Ее кабинет был полон цветов, ей нравились экзотические ароматы.
      Иногда она зажигала курения. Ей нравилось мочить ноги в теплых лужах, гулять в снегопад, слушать слишком много музыки, может быть, излишне громкой, выпивать каждый вечер пять или шесть различных лекарств (обычно приятно пахнущих анисом, иногда — полынью). Руки у нее были мягкие, слегка веснушчатые, с длинными сужающимися к концам пальцами. Колец она не носила.
      Ее пальцы снова и снова ощупывали выпуклости цветка рядом с ее креслом, пока она говорила в записывающий аппарат.
      — …основные жалобы пациента при поступлении — нервозность, бессонница, боли в животе и периоды депрессии. В карточке пациента отмечены его прежние кратковременные поступления. Он был в этом госпитале в 1995 году с маниакально-депрессивным психозом слабо выраженного типа и снова вернулся сюда второго марта 1996 года. 9 февраля 1997 года он поступил в другой госпиталь. Физическое обследование показало кровяное давление 170 на 100. На день обследования — 12.11.98 — он был нормально развит и хорошо упитан. В это время пациент жаловался на постоянную боль в пояснице, и были отмечены некоторые умеренные симптомы от алкогольной абстиненции. Дальнейшее физическое обследование не выявило патологии, за исключением того, что его сухожилия реагируют преувеличенно, но одинаково.
      Эти симптомы — результат отхода от алкогольной абстиненции. При поступлении он не показал себя психотиком, у него не было ни заблуждений, ни галлюцинаций. Он хорошо ориентировался в пространстве, времени и своей личности. Вскоре психологическое состояние было определено: он был в какой-то мере претенциозным, экспансивным и, в достаточной степени, враждебным. Его считали потенциальным нарушителем порядка. Поскольку он был по специальности поваром, его назначили работать на кухне. Тогда его общее состояние показало явное улучшение. Больше сотрудничества, меньше напряженности. Диагноз: маниакально-депрессивная реакция (усиленная неизвестным стрессом). Степень психического ухудшения — средняя. Признан правомочным. Продолжить лечение в условиях госпитализации.
      Она выключила аппарат и засмеялась. Этот звук испугал ее: смех феномен общественный, а она была одна. Она вновь включила запись и грызла уголок носового платка, пока мягкие скользящие слова возвращались к ней.
      После первого же десятка она перестала их слушать.
      Когда аппарат замолчал, она выключила его. Она была очень одинока.
      Она была так чертовски одинока, что лужица света, возникшая, когда она стукнула себя по лбу и повернулась лицом к окну, вдруг стала самой важной вещью на свете. Она хотела, чтобы это был океан света, или чтобы она сама стала совсем крошечной — все равно, лишь бы этот свет втянул ее в себя.
      Вчера минуло три недели…
      Слишком долго, думала она, я должна ждать. Нет! Невозможно! А что, если он умрет, как этот Вискоумб? Нет! Не может быть! С ним ничего не может случиться. Никогда. Он всесилен и защищен от всего. Но… но придется ждать следующего месяца. Еще три недели… Без зрения!.. Вот что это значит — ослепнуть… Но разве воспоминания потускнели? Разве они ослабли? Как выглядит дерево? Или облако?.. Я не помню! Что такое зеленое?
      Что такое красное? Боже! Это уже истерия! Я слежу за ней, но не могу ее прекратить! Надо принять лекарство. Лекарство!
      Плечи ее тряслись. Лекарство принимать она не стала, но сильно прикусила платок, пока острые зубы не прорвали ткань.
      — Берегись, — сказала она личному блаженству, — тех, кто жаждет справедливости, потому что мы желаем удовлетворения. И берегись кротких, ибо мы будем пытаться унаследовать Землю. И берегись…
      Коротко прожужжал телефон. Она убрала платок, сделала спокойное лицо и повернулась к аппарату.
      — Алло.
      — Элина, я вернулся. Как вы?
      — Хорошо, даже вполне хорошо. Как прошел ваш отпуск?
      — О, не жалуюсь. Я давно собирался и, думаю, что заслужил отдых.
      Слушайте, я привез вам кое-что показать — например, Винчестерский кафедральный собор. Хотите прийти на этой неделе? Я свободен в любое время.
      "Сегодня!.. Нет. Я отчаянно хочу этого. Это может стать препятствием, если он увидит…"
      — Как насчет завтрашнего дня? — спросила она. — Или послезавтрашнего?
