Никакие слова не важны. Но человек забывает реальность и помнит слова. Чем больше слов он помнит, тем умнее его считают товарищи. Он смотрит на великие трансформации мира, но не видит их, как видит тот, кто смотрит на реальность впервые. Их имена слетают с его губ, и он улыбается и пробует их на вкус, думая, что он знает о вещах по их названиям. То, что никогда не случалось раньше, все-таки случается.
Это все еще чудо. Великое горящее цветение, поток, извержение пепла мира, и ни одна из этих вещей, которые я назвал, и в то же время все они, и это реальность – Безымянность.
И вот я требую от вас: забудьте ваши имена, забудьте слова, сказанные мною, как только они будут произнесены. Смотрите на Безымянность в себе, которая поднимается, когда я обращаюсь к ней. Она внимает не моим словам, а реальности внутри меня, которая является частью Безымянности. Это атман, он слышит меня, а не мои слова. Все остальное нереально. Определять значит терять. Суть всех вещей – Безымянность. Безымянность непознаваема, она сильнее даже Брамы. Вещи уходят, но суть остается. Следовательно, вы сидите среди сна.
Суть сна – это сон формы. Формы проходят, но суть остается, создавая новые сны. Человек называет эти сны и думает, что пленил суть, не зная, что он вызывает нереальность. Эти камни, стены, тела, сидящие рядом с вами – это маки, вода, солнце. Это сны Безымянности. Они – огонь, если хотите.
Иногда спящий сознает, что он спит. Он может в какой-то мере управлять тканью сна, сгибая ее по своей воле, или может проснуться в большом самопознании. Если он выбирает путь самопознания, слава его велика, и он будет звездой во все времена. Если же он выбирает путь Тантр, объединяющий Самсару и Нирвану, включающий мир и продолжение жизни в нем, этот человек – самый могущественный из мастеров сна. Его мощь может быть направлена и на добро, и на зло – как посмотреть, хотя эти определения тоже не имеют значения, они по ту сторону наименований Самсары.
Однако, жить в Самсаре – значит зависеть от работы могущественных мастеров сна. Если их сила направлена на добро, это золотое время, если же на зло – это время тьмы. Сон может обернуться кошмаром.
Написано, что жить – значит страдать. Так оно и есть, говорят мудрые, потому что человек должен освободиться от своего бремени Кармы, если он достигнет просвещенности. По этой причине, говорят мудрые, полезно ли человеку во сне бороться со своей участью, с тропой, по которой он должен следовать, чтобы получить освобождение? В свете вечных ценностей, говорят мудрецы, страдание – ничто; в пределах Самсары, говорят мудрые, страдание ведет к добру. Но оправданно ли, что человек борется против тех, чья мощь направлена на зло? – Он сделал паузу и поднял выше голову. – В эту ночь между нами прошел Бог Иллюзии – Мара, могущественнейший из Мастеров Сна, склонный ко злу. Он натолкнулся на другого, на того, кто может работать с тканью снов различными способами. Он встретился с Дхармой, который может изгнать мастера снов из своего сна. Они сражались, и Бог Мара не существует более. Почему они сражались, Бог Смерти и Бог Иллюзии? Вы знаете, что пути богов непостижимы. Но это не ответ.
Ответ, оправдание одинаково как для людей, так и для богов. Добро и зло, говорят мудрые, ничего не значат для тех, кто в Самсаре. Согласитесь с мудрецами, которые учили наш народ с незапамятных времен. Согласитесь, но рассмотрите вещь, о которой мудрецы не говорили. Эта вещь – «красота», которая есть слово – но взгляните за это слово и рассмотрите Путь Безымянности. А что есть Путь Безымянности? Это Путь Сна. Но зачем нужен сон Безымянности? Этого не знает ни один из живущих в Самсаре. Так что лучше спросите, что делает сон Безымянности?
Безымянность, частью которой являемся мы все, дает форму сну. А что есть высший атрибут любой формы? Красота. Значит, Безымянность – артист.
