Непостижимый рой видений.
      244. INTERIEUR *
      То никнет в зеркала рабыней длинноглазой,
      То, воду для цветов держа, стоит над вазой,
      То, ложу расточив всю чистоту перстов,
      Приводит женщину сюда, под этот кров,
      И та в моих мечтах благопристойно бродит,
      Сквозь мой бесстрастный взгляд, бесплотная, проходит,
      Как сквозь светило дня прозрачное стекло,
      И разума щадит земное ремесло.
      * Интерьер (франц.). — Ред.
      243
      245. ДРУЖЕСКАЯ РОЩА
      Дорогою о чистых и прекрасных
      Предметах размышляли мы, пока
      Бок о бок двигались, в руке рука,
      Безмолвствуя… среди цветов неясных.
      Мы шли, боясь нарушить тишину,
      Обручники, в ночи зеленой прерий
      И разделяли этот плод феерий,
      Безумцам дружественную луну.
      Затем, во власть отдавшись запустенью,
      Мы умерли, окутанные тенью
      Приветной рощи, ото всех вдали,
      И в горнем свете, за последней гранью,
      Друг друга, плача, снова обрели,
      О милый мой товарищ по молчанью!
      246. МОРСКОЕ КЛАДБИЩЕ
      Как этот тихий кров, где голубь плещет
      Крылом, средь сосен и гробниц трепещет!
      Юг праведный огни слагать готов
      В извечно возникающее море!
      О благодарность вслед за мыслью вскоре:
      Взор, созерцающий покой богов!
      Как гложет молний чистый труд бессменно
      Алмазы еле уловимой пены!
      Какой покой как будто утвержден,
      Когда нисходит солнце в глубь пучины,
      Где, чистые плоды первопричины,
      Сверкает время и познанье — сон.
      О стойкий клад, Минервы храм несложный,
      Массив покоя, явно осторожный,
      Зловещая вода, на дне глазниц
      Которой сны я вижу сквозь пыланье,
      Мое безмолвье! Ты в душе — как зданье,
      Но верх твой — злато тысяч черепиц!
      244
      Храм времени, тебя я замыкаю
      В единый вздох, всхожу и привыкаю
      Быть заключенным в окоем морской,
      И, как богам святое приношенье,
      В мерцаньи искр верховное презренье
      Разлито над бездонною водой.
      Как, тая, плод, когда его вкушают,
      Исчезновенье в сладость превращает
      Во рту, где он теряет прежний вид,
      Вдыхаю пар моей плиты могильной,
      И небеса поют душе бессильной
      О берегах, где вновь прибой шумит.
      О небо, я меняюсь беспрестанно!
      Я был так горд, я празден был так странно
      (Но в праздности был каждый миг велик),
      И вот отдался яркому виденью
      И, над могилами блуждая тенью,
      К волненью моря хрупкому привык.
      Солнцестоянья факел встретив грудью
      Открытой, подчиняюсь правосудью
      Чудесному безжалостных лучей!
      На первом месте стань, источник света:
      Я чистым возвратил тебя!.. Но это
      Меня ввергает в мрак глухих ночей.
      Лишь сердца моего, лишь для себя, в себе лишь —
      Близ сердца, близ стихов, что не разделишь
      Меж пустотой и чистым смыслом дня, —
      Я эхо внутреннего жду величья
      В цистерне звонкой, полной безразличья,
      Чей полый звук всегда страшит меня!
      Лжепленница зеленых этих мрежей,
      Залив, любитель худосочных режей,
      Узнаешь ли ты по моим глазам,
      Чья плоть влечет меня к кончине вялой
      И чье чело ее с землей связало?
      Лишь искра мысль уводит к мертвецам.
      245
      Священное, полно огнем невещным,
      Залитое сияньем многосвещным,
      Мне это место нравится: клочок
      Земли, дерев и камня единенье,
      Где столько мрамора дрожит над тенью
      И моря сон над мертвыми глубок.
      Гони жреца, о солнечная сука!
