В 1926 году мы сняли квартиру. Это были годы расцвета парижской литературной жизни. Сама я в этом году начала писать прозу. Было три газеты, был наш журнал "Новый дом", салоны Цетлиных и Винаверов, дом Мережковских, "Зеленая лампа", Союз поэтов (где я много раз выступала). В 1930 году словно какое-то несчастье обрушилось на всех нас, это было, вероятно, следствием мирового экономического кризиса, всеобщее обеднение, оскудение книжного рынка, постарение старых и упадок молодых. Начали много пить, мрачнеть, болеть. И в СССР началось плановое уничтожение двух поколений.
      Декабрь
      В 1918-1920 годах, когда случилось то, что случилось, я говорила себе: это меня не касается, это касается аристократов, буржуев, контрреволюционеров, банкиров и губернаторов. А мне шестнадцать лет, и я никто. В 1940 году опять "стряслось", и я опять за старое: "Это меня не касается, это касается Европы. А я что? Я - русский эмигрант. Полуазиат, что ли? Вообще - ничтожество".
      - Это тебе даром не пройдет! - сказала я сама себе в зеркало.
      Декабрь
      Европейские художники удивительно высокомерны. Они не снисходят до отчаяния. Они самоуверенны: англичанин - потому что есть великая империя; немец - потому что есть Гитлер; француз - потому что буржуазный склад его мысли идеально совпадает с буржуазным укладом его государства. У нас мучились сознанием, что есть безграмотные, есть вшивые. И до сих пор жива отрыжка этих графско-княжеских мучений.
      Декабрь
      Я люблю трудную жизнь. Пришло, несомненно, в юности из Ницше. Засело. На всю жизнь. Это значит, что я люблю задачи, которые нужно разрешать, и препятствия, которые нужно брать, и всю вообще "спортивную" сложность судьбы человеческой.
      Декабрь
      "Добытое рассуждением всегда остается с нами. Продуманная идея нас никогда не покидает, каково бы ни было душевное настроение, между тем как идея только почувствованная - неустойчива и изменчива: зависит от силы, с какой бьется наше сердце. А сверх того, сердца не даются по выбору: какое в себе нашел, с тем и приходится мириться. Разум же свой мы сами постоянно создаем".
      (П.Чаадаев. Филос. письмо III)
      Декабрь
      "Честь дороже жизни".
      Никогда не понимала, что это значит. Как может быть что-нибудь дороже жизни? Если нет жизни, то ничего нет. Все равно, как если бы дырка была дороже бублика. Если нет жизни, то нет и чести. Heт бублика - нет и дырки. Сравнивать жизнь с чем-нибудь - все равно, что множить яблоки на груши.
      И вдруг у Шопенгауэра нашла мысль о том, что честь - условная вещь, существующая только во мнении посторонних людей о нас (и в разные времена разная), но не в нас самих: "Честь есть мнение других о нашем достоинстве (объективно). Честь есть наш страх перед этим мнением (субъективно)".
      1941
      Февраль
      Когда настают такие времена - голодные и холодные, - то спички понемногу перестают зажигаться. Это я заметила еще в 1920 году. Первый признак большой беды.
      Февраль
      Куда девались все глиняные горшки, которые сейчас так нужны? Их больше нет. Старуха-соседка, помнящая нашествие немцев в 1870 году, подарила мне горшок. Я ставлю в нем хлебы. Уверяет меня, что горшок - дедовский. А дед ее в Россию ходил, в 1812 году, с Наполеоном. Может быть, горшок - русский? Н.В.М. рассмотрел его и заявил, что горшок, несомненно, Владимирский (значит - его земляк!).
      Февраль
      Леонид Андреев за несколько недель до смерти (1918 год) слушал у себя в Финляндии налеты вражеских самолетов и мечтал об отъезде в Америку. Мне начинает казаться, что перерыва не было - между его ночами и моими.
      Март
      Недавно читала на литературном вечере, на улице Лурмель, в помещении столовой матери Марии, "Воскрешение Моцарта". Было человек сто, полный зал. Многие плакали. Были: Зайцев, Вейдле, Присманова, Ладинский...