Значит, главное – не проблема добра и зла, а проблема эстетики. Бороться с могучими мастерами сна, чья сила направлена на зло или уродство, не значит бороться за то, чему учили нас мудрецы – быть безразличными в границах Самсары или Нирваны, а значит – бороться за симметричное видение сна, в границах ритма и точки, баланса и антитезы, которые делают сон вещью красоты. Об этом мудрые ничего не говорили. Эта истина так проста, что они, вероятно, проглядели ее. По этой причине я вынужден из-за эстетики ситуации обратить на нее ваше внимание. Бороться против мастеров снов, видящих безобразное – будь они люди или боги – можно лишь волей Безымянности. Эта борьба также несет страдания, и кармическое бремя человека тоже будет облегчено, как это было бы при необходимости терпеть безобразное; но это страдание производит более высокий конец в свете вечных ценностей, о которых так часто говорили мудрые.
И вот, я говорю вам, эстетика того, чему вы были свидетелями в этот вечер, была эстетикой высокого порядка. Вы можете спросить меня: «Откуда мне знать, что прекрасно, а что уродливо, и каким образом действовать?», и я скажу: на этот вопрос вы должны ответить сами. Для этого нужно сначала забыть то, что я говорил, потому что я не сказал ничего. Живите теперь в Безымянности.
Он поднял правую руку и склонил голову.
Яма встал, Ратри встала, Тэк прыгнул на стол.
Они ушли вчетвером, зная, что механизм Кармы на этот раз не сработал.
***
Они шли в пьяном блеске утра под Мостом Богов. Высокий папоротник, еще мокрый от ночного дождя, искрился по бокам тропы. Вершины деревьев и пики далеких гор рябили за поднимавшимся паром. День был безоблачным.
Слабый утренний ветерок еще хранил следы ночного холода. Щелканье, жужжанье и щебет джунглей сопровождали идущих монахов. Монастырь, из которого они ушли, едва виднелся над вершинами деревьев; над ними тянулась изогнутая линия дыма, расписывающая небеса.
Служители Ратри несли ее носилки посредине движущейся толпы монахов, слуг и маленького отряда воинов. Сэм и Яма шли почти первыми. Тэк следовал за ними, невидимкой скользя меж листьев и веток.
– Погребальный костер все еще горит, – сказал Яма.
– Да.
– Жгут тело странника, умершего от сердечного приступа как раз тогда, когда он решил отдохнуть в монастыре.
– Правильно.
– Для экспромта твоя проповедь была просто очаровательна.
– Спасибо.
– Ты действительно веришь в то, что проповедовал?
Сэм засмеялся.
– Я весьма доверчив, когда речь идет о моих словах. Я верю всему, что говорю, хотя и знаю, что я лжец.
Яма фыркнул.
– Жезл Тримурти все еще падает на спины людей. Ниррити шевелится в своем темном логове; он тревожит морские пути юга. Не хочешь ли ты потратить еще один срок жизни на удовольствие заняться метафизикой – найти новые оправдания для подавления своих врагов? Твое выступление в прошлую ночь звучало так, словно ты перевернул понятия почему и как.
– Нет, – сказал Сэм, – я хотел испробовать другую линию на присутствующих. Трудно вызвать возмущение тех, для кого все – благо. В их мозгах нет места злу, несмотря на их постоянные страдания. Раб на дыбе, знающий, что он должен родиться снова – может быть, жирным купцом – если будет страдать с готовностью, смотрит на страдания иначе, чем тот у которого только одна жизнь. Этот раб может вытерпеть все, зная, что, как ни велика сейчас его боль, его будущие радости будут еще больше. Если такой человек не выбирает между добром и злом, тогда, возможно, красота и уродство могут служить одинаково. Меняются только названия.
– Тогда, значит, это новая, официальная партийная линия? – спросил Яма.
– Именно, – ответил Сэм.
Яма провел рукой по невидимой щели в одежде, извлек кинжал и поднял его.
