В некотором смысле злые языки были правы, утверждая, что Амадису больше к лицу ряса священника, чем королевская мантия. Он был крупным мужчиной, не толстым, но в меру упитанным, с вдохновенным лицом, как бы не от мира сего, и проницательным взглядом светло-серых глаз, которые, в зависимости от обстоятельств, могли излучать саму доброту, кротость и милосердие, или метать молнии гнева божьего. У него был хорошо поставленный голос профессионального проповедника, он в совершенстве владел ораторским мастерством и мог вещать с амвона дни напролёт, а паства слушала его разинув рты и развесив уши.
      У моего сводного брата были две главные страсти в жизни – Митра и женщины, благо культ Света не обязывал священнослужителей к целомудрию. Амадис обожал разъезжать по Рассветным мирам, входившим в официальные владения семьи, и не только потому, что почти в каждом из них он имел собственный гарем. Он очень серьёзно относился к своим пастырским обязанностям и по всеобщему мнению был лучшим из жрецов Митры за всю историю нашего Дома. Лет шестьдесят назад наш отец Утер, оценив успехи Амадиса на ниве религии и окончательно убедившись в его неспособности справиться с властью светской, задумал было учредить для него отдельную должность верховного жреца Митры. Однако дети Света, привыкшие видеть в лице короля харизматического лидера, горячо протестовали против нововведения и в конце концов отцу пришлось оставить всё, как было. Теперь же, когда авторитет королевской власти упал до нуля, такая реформа была не только возможна, но и желательна. Жаль, что Амадис понял это так поздно…
      Мы сидели в широких удобных креслах перед низким столиком, обильно уставленным всяческими яствами и напитками. Уже насытившись, я неторопливо пил кофе и курил. Амадис потягивал маленькими глотками вино. Я никогда не видел его с сигаретой или трубкой в зубах; поговаривали, что он вообще некурящий, но мне в это с трудом верилось. Скорее всего, он просто создал себе такой имидж, чтобы выделяться среди прочей массы Властелинов, а сам тайком покуривает, прячась в укромных местах, как пугливый гимназист.
      – Помнишь, – произнёс я, нарушая длительное молчание, – как ты впервые спас меня от смерти? Тогда Александр разбил электрическую розетку и предложил мне потрогать оголённые провода под высоким напряжением, сказал, что они приятно щекочутся. Он собирался выдать это за несчастный случай, но, к моему счастью, в тот момент ты вошёл в комнату и остановил меня. А затем крепко «пощекотал» Александра.
      – Раньше ты этого не помнил, – заметил Амадис.
      – Бывает, что излечившись от амнезии, люди вспоминают и то, о чём раньше не помнили. Так произошло со мной.
      – Но это был не первый случай. Ещё раньше Александр дал тебе конфету со стрихнином. Мы с Юноной едва успели откачать тебя. После этих двух покушений я потребовал от отца запретить Александру приближаться к тебе, а для пущей верности изготовил для тебя специальный медальончик, который извещал меня и Юнону, что Александр находится рядом с тобой.
      – Медальон я хорошо помню, – сказал я. – Этот талисман не единожды спасал меня от побоев в те времена, когда я сам ещё не мог постоять за себя. Весёлые были деньки. Скучать не приходилось.
      Я умолк, чтобы прикурить очередную сигарету.
      – Артур, – отозвался Амадис. – Скажи, только честно. Неужели ты считаешь меня способным хладнокровно убить женщину? Тем более мою жену с моим ребёнком.
      Я выдержал внушительную паузу и лишь затем ответил:
      – За ПРЕЖНЕГО Амадиса я мог бы поручиться своей головой. Но время сильно меняет людей, и за прошедшие двадцать семь лет ты мог стать совсем другим человеком. Чего только стоят твои козни с целью опорочить Брендона – а ведь раньше ты превыше всего ценил семейную солидарность, всегда выступал в роли миротворца, тебя безмерно огорчала наша вражда с Александром, ты не уставал убеждать нас в том, что братья должны жить в мире и согласии… И вообще, какого дьявола ты сунулся в политику? Тебя никогда не прельщала светская власть, ты даже оружие не любишь носить.