      Март
      Итак, самые важные вещи на свете суть: каша в горшке, хлеб в печи, шерсть и сало.
      Апрель
      Всю жизнь любила победителей больше побежденных и сильных более слабых. Теперь не люблю ни тех, ни других.
      Апрель
      Меня больше волнует, что Бабель сидит в тюрьме, чем что потоплен крейсер со всем экипажем.
      Апрель
      Год тому назад мы стояли перед событиями: падение Голландии и Бельгии, падение Парижа, вступление Италии в войну. Сейчас мы опять стоим перед громадными событиями, может быть, еще большими, которые, вероятно, начнутся в мае. А пока что каждый вечер над нами летят десятки самолетов - в Англию. И Лондон зажжен со всех сторон.
      Апрель
      В Нахичевани, на рождестве 1919 года (или в январе 1920 года), у нас стоял во дворе броневой дивизион и мы каждый вечер поднимались на чердак и смотрели оттуда, как за городом, в степи, красные шли развернутой атакой на Батайск, падали и теряли коней и людей. Из Батайска белые стреляли по ним. Потом красные возвращались (к нам во двор), нескольких не хватало. А теперь каждый вечер сотни самолетов летят над нами на Англию, громить города и мирное население. И я не могу уснуть. И все думаю: это кончится только с моей жизнью.
      Май
      Чужая любовь ко мне, мною не разделяемая, делает меня злой: мне кажется, что кто-то накладывает на меня руку, и мне хочется ударить эту руку. Мгновение ненависти. Сдерживаюсь. Эта чужая непрошеная ласка может вызват ь во мне ужасную злобу.
      Считаю это с моей стороны мерзостью. Отделаться же от этого не могу.
      Июнь
      Мосье Дюплан (80 лет, изобрел искусственный шелк, миллионер) рассказал о себе: он остался в своем замке, все его слуги разбежались (июнь 1940 года). Дюплан жил неделю совершенно один, читал вечерами Толстого, то место в "Войне и мире", где старый Болконский ждал французов. И вот однажды он видит: по аллее (еще дедовской) идут немцы, небольшой отряд. Он встал на пороге, руки в карманах, а в ноги положил только что им зарезанного барана. "Пожалуйте. Будем ужинать".
      Июнь. 22-е. Воскресенье
      Утреннее радио. Немцы вошли в Россию.
      Июнь
      Атилла сказал: Я - топор мира.
      Июнь
      Г. и его жена живут рядом (дочь путается с немецкими солдатами). За нашим забором, на их земле, растет молодое дерево - мирабель. Оно целиком наклонено над нашей землей, и теперь его плоды (фунтов сто на взгляд) падают к нам - спелые и сладкие. К ним не падает ничего. Я встретила его жену и сказала ей, чтобы она пришла, когда хочет, и собрала бы плоды. Мы собираем ежедневно, и так как варенье варить невозможно из-за отсутствия сахара, то я делаю компоты на зиму. Но жена Г. не пришла, а утром, когда я встала и вышла в сад, я увидела, что Г. срубил это чудное деревцо и оно, со всеми своими фруктами, лежит у него, за нашим забором, на земле, растерзанное и мертвое. "Назло", - сказала Мари-Луиза. Они не обобрали плоды, и это тоже было сделано "назло". Так и лежало это дерево, пока птицы не съели всю мирабель и ветки не высохли. Мы каждый день подолгу стояли и смотрели на ссохшиеся листья, на сломанный тонкий и сильный ствол и, сколько ни думали, ничего не могли придумать, кроме того, что этот человек, Г., одержим какой-то дикой звериной злобой ко мне и к Н.В.М.
      Июнь. 24-го
      В день 22 июня в Париже немцами были арестованы русские эмигранты, около ста пятидесяти человек. Главным образом "видные", но есть и "невидные". Они арестованы "как русские": "правые" и "левые"; среди них Фондаминский, адвокат Филоненко, Зеелер и др. Прис. поверенный Н. рыдал и говорил, что никогда ничего не имел против немцев и что:
      - Майн фатер из ин Берлин беграбен.