      Когда пасу без окрика, без звука,
      Отшельником таинственных овец,
      От стада белого столь бестревожных
      Могил гони голубок осторожных
      И снам напрасным положи конец!
      Грядущее здесь — воплощенье лени.
      Здесь насекомое роится в тлене,
      Все сожжено, и в воздух все ушло,
      Все растворилось в сущности надмирной,
      И жизнь, пьяна отсутствием, обширна,
      И горечь сладостна, и на душе светло.
      Спят мертвецы в земле, своим покровом
      Их греющей, теплом снабжая новым.
      Юг наверху, всегда недвижный Юг
      Сам мыслится, себя собою меря…
      О Голова в блестящей фотосфере,
      Я тайный двигатель твоих потуг.
      Лишь я твои питаю опасенья!
      Мои раскаянья, мои сомненья —
      Одни — порок алмаза твоего!..
      Но мрамором отягощенной ночью
      Народ теней тебе, как средоточью,
      Неспешное доставил торжество.
      В отсутствии они исчезли плотном.
      О веществе их глина даст отчет нам.
      Дар жизни перешел от них к цветам.
      Где мертвецов обыденные речи?
      Где их искусство, личность их? Далече.
      В орбитах червь наследует слезам.
      Крик девушек, визжащих от щекотки,
      Их веки влажные и взор их кроткий,
      246
      И грудь, в игру вступившая с огнем,
      И поцелуям сдавшиеся губы,
      Последний дар, последний натиск грубый —
      Все стало прах, все растворилось в нем!
      А ты, душа, ты чаешь сновиденья,
      Свободного от ложного цветенья
      Всего того, что здесь пленяло нас?
      Ты запоешь ли, став легчайшим паром?
      Все бегло, все течет! Иссяк недаром
      Святого нетерпения запас.
      Бессмертье с черно-золотым покровом,
      О утешитель наш в венке лавровом,
      На лоно матери зовущий всех!
      Обман высокий, хитрость благочестья!
      Кто не отверг вас, сопряженных вместе,
      Порожний череп и застывший смех?
      О праотцы глубокие, под спудом
      Лежащие, к вам не доходит гудом
      Далекий шум с поверхности земной.
      Не ваш костяк червь избирает пищей,
      Не ваши черепа его жилище —
      Он жизнью жив, он вечный спутник мой!
      Любовь или ненависть к своей особе?
      Так близок зуб, меня грызущий в злобе,
      Что для него имен найду я тьму!
      Он видит, хочет, плоть мою тревожа
      Своим касанием, и вплоть до ложа
      Я вынужден принадлежать ему.
      Зенон! Жестокий! О Зенон Элейский!
      Пронзил ли ты меня стрелой злодейской,
      Звенящей, но лишенной мощных крыл?
      Рожденный звуком, я влачусь во прахе!
      Ах, Солнце… Черной тенью черепахи
      Ахилл недвижный над душой застыл!
      Нет! Нет! Воспрянь! В последующей эре!
      Разбей, о тело, склеп свой! Настежь двери!
      Пей, грудь моя, рожденье ветерка!
      Мне душу возвращает свежесть моря…
      247
      О мощь соленая, в твоем просторе
      Я возрожусь, как пар, как облака!
      Да! Море, ты, что бредишь беспрестанно
      И в шкуре барсовой, в хламиде рваной
      Несчетных солнц, кумиров золотых,
      Как гидра, опьянев от плоти синей,
      Грызешь свой хвост, сверкающий в пучине
      Безмолвия, где грозный гул затих,
      Поднялся ветер!.. Жизнь зовет упорно!
      Уже листает книгу вихрь задорный,
      На скалы вал взбегает веселей!
      Листы, летите в этот блеск лазурный!
      В атаку, волны! Захлестните бурно
      Спокойный кров — кормушку стакселей!
      248
      ПОЛЬ КЛОДЕЛЬ
      247
      Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг,
      Ты отнял у меня все способы защиты,
      И ныне, никаким оружьем не прикрытый,
      О Друг, я предстаю тебе и сир и наг!