      — Завтра будет прекрасно, — ответил он. — Встретимся в "К. и Л." около семи?
      — Да. Это будет очень приятно. Тот же столик?
      — Почему нет? Я закажу его.
      — Идет. Значит, завтра увидимся.
      — До свидания.
      Связь выключилась. В ту же минуту в ее голове внезапно закружились цвета, и она увидела деревья — дубы, сосны и секвойи — большие, зеленые с коричневым и серым; она увидела комья облаков, протирающих пастельное небо, и пылающее солнце, и озеро глубокой, почти фиолетовой синевы. Она сложила свой изорванный носовой платок и выбросила.
      Она нажала кнопку рядом со столом, и кабинет наполнился музыкой.
      Скрябин. Затем нажала другую кнопку и снова проиграла надиктованную ею пластинку, но почти не слышала ни того, ни другого…
      ***
      …Пьер подозрительно понюхал еду. Санитар снял ее с подноса и вышел, заперев за собой дверь. Салат ждал на полу. Пьер осторожно подошел к нему, захватил горсть и проглотил.
      Он боялся.
      "Только бы сталь перестала грохотать, сталь о сталь, где-то в этой темной ночи… Только бы…"
      ***
      …Зигмунд встал, зевнул и потянулся. На секунду его задние лапы ослабли, затем он стал внимательным и встряхнулся. Она, наверное, скоро пойдет домой. Он поглядывал вверх, на часы, висящие на уровне человеческого роста, чтобы проверить свои ощущения, а затем подошел к телевизору. Встав на задние лапы, он одной передней оперся о стол, а другой включил телевизор.
      Время сводки погоды; может быть, дороги обледенели…
      ***
      — …Я проезжал через всемирные кладбища, — писал Рэндер, — обширные каменные леса, которые каждый год увеличиваются.
      Почему человек так ревниво охраняет своих мертвых? Не потому ли, что это монументально демократический путь увековечивания, высшее утверждение вредящей силы, то есть жизни, и желание, чтобы она продолжалась вечно?
      Унамуно уверял, что это именно так. Если да, то в последние годы значительно больший процент населения жаждет бессмертия, чем когда-либо раньше в истории…
      ***
      Чик-чик, чира-чик!
      Как ты думаешь, это все-таки люди?
      Вряд ли, слишком они уж хороши.
      ***
      Вечер был звездным. Рэндер завел С-7 в холодный подвал, нашел свое место и поставил на него машину.
      От бетона шла холодная сырость, она вцеплялась в тело, как крысиные зубы. Рэндер повел Элину к лифту. Их дыхание облачком висело перед ними.
      — Холодновато, — заметил он.
      Она кивнула.
      В лифте он отдышался, размотал шарф и закурил.
      — Дайте и мне, пожалуйста, — сказала она, почувствовав запах табака.
      Он подал ей сигарету.
      Они поднимались медленно, и Рэндер прислонился к стенке, вдыхая смесь дыма и кристаллизованной влаги.
      — Я встретил еще одну мутированную овчарку в Швейцарии; такую же большую, как Зигмунд. Только это охотник.
      — Зигмунд тоже любит охотиться, — заметила Элина. — Два раза в год мы ездим в северные леса, и я отпускаю его. Он пропадает несколько дней и возвращается вполне счастливым. Он никогда не рассказывает, что делал, и никогда не приходит голодным. Я думаю, ему нужен отдых от людей, чтобы оставаться нормальным.
      Лифт остановился. Они вошли в холл, и Рэндер снова повел ее.
      Войдя в кабинет, он включил термостат, и по комнате заструился теплый воздух. Их пальто он повесил тут же, в кабинете, и выкатил из гнезда «яйцо». Включив его в розетку, он начал превращать стол в контрольную панель.
      — Как вы думаете, это долго продлится? — спросила она, пробегая кончиками пальцев по гладким холодным изгибам «яйца». — Я имею в виду, полная адаптация к зрению.
      Он задумался.
      — Не имею представления. Пока не знаю. Мы начали очень хорошо, но еще многое нужно сделать. Месяца через три я смогу делать предположения.
      Она задумчиво кивнула, подошла к столу и обследовала его легкими, как десять перышек, пальцами.
      — Осторожно! Не нажмите какую-нибудь кнопку.
      — Не буду. Как, по-вашему, долго ли мне придется учиться оперировать ими?