– Салют красоте! – сказал он. – Долой уродство!
Волна тишины прокатилась по джунглям. Прекратились все звуки жизни.
Яма поднял одну руку вверх, а другой вложил кинжал в его потайные ножны.
– Стоп! – крикнул он и посмотрел вверх, щурясь от солнца и склонил голову набок. – Прочь с тропы! В кусты!
Все двинулись. Тела в шафрановых мантиях метнулись с тропы. Носилки Ратри застряли между деревьями, а Ратри стояла теперь рядом с Ямой.
– В чем дело? – спросила она.
– Слушай!
Это спускалось с неба на взрывной волне звука. Оно мелькнуло над пиками гор, пронеслось над монастырем, разметая дым. При его полете грохотали взрывы звука, воздух дрожал, словно это пробивалось сквозь ветер и свет.
Это был крест в виде буквы тау с громадной петлей и с огненным хвостом позади.
– Разрушитель вышел на охоту, – сказал Яма.
– Громовая колесница! – закричал один из наемных воинов, делая рукой знак.
– Шива проходит, – сказал монах, вытаращив глаза от ужаса. Разрушитель…
– Если бы я своевременно понял, как хорошо я работал, я мог бы вычислить дни его международных состязаний. Иногда я сожалею о своей гениальности.
Крест прошел под Мостом Богов, качнулся над джунглями и ушел к югу.
Его рев постепенно уменьшался по мере удаления. Затем наступила тишина.
Коротко чирикнула птица. Ей ответила другая. Затем снова появились все звуки жизни, и путешественники вернулись на тропу.
– Он вернется, – сказал Яма, и это оказалось правдой.
Еще дважды в этот день они покидали тропу, когда громовая колесница проносилась над их головами. В последнем случае она сделала круг над монастырем, возможно, наблюдая за похоронным ритуалом, проводившимся там.
Затем она прошла над горами и исчезла.
В эту ночь они разбили лагерь под звездами, и на вторую тоже.
Третий день привел их к реке Дива и к маленькому портовому городку Куна. Здесь они нашли транспорт, как желали и в тот же вечер двинулись на барке к югу, туда, где Дива соединялась с могучей Ведрой, а затем дальше, и, наконец, к пристаням Кейпура, их назначению.
Пока они плыли по реке, Сэм слушал ее звуки. Он стоял на палубе, положив руки на перила, и смотрел в воду, где яркое небо поднималось и падало, а звезды склонялись друг к другу. И тогда ночь обратилась к нему голосом Ратри откуда-то вблизи.
– Ты проходил этим путем прежде, Татагатхи.
– Много раз, – ответил он.
– Дива прекрасна под звездами в своей ряби.
– Да.
– Теперь мы идем в Кейпур и во Дворец Камы. Что ты станешь делать, когда мы туда прибудем?
– Некоторое время потрачу на медитацию, богиня.
– О чем будешь размышлять?
– О своих прошлых жизнях и об ошибках, которые содержала каждая из них. Мне нужно заново пересмотреть свою тактику и тактику врага.
– Яма думает, что Золотое Облако изменило тебя.
– Возможно, что так оно и есть.
– Он считает, что оно размягчило тебя, ослабило. Ты всегда изображал из себя мистика, но сейчас, по мнению Ямы, ты и в самом деле стал им – на свою погибель и на нашу.
Сэм покачал головой и повернулся, но не увидел Ратри. То ли она была здесь невидимой, то ли ушла. Он сказал тихо и без выражения:
– Я сорву эти звезды с небес и брошу их в лицо богам, если понадобится. Я буду богохульствовать во всех храмах страны. Я буду улавливать жизни сетью, как рыбак рыбу, если это будет необходимо. Я снова поднимусь в Небесный Город, даже если каждая ступенька будет пламенем или обнаженным мечом, а путь будут охранять тигры. Настанет день, когда боги спустятся с Неба и увидят меня на лестнице; я принесу им дар, которого они боятся больше всего.