      Амадис тяжело вздохнул и поставил свой бокал на стол.
      – Всему виной мои комплексы и страстное желание избавиться от них. Я хотел доказать себе и другим, что могу с толком распорядиться властью… но доказал обратное. Да и отец был хорош. Он так унизил меня, что я просто не мог стерпеть. Мне казалось, что все тычут в меня пальцами, исподтишка смеются надо мной…
      – И ты решил проучить их?
      – В первую очередь отца. Да простит меня Митра, наш отец был воистину великим человеком, но он был и на редкость бессердечным человеком. Почему он не поговорил со мной по душам и не дал мне понять, что не хочет видеть меня своим преемником? Я бы сам отрёкся от титула наследного принца, без малейшего нажима с его стороны.
      – Ты мог бы сделать это по собственной инициативе.
      – Мог, но не сделал. Я боялся упрёков отца, не хотел лишний раз услышать, что не оправдал возложенных на меня надежд. Ведь я даже не подозревал о его истинных намерениях… И потом, меня возмутил цинизм, с которым он использовал твоё имя, чтобы устранить меня с пути Брендона. Это было подло и безнравственно.
      – И ты ответил той же монетой, – прокомментировал я. – Подлостью на подлость, безнравственностью на безнравственность. От обиды и унижения ты расколол нашу семью на два враждующих лагеря. Твоими стараниями Брендон и Бренда едва не превратились в отверженных из-за тех нелепых сплетен о них, что распространялись твоими сторонниками…
      Тут Амадис коротко хохотнул.
      – Ну уж нет! Этого ты мне не пришьёшь. Никакой нужды порочить доброе имя близняшек не было. Они сами с пятнадцати лет старались вовсю, дискредитируя себя. Я не знаю, спали они друг с дружкой или только пробовали, но они так остро реагировали на самые невинные шутки в адрес их тесной дружбы, с таким негодованием отвергали любые намёки, так пылко и с таким жаром убеждали всех и каждого, что между ними ничего быть не може т… Впрочем, я не оправдываюсь. За время твоего отсутствия я наломал столько дров, что сейчас вот-вот вспыхнет пожар. И кровь, которая прольётся, будет на моей совести. А бедная глупышка Рахиль сейчас отчитывается перед своим Иеговой за то дурацкое упрямство, которое в конечном итоге привело к её смерти. Будь она менее амбициозной, менее честолюбивой и тщеславной… Да что и говорить! Все равно прошлого не вернёшь и допущенных ошибок не исправишь.
      – Как давно ты начал подумывать о том, чтобы уступить Брендону корону?
      – Фактически с первого дня царствования. Как только я приступил к управлению государством, так сразу же понял, что ни черта у меня не получится.
      – И всё-таки продолжал править. Почему?
      – Если откровенно, то поначалу мне недоставало мужества открыто признать своё поражение. Порой очень трудно отличить гордость от гордыни, особенно когда твои оппоненты настроены крайне агрессивно и непримиримо. А потом появилась Рахиль, дела в Доме пошли на лад… гм, более или менее. Во всяком случае, сторонники Брендона перестали талдычить, что Дом разваливается прямо на глазах и предрекать моё скорое падение. Я обрёл твёрдую почву под ногами и уже мог разговаривать с оппозицией на равных, предлагать компромисс, а не сдаваться на милость победителей. Однако… – Тут он умолк в задумчивости.
      – Но Рахиль заупрямилась, – продолжил я.
      – Да, – кивнул Амадис. – Власть вскружила ей голову, она не хотела быть женой ВСЕГО ЛИШЬ верховного жреца, ей нужна была только корона.
      – А ты не мог перечить ей ни в чём. Странный ты всё-таки человек, брат. Женщины от тебя без ума, но как только они становятся твоими, то обретают над тобой невероятную власть. Ты готов потакать любым их капризам. – Я немного помедлил, колеблясь, затем спросил:
      – А как это вообще получилось с вашим браком?
      – Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?
      – Среди прочих я слышал и такую версию.
      – Всё это бред собачий. Как, впрочем, и то, что я женился на Рахиль, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с чьей стороны и в помине не было. Просто однажды наши дорожки пересеклись и… – Амадис не закончил и улыбнулся той особенной улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь самые прожжённые ловеласы. – Ты ведь знаешь, я люблю всех хорошеньких женщин, но в Рахиль было что-то особенное; меня влекло к ней с непреодолимой силой… Честное слово, мне будет её очень не хватать.
      И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем более сыном – нет, это не в его стиле.
      – Яблони уже зацвели? – спросил я.
      Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.
      – Да, – сказал он. – Как раз в цвету.
      Я встал.
      – Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился по цветущим золотым яблоням.
      Это был мой ему ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил); Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, «с камнем за пазухой и со злом на уме». Я запомнил его слова.
      Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса – с неопределённостью… Да, да, я не оговорился – именно с неопределённостью. Все понимали, что по большому счёту дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришёл и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королём. Кто он – мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.
      В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, кареглазый шатен, в чертах лица которого было что-то восточное, вернее, семитическое. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
      – Здравствуй, Джона, – сердечно произнёс Амадис, остановившись перед парнем. – Ты хотел поговорить со мной?
      – Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, – ответил тот, скорее с английским, чем с еврейским акцентом. – И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
      – Возвращаешься в Израиль?
      – Нет, милорд. Там я уже был.
      – Тебя не приняли?
      – Можно сказать, что так. Его величество отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали мне понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.
      – И что ты думаешь делать?
      Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами.
      – Пока что не знаю. Пожалуй, вернусь на родину матери, поживу там немного, потом… Ну, а потом видно будет. В конце концов, вселенная велика, где-нибудь да найдётся в ней место и для меня.
      – Что ж, желаю удачи… – Амадис повернулся ко мне и сказал:
      – Артур, позволь представить тебе Иону, сына Исайи Бен Гура. Его жена была приближённой Рахиль и погибла вместе с ней.
      Молодой человек сдержанно поклонился.
      – Моё почтение, милорд. Я много слышал о вас и хочу надеяться, что вам удастся предотвратить войну между нашими Домами.
      – Я тоже хочу надеяться, – ответил я без особого энтузиазма; мои опасения, что войны не избежать росли и крепли не по дням, а по часам. – Так, стало быть, вашим отцом был Исайя Бен Гур? А я и не знал, что у него есть сын.
      – Он тоже не знал. Это обнаружилось уже после его смерти. Вы были знакомы с моим отцом?
      – Не очень близко. Но всегда был самого высокого мнения о нём.
      – Не сомневаюсь, что мой отец был самого высокого мнения о вас.
      Я непроизвольно улыбнулся в ответ на этот незамысловатый комплемент. Мои отношения с Исайей Бен Гуром, внучатым племянником царя Давида, нельзя было назвать дружественными, но и врагами мы никогда не были. А его сын сразу вызвал у меня симпатию – то ли по причине сердечного отношения к нему Амадиса, то ли просто потому, что у парня было честное лицо и прямой открытый взгляд. И ещё он желал мира между нашими Домами, несмотря даже на то, что в катастрофе погиб близкий ему человек.
      – Приятно было познакомиться с вами, Иона, сын Исайи.
      Он тяжело вздохнул и с грустью проговорил:
      – Называйте меня Джона, милорд. Так произносили моё имя, когда я был ребёнком и юношей… К тому же теперь я просто Джона. Джона и всё. Джона-предатель… С вашего позволения, милорды, я удаляюсь. Не смею вам больше мешать.
      Амадис ещё раз пожелал Джоне удачи и мы продолжили свой путь. Спускаясь по лестнице, я задумчиво произнёс:
      – Видно, у парня крупные неприятности.
      – Ещё бы, – отозвался мой брат. – Он стал бездомным.
      – Но почему?