      Июнь. 25-го
      Выглядит так, что арестовали главным образом масонов - членов Гранд Лож (правых) и членов Гранд Ориан (левых).
      Июнь
      28 июня в 8 часов утра я пришла на кладбище к могиле Ходасевича. Земля уже была раскопана и яма закрыта досками. Шесть рабочих пришли с веревками, подняли доски и стали тянуть гроб. Гроб (дубовый) за три года потемнел, был легок. По углам было немного плесени. Служащий бюро сказал мне: тут сухая почва, да и покойник, видно, не разложился, а ссохся, как мумия, так как, верно, был худ. Гроб повезли на тележке к новому, постоянному месту. Опять веревки, яма, доски. Опустили легко и тихо. Стали засыпать.
      И я пошла к Зайцевым, которые живут за углом.
      Июнь
      22 июня 1812 года, в своей главной квартире в Вильковишках, Наполеон объявил войну России.
      23 июня Бонапарт ночью увидел перед собой Неман. (Из "Замогильных записок" Шатобриана, том III)
      Июль
      Львов, Рига, Кишинев, Минск, Смоленск.
      Август
      Бетховен часто связывается у меня с ритмом идущего поезда. Первая часть Патетической сонаты - с поездом, который раздавил Анну Каренину. В кинохронике видела войну на русском фронте, и там шли немецкие танки (сотни) по болотам, дорогам, по спелой ржи, по молодому лесу, вброд по рекам - и все это под Девятую симфонию.
      Август
      Новгород. Война идет "кольцами". Окружается город, изничтожается армия, берегся город. Режут большими кусками. Война "кольцевая".
      Август
      Были в комендатуре у немцев, в Рамбуйе. Были вызваны русские зарегистрироваться. Немцы хотели узнать, все ли "белые", нет ли "красных", которых следует посадить в лагерь? Пришло человек пятнадцать. Высокий старик, похожий на кн. С.М.Волконского, скрипач из русской консерватории, две аристократки в огромных старинных шляпах, бледный, одутловатый человек с курносым мальчиком и еще личности - все скверно одетые, очень замученные нуждой и страхом, с большими черными руками.
      Немец допросил. Оказались все "белые", то есть эмигранты, живущие по "нансеновским" паспортам. Немец удивился. Я начала объяснять, что значит "нансеновский" паспорт и что мы никому не нужны и весь их вызов ни к чему. Немец не понимал, как можно по документам советского отличить от несоветского. Я делала ошибки и очень спешила. Все хотелось сказать: посмотрите на этих совершенно вам не нужных людей, отпустите их, ведь они же двадцать лет...
      ...двадцать лет страдали, искали работы самой тяжелой, - говорила я ночью, во сне, этому самому немецкому офицеру, - отовсюду их гнали, не давали права работать... - Мы стояли с ним в солнечном луче у окна, в комнате комендатуры.
      - Двадцать лет они жили в чужих людях, а ведь когда-то были такими же, как вы, - здоровыми, молодыми. Дети их тоже запуганные и тихие. Жены их замучены заботами и работой. О, какие они все смирные! Они платят налоги и ходят в церковь. Преступность среди них ничтожна. Паспорта у них "нансеновские", а лица такие грустные... Пожалейте их! Это же русские эмигранты...
      И я проснулась, плача.
      Август
      Еще о "Войне и мире".
      Фамусовская Москва, с Ростовым-Фамусовым, и Тугоуховские, и Репетиловы - все налицо. Толстой как бы благословил то, что Грибоедов бичевал.
      Август
      Перечитывая письма Достоевского: письма 1877 года и "Дневник писателя" - параллель-ные места. Я поняла как бы наново движение поколений, то, что верящие в прогресс люди считают прямой восходящей линией, а мне представляется более похожим на очень медленное и очень неровное (со вздрогами) качание маятника.
      Письмо Ковнера Достоевскому и письмо Достоевского Ковнеру - это столкновение двух разных эпох. Достоевский внимательно слушает, что говорит ему этот новый человек, немножко циник, немножко атеист, немножко аферист, немножно интернационалист, Достоевский пожимает плечами, изумляется, прислушивается. Чувствуется, что Ковнер ему чужой. Затем - проходит мимо, забывает его. А между тем Ковнер - явление громадное. Это - новый человек, с новыми взглядами решительно на все: на бессмертие, на деньги, на любовь.