Но сначала мне надо подумать, – закончил он, отвернулся и вновь начал разглядывать воду.
Падучая звезда пролетела по небу. Судно шло вперед. Ночь вздохнула над Сэмом.
Сэм смотрел вдаль и вспоминал.
Глава 2
Однажды незначительный раджа мелкого княжества поехал со своей свитой в Махартху, город, который называли Воротами Юга и Столицей Зари, чтобы купить себе новое тело. Это было в те времена, когда угрозу судьбы еще можно было отвести в сторону, когда боги были менее официальны, демоны еще связаны, а Небесный Город бывал иногда открыт для людей. Это история о том, как принц искушал однорукого исполнителя обрядов перед Храмом и своей самонадеянностью навлек на себя немилость Неба…
Немногие родятся вновь среди людей; большинство родится вновь где-то в другом месте.
Ангуттара-Никайя (1, 35)
Принц въехал в Столицу Зари ближе к концу дня, верхом на белой кобыле и поехал по широкой улице Сурья; сотня его вассалов сгрудилась позади, его советник Страк ехал по левую руку от него; кривую саблю в ножнах и часть его богатства в сумках несли вьючные лошади.
Жара била в тюрбаны людей, расплывалась позади и снова поднималась с дороги.
Навстречу медленно ехала колесница; возничий искоса глянул на знамя, которое нес глава слуг; куртизанка стояла у входа в свой шатер и смотрела на уличное движение; свора дворняжек с лаем бежала за лошадьми.
Принц был высок, усы его были цвета дыма. На темных кофейных руках выступали набухшие вены. Но держался он прямо, а глаза его, волнующие, светлые, напоминали глаза древней птицы.
Впереди собралась толпа, глазеющая на проходящий отряд. На лошадях ездили только те, кому это было по карману, а столь богатыми были очень немногие. Обычным верховым животным был слизард – чешуйчатое существо со змеиной шеей, со множеством зубов, с сомнительным происхождением, коротким жизненным циклом и скверным характером; у лошадей, по каким-то причинам, за последние десятилетия увеличилась бесплодность.
Принц ехал по Столице Зари, жители наблюдали.
Затем отряд свернул на более узкую улицу и поехал мимо низких торговых зданий, больших магазинов крупных купцов, мимо банков, храмов, гостиниц, борделей. Наконец, они доехали до края делового района и до роскошной гостиницы Хауканы, Самого Лучшего Хозяина. У ворот они натянули поводья, потому что сам Хаукана стоял снаружи, просто одетый, полный, улыбающийся, желая лично провести в ворота белую кобылу.
– Добро пожаловать, господин Сиддхарта! – сказал он громко, чтобы все уши могли узнать личность гостя. – Добро пожаловать в эту соловьиную округу, ароматные сады и мраморные залы этого скромного заведения!
Приветствую также и твоих всадников, которые проехали с тобой немалый путь и, без сомнения, найдут здесь отдых и достойный прием, как и ты сам. У меня ты найдешь все, что тебе нравится, как бывало много раз в прошлом, когда ты живал в этих залах с другими знатными гостями и благородными посетителями, слишком многочисленными для перечисления…
– И тебе добрый вечер, Хаукана! – крикнул принц, потому что день был жаркий, а речь хозяина могла литься вечно. – Впусти нас поскорее в эти стены, где среди прочих качеств, слишком многочисленных для перечисления, есть также и прохлада.
Хаукана быстро поклонился и, взяв под уздцы белую кобылу, провел ее через ворота во двор; он придержал стремя, пока принц спешивался, а затем передал лошадь конюху и послал мальчишку подмести улицу.
В гостинице гости первым делом вымылись, стоя в мраморной ванне, в то время как слуги лили воду им на плечи. Затем они смазали себе кожу, по обычаю касты воинов, надели свежую одежду и прошли в обеденный зал.
Еда тянулась до вечера, до тех пор, пока воины потеряли счет блюдам.