      – По собственной глупости… или порядочности. Он был одним из тех приближённых Рахиль, которые вместе с ней дали присягу на верность Дому Света; и он оказался единственным, кто отнёсся к ней серьёзно. Одно время он был советником Рахиль… – Амадис сделал паузу, поскольку мы оказались перед небольшой дверью, ведущей наружу. Прежде чем открыть её, брат посмотрел на меня и иронично усмехнулся. – То есть, я хотел сказать, что Джона был одним из моих государственных советников. Но недолго. Вскоре он впал в немилость у Рахиль, так как позволял себе открыто критиковать её политику.
      – С каких позиций?
      – С позиций наших оппозиций. Он убеждал Рахиль, что в своих решениях она должна исходить прежде всего из интересов Света, а не только печься о том, как извлечь побольше выгоды для Израиля. И кстати, если ты думаешь, что моя незадачливая жёнушка действовала по наущению своего отца, то глубоко заблуждаешься. Давид не раз говорил ей, что он сам способен позаботиться о благе своего народа, а её политика приносит лишь вред обоим Домам, однако Рахиль… Впрочем, ладно, не будем об этом. Говоря на столь милом твоему сердцу языке, de mortuis aut bene aut nihil.
      Мы миновали павильон, где на моей памяти Амадис имел обыкновение завтракать в обществе хорошеньких женщин, и оказались в начале одной из аллей, ведущей в глубь сада. Глядя на покрытые белым цветом деревья и усыпанную опавшими лепестками землю, я по старой детской привычке подумал о доброй Снежной Королеве, принёсшей вместо метели и вьюги волшебный цветочный снегопад и благоухание вечной весны… Мои мысли невольно обратились к Бранвене, которая была моей личной Снежной Королевой и оставалась ею впредь, несмотря на перемену облика. Эти несколько дней она упоённо играла роль Даны, и не потому, что так было нужно, а потому что ей это нравилось – главным образом из-за Юноны, которая просто души в ней не чаяла. Порой у меня возникала забавная идея поженить Брендона и Бранвену, чтобы не огорчать маму… и чтобы Дана обрела свободу.
      – Если бы наша встреча состоялась при других обстоятельствах, – вновь заговорил Амадис, когда мы двинулись вдоль аллеи, – я бы первым делом спросил у тебя, каково это – на двадцать лет потерять память, прожить заново жизнь, а затем вспомнить всю прежнюю? Какие чувства ты испытываешь, оглядываясь на своё прошлое?
      – Двойственные, – ответил я. – В самом прямом смысле этого слова. Субъективно я воспринимаю своё прошлое как бы состоящее из двух отрезков – но не следующих один за другим, а идущих параллельно и сходящихся в точке, которую я называю обретением себя. И сейчас, вспоминая детство, я вспоминаю ОБА свои детства как единое целое. Иногда мне кажется, что один день я был Кевином, а на следующий всё забывал и становился Артуром, чтобы ещё через день снова стать Кевином, – и так длилось многие годы. Рассуждая логично, я, конечно, отдаю себе отчёт в действительной хронологии событий, но на уровне эмоций и ассоциативного мышления моё восприятие двух моих прошлых жизней несколько иное – не столь логичное, зато более цельное.
      – А в тот момент обретения себя, я полагаю, ты испытал нечто похожее на приступ шизофрении?
      – Не «нечто похожее», а НАСТОЯЩИЙ приступ шизофрении. Причём очень острый. С точки зрения Артура это выглядело так: я пересёк бесконечность, прошёл сущий ад, но вышел из него живым, пора бы уже расслабиться и отдохнуть – как вдруг я обнаруживаю в себе ещё одну личность, которая тоже является мною, но имеет свои собственные воспоминания и с самого раннего детства живёт собственной жизнью.
      – Вы боролись друг с другом?.. То есть, ты боролся сам с собой?
      – И да, и нет. В первый момент каждая из моих личностей вознамерилась поглотить другую, но они были настолько совместимы, что почти моментально начался процесс их слияния.