      Ни юный пыл Страстей, ни Разум, ни Химера,
      На ослепленного похожая коня,
      Мне не были верны: все предало меня!
      И в самого себя во мне иссякла вера.
      Напрасно я бежал: Закон сильней меня.
      Впусти же Гостя, дверь. Раскройся пред единым,
      О сердце робкое, законным господином,
      Который бы во мне был больше мной, чем я.
      О, сжальтесь надо мной, все семь небес! Заране
      На зов архангельской трубы явился я.
      Всесильный, праведный, предвечный судия,
      Я жив и трепещу в твоей суровой длани!
      248. МРАЧНЫЙ МАЙ
      Властительницы с взорами козулей
      Лесной тропою ехали верхом.
      Собаки, дичь подкарауля,
      Во мраке лаяли глухом.
      Их волосы цеплялись за сучки,
      И листья приставали к мокрым щекам.
      Раздвинув ветви манием руки,
      Они вокруг взирали диким оком.
      Властительницы темных рощ, где птица
      Поет на буке, и в овраге
      Уж вечер, подымите лица,
      Порозовевшие от влаги!
      249
      Я слишком мал, чтоб вас к себе привлечь,
      Владычиц вечера! Голубок воркотня
      Вам ближе, чем людская речь:
      Вы не заметили меня.
      Бегите! Лай уж слышен на дороге,
      И тяжко наползают тучи!
      Бегите! Пыль клубится на дороге,
      И листья мчатся темной тучей!
      Ручей далеко. Стадо где-то блеет.
      Бегу, рыдая.
      С горами слившись, туча дождик сеет
      Над лесом шестичасовым — седая.
      250
      ШАРЛЬ ПЕГИ
      249. БЛАЖЕН, КТО ПАЛ В БОЮ…
      Блажен, кто пал в бою за плоть земли родную,
      Когда за правое он ополчился дело;
      Блажен, кто пал, как страж отцовского надела,
      Блажен, кто пал в бою, отвергнув смерть иную.
      Блажен, кто пал в пылу великого сраженья
      И к богу — падая — был обращен лицом;
      Блажен, кто пал в бою и доблестным концом
      Стяжал себе почет высокий погребенья.
      Блажен, кто пал в бою за города земные —
      Они ведь г о рода господнего тела;
      Блажен, кто пал за честь родимого угла,
      За скромный ваш уют, о очаги родные.
      Блажен, кто пал в бою: он возвратился в прах,
      Он снова глиной стал, землею первозданной;
      Блажен, кто пал в бою, свершая подвиг бранный,
      И зрелым колосом серпа изведал взмах.
      251
      ЖЮЛЬ РОМЕН
      250. ИЗ КНИГИ «ЕВРОПА»
      На пятисотый день войны льет беспрерывный ливень.
      Как будто мало было нам и сумерек стеклянных,
      И ветра, стелющегося вплотную по земле,
      И перекрестка, полного каким-то странным пылом,
      Как чан, где ядовитые движения кипят,
      И вытянувшихся огней, что бродят в полумраке,
      Набрасывая в небе план всемирного злодейства;
      Нет, были надобны еще и дождь, и грязь, и лужи!
      «Поборник истины, ты сожалеешь наше время!
      Его страдания тебе сжимают болью сердце!
      Не должен был бы ты, восстав, как древние пророки,
      Бессмертным возгласом приветствовать грядущий суд?
      О пешеход, споткнувшийся на темной мостовой,
      Как память коротка твоя и как бессильна жалость!
      Ужели ты совсем забыл о временах их счастья?
      И смех их перестал звучать в твоих ушах оглохших?
      И запах радости их унесли морские ветры?
      Припомни ночь, когда, бредя по улицам уснувшим,
      Ты в гневе праведном бесчисленные беззаконья
      Насильников последнего столетья клал на чашу
      Весов, проверенных в теченье сорока веков?