Принц сидел во главе длинного низкого стола. Направо от него три танцора выполняли сложный танец, позванивая цимбалами; выражение их лиц точно соответствовало каждому моменту танца, а четыре музыканта под вуалями давали подходящую традиционную музыку. Стол был покрыт богато вытканным гобеленом с изображениями охоты и сражений; всадники на слизардах и на лошадях поражали копьями и стрелами крылатую панду, огненного петуха и растение с драгоценными стручками; зеленые обезьяны боролись на вершинах деревьев; птица Гаруда держала в когтях небесного демона и била его клювом и крыльями; из глубин моря вылезала армия рогатых рыб, зажимавших в соединенных плавниках розовые кораллы и глядевшие на строй людей в камзолах и шлемах; те копьями и факелами препятствовали рыбам выйти на берег.
Принц ел очень умеренно. Он слушал музыку, иногда смеялся шуткам своих людей. Он потягивал шербет, кольца его звякали о стекло чаши.
Рядом возник Хаукана.
– Все ли хорошо, господин?
– Да, добрый Хаукана, все хорошо, – ответил принц.
– Ты ешь не так, как твои люди. Тебе не нравится пища?
– Пища великолепна и приготовлена отменно, дорогой хозяин. Тут скорее виноват мой аппетит, он плох в последнее время.
– А! – понимающе сказал Хаукана. – У меня есть вещь так вещь! И только ты сможешь правильно оценить ее. Она очень давно стоит на особой полке в моем погребе. Бог Кришна каким-то образом сумел сохранить ее в веках. Он дал мне ее много лет назад, потому что здешний приют не показался ему неприятным. Я сейчас принесу ее тебе.
Он поклонился и вышел.
Вернулся он с бутылкой. Принц, даже не видя этикетки, узнал форму бутылки.
– Бургундское! – воскликнул он.
– Именно, – сказал Хаукана. – Привезено очень давно из исчезнувшей Уратхи. – Он понюхал ее и улыбнулся, затем налил немного в грушевидный стаканчик и поставил перед гостем.
Принц поднял стаканчик и вдохнул букет. Затем сделал медленный глоток и закрыл глаза.
В зале затихли из уважения к удовольствию принца.
Когда он поставил стаканчик, Хаукана снова налил продукт винограда «черный пино», который в этой стране не культивировался.
Принц не дотронулся до стаканчика, а повернулся к Хаукане и спросил:
– Кто старейший музыкант в этом доме?
– Манкара, – ответил хозяин, указывая на седого мужчину, присевшего за служебный стол в углу.
– Стар не телом, а годами, – сказал принц.
– О, тогда это Дель, если его можно считать музыкантом. Он говорит, что когда-то был им.
– Кто это – Дель?
– Мальчик при конюшне.
– А, понятно. Пошли за ним.
Хаукана хлопнул в ладоши и приказал появившемуся слуге сходить на конюшню, привести грума в приличный вид и срочно доставить к обедающим.
– Прошу тебя, не трудись приводить его в приличный вид, пусть просто придет сюда, – сказал принц.
Он откинулся на сидении и ждал, закрыв глаза. Когда грум предстал перед ним, он спросил мальчика:
– Дель, какую музыку ты исполнял?
– Ту, которую больше не хотят слушать брамины, – ответил мальчик.
– Какой инструмент у тебя был?
– Фортепьяно.
– А мог бы ты сыграть на каком-нибудь из этих? – принц показал на инструменты, стоявшие теперь на небольшой платформе у стены.
Мальчик повернул к ним голову.
– Я мог бы, вероятно, сыграть на флейте, если бы она у меня была.
– Ты знаешь какие-нибудь вальсы?
– Да.
– Не сыграешь ли мне «Голубой Дунай»?
Угрюмое выражение лица мальчика исчезло и заменилось смущением. Он бросил быстрый взгляд на Хаукану; тот кивнул.
– Сиддхарта принц среди людей, он из Первых, – констатировал хозяин.
– «Голубой Дунай» на флейте?
– Если можешь.
Мальчик пожал плечами.