      Ковнеры появились в последней четверти прошлого века, и мое поколение еще застало их. В них еще был остаток вульгарного идеализма. Но для Ковнеров были бы совершенно непонятны и чужды сегодняшние люди, пореволюционные, и все мышление нашего времени, где Ковнеры кажутся сентиментальными.
      Пушкин сошел бы с ума, если бы знал нас. Нет, Пушкин сошел бы с ума, прочитав у Достоевского о ночном горшке (в "Вечном муже"); Достоевский сошел бы с ума от Чехова, а Чехов - от нас. Все вместе они зажали бы нос и закрыли бы глаза от нашего "безобразия".
      Август
      Двадцать лет со дня смерти Блока. Кто еще помнит этот день? Я думаю о нем каждый год в этот день, думаю о нем много. Хотелось бы написать о нем книгу.
      Сентябрь
      Как я и думала, ребенок Л.Д.Б., умерший в 1911 году и которого и сама Л.Д.Б., и Блок так оплакивали, был не от Блока. Вера Зайцева передала мне свой разговор с Блоком в Москве, уже после революции. Они шли по улице, у Веры только что расстреляли сына. Она говорила с Блоком о нем.
      - А у вас, А.А., никогда не было детей? Никогда, - ответил Блок.
      Сентябрь
      Взят Шлиссельбург. 20-го взят Киев.
      Октябрь
      Взят Киев. Взята Одесса. Взяты Тверь и Калуга. Таганрог. (А я читаю "Нашествие Наполеона на Россию" Тарле.)
      Ноябрь
      В эту жизнь, трудную, безуханную, тоскливую, голодную, вдруг ворвался какой-то странный, необъяснимый луч и все преобразил: испанская девочка (8 лет), нищая, которой я дала ленту, дочь дровосека, по имени Рамона. Поговорить с ней не могла, говорит только по-испански. Но как она взглянула на меня, как улыбнулась мне! Это был толчок мне в душу - детское лицо, грустное и прекрасное. И все во мне засверкало и заискрилось. Среди нашей смерти - вдруг красота.
      Отец ее, видимо, "красный испанец", интернирован во Франции. Теперь рубит дрова в лесу, рядом с нами. У него больная жена и пять детей. Старший сын пропал год назад без вести. Живут всей семьей в шалаше.
      Ноябрь
      13-го были в одно и то же время зажжены со всех концов и обстреляны Кронштадт и Севастополь.
      Миллион немцев прошелся по России - до Тихвина, Малоярославца, Тулы, Керчи.
      Ноябрь
      Знаменитый путешественник Свен Гедин написал статью против России и Сталина. Сообщает, что настоящая фамилия Сталина Иван Иванович Виссарионович.
      Декабрь
      Война США с Японией. Перл-Харбор и потопление судов. Очень странно, но я чувствую иногда как бы запах крови в воздухе. От этого запаха мне делается нехорошо. И кажется, что кругом ужасное количество мертвых тел. Некоторых почти уже закрыла земля, других заметает снег, третьих - песок пустыни, за четвертыми в глубине морской гоняются рыбы.
      Декабрь
      Японцами взят Гонконг.
      Декабрь
      7 декабря в 9 часов утра умер Мережковский. В последнее время он был очень худ, очень стар. Он бегал маленькими шажками по улице Пасси под руку с З.Н.Г. Когда я пришла к ним три недели тому назад, он был безразличен ко всему (и ко мне). Злобин кутал ему ноги в плед. Ему все было холодно.
      На З.Н. в церкви на отпевании было страшно смотреть: белая, мертвая, с подгибающимися ногами.
      Рядом с ней стоял Злобин, широкий, сильный. Он поддерживал ее.