      Им вдоволь времени хватило множить всю их мерзость.
      Покуда ангел мщения дремал у грани мира,
      Они загадили пометом все вершины жизни
      И небеса забрызгали блевотиной своей.
      252
      Послушай, как теперь они из сил последних лгут:
      Паническою ложью наводняя все дома,
      Они клянутся в том, что жили лишь для Правды вечной,
      Для Мысли лишь святой и для Поэзии бессмертной.
      Пускай хоть помолчат, оставив идеал в покое!
      Когда они вершили торг и в банках и в конторах,
      Железным ломом спекулируя, зерном и кожей,
      Когда, пресытясь золотом и чуя зуд в карманах,
      Они влекли свои жиры на кресла мюзик-холла
      Иль ужинали в комфортабельнейшем ресторане,
      Попробовал бы кто напомнить им об идеале.
      Но может быть, им даруют прощенье мертвецы,
      Быть может, искупленье стало делом всенародным,
      На радость торгашам и в посрамление поэтам?
      Иль десять девственниц пришли торжественным посольством
      Облобызать следы плевков на праведном челе?
      Не надо стонов, незачем ни головою никнуть,
      Ни устремлять глаза туда, где блещет влажный отсвет:
      Прекрасней молния, чертящая свой приговор.
      Что значит для тебя, паломника в харчевне века,
      Землетрясение, крушенье самых крепких стен,
      Пеньки фундаментов, торчащие из десен почвы?
      Впивай в себя, как музыку, весь треск и грохот ломки,
      Испытывай в своих костях все прелести удара,
      Свергающего время, осужденное тобой!
      Безумным хаосом пьяней, вдыхая запах серы,
      Что вырывается из зыбких складок катаклизма!
      Взгляни: абсурд и мрак тебе покорствуют, как псы.
      Веленья гнева твоего исполнят их клыки.
      Ты движешь бурей, мир срывающей с его устоев.
      Возрадуйся же! Облекись в блуждающее пламя
      И выкрои себе дорожный плащ в огне небесном !»
      253
      ШАРЛЬ ВИЛЬДРАК
      251. ПЕСНЬ ПЕХОТИНЦА
      Я хотел бы на дороге
      Старым быть каменотесом;
      Он сидит на солнцепеке
      И булыжники дробит,
      Широко расставив ноги.
      Кроме этого труда,
      Нет с него иного спроса.
      В полдень, удаляясь в тень,
      Он съедает корку хлеба.
      Знаю я глубокий лог,
      Где укрылась в дикой чаще
      Старая каменоломня,
      Позабытая людьми.
      Там и солнца луч не светит,
      Не накрапывает дождик,
      Там залетная лишь птица
      Вопрошает тишину.
      Это — древняя морщина
      На лице земли суровом,
      Небом проклятая щель.
      Съежившись под ежевикой,
      Я хотел бы там лежать!
      Я хотел бы быть слепцом,
      Что стоит у входа в церковь:
      Звучной ночью окружен,
      Он поет, в себе лелея
      Время, плещущее в нем,
      Как под сводом чистый воздух,
      254
      Потому что он на берег
      Выброшен рекой угрюмой,
      И его уж не увлечь
      Мутной ненависти волнам.
      Я хотел бы быть солдатом,
      Наповал убитым первой
      Пулей в первый день войны.