– Попробую. Это было страшно давно… Отнесись ко мне терпеливо.
Он подошел к инструментам и прошептал что-то собственнику выбранной им флейты. Человек кивнул. Мальчик поднес флейту к губам. Он дал несколько пробных нот, сделал паузу, и началось трепетное движение вальса. Пока он играл, принц пил свое вино.
Когда мальчик остановился перевести дух, принц сделал ему знак продолжать. И мальчик играл одну запретную мелодию за другой. Лица музыкантов-профессионалов выражали профессиональное презрение, но их ноги под столом постукивали в такт музыке.
Наконец принц допил свое вино. Вечер подступил к городу Махартха.
Принц бросил мальчику кошелек, но из-за слез на глазах не видел, как грум вышел из зала. Затем принц встал, прикрывая ладонью зевок:
– Я иду в свои комнаты, – сказал он своим людям. – Не проиграйте тут без меня свое наследие.
Они засмеялись, пожелали ему спокойной ночи и заказали себе крепкой выпивки и соленых бисквитов. Уходя, он услышал стук игральных костей.
***
Принц лег рано и встал до зари. Он приказал слуге оставаться весь день у двери и не допускать к нему никого под предлогом его, принца, нездоровья.
Прежде чем первые цветы раскрылись для утренних насекомых, принц вышел из гостиницы, и его уход видел только старый зеленый попугай. Он ушел не в шелках, усыпанных жемчугом, а, как обычно в таких случаях, в лохмотьях. Ему не предшествовали раковины и барабаны, а только тишина, когда он шел по туманным улицам города. Улицы были пусты, разве что иногда возвращались с позднего вызова доктор или проститутка. Когда он проходил деловой район, направляясь к гавани, он заметил, что за ним увязалась бездомная собака.
Он сел на ящик у подножия пирса. Заря снимала с мира тьму; и он смотрел на суда, качающиеся в приливе, на пустые, опутанные веревками паруса, на вырезанных на носу чудовище или девушку. В каждое свое посещение Махартхи он всегда приходил ненадолго в гавань.
Розовый зонт утра раскрылся над спутанными волосами облаков. Холодный ветер пронесся над доками. Хищные птицы хрипло кричали, огибая башни и устремляясь потом через бухту.
Он смотрел на удалявшийся в море корабль, на его парусиновые крылья, поднимающиеся высокими пиками и исчезающие в соленом воздухе. На борту других судов, стоявших на якоре, начиналось движение, команда готовилась грузить или разгружать грузы благовоний, кораллов, масла и прочих товаров вроде металла, скота, дерева и пряностей. Он вдыхал запах торговли, слушал ругань матросов и восхищался тем и другим: от первых разило богатством, а вторая объединяла две главные заботы принца: теологию и анатомию.
Через некоторое время он заговорил с иноземным морским капитаном, наблюдавшим за выгрузкой мешков с зерном и теперь отдыхавшим в тени ящиков.
– Доброе утро, – сказал принц. – Да минуют вас штормы и кораблекрушения и боги даруют вам безопасную гавань и хороший рынок для ваших товаров.
Капитан кивнул, присел на ящик и стал набивать глиняную трубку.
– Спасибо, старик, – сказал он. – Хотя я молюсь богам храмов по собственному выбору, я принимаю благословение от всех других.
Благословение всегда полезно, особенно морякам.
– У тебя было трудное путешествие?
– Менее трудное, чем могло бы быть, – ответил капитан. – Эта дымящаяся морская гора, Пушка Ниррити, снова выпустила свои снаряды в небеса.
– А, ты плыл с юго-запада!
– Да. Чатистан, из Айспера-за-морем. Ветер хорош в это время года, но именно поэтому он и несет пепел Пушки дальше, чем можно думать. Шесть дней падал на нас этот черный снег, запах подземного мира преследовал нас, портил пищу и воду, глаза наши слезились, горло жгло. Мы принесли много благодарственных жертв, когда наконец вышли оттуда. Видишь, какой грязный корпус? А поглядел бы на паруса: черные, как волосы Ратри!