      – И всё-таки в тебе доминирует твоя прежняя личность, – заметил Амадис. – Ты тот самый Артур, которого я знал много лет назад.
      Я усмехнулся.
      – А вот мой новый друг, Морган Фергюсон, говорит, что я всё тот же Кевин Мак Шон, который немного повзрослел, набрался опыта и обзавёлся родственниками.
      – А ты сам? Кем ты себя больше чувствуешь?
      – Я совсем не чувствую разницы и подчас даже путаюсь в воспоминаниях. Ведь, как я уже говорил, в моём собственном восприятии обе мои жизни не разделены временным интервалом, они как бы накладываются друг на друга. Порой мне кажется, что лишь полгода назад Диана проводила меня в путь… – Тут я умолк, мысленно скорчившись от невыносимой боли. Мучительно знать, что твоя любимая мертва, но ещё мучительнее знать, ВО ЧТО она превратилась после смерти. Иногда я удивляюсь: почему я ещё в здравом уме, как я не рехнулся после той встречи в глубинах Источника, ЧТО помогло мне устоять перед соблазном окунуться в манящую пучину безумия? Долг, дружба, привязанность, любовь?.. Быть может, любовь. Но не к Дейрдре.
      – Мне очень жаль, что она погибла, – сказал Амадис, прерывая тягостную паузу в нашем разговоре. – Я всегда симпатизировал Диане и… Извини меня, Артур. Я не должен был позволять моим сторонникам использовать Пенелопу в борьбе против отца. Это самое меньшее, к чему обязывала меня наша дружба, но и этого я не сделал. Из меня вышел никудышный брат.
      – Ошибаешься, – сухо ответил я. – Как брат ты ещё не совсем безнадёжен. А у меня слишком мало братьев, чтобы походя браковать их. И кстати, о братьях. Тебе ничего не известно об Александре?
      – Совсем ничего. В Царстве Света он не появлялся уже бог весть сколько времени, и я, признаться, очень смутно помню его лицо.
      – А не исключена возможность, что недавно он побывал здесь инкогнито?
      Амадис повернул голову и, не сбавляя шаг, пристально посмотрел на меня.
      – Ты подозреваешь Александра?
      – Я НЕ ИСКЛЮЧАЮ того, что он мог быть причастен к убийству Рахиль. Это вполне в его духе – насолить мне, тебе, а заодно всей нашей семье и всему Царству Света. К тому же он презирает израильтян за то, что они отвергли Иисуса.
      – И как, по-твоему, он это провернул? Даже если предположить, что он инкогнито побывал в Царстве Света и сумел раздобыть необходимое количество урана, то остаётся ещё целый ряд вопросов, на которые я не нахожу ответа. Во-первых, как он исхитрился подсунуть свою бомбу Рахиль…
      – Не обязательно Рахиль, – заметил я. – Уран мог находиться при ком-либо из её спутников.
      – Допустим. Но тогда, как Александр узнал, кто будет сопровождать Рахиль, и вообще, откуда ему стало известно, что она собирается посетить отца? Ведь это решение она приняла импульсивно, после нашей ссоры, а менее чем через час уже вошла в Тоннель, где и погибла. Так что наш братец, прятавшийся в закоулках дворца, никак не мог провернуть своё тёмное дельце.
      – Без сообщников, – уточнил я. – А вдруг он вступил в сговор с одним из друзей Харальда, занимающих довольно высокое положение при дворе? Я полагаю, что такие имеются.
      – Таких хоть отбавляй, – согласился Амадис. – Харальд был весьма популярной личностью в Доме, а радикалов нынче как собак нерезаных.
      – Вот тебе и ответ. Александру незачем было прятаться в закоулках дворца. Всю грязную работу сделал за него кто-то другой – тот, кто ненавидел Рахиль и желал избавиться от неё.
      – Что ж, ладно. Предположим, что Александр действительно нашёл себе сообщника или сообщников и устроил это покушение. Это вполне вероятно, хоть и притянуто за уши; но это ещё цветочки.