      — Учиться — три месяца. Шесть — чтобы стать достаточно опытной для использования их на ком-то; и еще шесть — под постоянным наблюдением, прежде чем вам можно будет доверить самостоятельную работу. Всего вместе больше года.
      — О-хо-хо! — она села в кресло. Рэндер коснулся кнопок сезонов, фаз дня и ночи, дыхания сельской местности и города, элементов, открыто бегущих по небу и всех танцующих сигналов, которыми он пользовался для построения миров. Он разбил час времени и опробовал примерно пять веков.
      — О'кей, все готово.
      Это произошло быстро и с минимумом советов со стороны Рэндера. На секунду все стало серым. Затем мертвенно-белый туман. Затем он сам собой разошелся, как от порыва ветра, хотя Рэндер не почувствовал его.
      Он стоял рядом с ивой у озера, а Элину наполовину скрывали ветки и решетка теней. Солнце клонилось к закату.
      — Мы вернулись, — сказала она. — Я все время боялась, что этого так и не произойдет, но я снова вижу все и вспоминаю.
      — Хорошо, — сказал он. — Посмотрите на себя.
      Она посмотрела в озеро.
      — Я не изменилась.
      — Нет.
      — А вы изменились, — сказала она, глядя на него. — Но я еще понимаю не все, что вижу.
      — Ясно.
      — Что мы будем делать?
      — Смотрите.
      На ровной дороге она увидела кар. Он шел издалека, прыгал по горам, жужжал у подножия холмов, кружился по прогалинам и расцвечивал их голосом в серое и серебро синхронизированной силы, и озеро дрожало от звуков. Кар остановился в сотне футов за кустарником. Это был С-7.
      — Идемте со мной, — пригласил Рэндер, беря Элину за руку. — Поедем.
      Они прошли меж деревьев, обогнув последний куст. Она дотронулась до гладкого кокона, до антенны, до окон — и окна сразу просветлели. Она посмотрела через них внутрь кара и кивнула.
      — Это ваш кар С-7.
      — Да. — Он открыл дверцу. — Садитесь. Мы возвращаемся в клуб. Сейчас самое время. Воспоминания свежи и будут в меру приятны или нейтральны.
      — Приятны, — с улыбкой уточнила она, садясь в машину.
      Он захлопнул дверцу, обошел кар и сел рядом с ней. Она смотрела, как он набирает воображаемые координаты. Кар прыгнул вперед и ровным ходом пошел среди деревьев. Рэндер чувствовал возрастающее напряжение, поэтому не менял сценария. Элина поворачивалась на вращающемся сиденьи и осматривала внутренность кабины, а затем снова уставилась в окно. Она смотрела на убегающие деревья.
      Рэндер уловил ощущение тревоги и затемнил окна.
      — Спасибо, — сказала она. — Мне вдруг стало слишком много видения все несется мимо, как…
      — Понятно, — кивнул Рэндер, поддерживая ощущение движения. — Я так и предполагал. Но вы становитесь выносливее. — Теперь расслабьтесь, добавил он через минуту, и где-то была нажата кнопка.
      Элина расслабилась, и они ехали все дальше и дальше. Наконец, кар замедлил ход, и Рэндер сказал:
      — А теперь один непродолжительный взгляд в окно.
      Он пустил в ход все стимуляторы, которые способствовали удовольствию и расслаблению, и выстроил вокруг кара город. Она смотрела сквозь просветленные окна на профили башен и монолитные блоки жилищ, затем увидела три кафетерия, дворец развлечений, аптеку, медицинский центр из желтого кирпича с аркой, сплошь застекленную школу, сейчас пустую, еще аптеку и множество каров, припаркованных или несущихся мимо, и людей, входящих и выходящих, идущих мимо домов, садящихся и вылезающих из каров.
      И было лето, и предзакатный свет формировался из цветов города и одежды людей, идущих по бульвару или стоящих на террасах и балконах, разговаривающих на улицах; женщина с пуделем, ракеты, снующие высоко в небе.
      Затем мир исчез. Рэндер держал абсолютный мрак, приглушив все ощущения, кроме чувства движения.
      Через некоторое время появился тусклый свет. Они все еще сидели в каре, но окна снова стали непрозрачными.
      — Боже! — прошептала она. — Мир так наполнен! Я и в самом деле видела все это?
      — Я не собирался доходить до этого сегодня, но вы пожелали. Похоже, что вы были готовы.
      — Да, — после недолгого раздумья согласилась она, и окна вновь просветлели. Она быстро повернулась.