      255
      ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР
      252. СУМЕРКИ
      В саду где привиденья ждут
      Чтоб день угас изнемогая
      Раздевшись д о гола нагая
      Глядится Арлекина в пруд
      Молочно-белые светила
      Мерцают в небе сквозь туман
      И сумеречный шарлатан
      Здесь вертит всем как заправила
      Подмостков бледный властелин
      Явившимся из Гарца феям
      Волшебникам и чародеям
      Поклон отвесил арлекин
      И между тем как ловкий малый
      Играет сорванной звездой
      Повешенный под хриплый вой
      Ногами мерно бьет в цимбалы
      Слепой баюкает дитя
      Проходит лань тропой росистой
      И наблюдает карл грустя
      Рост Арлекина Трисмегиста
      253. ОТШЕЛЬНИК
      Проклятие скорбям и мученичеству
      Вскричал близ черепа отшельник босоногий
      Логомахических соблазнов и тревоги
      Внушаемой луной я не переживу
      Все звезды от моих молитв бегут О дыры
      Ноздрей Орбиты глаз Истлевшие черты
      Я голоден Давно кричу до хрипоты
      И вот для моего поста головка сыра
      256
      О господи бичуй поднявшие подол
      Над задом розовым бессовестные тучи
      Уж вечер и цветы объемлет сон дремучий
      И мыши в сумраке грызут волхвуя пол
      Нам смертным столько игр дано любовь и мурра
      Любовь игра в гусек я к ней всегда готов
      А мурра беглый счет мелькающих перстов
      Соделай господи меня рабом Амура
      Я Незнакомки жду чьи тонкие персты
      На ноготках хранят отметки лжи и лени
      Им нет числа но я томясь от вожделений
      Жду рук протянутых ко мне из темноты
      Чем провинился я что ты единорогом
      Обрек меня прожить земную жизнь господь
      А между тем моя совсем безгрешна плоть
      И я напрасно дань несу любви тревогам
      Господь накинь накинь чтоб язв ослабить зной
      На обнаженного Христа хитон нешвенный
      В колодце звон часов потонет и бессменный
      Туда же канет звон капели дождевой
      Я в Гефсимании хотел увидеть страстно
      Под олеандрами твой алый пот Христос
      Я тридцать суток бдел увы гематидроз
      Должно быть выдумка я ждал его напрасно
      Сердцебиению я с трепетом внимал
      Струясь в артериях бежала кровь звончее
      Они кораллы иль вернее казначеи
      И скупости запас в аорте был не мал
      Упала капля Пот Как светел каждый атом
      Мне стала грешников смешна в аду возня
      Потом я раскусил из носа у меня
      Шла кровь А всё цветы с их сильным ароматом
      Над старым ангелом который не сошел
      Лениво протянуть мне чашу поглумиться
      Я захотел и вот снимаю власяницу
      Куда ткачи вплели щетины жесткий шелк
      257
      Смеясь над странною утробою папессы
      Над грудью без соска у праведниц иду
      Быть может умереть за девственность в саду
      Обетов слов и рук срывая с тайн завесы
      Я ветрам вопреки невозмутимо тих
      Встаю как лунный луч над зыбью моря страстной
      Непразднуемых я молил святых напрасно
      Никто не освятил опресноков моих
      И я иду бегу о ночь Лилит уйду ли
      От воя твоего Я вижу глаз разрез
      Трагический О ночь я вижу свод небес
      Звездообразные усеяли пилюли
      На звездной ниточке отбрасывая тень
      Качается скелет невинной королевы
      Полночные леса свои раскрыли зевы
      Надежды все умрут когда угаснет день
      И я иду бегу о день заря рыжуха
      Закрыла пристальный как палы алый взор
      Сова овечий взгляд направленный в упор
      И свиньи чей сосок похож на мочку уха
      Вороны тильдами простертые скользят
      Едва роняя тень над рожью золотистой
      Вблизи местечек где все хижины нечисты
      И совы мертвые распространяют смрад
      Мои скитания Печалей нет печальней
      И пальцев остовы ощерившие ель
      С дороги сбился я запутав снов кудель
      И ельник часто мне служил опочивальней
      Но томным вечером я наконец вступил
      Во град представший мне при звоне колокольном
      И жало похоти вдруг сделалось безбольным
      И я входя толпу зевак благословил
      Над трюфлевидными я хохотал дворцами
      О город синими прогалинами весь
      Изрытый Все мои желанья тают здесь