      На отпевании было довольно много народу. Весть о его смерти распространилась быстро, хоть газеты русской нет. Оля прислала мне телеграмму. Были: Маклаков, Тесленко, Зайцевы, Любимов, Ставров, Ладинский, проф. Михайлов, Кнорринг, Карташев, Лифарь, Мамченко, свящ. Булгаков, всего человек восемьдесят. Служил Евлогий, четыре попа и два дьякона. З.Н. стояла передо мной. Гроб показался мне совсем маленьким.
      Мережковский был последним из живых символистов. Теперь остались: Бальмонт (живой труп) и Вяч. Иванов (в Италии).
      Декабрь
      Не могу вынести чьего-то давления на себе, удушающей липкости, нежности, на которую не отвечаю, требования ответной откровенности, страшного деспотизма бабьей дружбы. Слишком большое чувство в маленькой душе возбуждает во мне враждебность. Люблю от всех быть на некотором расстоянии, не выношу "объяснений", "выяснения отношений".
      Декабрь
      Если бы я только могла не дрожать, смотря на карту России. Но я дрожу.
      Декабрь
      Испанские дети, дети дровосека из лесного шалаша, пришли к нам на рождество: Анита - трех лет, Хуанито - шести лет, Хозе-Мария - восьми лет, Рамона - девяти лет. С ними был Диего - шестнадцати лет. Все были чисто одеты. Они низкорослые с плоскими носами. Пришли с барабаном и трубой. Это было целое шествие. Им дали печенья, конфет и яблок. Хозе-Мария, страшный, видно, весельчак и хохотун, пел испанские песни. Рамона ему подтягивала. Я не могла слушать ее без слез и ушла в темную кухню. Рамона была причесана на две косы, положенные вокруг головы. Я повязала ей ленточку. В ней для меня сошлись вся жалость, печаль и красота мира.
      Месяц тому назад встреча с ней вывела меня - через восхищение, жалость и смирение - из состояния сухости и заледенения, одного из самых тяжелых моих состояний; человеку по природе его (так я думаю) свойственно быть теплым, живым, зрячим, вибрирующим и больше напоминать своею сущностью животное, или птицу, или даже растение, чем кусок льда, песок пустыни или скалу.
      Вся красота и драма мира, вся нежность, прелесть и теплота мирного мира взяты мною под сомнение в последний год. И вот недавно, идя вечером по лужам, под дождем, по темной деревенской улице, за бутылкой молока на ферму, я увидела Рамону в одном платье, вернее - в лохмотьях, видно было голое тело. Ее ноги были обуты в большие, видимо материнские, башмаки, дырявые, спадавшие с ног; волосы, черные и гладкие, были заплетены в две тоненькие косички и заложены вокруг головы и над лбом; там, где они сходились, были перевязаны красной шерстинкой. Она шла, спотыкаясь в темноте, на ту же ферму, что и я, и держала в руках пустую жестяную банку.
      Когда мы вместе вошли в кухню, где в ведре стояло только что отдоенное молоко, которое толстая фермерша мерила оловянной кружкой, я разглядела ее. Она точно сошла со страниц Андерсена и с рисунка Гойи. Она смотрела на меня большими темными глазами, смотрела долго, с любопытством, но тихим и смиренным. Ее пальцы, державшие ржавую жестянку, были тонкие и смуглые. И внезапно она улыбнулась мне, молча и доверчиво, не зная, кто я, глядя мне в глаза своими кроткими глазами. Что-то с силой раскрылось во мне. Восторг и жалость пронзили меня. "Приходи ко мне, - сказала я, - и я дам тебе настоящую ленточку для твоих кос". На самом деле я хотела дать ей какую-нибудь теплую кофточку. Но она не понимала по-французски! Вся она, с ее улыбкой и жестянкой в руке, с ее непониманием языка людей, среди которых она жила, с дикостью, вдруг мелькнувшей в ее испуге, явилась, чтобы разбудить меня, перевернуть мертвые пласты во мне, снять с души кровь и плесень.
      1942
      Январь
      Подслушала в парижском кафе русский разговор. Русская бабушка (в старом котиковом пальто) и русская внучка (лет двадцати).
      Бабушка (рассматривая карточку меню):
      - Смотри, у них шукрута (кислая капуста) есть за шестнадцать франков.