      — Все исчезло, — успокоил ее он. — Я только хотел, чтобы вы бегло взглянули.
      Она смотрела. Снаружи теперь было темно, и они медленно ехали по мосту. Других машин не было. Под ними была плоскость, а в небе — множество звезд; они освещали дышащую воду, уходящую под мост. Косые опоры моста спокойно проплывали мимо.
      — Вы правильно сделали, я вам очень благодарна, — сказала она. — Кто же вы?
      Видимо, он хотел, чтобы она спросила об этом.
      — Я — Рэндер, — он засмеялся.
      Они продолжали путь по теперь пустому темному городу и, наконец, подъехали к клубу в большом паркинг-куполе. Там он тщательно исследовал все ее ощущения, готовый убрать мир в нужный момент, но этого не потребовалось.
      Они вышли из кара и пошли в клуб, который он не решился переполнить людьми. Они сели за свой столик недалеко от бара, в маленькой комнате с комплектом доспехов рядом, и заказали ту же еду, что и раньше.
      — Нет, — заявил он, оглядывая себя. — Это не мое.
      Доспехи снова оказались рядом со столом, а Рэндер — в своем сером костюме с черным галстуком и серебряным зажимом из трех лепестков.
      Оба рассмеялись.
      — Я не тот тип, чтобы носить жестяной костюм, и хотел бы, чтобы вы перестали меня видеть в нем.
      — Простите. — Она улыбнулась. — Я сама не знаю, зачем и как я это сделала.
      — Я знаю, и склонен к уточнению. Итак, я еще раз предупреждаю вас. Вы осознаете факт, что это все иллюзия. Я принял этот способ для вас, чтобы получить полную выгоду. Для большинства из моих пациентов это реальность, которую они переживают. Это производит контртравму или символическую последовательность, даже более сильную. Но вы знаете параметры игры, и, хотите вы того или нет, это дает другой вид контроля, не тот, с каким я обычно имею дело. Прошу вас, будьте осторожны.
      — Простите, я не хотела этого.
      — Я знаю. Нам принесли еду, которая была у нас.
      — Уф! Выглядит она страшно. Неужели мы ели эту дрянь?
      — Да, — фыркнул он. — Вот нож, вот вилка, а вот ложка. Вот ростбиф, картофельное пюре, горошек, а это масло…
      — Боже!
      — Это — салат, это — речная форель, ммм! Это — картофель фри, это бутылка вина… Ну-ка, посмотрим, я ведь не платил за него — ага, это кьянти, и бутылка Икома для… Эй!
      Комната закачалась.
      Он оголил стол, уничтожил ресторан. Они вновь оказались на прогалине.
      Сквозь просвечивающую ткань мира он видел, как его рука двигалась по панели. Кнопки были нажаты. Мир вновь был осязаемым. Их пустой столик теперь стоял у озера, и была летняя ночь, и скатерть казалась очень белой при ярком свете луны.
      — Как глупо с моей стороны, — произнес он. — Ужасно глупо. Я, видимо, ввел их одновременно. Основной зрительный образ, плюс словесный стимулятор могли потрясти человека, видящего это впервые. Я так увлекся творчеством, что забыл о пациентке. Приношу свои извинения.
      — Я уже в порядке. В самом деле.
      Он вызвал холодный ветер с озера.
      — …а это луна, — добавил он жалобно.
      Она кивнула. Она носила крошечную луну в центре лба, и эта луна сияла, как и та, перед ними, и заливала серебром волосы и платье Элины.
      На столе стояла бутылка кьянти и два бокала.
      — Откуда это?
      Она пожала плечами. Он налил вино в бокалы.
      — Оно может оказаться безвкусным, — заметил Рэндер.
      — Нет, нет… — она подала ему бокал.
      Он пригубил и понял, что вино имеет вкус — фруктовый — как если бы давили сок из винограда, выращенного на островах Благословения, гладкого, мясистого, а хмель выжат из дыма горящего мака. Он с самого начала понял, что его рука, вероятно, перегородила дорогу сознанию, синхронизируя чувственные сигналы и контрпередачу, и это привело его совершенно неосознанно сюда, к свету.
      — Так уж вышло, — заметил он, — и теперь нам пора возвращаться.
      — Так скоро? Я еще не видела кафедральный…
      — Да, так скоро.
      Он хотел, чтобы мир кончился, и он кончился.
      — Здесь холодно, — сказала она, одеваясь, — и темно.