      Скуфьей прогнав мигрень я завладел сердцами
      258
      Да все они пришли покаяться в грехах
      И Диамантою Луизой Зелотидой
      Я в ризу святости с простой простясь хламидой
      Отныне облачен Ты знаешь все монах
      Воскликнули они Отшельник нелюдимый
      Возлюбленный прости нам тяжкие грехи
      Читай в сердцах покрой любимые грехи
      И поцелуев мед несказанно сладимый
      И отпускаю я пурпурные как кровь
      Грехи волшебницы блудницы поэтессы
      И духа моего не искушают бесы
      Когда любовников объятья вижу вновь
      Мне ничего уже не надо только взоры
      Усталых глаз забыть дрожащий сад
      Где красные кусты смородины хрипят
      И дышат лютостью святою пассифлоры
      254. ПЕРЕСЕЛЕНЕЦ С ЛЕНДОР-РОУДА
      В витрине увидав последней моды крик
      Вошел он с улицы к портному Поставщик
      Двора лишь только что в порыве вдохновенном
      Отрезал головы нарядным манекенам
      Толпа людских теней смесь равнодушных лиц
      Влачилась по земле любовью не согрета
      Лишь руки к небесам к озерам горним света
      Взмывали иногда как стая белых птиц
      В Америку меня увозит завтра стимер
      Я никогда не возвращусь
      Нажившись в прериях лирических чтоб мимо
      Любимых мест тащить слепую тень как груз
      Пусть возвращаются из Индии солдаты
      На бирже распродав златых плевков слюну
      Одетый щеголем я наконец усну
      Под деревом где спят в ветвях арагуаты
      259
      Примерив тщательно сюртук жилет штаны
      (Не вытребованный за смертью неким пэром
      Заказ) он приобрел костюм за полцены
      И облачась в него стал впрямь миллионером
      А на улице годы
      Проходили степенно
      Глядя на манекены
      Жертвы ветреной моды
      Дни втиснутые в год тянулись вереницей
      Кровавых пятниц и унылых похорон
      Дождливые когда избитый дьяволицей
      Любовник слезы льет на серый небосклон
      Прибыв в осенний порт с листвой неверно-тусклой
      Когда листвою рук там вечер шелестел
      Он вынес чемодан на палубу и грустно
      Присел
      Дул океанский ветр и в каждом резком звуке
      Угрозы слал ему играя в волосах
      Переселенцы вдаль протягивали руки
      И новой родины склонясь лобзали прах
      Он всматривался в порт уже совсем безмолвный
      И в горизонт где стыл над пароходом дым
      Чуть видимый букет одолевая волны
      Покрыл весь океан цветением своим
      Ему хотелось бы в ином дельфиньем мире
      Как славу разыграть разросшийся букет
      Но память ткала ткань и вскоре
      Прожитой жизни горький след
      Он в каждом узнавал узоре
      Желая утопить как вшей
      Ткачих пытающих нас и на смертном ложе
      Он обручил себя как дожи
      При выкриках сирен взыскующих мужей
      260
      Вздувайся же в ночи о море где акулы
      До утренней зари завистливо глядят
      На трупы дней что жрет вся свора звезд под гулы
      Сшибающихся волн и всплеск последних клятв
      255. МУЗЫКАНТ ИЗ СЕН-МЕРРИ
      Я вправе наконец приветствовать людей мне неизвестных
      Они мимоидя скопляются вдали
      Меж тем как все что там я вижу незнакомо
      И не слабее их надежда чем моя
      Я не пою наш мир ни прочие светила
      Пою возможности свои за рубежом его и всех светил
      Пою веселье быть бродягой вплоть до смерти подзаборной
      О двадцать первое число О май тринадцатого года
      Харон и вы кликуши Сен-Мерри
      Мильоны мух почуяли роскошную поживу
      Когда слепец безносый и безухий
      Покинув Себасто свернул на улицу Обри-Буше
      Он молод был и смугл румяный человек
      Да человек о Ариана
      На флейте он играл соразмеряя с музыкой шаги
      Затем остановился на углу играя
      Ту арию что сочинил я и пою
      Вокруг него толпа собралась женщин
      Они стекались отовсюду
      Вдруг Сен-Меррийские колокола затеяли трезвон
      И музыкант умолк и подошел напиться
      К фонтану бьющему на улице Симон-Лефран
      Когда же вновь настала тишина
      Опять за флейту взялся незнакомец
      И возвратясь дошел до улицы Верри
      Сопровождаемый толпою женщин
      Сбегавшихся к нему из всех домов
      Стекавшихся к нему из поперечных улиц
