яма! – прохрипел он. – Хочешь убить самого себя?
      Он менялся. Черты его расплылись, словно он лежал под текучей водой.
      Яма смотрел вниз на свое собственное лицо, на свои красные руки, хватающие его же запястья.
      – Ты впадаешь в отчаяние, Мара, когда жизнь оставляет тебя. Но Яма не ребенок, чтобы бояться разбить зеркало, которым ты стал. Сделай последнюю попытку и умри как человек, конец все равно один.
      Но произошло еще одно расплывание и изменение.
      На этот раз Яма заколебался, ослабляя свою силу.
      На его руки упали ее бронзовые волосы. Тусклые глаза умоляли. Горло обвивало ожерелье из черепков, которые были чуть бледнее ее тела. Ее сари было цвета крови. Ее руки лежали на его руках и почти ласкали их…
      – Богиня! – прошептал Яма.
      – Не хочешь ли ты убить Кали?… Друга?… – Она задыхалась.
      – Опять ошибка, Мара, – прошипел Яма. – Разве ты не знаешь, что каждый человек убивает то, что он любил?
      Руки его сжались, раздался звук ломающихся костей.
      – Десятикратным будет твое осуждение, – сказал он, зажмурившись. – И нового рождения не будет.
      Руки его разжались.
      Высокий, благородного сложения человек лежал на полу у ног Ямы, голова склонилась к правому плечу. Глаз окончательно закрылся.
      Яма перевернул тело носком сапога.
      – Устроить погребальный костер и сжечь это тело, – сказал он монахам, не поворачиваясь к ним. – Не жалеть ритуалов. Сегодня умер один из высочайших.
      Он отвел глаза от работы своих рук, повернулся на каблуках и покинул комнату.
 

***

 
      В этот вечер по небу метались молнии и дождь сыпал как горох.
      Они вчетвером сидели в комнате в высокой башне на северо-восточном углу монастыря.
      Яма ходил по комнате и останавливался у окна каждый раз, когда проходил мимо него.
      Остальные сидели, смотрели на него и слушали.
      – Они подозревают, – говорил он, – но не знают. Они не разрушат монастырь последователей бога, не выставят перед людьми раскол в своих рядах – пока они не уверены. А они не уверены, и поэтому проверяют. Это означает, что у нас еще есть время.
      Они кивнули.
      – Брамин, отрекшийся от мира, шел этой дорогой, пострадал от несчастного случая и умер здесь реальной смертью. Тело его сожжено, прах брошен в реку, текущую в море. Вот как это произошло… В это время здесь гостили странствующие монахи Просвещенного. Они ушли вскоре после этого события. Кто знает, где они теперь?
      Тэк выпрямился, насколько мог.
      – Господин Яма, – сказал он, – эта история продержится неделю, месяц, может быть, больше, и попадет в руки Мастера, который первым делом примется за тех, кто остался в этом монастыре, кто идет Коридорами Кармы.
      В этих обстоятельствах, я думаю, кое-кто из них может быть преждевременно наказан именно по этой причине. Тогда что?
      Яма тщательно скрутил сигарету.
      – Я сказал, как это в действительности произошло – так и нужно уладить.
      – Возможно ли это? Когда человеческий мозг является предметом кармического возврата, все события, каким он был свидетелем во время его последнего жизненного цикла, кладутся перед судьей и машиной, как свиток.
      – Все это правильно, – сказал Яма. – А ты, Тэк из Архивов, никогда не слышал о палимпсесте – свитке, который был использован, затем очищен и использован снова?
      – Конечно, слышал, но ведь мозг не свиток.
      – Нет? – улыбнулся Яма. – Ну, это было твое сравнение, а не мое. А что, в сущности, есть истина? Истина такова, какой ты ее подашь. – Он закурил. – Монахи были свидетелями странного и страшного дела. Они видели, как я принял свой Аспект и владел Атрибутом. Они видели, как Мара сделал то же самое – здесь, в этом монастыре, где мы возродили принцип ахимса.
      Они знают, что бог может делать такие вещи, не неся кармического груза, но шок был силен, и впечатление было живым. И будет конечное сожжение. И во время этого сожжения та басня, что я рассказал вам, должна стать истиной в их умах.
      – Каким образом? – спросила Ратри.
      – Именно в эту ночь, в этот час, – сказал Яма, – когда образ огненного акта тревожит их мысли и сознание, новая истина должна быть выкована и укреплена вместо… Сэм, ты достаточно долго отдыхал. Теперь ты должен сделать это дело. Произнеси им проповедь. Ты должен воззвать к их самым благородным чувствам и высшим качествам духа, которые делают человека предметом божественного вмешательства. Ратри и я объединим силы, и родится новая правда.
      Сэм дернулся и опустил глаза.
      – Не знаю, смогу ли. Это было так давно…
      – Будда всегда Будда, Сэм. Вытащи что-нибудь из своих прежних притч.
      У тебя есть минут пятнадцать.
      Сэм протянул руку.
      – Дай мне табаку и бумаги. – Он взял кисет и скрутил сигарету. Огонька… Спасибо. – Он глубоко затянулся и закашлялся. – Я устал врать им, – сказал он наконец. – Наверное, так.
      – Врать? – переспросил Яма. – А кто тебя просит врать? Выдай им Нагорную Проповедь, если хочешь, или что-нибудь из «Илиады», мне все равно, что ты скажешь. Просто расшевели их немного, погладь слегка, вот и все, что я прошу.
      – А потом что?
      – Потом? Потом я займусь спасением их… и нас!
      Сэм медленно кивнул.
      – Ну, если ты так ставишь вопрос… Только я не вполне в форме для таких штук. Конечно, я найду парочку истин, подпущу благочестия… Но мне потребуется двадцать минут.
      – Ладно, пусть двадцать. А потом будем складываться. Завтра едем в Кейпур.
      – Так рано? – спросил Тэк.
      Яма покачал головой.
      – Так поздно, – сказал он.
 