      Внучка:
      - Так вы закажите, бабушка. У нас есть на одну шукруту.
      - А как же ты без шукруты?
      - Я в другой раз.
      - Да вкусная ли у них шукрута-то?
      - А вы закажите, денег хватит. А две нельзя?
      - На две у нас нету.
      - Давно не ела шукруты. Нет, не закажу, денег жалко.
      - Я сосчитаю, сколько у нас есть (внучка считает деньги).
      А в другом углу - два француза. Первый:
      - Ничего не понимаю: какие-то карточки, купоны, талоны, пункты. Все у меня пропадает, всюду я опаздываю, не прикрепился никуда. Где-то на что-то надо было записаться. Моя очередь прошла. Иду в хвост стоять, говорят не мой день. Ничего не понимаю. Никак не могу управиться. Все время голоден.
      Второй:
      Вы бы кому-нибудь поручили. Да некому. Так вот и хожу, не евши, целый день. Половину карточек растерял.
      Январь
      В "Нашем слове" (русская газетка) прочла корреспонденцию Саволайнена о том, что делается в Петербурге. Как хоронят в общей яме умерших oт голода и холода людей или как не хоронят, ждут, когда земля отмерзнет, и трупы лежат во дворах, сложенные, как дрова. Ясно представила себе обоих: старые, прозрачные, полузамерзшие, едва ходят, почти скелеты, падающие oт слабости, старости и недоедания. И почему-то во сне видела телеграмму: мама скончалась раньше папы. Никак не могу этому поверить (в 1961 году oт С.А.Риттeнбepгa узнала, чго это была правда).
      Январь
      Мари-Луиза положила мою руку на свой живот, и я услышала, как там брыкается, и ворочается, и прыгает человек двадцать первого века.
      Январь
      "По дорогим могилам". Ходила по монпарнасским кафе, где десять или пятнадцать лет тому назад (и пять лет) можно было видеть людей от Эренбурга и Савича до Бунина и Федотова. Теперь - ни одного знакомого лица, ни одной тени. Словно гуляю по Парижу в 2000 году.
      И вдруг - у стойки в полутемном "бистро" - Георгий Раевский. Мы кинулись друг к другу. Он ничего не боится, потому что у него все в порядке (видимо - фальшивые бумаги). Похудел страшно. Читал мне стихи.
      Январь
      Я видела на своем веку таланты. Я видела на своем веку почти что гениев. Это были несчастные, нездоровые, тяжелые люди, с разбитой жизнью и жертвами вокруг себя. Счастья они не знали, дружбы не понимали. Ко всему примешивалось "нас не читают", "нас не слушают", "нас не понимают", "нет денег", "нет аудитории", грозит тюрьма, ссылка, заедает цензура. Ничего несчастнее, тоскливее, печальнее нельзя себе представить.
      Февраль
      С юга (Фавьер) приехала Е.К. и рассказала, что весь Фавьер (русское место) повторяет мою фразу о том, что я люблю трудную жизнь. Они считают это очень смешным парадоксом.
      Февраль
      Мое ремесло (и обусловленная им жизнь) поставило меня среди пьяниц, педерастов, наркоманов, неврастеников, самоубийц, неудачников, среди которых многие считали добро скучнее зла и разврат необходимой принадлежностью литератора. И все почти имели в себе какой-то излом. Но было во мне что-то, что предпочитало "свет" - "тьме". И я иногда чувствовала себя не в своей тарелке.
      Февраль
      Весь мир слушает коммюнике генерального штаба. Посторонитесь, звезды, земля слушает немецкое коммюнике! Проснитесь, жители Тасмании, не гремите посудой в Капштадте - судьба мира на несколько десятилетий зависит от этого коммюнике! Присоединены Смоленск и Коста-Рика, Рейкьявик и Бангкок. Не волны Индийского океана стучат вам в окна, а Герцевы волны. Не кашляйте, самоеды... Говорит "топор мира".
      Февраль
      Читаю процесс 193-х (1887 год). Эти люди - прямые предки Ленина и Дзержинского. Муратов в свое время говорил, что "бабушка" Брешковская - это зверь.