      Безумноглазые с простертыми руками
      261
      А он играя двигался бесстрастно
      Он уходил чудовищно спокойно
      Куда-то вдаль
      Когда отправится в Париж ближайший поезд
      Меж тем помет
      Молуккских голубей грязнит мускатные орехи
      И в то же время в Боме
      О католическая миссия ты скульптора разишь
      А где-то далеко
      Пройдя по мосту Бонн соединивший с Бейлем входит в Пютцхен
      Девица обожающая мэра
      Пока в другом квартале
      Соперничаешь ты поэт с рекламой парфюмера
      В итоге много ли насмешники вы взяли от людей
      Не слишком разжирели вы на нищете их
      Но мы тоскующие в горестной разлуке
      Протянем руки-рельсы и по ним товарный вьется поезд
      Ты плакала плечо к плечу со мной в наемном экипаже
      А теперь
      Ты так похожа так похожа на меня к несчастью
      Мы были так похожи как в архитектуре нынешнего века
      Башнеподобные похожи друг на друга трубы
      Мы ввысь теперь идем земли уж не касаясь
      А между тем как мир и жил и изменялся
      Кортеж из женщин длинный как бесхлебный день
      За музыкантом двигался по улице Верри
      Кортежи о кортежи
      И в день когда король переезжал в Венсенн
      И в день когда в Париж посольства прибывали
      И в день когда худой Сюже стремился к Сене
      И в день когда мятеж угас вкруг Сен-Мерри
      262
      Кортежи о кортежи
      Стеклось так много женщин что они
      В соседних улицах уже толпились
      Прямолинейно двигаясь как пуля
      Они спешили вслед за музыкантом
      Ах Ариана и Пакета и Амина
      Ты Миа ты Симона ты Мавиза
      И ты Колет и ты красотка Женевьева
      Они прошли за ним дрожа и суетясь
      Их легкие шаги покорны были ритму
      Пастушеской свирели завладевшей
      Их жадным слухом
      На миг остановившись перед домом
      Без стекол в окнах нежилой
      Назначенной к продаже
      Постройкою шестнадцатого века
      Где во дворе стоят рядком таксомоторы
      Вошел в калитку музыкант
      И музыка вдали теперь звучала томно
      Все женщины за ним проникли в дом пустой
      В калитку ринулись толпой тесня друг друга
      Все все туда вошли назад не обернувшись
      Не пожалев о том что покидали
      С чем распрощались навсегда
      О жизни памяти и солнце не жалея
      Спустя минуту улица Верри была безлюдна
      С священником из Сен-Мерри остались мы вдвоем
      И в старый дом вошли
      Но ни души мы там не увидали
      Смеркается
      Звонят к вечерне в Сен-Мерри
      Кортежи о кортежи
      Как в день когда король вернулся из Венсенна
      Пришла толпа картузников-рабочих
      Пришли с лотками продавцы бананов
      Пришли республиканские гвардейцы
      О ночь
      О паства томных женских взоров
      О ночь
      Я все еще грущу и жду без цели
      Я слышу вдалеке смолкает звук свирели
      263
      256. ЧЕРЕЗ ЕВРОПУ
      Ротсож
      Твое лицо румяно гидропланом стать может твой биплан
      И кругл твой дом где плавает копченая селедка
      Мне к векам нужен ключ
      Но к счастью видели мы господина Панадо
      И в этом смысле можем быть спокойны
      Что видишь ты мой старый сотоварищ
      512 или 90 пилота ль в воздухе теленка ль что глядит
      сквозь брюхо матери
      Я долго в поисках скитался по дорогам
      О сколько глаз смежилось на дорогах
      От ветра плачут ивняки
      Открой открой открой открой открой
      Взгляни же о взгляни
      Старик в тазу неспешно моет ноги
      Una volta ho inteso dire che vuoi *
      Я прослезился вспомнив ваши детства
      А ты показываешь мне чудовищный синяк
      Картинка где изображен возок напомнила мне день
      Составленный из лоскутков лиловых желтых зеленых
      голубых и красных
      Когда я за город отправился с каминною трубой державшею на своре суку
      Но у тебя давно нет дудочки твоей
      Труба вдали меня попыхивает папиросой
      Собака лает на сирень
      Светильник тихо догорел
      На платье лепестки упали
      Два золотых кольца сандалий
      Горят на солнце связкой стрел
      Но волосы твои пересекли дрезиной
      Европу пестрыми разубранную огоньками
      * Однажды я решил сказать то, что хочу (итал.). — Ред.