***

 
      Монахи сидели на полу в трапезной. Столы были сдвинуты к стенам.
      Насекомые исчезли. Снаружи продолжался дождь.
      Великодушный Сэм, Просвещенный, вошел и сел перед монахами.
      Вошла Ратри в одежде буддийской монахини и в вуали.
      Яма и Ратри прошли в конец комнаты и сели на пол. Где-то слушал и Тэк.
      Сэм несколько минут сидел, закрыв глаза, затем мягко сказал:
      – У меня много имен, и ни одно из них не имеет значения. Говорить это называть имена, но говорить – не существенно. Вдруг случается то, что никогда не случалось раньше. Видя это, человек смотрит на реальность. Он не умеет рассказать другим, что он видел. Однако, другие желают знать и спрашивают его: «На что похоже то, что ты видел?» Тогда он пытается объяснить им. Допустим, он видел самый первый в мире огонь. И он говорит:
      «Он красный, как мак, но сквозь него танцуют другие цвета. У него нет формы, он как вода, текущая отовсюду. Он горячий, вроде летнего солнца, только горячее. Он живет некоторое время на куске дерева, а затем дерево исчезает, будто он его съел, и остается нечто черное, которое может сыпаться как песок. Когда дерево исчезает, он тоже исчезает».
      Следовательно, слушатели должны думать, что реальность похожа на мак, на воду, на солнце, на то, что едят, и на то, что выделяют. Они думают, что огонь похож на все, как сказал им человек, знавший его. Но они не видели огня. Они не могут реально знать его. Они могут только знать о нем. Но вот огонь снова приходит в мир, и не один раз. Многие смотрят на огонь. И через какое-то время огонь становится таким же обычным, как трава, облака или воздух, которым они дышат. Они видят, что он похож на мак, но не мак, похож на воду, но не вода, похож на солнце, но не солнце, похож на то, что едят и на то, что выбрасывают, но он не то, он отличается от всего этого, или он – все это вместе. Они смотрят на эту новую вещь и придумывают новое слово, чтобы назвать ее. И называют ее «огонь».
      Если они встретят человека, который еще не видел огня, и заговорят с ним об огне, он не поймет, что они имеют в виду. Тогда они, в свою очередь, станут объяснять ему, на что похож огонь, зная по собственному опыту, что говорят не правду, а лишь часть ее. Они знают, что этот человек так и не поймет реально, даже если бы они использовали все слова, существующие в мире. Он должен сам увидеть огонь, обонять его запах, греть возле руки, глядеть в его сердцевину, или остаться навеки невеждой.
      Следовательно, слово «огонь» не имеет значения, слова «земля», «воздух», «вода» не имеют значения.