      Первоприсутствующий на суде тогда был Петерс. У нас тоже был Петерс.
      И один за другого мстил.
      Приговор был смехотворный по своей мягкости.
      Февраль
      Слух прошел, что Цветаева повесилась в Москве 11 августа. "Наше слово" (или "Новое слово"?) дало об этом пошлую безграмотную заметку.
      Перечитывая недавно ее прозу, я прочла, как она пишет, что однажды ее кто-то со спины принял за Есенина. И вот я вижу их перед собой: висят и качаются, оба светлоголовые, в петлях. Слева он, справа она, на одинаковых крюках и веревках, и оба с льняными волосами, острижен-ными в скобку. Говорят, что Эфрон расстрелян. Сын - партийный и, вероятно, на войне. Как тут не повеситься, если любимая Германия бьет бомбами по любимой Москве, старые друзья боятся встречаться, в журналах травят и жрать нечего?
      Март
      З.Н.Г. сидит у себя, на двери надпись: "ключ под ковриком". Она ничего не слышит. Злобин в бегах (за маслом, сахаром). Она сидит и пишет или что-то штопает. Ночами кричит и бегает по комнате.
      Март
      3 марта в 9 часов 15 минут вечера началась бомбардировка Биянкура. Около тысячи убитых, двести разрушенных домов. Кладбище заперли на четыре дня: упало несколько бомб и много могил разрушено, гробы из них вылетели, кости и черепа летали по воздуху. У Зайцевых выбиты стекла.
      В эту ночь мы ночевали в Париже в квартире Зум., от которой нам оставлен ключ. Все было слышно и видно с балкона. Огромные, розовые, огненные шары стояли над Парижем и освещали улицы. Англичане бросали световые шары, и они плыли по воздуху. Два с половиной часа продолжалась канонада и дрожала земля.
      Неделю откапывали людей, засыпанных в убежищах. Из одного подвала раздавался детский голос, кричавший по-русски: Я здесь! Мама, я здесь!
      Март
      Советский полпред Майский наградил английского короля орденом Ленина.
      Март
      Канцлер Мюллер записывает слова Гете (кажется, 3 февраля 1823 года):
      "Все, что мы в себе культивируем, все развивается. Это - вечный закон природы. В нас существует орган злой воли, недовольства, как существует орган сомнения и сопротивления. Чем больше мы даем ему пищи и упражняем его, тем сильнее он становится и в конце концов превращается в патологическую язву, разъедающую и уничтожающую все вокруг себя, губящую все полезные соки. Чем более к этому примешиваются такие вещи, как раскаяние, угрызения совести и прочие глупости, тем более мы становимся несправедливы по отношению к себе и по отношению к другим. Радость, которая дается собственным совершенством и совершенством окружающих, - потеряна".
      Замечательная мысль, но скучно сказано о "полезных соках". "Собственное совершенство" - замечательно.
      Март
      На улице Тольбиак есть приют для рожениц. Туда поступают беременные за шесть недель до родов. Преимущественно проститутки, или жены пленных, рожающие от немцев, или четырнад-цатилетние девочки, которым деваться некуда. Они живут в тепле, ничего не делают и сыты. Им даже выдают орехи. Девять десятых женщин отдают младенцев в воспитательный дом, половина мечтает, чтобы ребенок "сдох". Вечерами беременные иногда танцуют друг с другом под граммофон.
      Март
      Русские много плачут. Галичане, рабочие у Дебора, тоже - по сравнению с французами, которые никогда не плачут. Когда у Ивана умер брат (галичанин), он так убивался, что вся французская деревня пришла на него смотреть: они никогда ничего подобного не видали. Когда Биянкур был бомбардирован в воскресенье, толпы народу пошли туда гулять, из подвалов раздавались стоны откапываемых, а на улицах смеялись, целовались и ели бутерброды.
      Жена художника Т. (француженка) сказала мне, что июньская катастрофа была "ни к чему" (взятие Парижа немцами).
      Их поэты, кажется, никогда не пророчили "о, если б знали, дети, вы" или "исчезни в пространствах, исчезни!".