Принц наклонился, чтобы лучше разглядеть судно.
– Но особенного волнения воды не было? – спросил он.
Моряк покачал головой.
– Мы окликнули крейсер возле Соленого Острова и узнали, что на шесть дней опоздали к самому скверному выстрелу Пушки. Тогда горели облака и поднялись страшные волны. Затонули два корабля, а возможно, и третий. Моряк закурил свою трубку. – Так что, как я говорил, благословение всегда полезно морякам.
– Я ищу одного моряка, – сказал принц. – Капитана. Зовут его Ян Ольвигг, теперь он, возможно, известен как Ольвагга. Ты не знаешь его?
– Знаю, – сказал моряк, – но прошло много времени с тех пор, как он плавал.
– Да? Что с ним сталось?
Моряк повернул голову, чтобы лучше рассмотреть принца.
– А кто ты такой, чтобы спрашивать?
– Меня зовут Сэм. Ян мой очень старый друг.
– Насколько давний?
– Много, очень много лет назад, в другом месте я знал его, когда он был капитаном корабля, который не заплывал в эти океаны.
Капитан вдруг нагнулся, схватил кусок деревяшки и швырнул в собаку, огибавшую сваи с другой стороны пирса. Собака взвизгнула и отскочила под защиту склада. Это была та самая собака, что шла за принцем от гостиницы Хауканы.
– Берегись адских собак, – сказал капитан. – Есть собаки и собаки… и собаки. Три разных сорта, и всех их тянет в этот порт твое присутствие.
Твои руки – он сделал жест трубкой – недавно носили много колец. Их следы еще остались.
Сэм глянул на свои руки и улыбнулся.
– Твои глаза ничего не упустят, моряк, – ответил он, – так что я признаю очевидное. Я недавно носил кольца.
– Стало быть, ты, как и собаки, не тот, кем кажешься, и ты пришел спрашивать насчет Ольвагги, своего самого старинного друга. Тебя зовут, как ты сказал, Сэм. Ты случайно не из Первых?
Сэм не сразу ответил, а вглядывался в моряка, как бы ожидая, не скажет ли тот еще что-нибудь.
Видимо, поняв это, капитан продолжал:
– Ольвагга, я знаю, считался из Первых, хотя сам он никогда этого не говорил. Если ты сам из Первых, либо из Мастеров, ты это знаешь, так что я не выдал его, сказав так. Однако, я хочу знать, с кем я говорю – с другом или с врагом.
Сэм нахмурился.
– Ян никогда не умел наживать врагов. А судя по твоим словам, теперь у него есть враги среди тех, кого ты называешь Мастерами.
Моряк продолжал пристально смотреть на него.
– Ты не Мастер, – наконец сказал он, – и ты пришел издалека.
– Ты прав, – сказал Сэм, – но как ты узнал это?
– Во-первых, ты старик. Мастер тоже мог бы иметь старое тело, но он не захочет, так же как не захочет остаться на долгое время собакой.
Слишком силен его страх перед реальной смертью, которая иногда внезапно поражает стариков. Поэтому он не остался бы так долго, чтобы кольца врезались ему в пальцы. Богатые никогда не лишаются своих тел. Если они отказываются от нового рождения, они живут полный виток своих дней.
Мастера побоятся поднять оружие среди сторонников такого человека, даже если встретят его одного. Так что такое тело, как у тебя, нельзя получить таким способом. А тело из отбросов общества никогда не имеет отметок на пальцах. Следовательно, я считаю тебя человеком другой значимости, не Мастером. Если ты знал Ольваггу в давние времена, значит, ты тоже из Первых, как и он. И считаю я тебя человеком издалека как раз из-за сорта информации, какую ты ищешь. Будь ты из Махартхи, ты знал бы о Мастерах, а зная о Мастерах, ты знал бы, почему Ольвагга не может плавать.
– Ты, похоже, знаешь о делах в Махартхе больше, чем я, о только что прибывший моряк.