      — Я знаю. Сейчас я смешаю чего-нибудь выпить и уберу машину.
      Он глянул на запись, покачал головой и прошел к своему бару.
      — Это не совсем кьянти, — заметил он, протягивая руку за бутылкой.
      — Ну и что? Я не возражаю.
      В данный момент он тоже не возражал. Они выпили, он убрал «яйцо», помог Элине надеть пальто, и они вышли.
      Пока они спускались в лифте в подвал, ему хотелось, чтобы мир снова исчез, но мир не исчезал.
      +++
      "В стране приблизительно 1 миллиард 800 миллионов жителей и 500 миллионов личных автомобилей. Если человек занимает два квадратных фута поверхности земли, а машина примерно 120, то становится очевидным, что в то время как люди занимают 2 миллиарда 160 миллионов квадратных футов нашей страны, экипажи занимают 67,2 миллиарда квадратных футов, то есть примерно в тридцать раз большее пространство, чем человеческий род. Если в данный момент половина этих автомобилей задействована, и в каждом сидят в среднем по два пассажира, то соотношение составит больше, чем 47 к 1 в пользу каров. Как только страна станет одной мощеной плоскостью, люди либо будут жить под поверхностью земли, либо эмигрируют на другие планеты, и тогда, возможно, технологическая эволюция будет постепенно продолжаться по линиям, которые предложили для нее статистики.
      Сибилл К. Дельф, заслуженный профессор в отставке.
      Начало речи в Преподавательском колледже штата Юта."
      +++
      "Папа, я доковылял из школы до такси, а на такси в космопорт, ради тамошней выставки НАСА — «Снаружи», как она называется. (О'кей, я преувеличил ковыляние, хотя оно и требует дополнительных усилий).
      Все тут нацелено на то, чтобы подтолкнуть молодежь к пятилетнему контакту, как я понял. Но это сработало. Я хочу присоединиться. Хочу уйти Наружу. Как ты думаешь, возьмут меня, когда я подрасту? Я имею в виду возьмут Наружу, а не на какую-нибудь работу за разбухшим столом. Как думаешь — возьмут?
      Я думаю, да.
      Там была важная шишка — полковник. Он увидел шкета, шатающегося вокруг и прижимающего нос к их стеклам, и решил дать ему подсознательную рекламу. Мощно! Он провел меня по Галерее и показал все достижения космического флота, от Лунной Базы до Марсопорта. Он прочел мне лекцию о Великих Традициях Службы и водил меня в полицейскую комнату, где служба занималась шашками и соревновалась друг с другом в юморе, где "все решается умением, а не мускулами". Мы делали скульптуры из подкрашенной воды прямо в воздухе… Здорово!
      Но если серьезно, я хотел бы быть там, когда они полетят на Пять Внешних и дальше. Не потому, что в проспектах наврано или не продумано, но чувствительный человек мог бы вести хронику в правильном контексте.
      Помнишь грубого пограничного наблюдателя Фрэнсиса Паркмэна — Мэри Остин, кажется. Так вот, я решил туда податься.
      Этот мужик из НАСА, благодарение богам, не говорил покровительственным тоном. Мы стояли на балконе и следили за взлетающими кораблями, и он говорил мне, что если я буду напряженно учиться, я когда-нибудь поведу их. Я не стал говорить ему, что я не такой уж сосунок и получу диплом раньше, чем буду достаточно взрослым для применения его где бы то ни было, даже в Службе этого полковника. Я просто посмотрел, как взлетают корабли, и сказал: "Через десять лет я буду смотреть сверху, а не снизу". А он рассказал, какой трудной была его собственная тренировка, но я не спросил, чего ради он согласился с таким вшивым назначением, как у него. Теперь, подумав, я рад, что не спросил. Он гораздо больше походил на человека из их рекламы, чем кто-нибудь из их реальных людей. Надеюсь, я никогда не буду походить на типа из рекламы.
      Спасибо тебе за монету и за теплые носки, и за струнные квинтеты Моцарта, которые я слушаю прямо сейчас. Я хотел бы получить разрешение побывать на Луне; вместо того, чтобы ехать на лето в Европу. Может быть… это возможно? Ну, если я осилю тот новый тест, который ты для меня придумал? Но, в любом случае, пожалуйста, подумай насчет этого.
      Твой сын Питер."
      +++
      — Алло, Психиатрический институт слушает.
      — Я хотела бы записаться на обследование.
      — Минутку. Я соединяю вас со Столом записи.