      Апрель
      Рассказ о матери и дочери.
      Бежали в июне от немцев. Мать - барыня, аристократка, дочь ей покорна во всем. Засели в какой-то брошенной ферме, доят коров, которые подходят к ним и мычат, чтобы их доили. Находят в погребе сенегальца, раненого. Лечат его. Пригревают. Он выздоравливает и служит им. Преданный, чудный человек, полуинтеллигентный, нежный, тонкий, вроде черного князя Мышкина. Обе женщины (уже немолодые) находят вдруг смысл и даже утешение в происходя-щем. Они возвращаются в Париж, все трое. Но на границе "оккупированной зоны" немецкий солдат убивает негра.
      Апрель
      Ночью 3 марта, когда англичане и американцы бомбардировали Биянкур, несколько бомб упало на Биянкурское кладбище. Луна была в облаках. От взрывов разлетелись могилы. Кости, черепа, тела носились по воздуху, и носились плиты, гремя друг о друга. Еще теперь видны зияющие дыры, сломанные кресты, треснувшие памятники, мраморные ангелы с отбитыми крыльями. Кости убраны, их убрали в первые четыре дня, когда кладбище было заперто.
      Могила Ходасевича не пострадала, но теперь он оказался окружен могилами убитых во время мартовской бомбардировки - около тридцати могил окружили его, целые семьи так и идут кругами: отец и мать Робер, пятеро детей Робер, бабушка Куафар, дети и внуки Куафар и т.д. Среди всего этого его серый крест.
      Июнь
      21-го была в Париже. Этот день может оказаться памятником нашего времени - снижения нашей культуры, убожества и пошлости нашей жизни. Так все сошлось, что и не выдумаешь. Побывала в трех захолустьях и под конец я поняла: что-то случилось с нами со всеми, непоправимое.
      Началось с панихиды в армянской церкви по Р. После панихиды были речи. Прославлялся человек, который после себя не оставил ничего: ни поэмы, ни начатого дела, ни просто мысли, только потому, что он в конце прошлого века лично знал таких-то и таких-то армянских общественных деятелей. Он знал Патканяна и Туманяна, когда ему было двадцать пять лет, а теперь ему было под семьдесят, и он всю жизнь был банкиром и стриг купоны со своей юности.
      Затем в 4 часа, в зале Русской консерватории, было чтение Шмелева. Было много народу, все почти - старше шестидесяти лет и несколько детей. Из литераторов - Тэффи, Зайцев, Карташев, Сургучев...
      Читал Шмелев, как читали в провинции до Чехова: с выкриками и бормотаньем, по-актерски. Читал захолустное, елейное, о крестных ходах и севрюжине. Публика была в восторге и хлопала. Да будет тебе земля пухом, великая держава!
      Вечером мы пошли на "Дон Карлоса" в Одеон. Предприимчивый французский переводчик "спрятал" политику и "подчеркнул" любовь.
      Суррогат наш насущный даждъ нам днесь!
      Июль
      Олю взяли и увезли в 8 часов 30 минут, в четверг 16-го.
      Июль
      Я как-то спросила Мари-Луизу, бывает ли у них, что идут под венец, не будучи любовниками? Она сказала, что это бывает только в браках по расчету, когда понятно, что он не живет с невестой, потому что ее не любит, и у него есть другие, до последнего дня или даже сохраняются дольше. В браках по любви "не жить" вместе до свадьбы было бы подозрительно.
      Июль
      Была на квартире Оли и взяла там два чемодана книг, бумаг и несколько вещей Ходасевича.
      Все было в ужасном хаосе: чулки, рукописи, лоскутки материй, клубки шерсти, книги, еда. Пойду еще, чтобы разобраться. Не могла найти многого (например - писем Сологуба). Среди комнаты валялись какие-то документы, между ними - ее аттестат из петербургской гимназии.
      Июль
      Старик А.А.Плещеев, 85 лет (?), почти слепой, ходит с белой палкой, рассказывает о Некрасове и Достоевском, которые его когда-то по головке гладили. Когда ему нужно перейти улицу, он обращается к прохожим: траверсе муа. Однажды ему подали милостыню.