      264
      257. СУХОПУТНЫЙ ОКЕАН
      Я выстроил свой дом в открытом океане
      В нем окна реки что текут из глаз моих
      И у подножья стен кишат повсюду спруты
      Тройные бьются их сердца и рты стучат в стекло
      Порою быстрой
      Порой звенящей
      Из влаги выстрой
      Свой дом горящий
      Кладут аэропланы яйца
      Эй берегись уж наготове якорь
      Эй берегись когда кидают якорь
      Отлично было бы чтоб с неба вы сошли
      Как жимолость свисает с неба
      Земные полошатся спруты
      Какое множество средь нас самих себя хоронит
      О спруты бледные волн меловых о спруты с бледным ртом
      Вкруг дома плещет океан тебе знакомый
      Не забываясь даже сном
      258. ЛУННЫЙ СВЕТ
      Безумноустая медоточит луна
      Чревоугодию всю ночь посвящена
      Светила с ролью пчел справляются умело
      Предместья и сады пьяны сытою белой
      Ведь каждый лунный луч спадающий с высот
      Преображается внизу в медовый сот
      Ночной истории я жду развязки хмуро
      Я жала твоего страшусь пчела Арктура
      Пчела что в горсть мою обманный луч кладет
      У розы ветров взяв ее сребристый мед
      265
      МАКС ЖАКОБ
      259. СЕРЕНАДА
      Сутул, без ягодиц, но с бородою
      Чуть не до гетр, таков поклонник твой,
      И все ж, прелестница в перчатках синих, вою
      Я под окном твоим с девичьей резедой.
      Часы стенные бьют и, сонно
      Вращая вал, выводят короля:
      На нем пятиконечная корона,
      Она — твой герб, но им пресыщен я.
      Коралла синего иль аметиста тени,
      Ресницы папоротника
      Отмежевали на века
      Свет от неверного стекла.
      Окно: сигара на краю вселенной.
      Долой безмолвие, ковчег ее красот:
      Бессменная свеча измен мне лжет!
      И все-таки надежда шепчет, что
      Я не мечтатель юный,
      Не житель Пампелуны
      И перед сердцем ставлю знак бекара.
      Он — ватерлиния и звезд и тротуара.
      А дома туфельки
      Тебе мозолей не натрут,
      И дверь, ведущая вовнутрь
      Вселенной, — непристойность.
      Я, точно конь, стою понуро,
      Дрожа от головы до ног
      Лишь потому,
      Что на наезднице медвежья шкура.
      266
      АНДРЕ САЛЬМОН
      260. СВЕТЛЯКИ
      Не глядя, как плетется кляча,
      Крестьянин дремлет на возу.
      Старуха, с дочкою судача,
      Ведет на ярмарку козу.
      Чем заняты все эти люди?
      Ах, чем угодно, лишь не мной.
      Но я, покорствуя причуде,
      Слежу за жизнью мне чужой.
      Увы, один под сводом неба,