      — Алло, Стол записи слушает.
      — Я хотела бы записаться на обследование.
      — Минуточку… Какого рода обследование?
      — Я хочу увидеть д-ра Шэлотт. Как можно скорее.
      — Сейчас… я посмотрю расписание. Вас устроит следующий вторник, два часа?
      — Прекрасно.
      — Ваше имя, пожалуйста.
      — Де Вилл. Джилл де Вилл.
      — Хорошо, мисс де Вилл. Значит, в два часа, вторник.
      — Спасибо.
      ***
      Человек шел рядом с шоссе. По шоссе неслись кары. На линии высокого ускорения они мелькали, как расплывающиеся пятна.
      Движение было слабое.
      Было 10:30 утра; холодно.
      Меховой воротник у человека был поднят, руки засунуты в карманы, сам он наклонился навстречу ветру. По ту сторону ограды дорога была сухой и чистой.
      Утреннее солнце закрыли тучи. В грязном свете человек видел деревья за четверть мили.
      Шаг его не менялся. Глаза не отрывались от деревьев. Мелкие камешки хрустели под ногами.
      Дойдя до деревьев, он снял пальто и аккуратно сложил его.
      Он положил пальто на землю и полез на дерево.
      Когда он долез до ветки, которая тянулась над оградой, он посмотрел, нет ли приближающихся каров, затем схватил ветвь обеими руками, опустился вниз, повиснув на мгновение, и упал на шоссе.
      Это была полоса, ведущая на восток, шириной в сто ярдов.
      Он бросил взгляд на запад, увидел, что движения в его сторону пока нет, и пошел к центральному острову. Он понимал, что может не достичь его.
      В это время дня кары шли по линии высокого ускорения со скоростью приблизительно 160 миль в час. Но он шел.
      Кар прошел позади него. Он не остановился. Если окна были затемнены, как это обычно бывает, то пассажиры даже не видели, что он пересек их путь. Потом они, вероятно, услышат об этом и осмотрят перед и зад машины нет ли признаков наезда.
      Кар прошел перед ним. Окна были прозрачными. На мгновение мелькнули два лица, раскрытые рты в виде буквы «О», а затем исчезли. Его собственное лицо ничего не выражало. Оно не изменилось. Еще два кара пролетели мимо.
      Он прошел по шоссе ярдов двадцать…
      Двадцать пять…
      Ветер или что-то под ногами сказали ему, что идет кар. Он даже не взглянул в ту сторону, но уголком глаза заметил идущую машину. Шага он не изменил.
      …У Сесила Грина окна были прозрачными — ему так нравилось. Левая рука его забралась под ее блузку, юбка ее была скомкана на коленях, а его правая рука уже лежала на рычаге, опускающем сиденье. Вдруг девушка откинулась назад, издав горловой звук.
      Его рука дернулась влево.
      Он увидел идущего человека.
      Он увидел профиль, так и не повернувшийся к нему полностью. Он увидел, что человек не изменил походки.
      А затем он уже не видел человека.
      Легкое дребезжание, и лобовое стекло стало само очищаться. Сесил Грин ехал дальше. Он затемнил окна.
      — Как?.. — спросил он, когда она снова была в его объятиях, и всхлипнул. Монитор не задержал его…
      — Он, видимо, не коснулся ограды…
      — Наверное, он спятил…
      — Все равно, его должны были задержать в самом начале пути…
      Лицо могло быть любое… Мое?
      Испуганный Сесил опустил сиденье…
      ***
      — …Привет, ребятишки. Это крупный план большой, жирной, запачканной табаком улыбки, которой вы только что были вознаграждены. Но хватит юмора.
      Сегодня вечером мы отойдем от нашего необыкновенного неофициального формата. Мы начнем с тщательно придуманного драматического представления по последней арт-моде.
      Мы собираемся играть Миф.
      — Только после основательного проникновения в душу и болезненного самоанализа мы решили сыграть для вас сегодня именно этот миф.
      — Да, я жую табак — с краснокожим, подлинной фабричной маркой на пачке.
      — Теперь, когда я буду скакать по сцене и плеваться, кто первый установит мою мифическую агонию? Не увлекайтесь фонами. Пуск!
      — Ладно, леди, джентльмены и все прочие: Я — Титан Бессмертный, одряхлел и превратился в кузнечика. Пуск!
      — Для моего следующего номера нужно больше света.
      — Больше, чем сейчас… Пуск!