– Я тоже издалека, – чуть улыбнувшись, сказал капитан. – Но за двенадцать месяцев я могу посетить в два раза больше портов. Я слышу новости и слухи, и рассказы отовсюду – больше чем из двух дюжин портов. Я слышу о дворцовых интригах и о делах Храма. Я слышу тайны, которые шепчут ночью прекрасные девушки под сахарным тростником Камы. Я слышу о кампаниях кшатрий и о сделках крупных торговцев насчет будущего урожая зерна, насчет пряностей, драгоценных камней и шелка. Я пью с бардами и астрологами, с актерами и слугами, с угольщиками и портными. Иногда я случайно натыкаюсь на порт, где побывали пираты, и узнаю цену тех, за кого они требуют выкуп.
Поэтому не удивляйся, что я, прибывший издалека, больше знаю о Махартхе, чем ты, живущий, возможно, за неделю пути отсюда. Иной раз я слышу даже о деяниях богов.
– Тогда не можешь ли ты рассказать мне о Мастерах, и почему они считаются врагами? – спросил Сэм.
– Кое-что о них могу рассказать, чтобы ты не ходил непредупрежденным.
Основная часть теперь состоит из Мастеров Кармы. Их личные имена держатся в секрете, как принято у богов, так что они безличны, как Великое Колесо, которое они якобы представляют. Теперь они не просто купцы, они связаны с Храмами. Они тоже измененные, потому что твои родичи Первые, которые стали теперь богами, общаются с ними с Неба. Если ты действительно Первый, Сэм, твой путь поведет тебя либо к обожествлению, либо к уничтожению, когда ты встретишься с этими новыми Мастерами Кармы.
– Каким образом?
– Подробности ищи в другом месте, – сказал моряк. – Я не знаю, как делаются эти вещи. Поспрошай Янагга, парусного мастера на улице Ткачей.
– Так теперь зовут Яна?
Капитан кивнул.
– И опасайся собак, – сказал он. – Или, коль на то пошло, любого живого, кто может скрывать в себе разум.
– Как зовут тебя, капитан?
– В этом порту у меня вообще нет имени, либо фальшивое, а у меня нет причин лгать тебе. Прощай, Сэм.
– Прощай, капитан. Спасибо тебе за твои слова.
Сэм встал и ушел из гавани, направляясь обратно к деловому району и торговым улицам.
***
Солнце красным диском поднималось навстречу Мосту Богов. Принц шел по проснувшемуся городу среди палаток мелких ремесленников. Разносчики притираний, пудры, духов и масел двигались вокруг него. Цветочницы махали прохожим своими букетами и корсажами. Виноторговцы молчали, сидя со своими бурдюками на длинных скамейках, и ожидали постоянных покупателей. Утро пахло смесью еды, мускуса, экскрементов, масел и благовоний, и казалось, будто идешь в невидимом облаке.
Поскольку принц был одет как нищий, было вполне уместно, что он остановился и заговорил с горбуном, державшим чашку для подаяния.
– Привет, брат, – сказал он, – я зашел далеко от своего квартала и заблудился. Не укажешь ли мне дорогу к улице Ткачей?
Горбун кивнул и намекающе покачал чашкой.
Принц извлек из потайного кармана под лохмотьями мелкую монету и бросил ее в чашку. Монета тут же исчезла.
– Туда, – махнул головой горбун. – Пройдешь три улицы и повернешь налево. Пройдешь еще две улицы и увидишь Круг Фонтана перед храмом Варуны.
Войди в этот Круг. Улица Ткачей отмечена знаком шила.
Принц кивнул горбуну, похлопал его по горбу и продолжал путь.
Дойдя до Круга Фонтана, он остановился. Несколько десятков людей стояло движущейся линией перед Храмом Варуны, самого строгого и величественного из всех божеств. Эти люди не собирались войти в Храм, а были приглашены на какое-то занятие, которое требовало ожидания. Он услышал звон монет и подошел поближе.
